ачиная с  1991-го  я  каждый  год  ездил  в Боскону на предварительное
сборище   любителей    фантастики,    писателей,   художников,    ученых   и
книготорговцев. Незнакомые с подобного рода мероприятиями смогут составить о
них некоторое представление, если  я  скажу, что на  известного  операнта  и
близкого родственника  одного  из  самых выдающихся  метапсихологов мира там
смотрели без  всякого  интереса. Для  участников  симпозиума  я был  обычным
лавочником, о котором рядом с такими знаменитостями,  как автор  нашумевшего
"Тессаракта-Один", продюсер видеосерии "Мир гномов" или художник, написавший
серию лунных пейзажей с натуры, и упоминать-то не стоило.
     Иногда на симпозиумах  мы с одним  приятелем-книготорговцем занимали по
очереди  столик  в  торговом  зале, и я  предлагал покупателям  второсортные
раритеты,  рассказывая  о том,  что  в Хановере у  меня ассортимент  гораздо
разнообразнее. Но  большей частью я  просто слонялся по  залу,  выискивал  у
других  дельцов  интересные  названия, участвовал в  дискуссиях или  посещал
пресс-конференции  любимых  авторов.  На  приемы,   устраиваемые   во  время
симпозиума  почти  каждый вечер,  я не ходил,  предпочитая  пить всерьез,  в
одиночку.  Правда, одно-единственное мероприятие  все  же  удостаивал  своим
посещением: заключительный  бал-маскарад  с  участием  всех светских львов и
львиц,  даваемый по  традиции в  пятницу,  в ночь закрытия  симпозиума.  Там
всегда  была  возможность  познакомиться  с  какой-нибудь  знаменитостью   и
сторговать  по   дешевке  оттиск  корректуры  с  собственноручной  авторской
правкой,  или машинописную  копию (как ни  странно, подавляющее  большинство
научных  фантастов  по сей  день  отказываются работать на  компьютере), или
первое издание с  автографом, или  какой иной  литературный  курьез, могущий
быть выставленным на продажу.
     Боскона XXXII  проходила в отеле "Шератон Бостон".  В пятницу, десятого
числа, едва открылось торговое помещение, я сразу обошел столы,  приветствуя
старых  друзей  и  знакомых. Антикварные находки были скудней сравнительно с
другими годами, а цены, наоборот, выше. Новые книги почти перестали печатать
в  твердом  переплете, даже самые крупные  издательства перешли на  бумажные
обложки большого формата. А уж карманных изданий --  в ответ на читательский
бум 90-х годов -- было как в августе блох на спаниеле. Компьютерная печатная
технология  спровоцировала   проявление  большого  количества   доморощенных
издателей всех жанров, не исключая фантастического, и  они наиздавали малыми
тиражами всякой твари по паре.
     И  тем  не  менее  я  ухитрился  найти  первое издание  "Ярости"  Генри
Каттнера, а также  прекрасный экземпляр "Мира Д.  "в лондонском издании 1935
года.
     Торгуясь из-за последнего с моим  старым  знакомым  Ларри  Пальмирой, я
вдруг  уловил в  его поведении  странную враждебность. Сначала невысказанные
мысли  были слишком туманны,  а  когда мы сошлись на  цене чуть  выше, чем я
рассчитывал, мне явственно послышался его внутренний голос:
     Вот  так-то,  ублюдок, пробуй на других  идиотах  свои фокусы, а я тебе
впредь ни цента не сброшу!
     Я подписал чек и, улыбаясь, подал ему.  Он завернул покупку и сказал на
прощанье:
     -- Всегда приятно  иметь с тобой  дело,  Роги. Заглядывай, как будешь в
Кембридже.
     -- Непременно, Ларри, -- ответил я и с тяжелым сердцем отошел.
     Решив  проверить  свои  подозрения,  я  остановился  у  столика  другой
приятельницы,  Файделити  Свифт, и  сделал  вид,  будто  интересуюсь  первым
изданием "Странного Джона" в бумажной обложке. Она никак  не хотела сбавлять
непомерно завышенную цену --  двадцать пять долларов. Тогда  я проникновенно
заглянул ей в глаза и пробормотал:
     --  Фай,  детка,  ты уж  чересчур  строга ко мне. А ведь со мной  шутки
плохи. Знаешь, говорят, метапсиха не обкрутить...
     -- Нет, а кто говорит? -- рассмеялась она.
     Но в мозгу еЕ  я увидел страшный  образ: сад  Нерона, освещенный заживо
горящими людьми.
     Merde dans sa coquille! [Дерьмо вместо мозгов! (франц)] -- подумал я, а
вслух произнес:
     --  Черт меня побери,  чтоб я  помнил!  Двадцать  -- последнее слово, и
деньги на бочку.
     -- Продано!
     Облегчение  хлынуло из еЕ  ума,  точно  кровь  из перерезанной  глотки.
Кошмарная  картинка  померкла,  но тревога не улетучивалась. Я подал деньги,
взял   покупку   и,  прощаясь,  передал   Файделити  самые  благожелательные
телепатические  напутствия,  наложенные  на   портрет   женщины,  сбросившей
тридцать  фунтов  и  десять  лет.  Вдобавок  сдобрил  еЕ  простоватые  черты
кинематографическим сексапилом.
     -- До встречи, Роже! -- выдохнула она (всю тревогу как рукой сняло).
     Я подмигнул и поспешил прочь из торгового зала.
     Суд! Проклятый шотландский суд!
     Вайнштейну   повезло:    ему    вынесли    пресловутый   приговор   "за
недостаточностью улик", хотя многочисленные свидетели показали, что безумный
святоша не был  вооружен,  не  представлял  никакой опасности  и  не  оказал
сопротивления, когда  Нигель  набросился па  него.  Только квалифицированное
заключение консилиума  психиатров  насчет  снижения чувства  ответственности
из-за временного помрачения  ума, а  также  свидетельство Дени  относительно
случаев     непредумышленного      извержения     психокреативного     огня,
задокументированных в его  лаборатории  на примере  подопытного X  (личность
Люсили была раскрыта лишь на суде), обеспечили оправдательный приговор. Но и
тогда  не  обошлось  без  злобных  статеек   о  "людях,   наделенных  особой
привилегией попирать законы простой человечности". Метапсихический конгресс,
состоявшийся   за   четыре  месяца   до   суда,   попытался  унять   тревогу
общественности, заверив, что  лишь незначительный процент оперантов обладает
умственными способностями,  которые  можно  расценивать как  угрозу  простым
смертным,  к  тому же и не  всякий нормальный человек, будучи спровоцирован,
подобно Вайнштейну,  удержится  от  применения  насилия. В  Штатах  сожжение
Мигелем безумного убийцы обсуждалось столь же горячо, как ещЕ не стершийся в
памяти случай 80-х годов, когда вполне благопристойный электронщик застрелил
в  нью-йоркской подземке  четверых разнузданных  хулиганов.  За  рассудочной
аргументацией и  научно-обоснованными доводами в глубинах подсознания маячил
атавистический ужас. Человек,  застреливший Джин Макгрегор и  Алану Шонавон,
объявил  их ведьмами и  в  свое оправдание  процитировал Библию. Разумеется,
интеллигентные  люди  понимали,  что в  метапсихических  силах  нет  никаких
дьявольских  козней  и  черной  магии, что они являются естественным  этапом
человеческой эволюции. Но с другой стороны...
     Есть   простое  лекарство  против  иррационального  страха,  отдельного
человека.  Я  сам  опробовал  его  на Файделити Свифт.  Но  воздействие  это
временное:  точно  так  же  хороший  актер  заставляет  публику  поверить  в
реальность своего героя. Операнты могут на некоторое  время рассеять  страхи
нормальных, но как навсегда убедить их в наших благих намерениях?
     Пребывая в унынии, я занес в номер книги,  перед тем как  идти на ужин.
Но,  увидев мелькающие в коридоре фигуры  в масках, вспомнил, что маскарад в
большом  зале  отеля уже начался.  Будет  много музыки, напитков, оживленных
бесед и такая толпа,  что никому  и  в  голову не  придет  заботиться о моей
странной  ментальной атрибутике. Двери  лифта  открылись, и  мне бросились в
глаза  юноши  в рыцарских костюмах, девушка с огненными  волосами  (ее наряд
состоял   из   чешуйчато-серебристого   бикини  и   четырехфутового   меча),
монументальная  негритянка в вечернем платье  из  белого атласа с  маленьким
драконом,  переброшенным через  плечо, коренастый джентльмен средних  лет  в
строгом смокинге, чью  сугубо светскую внешность нарушала лишь вертящаяся на
голове тюбетейка, и огромная обезьяна, щеголяющая в изумрудных  мехах и явно
пренебрегающая дезодорантами.
     --  Перегружен! Перегружен! -- запротестовала  пестрая  толпа,  когда я
хотел войти в лифт.
     Обезьяна разинула пасть и показала мне белые клыки и мясистый язык.
     Все-таки  есть  на  свете  справедливость.  Я выпустил  в  это  вонючее
животное свой самый мощный принудительный импульс и скомандовал:
     -- Вон!
     Она  повиновалась, как  овечка,  и под одобрительный  ропот я занял  еЕ
место. Далее мы без остановки проследовали на первый этаж.
     Народу в  зале  было  тысячи  две --  половина  в маскарадных костюмах.
Оркестр наяривал мелодии типа "Прочти  мои  мысли", "Человек-ракета", "Полет
на летающей тарелке", "Восход  Земли" Дариуса Брубека, темы из "Мира гномов"
Джона Уильямса.  В перерывах конферансье представлял художников и писателей,
в то время  как прожектор выхватывал упомянутых  звезд из  толпы.  Был также
парад самых оригинальных масок;  самые красивые, смешные или изобретательные
проходили под овации.
     Я направился прямиком в  открытый бар.  Опрокинув  три  скотча, заметно
повеселел. Предусмотрительно переколов значок  участника так, чтобы имя было
почти  скрыто под  лацканом смокинга, я протанцевал с  пятью очаровательными
дамами, среди коих  одна  оказалась  вычурно одетым трансвеститом, но это  я
обнаружил слишком  поздно.  Затем представился  почетному гостю  симпозиума,
трясущейся  старой развалине,  и вместе  со стаканом  клубничной сельтерской
вручил ему слабый принудительный заряд, в результате  чего  стал обладателем
автографа на экземпляре подарочного издания его ранних рассказов.
     На какое-то время отошел в  уголок передохнуть... и  тут испытал второе
за день потрясение: увидел Элен.
     Хотя  ей  было  уже за пятьдесят,  у  меня  по-прежнему  дух захватило.
Высокая стройная  фигура,  затянутая  в  платье  из металлизированной ткани,
струящейся от шеи,  как расплавленное золото; руки, плечи и  спина обнажены;
стоячий  ворот украшен  сверкающими  оранжевыми  топазами; на запястье горел
огромный  браслет  из таких  же  камней. Она  перекрасилась  в  блондинку  и
соорудила на  голове высокую  замысловатую  прическу  из  локонов  на  манер
древней гречанки. Ее партнером по танцу был человек в костюме Дракулы.
     Я залпом осушил свой  стакан  и начал приближаться к ним по зеркальному
паркету. Бедный Дракула ничего не смог  противопоставить моему  принуждению.
Почему-то оркестр вдруг  переключился на ретро. Элен стояла среди танцующих,
изумленная исчезновением  своего  клыкастого кавалера, и не замечала меня. Я
не  помню  хода своих  мыслей.  Возможно,  их  и  не  было -- все  вытеснило
непреодолимое желание хоть немного побыть рядом с ней.
     -- Voulez-vous m'accorder  cette danse,  Madame? [Разрешите  пригласить
вас на танец, мадам? (франц)]
     -- Нет!.. Да. (О Боже!)
     --  Позвольте заметить: ваш  костюм  слишком шикарен,  чтобы называться
карнавальным. (Однако же для нашей встречи после стольких лет лучше места не
придумать, чем карнавал.) Ты часто бываешь в Босконе?
     --  Нет, в первый  раз.  Дочь убедила  меня, что мне  здесь понравится.
Она... страстная поклонница научной фантастики.
     Дочь...  твоя и  Дона...  сейчас  ей, должно  быть,  двадцать...  Можно
узнать, как еЕ зовут?
     -- Аннарита Латимер. Вон она, рыжая в серебристом купальнике.
     Я  проследил  за  еЕ  кивком  и  с  удивлением   увидел  огненноволосую
красавицу,  с  которой  ехал  в  лифте.  Она стояла  слишком  далеко,  чтобы
проверить  еЕ на  оперантность, к  тому же  я  плохо  различаю ауры  в  ярко
освещенных местах. Поэтому я напрямик спросил Элен:
     -- Она унаследовала умственные силы?
     -- Думаю, да. (Она не пускает меня, Роже. У нее, в уме сверкающая стена
из   черного  стекла,   которую  можно  заметить  только  на  очень  большом
расстоянии...)
     Так вот почему я ничего не углядел в лифте.
     -- А чем занимается Аннарита? --  беззаботно продолжал я расспрашивать.
-- Учится в колледже?
     --  В  школе   драматического  искусства.   По-моему,   из  неЕ  выйдет
замечательная актриса.
     -- Sans doute, -- пробормотал я. -- А твой муж?
     Музыка смолкла.  Мы  зааплодировали, потом конферансье взял  микрофон и
начал выкликать маски, получившие призы.  Я  подвел Элен к краю танцевальной
площадки, где томился Дракула.
     Она  выдала  мне поспешное  телепатическое  сообщение: Стэнтон умер три
года назад, теперь я замужем за ним.
     -- Гил, дорогой! Познакомься с моим старым другом, Роже Ремилардом. Это
мой муж, Гилберт Андерсон. (Третий, добавила она про себя.)
     Дракула  поклонился  мне,  как  будто  я  невесть  какая  знаменитость.
Довольно  приятные  (если  не  учитывать  хорошо  пригнанных  клыков)  черты
сложились в задумчивую, но не нарушающую приличий мину.
     -- Ремилард... Ремилард. А вы, случаем, не родственник...
     -- Ремилард  -- весьма распространенная франко-американская фамилия, --
перебил я. -- Благодарю вас за доставленное удовольствие потанцевать с Элен.
Мы не виделись очень много лет. Как вам симпозиум?
     Он пробормотал подобающие случаю  условности,  умело  вытянул  из  меня
источник моих скромных  доходов  и  в  конце концов, видимо, решил, что меня
нечего опасаться.
     -- Может,  встретимся как-нибудь, пообедаем...  или,  скажем,  проведем
вместе уик-энд...
     --  Неплохая  идея.  Сговоримся,  --  ответил  я  с  таким  же  липовым
энтузиазмом  и одновременно  показал  Элен, что ничего подобного у  меня и в
мыслях нет. Кто он такой? -- спросил я еЕ. Главный управляющий? Биржевик?
     Вице-президент и главный юрисконсульт одной акционерной компании.
     Ага, тогда понятно, почему он выбрал такую маску.
     Я  прикинулся,  будто увидел  знакомого в другом  конце  переполненного
зала, и раскланялся с ними. Уходя, я напутствовал Элен:
     Ты  ещЕ  красивее,  чем  прежде, будь  счастлива,  chйrie, и постарайся
никогда не иметь дела с оперантами...
     Несчастнее самой побитой собаки,  я  пошел искать себе укромный уголок,
представший  мне  в  виде  маленькой полупустой  гостиной  с коктейль-баром.
Скрючился на табурете у стойки, заказал себе двойную водку со льдом, а когда
прикончил еЕ, мой ум был уже далек от оперантного статуса.
     Поэтому, чтобы  привлечь мое внимание,  ему пришлось похлопать меня  по
плечу.
     Я исподлобья глянул на того, кто осмелился  меня побеспокоить.  Высокий
молодой  человек  в  полосатом  пиджаке.  Темноволосая голова окружена ярким
красным нимбом.
     -- Так и я знал, что ты сидишь где-нибудь и надираешься, как свинья, --
сказал Виктор. -- On y va! [Пошли! (франц.)]
     Он  взял  меня  под  локоть  и точно  удавкой  скрутил  мой  ум.  Искры
посыпались из  глаз, череп  раскалывался, я стоял перед ним  и слова  не мог
вымолвить. Он  что-то настойчиво  шептал мне по-французски, пытаясь выволочь
из бара, но меня ноги не слушались. Потом что-то треснуло в голове, я громко
застонал, все-таки сдвинулся с места и последовал за ним -- чистый зомби!
     --  Так-то лучше.  -- Виктор потащил  меня к лифту. --  За номер я  уже
рассчитался, пошли соберем вещи.
     -- Что?.. -- пробормотал я. -- Какого черта?
     Лифт  был переполнен  гомонящими участниками  симпозиума.  Виктор нажал
кнопку моего этажа. Не знаю, что за трюк он применил, но я почувствовал, что
быстро трезвею и вновь способен понимать  умственную  речь. Только  головная
боль не проходила.
     Поедешь со мной в Берлин, дядя Роги, ты нужен Maman.
     Солнышку?.. Dieu, с ней что-то серьезное, ты сообщил Дени?..
     Не суетись, дядя Роги. Ничего страшного. Ты нужен Maman для того, чтобы
она наконец очухалась, а я освободился от преследований Дени.
     Мы вышли из лифта. Голова налилась свинцом, и меня  шатало от  стены  к
стене, словно утлую лодчонку в шторм.  Виктор вставил  в прорезь пластиковую
дощечку с кодом и бесцеремонно втолкнул меня в номер. Я дотащился до кровати
и рухнул на нее. Бормоча  проклятия, племянник отпустил  умственную хватку и
направился в ванную собирать мои туалетные принадлежности.
     Горизонтальное положение обеспечило приток крови  к мозгам, и я немного
пришел в себя. Чего ему от меня надо?
     Он вышел, держа в одной руке пижаму, в другой -- целлофановый пакет.
     -- Все очень просто. Maman утратила чувство  реальности. У неЕ какие-то
странные фантазии насчет  меня. --  Он открыл  шкаф, поснимал с плечиков мою
одежду и принялся запихивать еЕ в чемодан. -- Она дурно влияет на  братьев и
сестер. У меня совершенно определенные  виды на их  будущее, a  Maman делает
все, чтобы мне помешать. Пока они были маленькие,  я терпел,  но больше я не
позволю подрывать мой авторитет.  Как будто  ей  мало  того, что случилось с
девочками.
     Я  медленно   сел  на  постели.  Повернувшись  ко  мне  спиной,  Виктор
вытряхивал  из ящика письменного стола книги и журналы,  приготовленные мною
на продажу, и складывал их в дорожную сумку.
     --  Я  уговаривал  еЕ поехать  в  Хановер и подлечиться.  Это  было  бы
идеальное решение проблемы. Но Maman категорически отказывается  оставить на
меня младших. Она что-то подозревает -- как в случае с Papa.
     -- Так это ты убил Дона?
     Он рывком застегнул молнию на  чемодане,  достал из шкафа мою куртку  и
швырнул еЕ мне.
     --  Papa сам  наложил на  себя руки  -- никто в этом не сомневается. Он
совсем опустился и уже не хотел жить. С тобой, дядя  Роги, происходит  нечто
подобное,  но ты намного умнее. К тому  же ты бесхребетная тварь, и думаю, у
тебя никогда не хватит духу. -- Он открыл дверь. -- Пошли.
     У  меня не  было  выбора.  Принуждение  словно  гвоздодером  сорвало  с
кровати. Я семенил за ним, содрогаясь от страшных догадок.
     --  А за  что ты  убил девочек? -- спросил  я, когда мы  остановились у
лифта.
     Он пожал плечами.
     --  Ces   garces,  elles   йtaient  chaux   lapins  [Эти  девки  совсем
распоясались  (франц.).].  Их  дерзость переходила всякие  границы. Противно
даже.  Я  хотел  их  выдать замуж  за своих сотрудников. Знаешь,  это лучшее
средство укреплять деловые связи. А сестренки принимали мои подарки, обещали
слушаться,  но  в  решительный  момент заартачились.  Как  известно,  всякое
принуждение имеет границы. Возможно, в детстве я с ними  переусердствовал, и
от страха они стали безрассудными. Вели себя  просто вызывающе, позорили всю
семью. Этого я не допущу.
     -- Mon  zob! [Хрен тебе! (франц)] -- усмехнулся я и едва не завизжал от
боли: он провел ослепляющий апперкот мне в мозг.
     Выбирай  выражения, дядя Роги... По-твоему, заботиться о  своем  добром
имени смешно? Боюсь, ты не отдаешь себе отчета, насколько высоко я  поднялся
в деловом  мире. Впрочем, неудивительно, ведь мы  с тобой видимся только  на
похоронах. Но теперь все изменится.
     Подошел лифт.  Я находился под таким жестким контролем, что моргнуть не
мог без ведома этого мерзавца. Однако же он сам сказал, что не в силах вечно
принуждать меня...
     Ты прав, подтвердил он, в том-то и дело. Вся семья против меня -- и ты,
и  Maman, и мой знаменитый братец. А  я, в отличие от тебя,  озабочен  своей
карьерой  и  нуждаюсь  в  некоторой поддержке.  Одна  Ивонн мне не  перечит.
Правда, она  далеко  не  так  привлекательна,  как еЕ  покойные  сестры,  но
молодость  --  ходовой товар,  и надеюсь, мне  удастся выдать  еЕ  за  моего
помощника  Робера Фортье.  Полин, к сожалению,  ещЕ мала, но  как только она
созреет...
     Ах ты, ублюдок, династию решил создать...
     Tu l'as dit bouffi [Вот именно (франц.)].
     Лифт остановился на первом этаже. Виктор  велел мне взять багаж, сдал в
рецепцию кодовую карточку, расплатился за парковку машины, оставив клерку не
слишком щедрые чаевые. Затем потащил меня в  подземный гараж.  Я лишь теперь
начал понимать, что мое  положение почти безвыходно, хотя никак не мог взять
толк, зачем я ему понадобился. Так или иначе, он может принудить меня к чему
угодно, а Дени даже ничего не узнает.