голуби
от  коршунов, и даже воинственные манхаттанские таксисты  трусливо поджимали
хвост и, давя на тормоза, пропускали заколдованный лимузин.
     Не  обращая  внимания  на   царящий  вокруг  хаос,  Арнольд  Паккала  в
семнадцатый раз прошел на  красный  свет и вырулил к Сентрал-Уэст-парк,  где
уже беспрепятственно выжал из мотора все лошадиные силы.
     От Кеннеди  за  тридцать  четыре минуты,  взглянув  на часы, восхитился
Грондин. Отлично, Арни.
     Ну что, приступаем? -- спросил Кессиди. Шеф ещЕ спит?
     Спит, ответил Паккала, я сам знаю, когда его разбудить.
     Карта Нью-Йорка  маячила  перед его мысленным  взором,  затмевая  голые
деревья  парка, подсвеченные  фонарями. И  все-таки  он  заметил  патрульную
машину,  но  Адам  и  Джеймс  уже  успели  оболванить  двоих  сидящих  в ней
полицейских,  и те  вместо  того,  чтобы  зафиксировать "кадди", рвущийся  к
северу на ста пятнадцати, проявили  повышенный интерес  к пожилому человеку,
который мирно выгуливал трех пуделей.
     Через три квартала, проронил Арни.
     На предельной скорости лимузин свернул на Шестьдесят пятую улицу, потом
на  Шестьдесят  шестую.   Кессиди  и  Грондин  снова  включили  принуждение,
сдерживая умеренный  поток; "кадиллак" пошел  на последний  поворот и плавно
остановился перед Линкольнским центром сценического искусства.
     Телохранители   Кирана   с  громкими  вздохами  облегчения   расслабили
натруженные мозги. Лицо Арнольда Паккалы на мгновение окаменело. Не выпуская
руль, он откинулся  на  подголовник,  закрыл глаза.  Двое на  заднем сиденье
содрогнулись от мощного выброса энергии, зарядившей атмосферу салона. Все их
нервы сочувственно завибрировали. Через  несколько  секунд Паккала уже сидел
прямо и неторопливо стягивал шоферские перчатки. Ни один волос не выбился из
его седой шевелюры.
     --  Черт  возьми,  Арни, когда ты прекратишь свои дурацкие  фокусы?! --
Грондин дрожащими пальцами распечатал пачку "Мальборо" и вытянул сигарету.
     Кессиди утер платком вспотевший лоб.
     -- От такой встряски, пожалуй, и шеф проснется!
     Паккала даже бровью не повел.
     -- Мистер О'Коннор будет спать, пока я не удостоверюсь, что  нужные нам
люди у себя в ложе. Если те  жучки  ошиблись или надули нас, придется срочно
менять планы.
     -- Ну так разведай, чего сидишь как пень?! -- рявкнул Кессиди.
     Лицо  Паккалы  вновь  посуровело.  Невидящие глаза  уперлись в руль. За
окном  мелкими  хлопьями падал снег;  снежинки быстро  таяли,  и  подогретое
ветровое  стекло  покрылось  бисеринками капель.  Мотор  остывал  беззвучно;
тишину вдруг нарушил протяжный всхлип О'Коннора.
     Грондин поспешно втянул в себя дым сигареты.
     -- Бедняга!
     -- Ничего, оклемается, -- уверенно заявил Кессиди. -- Дай только сучьих
макаронников зацепить.
     -- Ща выясним, -- сказал Грондин, кивая на Паккалу. -- Народу в  театре
пропасть, но если они там, старина  Арни их выловит.  У него котелок в общем
варит, хотя бывают свои закидоны.
     -- И все же мы зря туда суемся, -- возразил Кессиди.  -- Ясно, что  шеф
должен их приложить, пока они не опомнились. Но здесь...
     Оба поглядели на высокий пятиарочный  фасад "Метрополитен-опера".  Арки
достигали тридцати  метров и были снизу доверху застеклены, так  что за ними
просматривались золотые своды потолка и колоссальные росписи Марка Шагала по
обеим сторонам двойной беломраморной лестницы, устланной красным  ковром. На
обитых пурпурным  бархатом стенах  мелькали отблески канделябров.  В  проеме
центральной арки  виднелся  знаменитый  каскад  люстр, напоминающих звездную
галактику. Возвышаясь на фоне черного зимнего неба,  здание оперного  театра
казалось не архитектурным сооружением, а некой фантастической Вселенной.
     Сегодня в театре был аншлаг: премьера "Фаворитки" Доницетти. Пели такие
звезды, как Ширли Веретт, Шерил Милнз, а к тому же -- редкостный подарок для
любителей итальянской оперы -- Лучано Паваротти. Нью-йоркский  мафиози Гуило
Монтедоро  по  прозвищу Большой  Ги  считался истинным  меломаном.  Он  имел
собственную ложу в театре и  посещал все премьеры вместе с  женой, взрослыми
детьми, их  мужьями  и женами.  Против обыкновения  на сей  раз в его  свите
женщин  не  было.  Задний  ряд  ложи  занимали четверо  доверенных лиц клана
Монтедоро в режущих  под мышками  фраках, явно взятых напрокат.  А  впереди,
рядом  с  доном  Гуидо,  восседал почетный  гость  -- Виченцу  Фальконе. Дон
Виченцу, старый приятель Большого Ги  и не менее страстный ценитель оперного
искусства,  был  приглашен по случаю выхода под залог  из  тюрьмы  Луисбурга
(Пенсильвания),  где  отбывал   срок  за  неуплату   налогов.  Он  явился  в
сопровождении адвоката,  Майка  Лопрести, наладившего  в  Бруклине  довольно
бойкую  торговлю наркотиками, в то  время как  босс оставался в тени. Почтил
оперу своим  присутствием  и шурин Лопрести, Джузеппе  Поркаро  (Джо Порке),
первый вышибала клана Фальконе. Тот самый Поркаро, что три дня назад приехал
в Чикаго  для расправы с юным  выскочкой  -- юрисконсультом чикагской мафии,
чьи  смелые  действия   стали  слишком   часто  затрагивать  интересы  мафии
бруклинской.
     Следуя инструкции Лопрести, Поркаро проследил путь намеченной жертвы до
шикарного  торгового   комплекса   в  западной  части   Чикаго.   Он  немало
позабавился,   видя  мучения  советника,   пытающегося  поставить  новенький
"Мерседес-450"  подальше от других машин, дабы чикагские лихачи  случайно не
поцарапали лакированные крылья.  Когда  советник наконец  удалился,  Поркаро
заложил под капот "мерседеса" маленькую магнитную бомбу и поехал в аэропорт,
чтобы поспеть в Бруклин к ужину и насладиться спагетти с моллюсками.
     Но, к несчастью для  Джо  и  его непосредственного начальника Лопрести,
который задумал  и  распорядился провести  эту  акцию, не  посоветовавшись с
доном Виченцу, личный юрисконсульт семьи Камастра  приехал  в торговый центр
за женой и дочерьми трех и двух лет. Семейство подошло к автомобилю в полном
составе, но трехлетняя Шаннон вдруг захотела в туалет.  Слегка пожурив дочь,
отец отвел  еЕ в ближайший магазин,  а мать  и младшая дочь остались ждать в
машине.
     Стоял  холодный   февральский   день,   и  Розмари   Камастра-О'Коннор,
естественно, решила немного погреть мотор.

     (Огненный цветок!)
     Просыпайтесь, мистер О'Коннор.
     (Огненный  цветок!)  Темная  гостиная  в  убогой  квартире;  умственное
излучение из спальни больной снова бьет по нервам; он не успевает преградить
ему доступ  и корчится от боли.  Кир,  Кир,  мальчик  мой,  ты вернутся,  ты
помолился...
     Просыпайтесь. Все о'кей. Они на месте.
     (Огненный  цветок!)  Надтреснутый  голос,   точно  железом  по  стеклу,
царапает по стенкам его мозга, стучит, цепляется за него и за свою агонию:
     Кир, Кир, ты не забыл о святом причастии, ты больше не воруешь завтраки
в  школе,  ты  молишься за нас двоих, я  уже не в силах,  поэтому  ты должен
молиться, истово, чтобы свершилось чудо...
     Проснитесь, сэр.
     (Огненный цветок!)  Руки, сухие, шелестящие, как  газета, с обкусанными
синюшными ногтями, одна стиснула резные серебряные четки, другая  зарылась в
его  свитер и тянет к себе, а он  отчаянно упирается, воздвигает  между ними
высокую  преграду,  но  мать  непрерывно  колет  ему  глаза  своим проклятым
ирландским Богом:
     Кир, Кир, Бог испытывает тех, кого любит, он любит  нас, я люблю  тебя,
молись, Кир, и чудо свершится, молись Господу Нашему Иисусу Христу, прекрати
эту боль, Кир, помоги, помоги...
     Мистер О'Коннор! Просыпайтесь!
     (Огненный  цветок!) Хорошо,  ма, я  помогу,  твой  глупый Бог не  умеет
помочь,  а  я умею... я знаю,  как... оказывается, это очень просто. Голубые
глаза  расширились, стали  черными и пустыми, боль ушла, ум ушел  -- неужели
вправду?  И крики мальчика (огненный цветок!),  и крики взрослого  (огненный
цветок!)  громом  раскатились  над  Иллинойсом. Тучи  такие  же  серые,  как
свалявшиеся мамины  волосы на  дешевой  подушке  в гробу... Скорее  закройте
гроб, скорее, мистер О'Коннор, просыпайтесь, откройте глаза!
     Киран открыл.
     Увидел рядом Арнольда Паккалу, Адама Грондина, Джейса Кессиди -- верных
людей, которых он спас и привязал к  себе.  Они  точно такие же,  как он,  и
точно  так  же  пострадали  по  собственной  вине,  ибо  привыкли  причинять
страдания.
     Он спросил Арнольда: Поркаро и Лопрести тут?
     --  Да, сэр, --  ответил вслух Паккала. -- Кениг и Матуччи не обманули.
Женщин в  ложе  нет.  Четверо  подкаблучников  внутри, двое снаружи.  Сейчас
начнется антракт  между третьим и  четвертым действием. Вы с Адамом и Ясоном
легко замешаетесь в толпу.
     Киран  отстегнул привязной ремень, снял шляпу,  темно-синее кашемировое
пальто, белый шелковый шарф. Телохранители последовали его примеру. Все трое
были в вечерних костюмах с темными галстуками.
     -- Поедешь на Шестьдесят пятую улицу, к школе  Жуийяра,  -- велел Киран
Арнольду. -- Найдешь туннель под площадью, ведущий к служебному входу. Там и
встретимся.
     -- О'кей, сэр. Желаю удачи.
     Кессиди  и Грондин  уже стояли  на тротуаре. Киран помедлил,  улыбнулся
помощнику. Между ними возник образ-напоминание:  шайка хулиганов в чикагском
тупике насмерть  забивает  пьяного бродягу, а он из последних  сил  посылает
телепатический призыв о помощи.
     -- Удачи? Арнольд, ты ли это? Я думал, тебе ясно, что таким людям удачи
желать ни к чему, поскольку мы сами еЕ творим.
     Он  наконец  вышел  из  машины  и захлопнул  дверцу.  Фары  "кадиллака"
светились в темноте, как горящие  глаза хищника. Арнольд Паккала поднял руку
и мысленно проговорил: Я жду вас, мистер О'Коннор.
     Киран кивнул.  Постоял на  пронизывающем ветру до тех пор, пока лимузин
не скрылся за углом. Да, мы сами творим свою удачу, свою реальность, а когда
приходит время платить по счетам  -- деньги на бочку. Адам, Джейс и  Арнольд
пока не совсем  это  понимают,  но со временем поймут,  так же,  как другие,
которых он ещЕ найдет и привяжет к себе.
     В фойе театра вспыхнули яркие огни. Публика  повалила из лож и  партера
на парадную лестницу. Кессиди и Грондин жмурились от света.
     (Огненный цветок.)
     Приступайте, сказал им Киран.

     Предводители  кланов Монтедоро  и  Фальконе  решили  провести последний
антракт   в   ложе,   не  смешиваясь  с   великосветской   толкучкой.  Троих
телохранителей отпустили  покурить,  а  Джо Порксу  велели принести  в  ложу
бутылку  шампанского. Майк  Лопрести, чьи музыкальные вкусы распространялись
скорее на  певичек кабаре,  нежели  на оперных примадонн,  развеивал  скуку,
исследуя в бинокль декольте сидящих в партере элегантных дам.
     Главари  высказали  свое одобрение  ансамблю,  завершившему третий акт.
"Фаворитка", согласно заключили  они, вещь трудная  для  постановки, потому,
наверное,  "Метрополитен" не  решалась обратиться к  ней  со  времен  дебюта
Карузо в 1905 году, однако в опере есть несколько головокружительных тем,  а
Паваротти  нынче  в  голосе.  Виченцу  Фальконе,  как истинный  консерватор,
посетовал, что партию героини исполняет чернокожая сопрано.
     Монтедоро пожал плечами.
     -- По крайней  мере,  не  толстуха. А какое  легато!  Что  с  того, что
черномазая? Оперу слушать надо, а не смотреть.
     -- Да нет, Гуидо, если б  она пела Кармен или Аиду, тогда нет вопросов,
но  тут...  всему  же  есть  пределы, ей-богу! Вот я, когда сидел, видал  по
телевизору, как  Прайс  пела  Тоску  --  ну,  ни  на  что не  похоже!  Скоро
какой-нибудь  япошка  станет петь  Риголетто...  И все  Бинг  Краут! Угрохал
миллиарды  на эту конюшню, а толку? Канделябры, канделябры, никакого интима,
все  на  виду, как в  аквариуме,  а певцы горло дерут, чтоб их  слышно было.
Разве сравнишь со старой Мет?
     -- Ничто не стоит на месте, Виче. Да и нам с тобой хватит небо коптить.
     --  Типун тебе  на язык!  В  шестьдесят  семь  нашел о чем  думать!  --
Фальконе понизил голос и перешел на сицилийский  диалект. --  К тому же тебя
никто  за яйца не  тянет, никто не хочет  вопреки Богу,  Мадонне и  биллю  о
правах  упрятать  за  решетку  до конца твоих дней. Знаешь,  чего он  ко мне
приценился, этот  сучий потрох Пикколомини?  В сенаторы метит, а  я обеспечь
ему билет  до Вашингтона первым  классом! Прослушивание  разговоров, наемные
свидетели, сфабрикованные улики -- все идет в ход.  Так  что береги задницу,
дружище Гуидо.
     -- У меня тылы защищены, -- ответил по-английски Монтедоро.
     Во время  антракта  зал  благодаря блестящей акустике наполнился  таким
гулом,  что  разговор  двух мафиози не слышали  даже Лопрести и оставшийся в
ложе  телохранитель.  И тем не  менее  человек, которого нью-йоркские газеты
величали  Боссом  Всех  Боссов склонился  к  самому уху  старого  приятеля и
говорил еле внятным шепотом:
     -- Правительство давно копает под "Коза ностру",  говнюк Роберт Кеннеди
объявил  нам  войну, однако ж  меня  им  так просто не зацепить.  В  боргата
[Поселок, предместье  (итал.).] все  законно, Виче.  Ну или  почти все.  Мои
сыновья Паскуале и Паоло ходят в костюмах и жилетках, как  на  Уолл-стрит, и
никакой Пикколомини к ним не придерется. Да и зачем, когда у  него под носом
промышляет самый крупный на Восточном побережье торговец героином?
     -- А чем торговать прикажешь? -- буркнул Фальконе. -- Пиццей, что ли?
     -- Почему бы и нет? Вопрос не в том, как заработать большие деньги, а в
том, как их отмыть. Или, к примеру, ты гребешь лопатой, а подручных своих на
голодном  пайке  держишь.  Так они первые тебя и  заложат. И у  Сортино, и у
Калькаре, говорят, проблем по горло. А все почему? Жадность обуяла. К твоему
сведению,  Виче, громадные барыши от сбыта наркотиков неудобны  в обращении.
Пора переходить на новую финансовую политику.
     -- Какая такая политика? Может, отдать денежки тебе на сохранение?
     -- Да не ерепенься  ты, я  дело говорю.  Что, если возродить Концессию?
Пять  кланов снова будут работать сообща, вместо того чтоб глотки друг другу
грызть.  Это  была хорошая идея, только преждевременная. А  теперь, с  таким
притоком грязных денег, у нас нет другого выхода, как объединиться и вложить
их во что-нибудь, иначе все профукаем на одни только банковские проценты.
     -- Пошел в задницу! -- огрызнулся Фальконе.  -- Слышу я, с чьего голоса
поешь.  Этот  чикагский  сучонок,  что  служит  у Камастры,  кому хошь мозги
задурит.
     Во взгляде Монтедоро мелькнула тревога.
     --  Эл Камастра звонил  мне вчера. Как по-твоему, откуда  он мог узнать
про  нашу  с тобой  встречу? И вообще... не понравилось  мне, как он со мной
говорил.
     В ложу вошел  Джо Порке. В руках он держал  поднос  с пятью фужерами на
высокой ножке, а под мышкой бутылку шампанского. Кивнув по отдельности обоим
мафиози, он что-то шепнул Лопрести. Тот стремглав кинулся к двери, а Поркаро
с легким хлопком откупорил бутылку и разлил шампанское.
     Фальконе насторожился. Туго  накрахмаленный воротничок манишки внезапно
сдавил шею,  и у  Виченцу  перехватило дыхание. Он засунул  палец за ворот и
откашлялся.
     -- От Камастры только и жди какой-нибудь подлянки. А от его хитрожопого
ирландца -- и того пуще. Как думаешь, что они теперь удумали?
     Монтедоро не успел ответить, поскольку дверь в ложу снова отворилась, и
на пороге вырос Лопрести. Лицо у него  вытянулось и посерело.  За ним  вошли
трое  в  вечерних  костюмах,   и  дверь  захлопнулась.  Оставшийся   в  ложе
телохранитель схватился было за пистолет, но вдруг весь передернулся, рухнул
на пол и застыл неподвижно.
     --  Господи  Иисусе!  --  вскрикнул Джо Порке; пальцы  его инстинктивно
сжались на горлышке бутылки.
     -- Остынь, Поркаро, -- донесся голос  из-за спины Лопрести. -- Возьми у
него пушку, Майк.
     Главари  пооткрывали  рты.  Лопрести  подошел  к  скованному  внезапным
параличом шурину, сунул руку ему под мышку и вытащил кольт тридцать восьмого
калибра. Джо стоял, как манекен в витрине, -- с полным бокалом шампанского в
одной руке и бутылкой в другой. Угреватое лицо заливал пот.
     Фальконе поднялся на ноги.
     -- Какого черта, Майк?..
     Губы  Лопрести шевелились,  но челюсти будто судорогой свело.  В глазах
дрожали слезы ярости. Он отдал оружие одному из стоящих сзади, потом, словно
обессилев, опустился на стул.
     Самый  низкорослый  из незваных  гостей выступил  из тьмы.  С виду  лет
тридцать  пять,  темные  волосы  на  лбу растут  клинышком  (примета раннего
вдовства); такого жесткого выражения лица старые мафиози  не помнили за  всю
свою далеко не безмятежную жизнь. Монтедоро остался сидеть.
     --  О'Коннор  из  Чикаго,  если  не ошибаюсь? --  бесстрастным  голосом
проговорил он.
     Да.
     -- Вчера по телефону Эл Камастра упомянул о вас. Стало быть, вы жаждете
нашей крови.
     Нет, я просто хочу вам кое-что объяснить.
     Монтедоро  покосился  на призрака  Лопрести и манекена  Поркса (фужер в
руке последнего чуть подрагивал, но шампанского не пролилось ни капли).
     Ну так что, поговорим? А то антракт кончается.
     Монтедоро с достоинством наклонил голову.
     Ваши  охранники, те,  что стояли снаружи, отдыхают в  мужском  туалете.
Наутро  будут как новенькие. А вот этому, он  дотронулся  носком ботинка  до
лежащего на  полу тела, нужна срочная госпитализация.  Что  же  до Поркаро и
Лопрести, их лечением я сам займусь.
     Двое  спутников  О'Коннора  приблизились к Джо,  вырвали у него  из рук
фужер  и бутылку, усадили на свободный  стул подле  Лопрести. Затем бесшумно
отступили  в  тень. Прозвучал первый звонок. Зрители  начали  возвращаться в
соседние  ложи.  На гангстеров и  странных посетителей  никто и внимания  не
обратил.
     -- Надо же, -- прошептал Фальконе, выпучив от страха глаза, -- без слов
говорит!
     Монтедоро с любопытством посмотрел на Кирана.
     --  Гм,  недурно.  Теперь я  понимаю,  почему  Большой Эл  взял  вас  в
советники.
     --  У  меня есть и  другие  способности,  дон Гуидо. Они будут  к вашим
услугам,  если вы поможете восстановить Концессию.  Готов поручиться, что ни
вы, ни дон Виченцу, ни  другие порядочные люди в проигрыше не останутся. (Но
прежде давайте утрясем одно менее важное дельце.)
     -- Я не приказывал подкладывать бомбу, --  с трудом выговорил Фальконе.
--  Разве  я  не  понимаю,  советник -- лицо неприкосновенное.  Но  Лопрести
обиделся, потому  что вы перешли  ему  дорогу  на монреальской операции. Ему
много крови  стоило навести  мосты, и жабы  готовы были иметь с ним  дело...
пока вы не вмешались. -- Он слегка хохотнул. -- Теперь нам ясно, как вам это
удалось.
     -- Ошибаетесь, я не  факир,  -- покачал головой Киран. -- Моего влияния
надолго не хватает, и распространяется оно только вблизи. Я просто предложил
Монреалю более выгодные условия транспортировки  -- путем Святого Лаврентия.
Не надо опасаться пиратов,  отстегивать полиции, таможне, а платежи напрямую
--  в  Швейцарию.  Мсье  Шаппель  все  разобъяснил  вашим  людям.  Это  была
обыкновенная  сделка,  дон  Виченцу,  но Лопрести  воспринял еЕ  как  личное
оскорбление.  Он  глуп,  недальновиден  и  мстителен, а свинья  Поркаро  ещЕ
глупее.
     -- Согласен, -- сказал Фальконе.
     Люстры   медленно  гасли.  Публика   встретила  аплодисментами  маэстро
Лопеса-Кобоса, когда он прошел к пульту и поднял оркестр.
     -- Значит, отныне между Чикаго и кланом Фальконе будет мир?
     -- Клянусь, -- прохрипел дон Виченцу.
     Вы свидетель, дон Гуидо.
     -- Угу.
     В зале  стало  совсем  темно.  Дирижер взмахнул  палочкой,  и зазвучали
первые  pianissimo  вступления  к четвертому акту  "Фаворитки".  Лопрести  и
Поркаро,  как  мумии,  застыли  рядом  с  Фальконе,  лишь  легкое  колыханье
белоснежных  манишек  говорило  о том, что они ещЕ  живы; тому виной, скорее
всего, были  взгляды мрачных  спутников О'Коннора,  упертые им  в  загривки.
Киран не  спеша положи