ика с блестящим будущим. Оба были в темных костюмах, в
пальто,  застегнутых  наглухо,  а  намокший  дерн  угрожал   глянцу   их
начищенных до  блеска  ботинок.  Люсиль  требовала,  чтобы  в  Страстную
Пятницу они одевались как можно строже, и они не смели ослушаться.
   - Я чувствую себя вполне хорошо. Тебе ведь  известно,  что  меня  все
равно выписали бы на той неделе. Я уже в полном порядке,  -  категорично
заявил Дени. - Такер Барнс, видимо, был прав, когда решил, что я страдаю
от переутомления и общей депрессии, усугубленной отсутствием Люсиль.
   - Тем больше причин отложить обряд.
   -  Нет.  Об  этом  нечего  и   думать,   тем   более   при   нынешних
обстоятельствах.
   Они достигли козырька, и Поль убрал метапсихический зонтик. Вестибюль
был ярко освещен, и Луи с Леоном, распахнув парадную дверь,  помогли  им
снять пальто. Близнецам было по шестьдесят два года: оплывшие, лысеющие,
с провалившимися глазами, хотя  обладали  бесценными  самообновляющимися
генами. К несчастью, гены эти у разных индивидов действовали по-разному,
а в сложном взаимодействии их с тысячами других генов еще  никто  толком
не разобрался. Тетушка Ивонна, которая была  на  год  старше  близнецов,
сохраняла моложавость, но эти бедняги всегда будут  выглядеть  пожилыми,
как дядюшка Роги! Пряча свое пренебрежение к ним,  Поль  поздоровался  с
холодной вежливостью, невольно подумав, а сохранит ли он  сам  с  годами
свою жизнерадостную энергию и красивую внешность. Вот как Дени. Но  Дени
- худощавый блондин, а он, Поль, крепкого сложения и брюнет, похожий  на
дядюшку Роги в молодости.
   И на Виктора.
   - Как он? - спросил Дени.
   - Сестре пришлось снова перенастроить машину, - ответил Луи.
   - Содержание гемоглобина продолжает  снижаться,  -  добавил  Леон.  -
Сердечная деятельность  и  дыхание  в  норме,  он  усваивает  питание  и
испражняется,   кожа,   мышечный   тонус   близки   к   нормальным,    а
электрокардиограмма обычная.
   - Тем не менее, - докончил Луи бесцветным голосом, - если не  принять
меры против анемии, он в ближайшие дни умрет.
   Дени  уже  шагал  к  парадной  лестнице,  покрытой  красной  ковровой
дорожкой.
   - Поль, собери остальных и сейчас же с ними наверх.
   - Папа! Погоди...
   Дени остановился и обернулся, держась одной рукой за перила.
   Поль глубоко вздохнул, экранировал внутренние  мысли  в  полную  меру
своих сил, готовя принуждение.
   - Папа, я думал над этим, пока мы летели из Балтимора. Я  не  допущу,
чтобы маленький Марк участвовал в метаконцерте. Мы слишком мало знаем  о
том, как стыковка сознаний воздействует на участников.
   На губах Дени появилась мягкая улыбка. Он отвел глаза.
   - Виктор слабеет, Поль. Другого шанса нам может не представиться, а в
этом году мы лишены вклада твоей матери. Поверь,  программа,  которой  я
пользуюсь, абсолютно безвредна. А сознание Марка гораздо мощнее,  чем  у
многих взрослых. Жены и Бретт далеко уступают ему в силе.
   - Папа... нет! Мой сын почти младенец. Мы все - взрослые, согласились
добровольно. Обряд в Страстную Пятницу никогда мне особенно не нравился,
но я не протестовал, потому что он так важен для  тебя.  Но  я  не  могу
подвергать риску маленького ребенка. Дядюшка Роги готов участвовать,  он
поможет, хотя бы немного.
   Дени отвернулся.
   - Пусть будет по-твоему. - Он начал подниматься по лестнице, позволив
своему сознанию опередить себя и проникнуть  в  реанимационную  комнату.
Дневная сестра подняла голову от книги-плашки.
   - Добрый день, миссис Гилберт. Мы уже почти готовы.
   - Ах, профессор Ремилард! Я хотела поговорить с вами, но мистер Филип
и доктор Северен сказали, что вы больны...
   - Мне гораздо лучше. - Он проецировал спокойствие.  -  Будьте  добры,
опустите шторы. А я проверю машину.
   Несколько секунд он постоял рядом со своим младшим братом,  глядя  на
бледное  безмятежное  лицо  человека,  который  обрек  себя  на   вечное
проклятие.  Потом  подошел  к  консоли   с   мониторами   и   аппаратами
жизнеобеспечения, установленными в ногах большой кровати под балдахином.
   Сестра продолжала настойчиво:
   - Вчера заезжал доктор Корноер. Он хотел обсудить  с  вами  ухудшение
состояния мистера Виктора.  Он  считает,  что  необходимо  приступить  к
лечению, чтобы остановить анемию.
   Дени не ответил. Он завершил осмотр, придвинул стул к кровати и  сел.
Его необычайно яркие синие глаза перехватили взгляд  миссис  Гилберт,  и
она невольно застыла со шнуром от шторы в руке.
   - Когда много лет назад  кому  моего  брата  признали  необратимой  и
власти разрешили мне взять на себя заботы о нем, они  полагали,  что  я,
как  обычно  делают   в   подобных   случаях,   распоряжусь   прекратить
внутривенные вливания и  эвакуацию  пищеварительного  тракта,  чтобы  он
быстро умер. По причинам,  представлявшимся  мне  вескими,  я  этого  не
сделал. И Виктор  получал  пищу,  воду  и  необходимый  уход  в  течение
двадцати  шести  лет.  Вплоть  до  последних  двух  месяцев   его   тело
поддерживало себя в абсолютно нормальном состоянии через самообновление.
И его сознание, хотя и не способное к внешним проявлениям,  по-видимому,
тоже продолжало функционировать. Виктор слеп, глух, нем, не реагирует ни
на какие сенсорные раздражители,  не  может  двигаться,  не  способен  к
телепатическому общению, принуждению или другим внешним  метапсихическим
проявлениям. Но он все еще мыслит. Человек с подобной  ментальностью  не
продолжал бы жить, если бы не хотел этого. Вы понимаете, миссис Гилберт?
   - Я... по-моему, понимаю.
   Дени наклонил голову, его глаза уже не  были  видны,  и  он  выглядел
просто очень усталым, очень болезненным молодым человеком.
   - Если состояние Виктора ухудшается, то потому  лишь,  что  он  этого
хочет сам, и  мы  не  будем  принимать  никаких  мер,  чтобы  остановить
ухудшение. Просто продолжайте все как обычно. Вам ясно?
   - Мне... да.  -  Сестра  медленно  опустила  шторы,  затем  коснулась
кнопки, и над кроватью загорелись два затененных  бронзовых  бра.  Кроме
них комнату освещали экраны мониторов, лампочка на посту сестры и свечка
в чашке из рубинового стекла перед распятием, висящем на стене  напротив
кровати.
   - Пожалуйста, пригласите моих родных.
   - Хорошо, профессор. - Она вышла, бесшумно затворив за собой дверь.
   Дени откинул одеяло, выпростал руки Виктора и сложил  их  крестом  на
груди. На Викторе была пижама из золотого шелка, и ничто не указывало на
то, что он подключен к машине. Его красивое лицо утратило румянец  из-за
анемии, но в  остальном  не  изменилось,  голубоватые  неподвижные  губы
словно чуть улыбнулись. В черных кудрях седины  серебрилось  не  больше,
чем двадцать шесть лет назад, когда  это  случилось...  в  самом  начале
Вторжения.
   Виктор Ремилард хладнокровно убил почти  сто  человек,  в  том  числе
своего отца,  а  также  некоторых  своих  братьев  и  сестер.  Он  украл
миллиарды долларов и нарушил все  положения  уголовного,  финансового  и
коммерческого  права.  С  маньяком  Кираном  О'Коннором   он   попытался
захватить  контроль  над  спутниково-лазерной  оборонительной   системой
Земли. И ему в день Вторжения чуть было не удалось уничтожить оперантную
элиту человечества - три тысячи  делегатов  последнего  метапсихического
конгресса.
   С тех пор Виктор благодаря  своему  брату  Дени  получил  возможность
размышлять над содеянным.
   - Вик, - прошептал Дени. - Вик, ты нашел  истину?  Сумел  ли  наконец
понять, когда ступил на порочный путь?
   Полностью распахнув готовое к приему сознание, Дени ждал.

***

   Роги  завершал  процессию,  вошедшую  в  спальню  Виктора,  -  семеро
метапсихических  оплотов  Династии  Ремилардов   со   своими   отважными
супругами и он сам, готовый наложить в штаны от страха. Хоть  маленького
Марка пощадили. Малыша взяла под свою опеку миссис Гилберт,  после  того
как Тереза  наотрез  отказалась  поручить  его  бедной  Ивонне,  которую
считали  слегка  чокнутой.  Ивонна  теперь  стояла  с  Луи  и  Леоном  в
вестибюле, и все трое с затравленным выражением следили,  как  остальные
поднимались по лестнице.
   Темная  массивная  мебель  спальни  была  именно  такой,  какой   она
запомнилась  Роги  двадцать  четыре  года   назад.   Жизнеобеспечивающая
аппаратура была теперь более компактной и сложной, ковры  новые,  как  и
шторы, как и занавеси кровати. Но потемневшее старое распятие с  красной
лампадкой было то, которое бедняжка Санни, погибшая жена  Дона,  прибила
после своей свадьбы на стене домика на Скул-стрит. И  лицо  человека  на
кровати все еще внушало Роги такой глубокий ужас, что он даже покачнулся
и ухватился за  спинку  стула,  чтобы  не  броситься  опрометью  вон  из
комнаты.
   Участники обряда располагались вокруг кровати попарно.  Слева,  ближе
всех к голове Виктора, встал Филип Ремилард, дородный, простой,  старший
из семи братьев и сестер, способный администратор "Ремко  индастриз".  С
годами Роги находил в Филипе все больше сходства с добрым  старым  дядей
Луи, усердным десятником на  бумажной  фабрике,  который  его  вырастил.
Рядом  с  Филипом  стояла  его   элегантная   жена   Аврелия   Даламбер,
перебирающая хрустальные четки. Аврелия  и  ее  покойная  сестра  Жанна,
ставшая женой второго сына Дени и Люсиль,  поставили  своей  целью  быть
достойными женами мужчин, чьим уделом было величие, и матерями их детей.
Морис Ремилард, такой же светловолосый и кроткий,  как  Дени,  но  более
крепкого сложения, недавно взял долгосрочный отпуск  на  социологическом
факультете Колумбийского университета, чтобы вместе со  своими  младшими
братьями Адриеном и Полем, а также сестрой Анн  занять  административные
посты в Конфедерации Землян Галактического Содружества. Его вторая жена,
доктор  Сесилия  Эш,  в  твидовом  ансамбле  для   загородных   поездок,
выделявшемся среди темных костюмов и платьев остальных женщин,  смотрела
на человека в коме с  профессиональным  интересом.  Рядом  с  ней  стоял
Северен Ремилард, прежде  коллега  Сесилии  по  кафедре  нейрологии  при
Дартмутском медицинском колледже, тщетно  за  ней  ухаживавший.  Высокий
эффектный блондин, он придерживался  довольно  радикальных  взглядов  на
Галактическое  Содружество,  которым  Роги  симпатизировал.  Мэв  О'Нил,
третья жена Северена, в прошлом преуспевающая ирландская коннозаводчица,
сногсшибательно красивая, рыжеволосая, сейчас была белой как мел, а в ее
огромных глазах прятался  страх.  И  она  отпрянула  от  локтя,  который
подставил ей муж.
   Справа, в изножье кровати, рука об руку, сплетя сознания во  взаимной
метаподдержке, стояли Катрин Ремилард и ее муж Бретт  Дойл  Макаллистер,
совместно  работавшие  над  проектом  детской  латентности   в   столице
Конфедерации, где оба были чиновниками  Интендантства.  Затем  -  Адриен
Ремилард и богатая поп-скульпторша Шери Лозье-Дрейк. Шери,  как  и  Мэв,
выглядела  несчастной  и   встревоженной.   Ее   мужа   при   всех   его
метаспособностях хулители семьи нередко называли  незавершенной  моделью
самого молодого и самого знаменитого члена семьи - Поля Ремиларда.  Поль
не  только  был  высок  ростом,  сложен  как  атлет  и  наделен   просто
царственной красотой, но к тому же обладал, возможно, наиболее полным  и
Сильным сочетанием метаспособностей, какие только свойственны людям.  Он
был женат на знаменитой певице Терезе Кендалл,  прославившейся  чудесным
колоратурным сопрано. Кроме Марка, их старшего, у них была  еще  дочь  -
Мари, а девочку, рождение которой ожидалось, они решили назвать Мадлен.
   Соинтендант Анн Ремилард, единственная из своих  шестерых  братьев  и
сестер не связанная узами брака, подошла к Роги и принудила  его  встать
рядом с ней около Катрин и Бретта поближе к двери. Сам Дени встал  рядом
с ними точно в изножье кровати.
   Как всегда, Ремиларды повернулись к распятию и прочли  по-французски,
на  языке  своих  предков,  "Отче  наш".  Аврелия,  Сесилия  и   Тереза,
католички, присоединились к молитве. И  только  Роги  от  ужаса  не  мог
произнести ни слова.
   Затем Дени сказал негромко:
   - Благодарю вас всех за то, что вы приехали. Особенно тебя,  Сесилия.
Я понимаю, что этот семейный обычай ты в первый раз не можешь не  счесть
странным... и тебя, дядюшка Роги,  по  причинам,  которые,  я  знаю,  ты
предпочтешь не оглашать.
   Кто-то кашлянул, все зашаркали, переступая с ноги на ногу.
   - Ради Сесилии разрешите, я  объясню,  что  произойдет,  -  продолжал
Дени. - Я намерен  объединить  все  наши  сознания  в  метаконцерте  для
вознесения особой молитвы о моем брате Викторе. Более двадцати шести лет
он пролежал в этой комнате в глубокой коме. Мониторы машины  показывают,
что он мыслит. Его мозг излучает упорядоченные мыслительные  комбинации,
которые почти наверняка вполне рациональны. Но он полностью  отрезан  от
мира ощущений и ничего не воспринимает, насколько мы  могли  установить.
Виктор совершенно один со своими мыслями, со своими воспоминаниями, один
с воспоминаниями о страшных преступлениях, им совершенных. И я  молился,
надеялся, что Виктор в конце концов раскается в содеянном, а  тогда  или
обретет здоровье, или мирно примет смерть.
   Дени помолчал, устремив взгляд на  Роги,  которого  эти  принуждающие
глаза парализовали, точно прожекторный луч оленя: он утратил способность
испытывать даже страх. Наконец Дени отвел взгляд.
   - Последнее время у Виктора резко снизился гемопоэз -  кроветворение.
У человека с самоомолаживающимися генами это  очень  серьезный  симптом.
Мой брат умирает, и, возможно, это наше  последнее  свидание  с  ним.  А
теперь  приготовим  наши  сознания  для  метаконцерта...  Сесилия,   для
участников это очень просто. Только распахни свое  сознание,  снизь  все
барьеры до минимума и доверься мне. Объединение я  проведу  мысленно  по
одному. Когда концерт замкнется, я буду им  дирижировать.  Нужно  только
расслабиться. Ну как, все готовы?
   Роги закрыл глаза, и тут же на него обрушился  водопад  воспоминаний.
Он словно увидел Дона, своего брата-близнеца, чьи детские наскоки на его
сознание - вначале совсем безобидные - вызвали у  Роги  самопроизвольное
развитие мощного экранирования. Всего лишь раз они вдвоем соединились  в
оборонительном победоносном метаконцерте. Но потом,  стремясь  повторить
пережитое, Дон вновь и вновь пытался подмять  под  себя  личность  Роги,
превратить их в одно неразрывное целое. Когда Роги  отказался,  Дон  его
возненавидел - и возненавидел себя за эту ненависть. Так продолжалось до
самой его смерти.
   В мнемоническом потоке Роги увидел и  сына  Дона  -  малютку  Дени  у
крестильной купели, почувствовал, как новорожденное сознание приникло  к
нему. Дени сделал Роги своим приемным отцом, принял любовь, которую Роги
предложил ему, когда его собственный отец предпочел ему Виктора. По мере
того как сознание Дени зрело и застенчивый ребенок превращался в один из
величайших умов мира, Роги начал испытывать к нему страх -  хотя  любовь
от этого не убывала. И особенно он боялся слияния с ним в  метаконцерте.
Конечно,  сознательно  Дени  никогда  бы  не  причинил  вреда   любимому
приемному отцу, но его сознание было таким мощным, таким иным, что  Роги
продолжал бояться вопреки рассудку.
   И сейчас он боялся отчаянно.
   И его метапсихические экраны оставались неубранными. Он бросил  вызов
Дени в последнюю секунду, отказался от сцепления,  и  тот  был  вынужден
завершить конфигурацию без него. Роги смутно ощущал  метаконцерт  где-то
рядом, занятый той таинственной деятельностью, которой руководил Дени. И
вдруг он почувствовал, что нечто бесформенное смотрит на него.
   Не Дени. Не  Виктор.  Никто  из  стоящих  вокруг  кровати,  никто  из
известных Роги личностей.
   Нечто иное следило за ним из  глубин  огромной  психопропасти,  нечто
жуткое, вобравшее в себя зло, какого прежде он и вообразить не мог. Роги
знал Кирана О'Коннора и Виктора Ремиларда, два самых порочных  сознания,
когда-либо порожденные человечеством, но это нечто было еще хуже. И  оно
притягивало его.
   "Кто ты?" - спросил Роги.
   И оно ответило: "Я - Фурия".
   "Откуда ты?" - спросил Роги.
   Я ниоткуда. Я - Неизбежность.
   Что... что тебе нужно?
   И оно ответило: "Вы все".
   Сознание Роги завопило от ужаса и омерзения.  Он  словно  бы  услышал
смех - на этот раз знакомый. Смех Виктора. Роги снова  закричал,  прося,
моля Дени - ну, хоть кого-то, кого-то! - прийти ему на помощь.  Но  Дени
словно бы исчез, и сознания, которые он так искусно сплел  вокруг  себя,
тоже исчезли.
   "Мне нужна ваша помощь, - сказала Фурия,  притягивая  его.  -  Я  для
начала я  возьму  тебя.  Глупый,  ущербный  старый  Роги!  Ты  надеешься
остаться в стороне? Но и от тебя мне будет польза".
   Так не будет! Не будет!..
   Теперь истерически смеялся уже Роги, и ужас  заключался  в  том,  что
Фурия взревела  и  беспросветность  психической  бездны  озарилась  алым
сиянием, которое становилось все ярче, ярче, сгущаясь в багряную  сферу,
парящую в неизбывном мраке.
   "Он мой, - сказал новый голос. Знакомый голос. - Роги ты не получишь.
Делай, что должна делать, но с другими - не с ним".
   Багряная сфера продолжала  парить,  обретая  плотность,  светясь  еще
ярче, и Роги словно бы узнал ее. Каким-то образом он уцепился за нее,  и
она увлекла его из бездны все выше, выше, все дальше  от  психочудовища,
чье имя - Фурия, назад, в привычную реальность...
   ...Спальня. Северен и Сесилия склоняются над неподвижным  телом:  она
нащупывает пульс, он оттягивает  веко,  открывая  расширенный  бездонный
зрачок. Дени на коленях, склонив голову, касается ладонями укутанных ног
трупа и плачет. Поль с Адриеном у мониторов, прежние зеленые сигналы  на
них стали красными. Анн стоит в  стороне,  ее  лицо  окаменело.  Катрин,
Тереза и  остальные  женщины,  собравшись  тесным  кружком,  возбужденно
шепчутся. Филип, Морис и Бретт обмениваются растерянными взглядами.
   Внезапно сквозь закрытую дверь до Роги доносится детский крик.
   И этот звук выводит его из шока, он бросается к двери, распахивает ее
- и замирает.
   В вестибюле на восточной ковровой дорожке лежат навзничь  три  трупа:
Ивонны, Луи и Леона. Искаженные лица, широко раскрытые глаза.
   Из дверей спальни напротив на них  в  растерянности  смотрела  миссис
Гилберт, медицинская сестра, а двухлетний малыш у нее на руках  отчаянно
вырывался и кричал.
   Рука Роги машинально опустилась в  карман  брюк,  где  всегда  лежало
кольцо с ключами и брелоком - шариком из красного  стекла.  Его  сильные
пальцы сжались, обхватив маленькую алую сферу.
   "Все в порядке, - сказал Роги Марку  на  персональной  волне.  -  Его
больше нет".
   И мальчик оборвал свой крик. Весь красный,  взлохмаченный,  судорожно
всхлипывая,  Марк  протянул  руки  к  старику.  Роги  взял  его  из  рук
медсестры, прижал кудрявую головку к груди и побежал вниз.

3

Оканагон - Земля
24 августа 2051

   Его вызвали.
   Принудили. Его, не поддающегося принуждению!
   Ничего конкретного, как, например,  вызов  по  личной  телепатической
волне.  Нет,  чистейшее  принуждение,  ноющее,  болезненное  побуждение,
которое не имело  ничего  общего  с  обычными  процессами  его  мощного,
упорядоченного молодого сознания. Его угнетало  ощущение,  что  мать  на
Земле, отделенная от него расстоянием в 540 световых  лет,  находится  в
опасности, что некто или нечто стремится причинить ей непоправимый вред.
И только он, Марк Ремилард, может ее спасти.
   Это шло вразрез со всякой логикой, а он организовал свою  жизнь  так,
чтобы  подавлять  в  себе  все   капризные,   интеллектуальные   аспекты
человеческой психики. Когда чувство все-таки прорывалось, он воспринимал
это как личное поражение и, тщательно анализируя  случившееся,  старался
восстановить  самоконтроль,  чтобы  в   следующий   раз   снизить   свою
податливость.  Но   почему-то,   когда   дело   касалось   его   матери,
эмоциональные всплески ока