кло запотело  от  пара  над  кофе, но зато  так  спокойнее.  Мысленно  он
перебирал  одну за  другой  нависшие  над  ним угрозы.  Виктор.  Ненавистные
голоса. Братец  Роги,  этот мстительный  проныра.  Далекий,  холодный  Дени,
чуждый всех  человеческих слабостей,  презирающий работягу отца...  Господи,
как страшно оказаться во власти Дени! Придется выложить ему  всю правду -- и
про голоса, и про то, как Виктор устроил на него охоту, может быть, даже про
украденное оборудование,  с чего,  собственно,  все  и началось.  Он заранее
представлял  себе брезгливое  выражение на лице  старшего сына. И  все равно
Дени будет  вынужден вступиться  за  отца,  Солнышко  его  заставит. Вот  уж
поистине ангельское существо...
     Краем глаза Дон увидел  черный,  выполненный по индивидуальному  заказу
пикап "шевроле". Остановился, мигая фарами, у поворота с шоссе на  стоянке и
пережидает плотный поток движения, тянущийся на север.
     Наконец-то явился!
     Давно пора!
     Сюда, Вик! Сюда!
     -- Нет! -- прошептал Дон. -- Боже мой, нет!
     По  меньшей  мере четыре машины, выезжая со стоянки, преградили черному
"шеви" путь. Солнышко!.. Она  вряд ли дозвонится так  скоро. Может,  удастся
добежать до ресторана? Черт, слишком далеко, пикап наверняка  перекроет  ему
дорогу...
     Вон он, уже поворачивает!
     Не помня себя, Дон  включил  зажигание "эскорта". Отсюда есть и  другой
выезд -- через пустырь. Он стал лихорадочно вилять мимо запаркованных машин.
Затем, вцепившись в руль, пролетел по  грязному пустырю и вырулил на  шоссе.
Здесь  его  чуть  не сшибла идущая на большой скорости  фура,  но  он  сумел
увернуться. В зеркале заднего  обзора увидел, что "шевроле" намертво застрял
на стоянке: и спереди и сзади машины.
     Вик! Вик! Он удирает! Удирает на север!
     На "эскорте" твоей матери.
     Дон  смеялся над ними.  Проверил, сколько у него бензина:  почти полный
бак. По шоссе нескончаемый поток  машин в обоих  направлениях. Ясновидец  из
Виктора  аховый,  да и  принуждение  распространяется  не дальше  брошенного
камня.  Он  скроется  от него  среди лесных дорог  за Миланом, а чуть  позже
вернется и подхватит Солнышко.
     Все равно не уйдешь!
     Мы пустим Виктора по следу!
     Сдавайся, гад! От Вика тебе не спрятаться!
     Дон едва не задохнулся от хохота.
     -- Катитесь к чертовой матери! Вы вообще ничто!
     Встречные машины подмигивали  ему. Им  овладела  паника, но  наконец он
понял, что едет с невключенными фарами, и снова хохотнул. Затем поддал газу,
свернул в лес и покатил на север параллельно реке.

     Солнышко рыдала в объятиях Виктора на переднем сиденье черного пикапа.
     --  Он  был сильно пьян.  Наверняка  с  ним  что-то случилось!  Виктор,
Виктор, как же нам его найти?
     Он покрепче обхватил мать за плечи.
     -- Тише,  Maman,  дай  подумать...  Может  быть, Дени  с  его поисковой
метафункцией...
     Она порывисто выпрямилась и воскликнула:
     -- Ну конечно! Быстрей звони! Может, он ещЕ не выехал из Хановера!
     Молодой   человек   поспешил   к   ресторану,   расталкивая   выходящих
посетителей. Солнышко  закрыла лицо руками, пытаясь вспомнить телепатические
навыки, к которым не прибегала с тех пор, как старший сын был ребенком.
     Не уезжай, Дени, пожалуйста! Задержись дома, прошу тебя, задержись...
     Томительно долго тянулись минуты. Наконец, сияя, вернулся Виктор.
     -- Застал! Он уже был у  машины, но выронил по дороге ключи, вернулся и
услышал, как телефон звонит.
     -- О Боже, благодарю тебя! И что... он поищет? Он скажет нам,  где твой
отец?
     Виктор завел мотор.
     -- Дени тут  же  займется  поисками,  а  потом позвонит  нам  домой. Он
сказал, что могут возникнуть  трудности,  потому что папина  аура затуманена
винными парами. Но  ты не  бойся, мы его найдем, я  тоже буду искать. Только
отвезу тебя домой.
     -- Мне надо отпроситься у мистера Ловетта, а то он рассердится...
     Виктор обезоруживающе улыбнулся.
     --  Не рассердится.  Я  все  ему  объяснил.  Могут  же  быть у человека
семейные обстоятельства. Не волнуйся, Maman. -- Он достал из бардачка чистую
тряпку и утер ей слезы,  потом наклонился  и теплыми губами дотронулся до еЕ
щеки.
     Солнышко  немного  повеселела,  послушная  воле  высокого,  сильного  и
властного юноши,  как две капли похожего на Дона в молодости, перед  которым
двадцать три года назад так же не смогла устоять.
     -- Я понимаю, Виктор, --  сказала она, -- в последнее время  тебе очень
трудно и ты ожесточился... Но отцу надо помочь... хотя бы ради меня.
     Виктор крепко стиснул руль, глядя прямо перед собой,  и  медленно вывел
машину со стоянки.
     -- Предоставь все мне... И пристегни ремень.

     Дона разбудила  зверская жажда,  полный мочевой пузырь и  пронзительный
гомон лесных птиц.
     Набрякшие веки неохотно приоткрылись, впуская рассветный туман. Суставы
ниже  пояса  онемели,  а  выше -- разламывались  от  боли.  Черепная коробка
вот-вот  взорвется,  не  в силах  вместить распухшие  мозги.  Он  выругался,
обращаясь то ли к Богу, то ли к дьяволу, и спросил себя, куда его занесло на
этот раз.
     Обычная субботняя пьянка.  Обычное воскресное похмелье. Но почему-то он
не  в  своей  машине,  а в "эскорте" Солнышка. Какого  черта?.. Ах  да,  его
"ниссан" в ремонте, вот он и взял еЕ машину.
     Окна плотно закрыты и запотели.  Дон протер стекло, но оказалось, туман
не только за ним, но и в глазах. Он с трудом  различил  гигантские силуэты с
длинными  щупальцами, словно  бы  на  шарнирах.  Маленький  автомобиль почти
уперся в бок какого-то механического чудища. А над крышей угрожающе нависали
разверстые  челюсти стального циклопа.  Продрав  наконец  глаза,  он  прочел
табличку.

ДРЕВЕСИНА РЕМКО, ЛТД., БЕРЛИН, Н. -- Г.

     Выплюнув ещЕ одно ругательство, откинулся на сиденье. Монстр  с жуткими
челюстями --  их новая валочно-пакетирующая машина,  самодвижущийся лесоруб,
способный   одним   ударом   косить  стволы  двухфутового   обхвата.  Вокруг
расставлено другое тяжелое оборудование: гидравлический погрузчик, рубильная
машина,  на которой он  сам работал, сучкоруб, вторая валочная машина,  едва
различимая в густом тумане.
     Выходит, он на своей собственной делянке, в верховьях реки.
     Прошедшая  ночь почти совсем  стерлась в  памяти. Последнее  отчетливое
воспоминание -- городок Эррол, в тридцати милях к северу от Берлина, куда он
ворвался  после дикой гонки по  проселочным дорогам.  Преследуемый  злобными
голосами, он  так  и не решился вернуться  за Солнышком. Вместо  этого  стал
пробираться на  запад, к Хановеру  и  Дартмуту вдоль  границы Нью-Гемпшира с
Вермонтом.
     Тогда  почему  же он не  на западе,  а на севере, близ  Эррола?  Да ещЕ
зачем-то потащился на делянку!..
     Дон открыл дверцу, вылез и едва удержался  на ногах. Сторожка! Там есть
вода, кофе, может быть,  даже что-нибудь из  провизии и полбутылки бренди  в
аптечке. Он справил нужду прямо на борт рубильной машины, которой Виктор так
гордится. Пусть знает, сукин сын!
     Он возился с замком сторожки и вдруг услышал шум мотора.
     Затем его ослепил вынырнувший из тумана свет. Он в  ужасе застыл, глядя
на приближающегося черного мастодонта. "Шевроле" Виктора!
     В уме отца зазвенел властный голос сына:
     Стой, отец.
     Свет фар и  принудительная сила держали его,  точно загипнотизированную
букашку. Машина остановилась ярдах в двадцати, Виктор вышел.
     Дон. Это  они тебя навели, да? Они подсказали, как разделаться с отцом,
которому ты всем обязан?
     Виктор. Ты их выдумал, Papa. Ты болен, и давно. Я не виновен, что  твой
ум оказался не приспособленным для такой нагрузки.
     Дон. Не подходи!.. Ты слышал, как я разорялся там, в "Быке"?
     Виктор. Конечно. Ты сам этого хотел.
     Дон. Псих! Такой же псих, как я! Чего ради мне хотеть, чтобы ты слышал,
как я назвал тебя... назвал тебя...
     Виктор. Вором.
     Дон. Вот и есть! Я  всему тебя обучил, только не  этому.  Воровать ты у
них научился!
     Виктор. Не глупи. Ты уже не  в "Быке",  и  твои  душещипательные  сцены
никого здесь не тронут. Тебе хочется  умереть -- так ты  себя ненавидишь, но
уйти достойно, по-мужски, духу не хватает, вот и упиваешься вусмерть.
     Дон. Все вы против меня! И Роги, и Дени, и  ты... Все  подонки! Бросили
меня одного им на растерзание!
     Виктор. Их нет, Papa. Они -- это ты.
     Дои. Сукинсынублюдоктварьпаскудная...
     Виктор. Да, ты. В них вся твоя подлость,  трусость, эгоизм. Ты сломался
под тяжестью собственного  дара,  и теперь тебе одна дорога --  на свалку. С
тобой стало опасно иметь дело... Да и Дени скоро будет здесь. Пока ты ещЕ не
проснулся, а как только  совсем очухаешься, на тебя уже  не  будет управы. К
счастью  для  меня, Дени водит  очень  осторожно. К счастью  для  меня  и  к
несчастью для тебя...
     Дон. Что... что ты задумал?
     Виктор.  То,  чего ты  от меня  ждешь.  С  тобой  произойдет несчастный
случай. По пьянке всякое бывает!
     Слепящие фары погасли, и  теперь только темный  силуэт маячил в тумане.
Дон скрючился у сторожки, протирая глаза. Увидел, как  Виктор сел в машину и
отъехал. В уме опять зазвучал страшный голос.
     Тебе конец!
     Огромный  дизельный  мотор  новой  валочно-пакетирующей  машины, чихая,
завелся. Пила, укрепленная на  длинной шарнирной стреле с  грозным  шипением
взмыла на высоту его груди. И монстр на гусеничном ходу стал  надвигаться на
него. В кабине пусто.  Прежде чем Дон успел крикнуть  и отбежать, он увидел,
как сами собой работают рычаги управления, и услышал беззвучный смех.

9

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

     Воскресенье  обещало  быть  кошмарным  --  два  официальных  банкета  и
благотворительный прием с танцами. Я поднялся  в  половине  седьмого утра  и
пошел  к мессе  в  маленькую  деревенскую  церковь Бреттон-Вудз,  украшенную
цветными витражами. Полусонных прихожан набралось немного -- служители отеля
да горстка туристов. За несколько  минут до начала службы я уселся на скамью
в темном углу. И потому никто не заметил, как я умирал вместе с братом.
     Случилось это во время проповеди. Я рассеянно слушал голос священника и
вдруг   ощутил  какой-то  душевный   неуют,  пробивающийся  сквозь  дремоту.
Тревожное  предчувствие   было   явным   проявлением   экстрасенсорики,   но
подробности происшедшего не оформились у меня  в мозгу до тех пор, пока я не
лишился слуха. Я видел, как шевелятся губы отца Инграма, но уже не слышал ни
его  голоса,  ни  составляющего фон ерзания,  покашливания, шелеста  страниц
молитвенников. На смену им пришла гулкая,  торжественная тишина. Я мгновенно
проснулся.
     Потом   в  голове  прозвучал   металлический   скрежет,   смешанный   с
пронзительным визгом, -- словно литавры бьют  не в лад  или  душераздирающий
вопль рвется  из сотни глоток. От  этого  громоподобного крещендо, казалось,
земля  вот-вот разверзнется под ногами. Я окаменел и очень  удивился  -- как
священник  ничего не слышит,  отчего другие молящиеся не вскакивают с мест в
жуткой панике, почему до сих пор не обрушилась крыша церкви?
     С  мыслью о землетрясении  пришлось  расстаться,  поскольку  к  глухоте
добавилась слепота, Одновременно  брус раскаленного докрасна металла  ударил
мне в грудь, так что  сердце  и  дыхание  разом  остановились. "Инфаркт!  --
мелькнула  мысль.  --  Но  не  могу же я  умереть в  сорок четыре года, ведь
Фамильный Призрак напророчил мне долгую жизнь!"
     Грохот и боль прекратились так же резко, как возникли. Меня все  глубже
затягивала вязкая трясина, состоявшая непонятно из чего -- то ли из воды, то
ли из  воздуха.  Затем  я осознал,  что кромешную  тьму,  обступившую  меня,
пронизывают  образы,  появляясь  и  исчезая  с  невероятной  скоростью,  как
кинопленка,  мелькавшая  в убыстренном темпе  сразу  на  нескольких экранах.
Картины  раннего  детства  в  окружении  тети  Лорен и двоюродных  сестер  и
братьев, школьные годы, Дон и я задуваем свечи на именинном  пироге, дядюшка
Луи  сечет нас  обоих за какую-то провинность, рождественские  песнопения на
снегу, рыбалка у реки, выпускной бал в средней школе. И наконец я догадался:
это воспоминания, проигрыш прошедшей жизни.
     Но не моей -- Дона.
     Из оцепенения меня вырвал леденящий ужас.  Мельканье кинопленки  обрело
полнейшую чувственную  реальность,  и  я  закружился в  безумном  водовороте
образов,  звуков, запахов,  вкусовых,  осязательных и  прочих  ощущений. Мой
внутренний голос выкликал имя Дона, и мне слышался его хриплый, раздраженный
отзыв. Я был участником всех воспоминаний, а эмоциональный  их настрой  ясно
свидетельствовал о том, что мой брат-близнец ненавидит и презирает меня всем
своим существом.
     Но почему, Донни, скажи почему?
     Единственным ответом мне  была волна ярости, захлестнувшая все видения.
Я как будто очутился в эпицентре  психического  торнадо, и  ум Дона рычал на
меня  со всех  сторон, словно смертельно раненный  зверь.  Мимо  проносились
жена, дети,  друзья,  страдающие от его  душевных  ран, искренне стремящиеся
помочь, но он отвергал все попытки, пока не стало  слишком поздно. И в своих
несчастьях винил главным образом меня.
     Не понимаю -- почему?
     Я беспомощно глядел на  этот вихрь, припоминая самое худшее. То, как он
отторг  Дени,  развратил Виктора,  как мучил Солнышко и других  детей  своим
беспробудным  пьянством, как соблазнил Элен с  заранее обдуманным намерением
оскорбить  и  унизить меня.  К своему удивлению, я увидел, что  он  давно  и
отчаянно  раскаивается  в содеянном, однако источником всех  его прегрешений
стала необузданная,  неистребимая  ненависть ко мне. В финальной сцене своей
жизни  он покарал себя за  нее, но то  был акт не воссоединения со  мной, а,
напротив, отделения от меня.
     Донни, я, право,  не  знаю, за что  ты  меня так ненавидишь. Но  я не в
обиде. И никогда не питал к тебе ненависти.
     А должен бы, ответил он.
     Дон управлял  машиной с помощью  собственного  психокинеза. Я закричал,
умоляя его не делать  этого, но, разумеется, ничего  предотвратить  было уже
нельзя. Пила, разрезавшая надвое тело моего брата, наконец разъединила нас.

     Я открыл глаза. Хромой церковный сторож Билл Саладино толкал меня в бок
корзиной  для  пожертвований  и  ухмылялся. Я  выудил из  кармана конверт  и
опустил его  в корзину. Билл кивнул и  похромал к  алтарю  благословить дань
маленькой паствы.
     Дону  в Берлине  устроили пышные похороны. Помимо  клана Ремилардов, на
них  присутствовало  ещЕ человек двести -- кто с  ним учился,  кто  работал.
Прозектор  потрудился на  совесть:  Дон  лежал такой  красивый  в  костюме и
неизменной  своей  каскетке.  Священник  в  надгробной речи посулил  милость
Господню всем страждущим и неприкаянным,  к коим, несомненно, относился Дон.
В толпе шептались о "счастливом избавлении", благочестивые тетушки сетовали:
мол, с пьянством  ничего уж  не поделаешь. Солнышко держалась хорошо, но  во
избежание  срыва  могучий Виктор и хрупкий, но властный Дени не  отходили от
неЕ  ни на  шаг. Восемь младших детей  сгрудились  вокруг  матери,  и  никто
слезинки не проронил, зато женская часть родни и соседки в голос рыдали.
     Местные власти вынесли по  поводу смерти Дона официальное заключение --
несчастный случай.  Дени  и  Виктор одновременно  подъехали к делянке  в тот
самый  момент,  когда сбесившаяся валочно-пакетирующая машина,  удерживая  в
стальных  лапах расчлененное  тело Дона, срезала стоящий  на  пути  ствол  и
опрокинулась  в   овраг.  Нанесенный  ущерб  и  двойная   доза  принуждения,
примененная  к полицейским  (даже  они позеленели  от ужаса, прибыв на место
происшествия), сделали свое  дело: убедили всех, кроме  бывалых лесорубов, в
том, что гибель была случайной. Ведь по меньшей мере один свидетель  обладал
безупречной репутацией.

     Мы  с Дени остановились  в  мотеле  и  на следующее после похорон  утро
завтракали  вместе.  Он решил задержаться в Берлине, чтобы  помочь  Солнышку
разобраться с  делами  Дона, а я должен был спешно возвращаться в отель, ибо
надвигались  торжества  по случаю Дня Поминовения  Усопших.  В переполненном
баре  было шумно, однако, если разговор идет в основном умственный, побочные
шумы несущественны. Со стороны мы с ним, вероятно, выглядели как отец и сын:
пожилой    сутуловатый   человек   в   добротном   летнем    костюме-тройке,
перелистывающий "Уолл-стрит джорнал", и мальчишка-студент в синем спортивном
трико и темных очках, скрывающих его магические глаза.
     Дени взял со стола кофейник.
     -- Еще  кофе? (Мне кажется, я разрешил тайну латентности  моих  младших
братьев и сестер.)
     -- Пожалуй.  Полчашки. (Бьюсь об заклад, здесь не обошлось без Виктора,
а может, и  без Дона.  Трудно поверить, что  ни  один  их них не унаследовал
телепатического дара. Ведь даже мать и  та его когда-то проявляла. Жанетта и
Лоретта  в младенчестве  были  телепатками,  а  потом  ни с  того ни  с сего
утратили талант. Про других не скажу...)
     -- Сахару?  (Та же  самая  история. Их врожденные метафункции намеренно
подавили, выработав  условно-рефлекторную  реакцию отвращения.  Я  говорил с
Полин, ей  уже семь... Очень  уязвимая  девочка, поэтому  мне  было легко...
добиться  отклика...  Ради  Бога, если хочешь,  называй гипнозом. Короче,  я
вернул  еЕ в младенчество и  увидел, как  она  реагирует на  отца и Виктора.
Бедная маленькая Полин! Но Papa тут ни при чем -- все Виктор.)
     Мерзавец!..  Но как, ведь он  сам был ребенком! Сколько ему было, когда
родились близняшки? Четыре? А потом друг за дружкой появились Джеки,  Ивонн,
мальчики-близнецы...  В восьмидесятом --  Жорж,  вскоре после того,  как  ты
получил  степень  бакалавра в  Дартмуте... Значит, Вику было десять, а когда
родилась Полин -- двенадцать... Боже мой, в двенадцать лет стать чудовищем!
     (Отстраненность.)  У  меня  есть  несколько  клинических  случав  среди
малолетних...  Виктор на такое вполне способен. Все дети, начинающие ходить,
жуткие  эгоцентрики. Почему,  думаешь,  они так раздражительны? Хотят, чтобы
мир вращался вокруг них. Но большинство перерастает эту стадию и развивает в
себе  альтруизм, который  в  принципе  необходим  для выживания. Однако есть
исключения -- социопаты. Вик явно из их числа. Сперва он желал утвердиться в
положении   папиного   любимчика.   Позднее  мотивировки   усложнились.   Он
почувствовал  вкус  власти.   Ты  же  видишь,  что  он  собой  представляет:
необразованный,  как Papa, недалекий, но с  чрезмерным самомнением.  У  отца
тоже были  эти черты, но ему недоставало уверенности в себе,  потому  что он
боялся  своего ума. А ещЕ  его,  в отличие  от  Виктора, с детства напичкали
нравственными устоями. Комплекс  вины, смешанный с эгоизмом, в конце  концов
привел  к саморазрушению.  Вик  --  орешек покрепче. Даже  не  будь  у  него
метафункций,   все  равно   он  стал   бы  угрозой  для   общества.   Думаю,
лесозаготовкой его амбиции не ограничатся...
     -- Передай,  пожалуйста,  клубничный  джем.  Спасибо. (Так что  же  нам
делать?)
     Его  экраны прочнее брони. Я не могу  их  сдвинуть даже  на  миллиметр,
впрочем, и без того ясно, что он  на  руку нечист.  Взять хотя бы миллионные
контракты на поставку древесины или банковскую ссуду на расширение дела. Как
пить  дать,  принуждение.  Ходят  слухи, что новое оборудование он  приобрел
путем  ночного  разбоя.  Сторожа  и собаки --  не  препятствие  для сильного
принудителя.  (Во всяком случае,  я  бы  справился  с ними  без труда.)  Бог
свидетель, кругом и обычных воров полно...
     --  Здесь есть любопытная статья. Не хочешь поглядеть? Кажется, билль о
наркотиках  сенатора  Пикколомини  имеет  шанс  пройти  в  Конгрессе.  (Так,
по-твоему, нет способов остановить юного злоумышленника?)
     --  Ну-ка, ну-ка!..  Ого, плохие  новости  для контрабандистов. (Добыть
законные доказательства  ег