лученном в отношении
его большого предательства. Когда она закончила, Диниван ввел ее  обратно  в
комнату, и ей снова захотелось есть.
   - Он с вами поступил не очень хорошо, но и не  совсем  плохо,  Мириамель,
так мне кажется. Может быть, еще есть надежда, и не просто надежда на вечное
спасение, которой никто не лишен. Я думаю, он может бросить пьянство и  свои
преступные наклонности.
   Диниван спустился на несколько ступеней и посмотрел на  спящего  Кадраха.
Укутанный грубым одеялом, монах все еще спал, раскинув руки, как  будто  его
только что вытащили из гиблых вод. Его мокрая одежда  висела  на  деревянных
балках.
   Диниван возвратился в комнату.
   - Если бы он был таким прожженным жуликом, зачем ему  было  оставаться  с
вами, получив серебро от Страве?
   - Чтобы продать меня еще кому-нибудь, - ответила она с горечью.  -  Моему
отцу, тетке, торговцам детьми из Наракси, кто знает?
   - Возможно, - сказал секретарь Ликтора, - но я так не думаю. Я думаю,  он
обрел в отношении вас чувство ответственности, хотя оно не удерживает его от
соблазна подзаработать, когда он уверен, что вам  это  не  повредит,  как  в
случае с господином Пирруина. Но если в нем осталось  хоть  что-то  от  того
Падреика, которого я знал, он не навредит вам и не позволит, насколько это в
его силах, причинить вам зло.
   - Вряд ли, - мрачно сказала Мириамель. - Я снова доверюсь ему, лишь когда
звезды засияют в полдень, не раньше.
   Диниван посмотрел на нее и сделал знак древа.
   - Нужно быть осторожнее с клятвами в эти странные времена, моя леди, - на
его лице снова появилась улыбка. - Однако этот разговор  о  звездном  сиянии
напомнил  мне  -  у  нас  ведь  есть  дело.  Когда  я   получил   разрешение
воспользоваться башней сегодня ночью, сторож поручил мне зажечь маяк. Моряки
по  его  свету  знают,  где  обойти  с  востока   скалы,   чтобы   выйти   к
Бакеа-са-Репра. Пора приниматься, пока не стемнело. - Он  застучал  сапогами
вниз по лестнице и вернулся с лампой.
   Мириамель кивнула и прошла с ним наружу.
   - Я была однажды в Вентмуте, когда зажигали Хайефур, - сказала она. -  Он
гигантский.
   -  Гораздо  больше  нашей  скромной  свечки,  -  согласился  Диниван.   -
Поднимайтесь осторожнее: лестница старая.
   В самой верхней части маяка было так тесно, что там поместился только сам
маяк - огромная масляная лампа, поставленная посреди пола. Наверху  в  крыше
было отверстие для дыма и металлическое заграждение вокруг фитиля, чтобы его
не задувал ветер. Большой изогнутый металлический щит висел на стене  позади
лампы. Он был обращен к морю.
   - А  это  зачем?  -  спросила  она,  проведя  пальцем  по  отполированной
поверхности.
   - Чтобы свет шел дальше, - объяснил Диниван. - Вы видите, он изогнут, как
чаша. Он собирает свет и отбрасывает его через окно, по-моему  так.  Падреик
мог бы это лучше объяснить.
   - Вы имеете в виду Кадраха? - спросила озадаченная Мириамель.
   - По крайней мере когда-то мог. Он хорошо понимал в механике, когда я его
знал: лебедки, рычаги и прочее. Он очень тщательно изучал натурфилософию  до
того как... изменился. - Диниван поднес маленькую лампу к фитилю и  подержал
ее там. - Одному Богу известно, сколько масла сжирает такая огромная  лампа,
- сказал он. Вскоре фитиль  загорелся,  и  пламя  вспыхнуло.  Щит  на  стене
действительно усиливал свет,  хотя  в  окно  еще  проникали  последние  лучи
солнца.
   - Вон на стене щипцы, - Диниван указал на длинные щипцы с  металлическими
колпачками на концах. - Нужно не забыть погасить его утром.
   Когда они возвратились на второй этаж, Диниван предложил пойти  взглянуть
на Кадраха. Спускаясь за ним, Мириамель зашла в комнату за кувшином с  водой
и виноградом: не было смысла морить его голодом.
   Монах уже не спал, он сидел  на  единственном  стуле,  глядя  в  окно  на
свинцово-голубую в сумерках воду залива. Он был замкнут и сначала  отказался
от  принесенной  еды,  только  выпил  поды  из  кувшина,  но  потом  взял  и
предложенный Мириамелью виноград.
   - Падреик, - сказал, наклонившись к нему, Диниван, - ты меня не  помнишь?
Я Диниван. Мы когда-то дружили.
   - Я узнал тебя, Диниван, - сказал, наконец.  Кадрах.  Его  хриплый  голос
странно отдавался в маленькой круглой  комнатке.  -  Но  Падреик  эк-Краннир
давно умер. Теперь есть лишь Кадрах. - Монах избегал взгляда Мириамели.
   Диниван пристально наблюдал за ним.
   - Ты не хочешь разговаривать? - спросил он. - Ты не мог совершить  ничего
такого, что заставило бы меня плохо думать о тебе.
   Кадрах взглянул наверх. На лице его была гримаса, серые  глаза  исполнены
боли.
   - О! Правда? Ничего  такого,  чтобы  Мать  Церковь  и...  и  другие  наши
друзья... не захотели принять меня обратно? - Он горько засмеялся и  помахал
презрительно рукой. - Ты лжешь, брат Диниван. Есть преступления, которые  не
прощаются, и есть место, уготованное для совершивших их. - Рассерженный,  он
отвернулся и не стал больше говорить.
   Снаружи  волны  бормотали,  разбиваясь  о  скалистый   берег,   -   тихие
приглушенные голоса, приветствующие наступающую ночь.

***

   Тиамак наблюдал, как Старый Могахиб, гончар Роахог  и  прочие  старейшины
забирались в качающуюся плоскодонку. Лица их были серьезны, как и подобает в
торжественной церемонии. Ритуальные ожерелья из перьев поникли  от  влажного
зноя.
   Могахиб неловко стоял на корме, глядя назад.
   - Не подведи  нас,  Тиамак  сын  Тигумака,  -  прокаркал  он.  Старейшина
нахмурился и нетерпеливо отвел спустившиеся на глаза листья головного убора.
- Скажи сухоземцам, что  вранны  не  рабы  их.  Твой  народ  оказывает  тебе
величайшее доверие.
   Старому Могахибу помогли сесть рядом с одним из его правнуков по  боковой
линии. Перегруженная лодка, переваливаясь с борта на борт, поплыла  вниз  по
течению.
   Тиамак скривил физиономию и посмотрел  на  Призывный  жезл,  который  ему
вручили. Вся поверхность его была покрыта резьбой. Бранны  были  обеспокоены
тем, что новый правитель Наббана Бенигарис потребовал огромной дани зерном и
драгоценными камнями, а также призвал сыновей Вранна на службу  к  вельможам
Наббана. Старейшины хотели, чтобы Тиамак отправился к нему  с  протестом  по
поводу нового вмешательства сухоземцев в дела враннов.
   Итак, на хрупкие плечи Тиамака была возложена еще одна обязанность.  Хоть
один из его соплеменников отозвался уважительно о  его  учености?  Нет,  они
обращались с ним почти как  с  юродивым,  как  с  кем-то,  отвернувшимся  от
враннов и перенявшим обычаи сухоземцев; но как только им нужен  был  умеющий
писать или вести переговоры с Наббаном или Пирруином на их языке,  сразу  же
обращались к нему: "Тиамак, выполняй свою обязанность".
   Он плюнул, стоя на крыльце своего дома, и посмотрел, как разошлись  круги
на зеленой воде, затем втащил лестницу и бросил ее, а не свернул  аккуратно,
как обычно. Ему было очень горько.

***

   Одно хорошо, решил он позже, ожидая, пока закипит вода в котле.  Если  он
отправится в Наббан, как того хотят его соплеменники,  он  сможет  навестить
там своего мудрого друга и узнать у  него  подробности  о  странной  записке
доктора Моргенса. Он корпел над ней неделями, но решение никак не приходило.
Его почтовые голуби, летавшие к далекому  Укекуку  в  Ииканук,  вернулись  с
нераспечатанными посланиями. Это его обеспокоило. Птицы, отправленные  им  к
доктору Моргенсу, также вернулись, но это, в отличие  от  молчания  Укекука,
было не так тревожно, ибо  Моргенс  в  одном  из  своих  последних  посланий
предупреждал, что может прервать связь на некоторое время.  Не  ответила  на
летучие послания ни колдунья из Альдхортского леса, ни его друг из  Наббана.
Этих последних птиц Тиамак отправил недавно, всего несколько  недель  назад,
поэтому ответ еще может прийти.
   Но если мне предстоит ехать в Наббан, я не увижу этих ответов два месяца,
а то и дольше.
   Подумав об этом, он задумался и над тем, что же ему делать с  птицами.  У
него не хватит зерна, чтобы оставить их в голубятне на все время отсутствия,
и он, конечно, не может взять их с собой. Придется  выпустить  их  на  волю,
чтобы они сами позаботились о себе. Он надеялся,  что  они  будут  держаться
вблизи его домика на баньяновом  дереве,  и  он  сможет  поймать  их,  когда
вернется. А если они улетят навсегда, что  он  будет  делать?  Ему  придется
обучить новых, вот и все.
   Вздох Тиамака был заглушен  шипеньем  пара,  вырывавшеюся  из-под  крышки
котла. Бросив туда  желтый  корень,  маленький  ученый  попытался  вспомнить
молитву о благополучном путешествии, которую следует возносить Тому, Который
Всегда Ступает по Песку, но смог вспомнить  только  молитву  о  местах,  где
прячется рыба, которая не совсем подходила к случаю. Он гпова вздохнул. Хоть
он и не верил больше в богов своего племени, никогда  не  повредит  вознести
лишнюю молитву, но следует, конечно, найти подходящую.
   Пока он размышлял над тем,  что  ему  делать  с  пергаментом,  о  котором
Моргенс говорил в своем письме или  вроде  бы  говорил,  потому  что  откуда
старому доктору было знать, что  он  у  Тиамака?  Взять  его  с  собой?  Еще
потеряешь. Нужно взять, раз собрался показать его другу в Наббане и спросить
совета.
   Столько проблем! Они роятся в голове, как мухи жужжат и жужжат. Нужно все
как следует обдумать, раз рано утром ему  отправляться  в  Наббан.  Придется
рассмотреть каждую часть задачи в отдельности.
   Сначала послание Моргенса, которое он читал и перечитывал  на  протяжении
четырех лун с момента получения. Он взял ею с крышки деревянного сундука  и.
расправил, оставляя грязные следы от пальцев, которыми брал  желтый  корень.
Содержание Тиамак знал наизусть.
   Доктор Моргенс  писал  о  своих  опасениях,  о  том,  что  "время  Звезды
завоевателя" пришло, и что потребуется помощь  Тиамака,  "если  определенных
страшных событий, на которые намекается в книге священника Ниссеса"  удастся
избежать. Но о каких событиях речь? "Печально знаменитая утраченная книга" -
это о книге Ниссеса "Ду Сварденвирд", что известно каждому ученому.
   Тиамак слазал в сундук и вынул завернутый в листья пакет, развернул  его,
достал драгоценный пергамент, расстелил на полу рядом с посланием  Моргенса.
Этот  пергамент,  на  который  Тиамак  случайно  наткнулся   на   базаре   в
Кванитупуле, был гораздо более высокого качества, чем те, что он  когда-либо
мог себе позволить. Ржаво-коричнивыми  чернилами  были  изображены  северные
руны Риммергарда, но сам  язык  был  вариантом  наббанайского  пятисотлетней
давности.

   ...Принесите из Сада Нуанни
   Мужа, что видит, хоть слеп,
   И найдите Клинок, что Розу спасет,
   Там, где Дерева Риммеров свет,
   И тот Зов, что Зовущего вам назовет
   В Мелком Море на Корабле, -
   И когда тот Клинок, тот Муж и тот Зов
   Под Правую Руку Принца придут,
   В тот самый миг Того, кто Пленен,
   Свободным все назовут.

   Под этими недоступными пониманию словами было начертано имя "Ниссес".
   Что должен был понять в этом Тиамак? Моргенс не  мог  знать,  что  Тиамак
обнаружил страницу этой почти мифической книги. Вранн ни одной душе об  этом
не сказал, однако доктор утверждал, что  Тиамаку  предстоит  важная  работа,
что-то связанное с "Ду Сварденвирдом"!
   Его вопросы, обращенные к Моргенсу  и  к  другим,  остались  без  ответа.
Теперь он должен отправляться в Наббан, чтобы просить сухоземельцев за  свой
народ, и все еще не знает значения всего этого.
   Тиамак налил чаю из котелка в пиалу, которая стояла  у  него  на  третьем
месте среди любимых, так как утром он разбил вторую, когда Старый Могахиб  и
компания заблеяли у него под окном. Он зажал пиалу тонкими пальцами и  подул
на чай. "Горячий день, горячий чай", - говаривала его матушка. Сегодня денек
будет несомненно горячим. Воздух был неподвижным и давящим, казалось,  можно
прыгнуть прямо с крыльца и поплыть в нем. Его не особенно огорчала жара, так
как он всегда меньше чувствовал голод в такую погоду,  но  тем  не  менее  в
сегодняшнем воздухе было что-то необычное, как будто Вранн  был  раскаленным
бруском на всемирной наковальне, над которым завис гигантский молот, готовый
опуститься и все изменить.
   В то утро  гончар  Роахог,  улучив  минутку  для  сплетни,  пока  Старому
Могахибу помогали спуститься в лодку,  сказал,  что  колония  гантов  строит
гнездо буквально в паре фарлонгов вниз по реке от  Деревенской  Рощи.  Ганты
никогда раньше так  не  приближались  к  человеческому  жилью.  Хотя  Роахог
хихикнул, сообщив о намерении сжечь гнездо, Тиамака эта новость  обеспокоила
как свидетельство нарушения какого-то исконного закона.
   По мере того как знойный  день  неторопливо  переходил  в  вечер,  Тиамак
пытался  сосредоточиться  на  требованиях  герцога  Наббанского   и   письме
Моргенса, но никак не мог отделаться  от  встающей  перед  мысленным  взором
картины колонии гантов, с их жующими серо-коричневыми  челюстями  и  безумно
горящими черными глазками, и ему виделась какая-то связь между всем этим.
   Это от жары, убеждал он  себя.  Если  бы  у  меня  был  кувшин  холодного
верескового пива, эти дикие мысли тотчас исчезли бы.
   Но у него не было даже корня, чтобы заварить еще  чаю.  К  тому  моменту,
когда он испек и съел  рисовую  лепешку  и  запил  ее  водой;  болото  стало
неприятно теплым. Он корчил недовольные гримасы, укладывая вещи.  Этот  день
подошел бы для купания в  одном  из  безопасных  прудов,  а  не  для  начала
путешествия.
   Да ему и укладывать-то было почти нечего. Он выбрал  пару  брюк,  длинную
рубаху и сандалии, чтобы носить в Наббане  -  не  было  смысла  подтверждать
существующее в Наббане мнение об отсталости его племени. В этом  путешествии
ему не понадобится ни письменная доска,  сделанная  из  древесной  коры,  ни
деревянный сундук,  да  и  вообще  ничто  из  его  убогого  имущества.  Свои
драгоценные книги и свитки он брать не решится, так как  непременно  не  раз
окажется в воде, прежде чем попадет в страну сухоземцев.
   Он решил взять пергамент Ниссеса, поэтому обернул  его  еще  одним  слоем
листьев и сложил все в пропитанную жиром кожаную  сумку  -  подарок  доктора
Моргенса; Призывный жезл и одежду он также уложил  в  плоскодонку.  Туда  же
пошли пиала, несколько кухонных принадлежностей,  рогатка  с  завернутыми  в
листья камешками. Он подвесил к поясу нож и кошелек. Затем, помедлив,  снова
взобрался на баньян, чтобы выпустить птиц.
   Карабкаясь по соломенной крыше, он слышал их сонные, приглушенные  голоса
в маленькой голубятне.
   Он положил оставшееся зерно в свою последнюю, четвертую в  ряду  любимых,
пиалу и выставил ее на подоконник. Они не станут улетать далеко от дома,  по
крайней мере первое время.
   Засунув руку в маленький ящичек,  накрытый  корой,  он  осторожно  достал
одного из своих голубей. Это была серо-белая голубка по  имени  Быстрая.  Он
подбросил ее в воздух. Она забила крылышками и  уселась  на  ветке  над  его
головой. Обеспокоенная его необычным поведением, она тихонько  вопросительно
заворковала. Тиамак в этот момент понял чувства отца, вынужденного  отослать
дочь к чужим людям. Но ему пришлось выпустить  птиц,  а  дверцу  их  домика,
которая открывалась только внутрь, - запереть. Иначе птицы, попав  в  домик,
оказались бы в западне. А Тиамака не будет здесь, чтоб их спасти.
   Страшно расстроенный, он  достал  Красноглазого,  Колченогого,  Медолюба.
Скоро над его головой раздавался недовольный хор. Прослышав, что  происходит
что-то необычное, оставшиеся в голубятне птицы в панике забились  вглубь,  и
Тиамаку пришлось приложить известные усилия, чтобы до них  добраться.  Когда
он пытался выловить одного из этих упрямцев, его рука  коснулась  маленького
холодного комочка перьев, который лежал незаметно в темном дальнем углу.
   Встревоженный, он взял этот комочек и вынул из домика.  Он  сразу  понял,
что это его птица и что она мертва. Потрясенный, он стал  рассматривать  ее.
Это был Чернильное Пятнышко  -  одна  из  птиц,  направленных  им  в  Наббан
несколько  дней  назад.  Чернильное  Пятнышко  явно  пострадал  от  каких-то
животных: у него были выщипаны перья, и  он  был  весь  в  засохших  брызгах
крови. Тиамак был уверен, что птицы здесь  накануне  не  было.  Значит,  она
прибыла ночью, собрав последние силы своего израненного тела, чтобы  умереть
дома.
   У Тиамака все поплыло перед глазами, на которые  набежали  слезы.  Бедный
голубь! Он был хорошей птицей, одним из самых быстрых его  голубей.  Он  был
отважным. По всему его телу под выдранными перьями виднелась  кровь.  Бедный
отважный голубь по имени Чернильное Пятнышко!
   Тонкая полоска пергамента была обвязана вокруг  его  хрупкой,  как  сухой
прутик, лапки. Тиамак на минуту отложил безмолвный комочек в сторону, достал
последних двух птиц, потом закрепил дверь раздвоенной веткой. Нежно держа  в
руке Чернильное Пятнышко, Тиамак спустился к окну и вошел в дом. Он  положил
голубиное тельце и  развернул  пергамент  на  полу.  Сощурившись,  он  начал
разглядывать крохотные письмена. Послание  было  от  его  мудрого  друга  из
Наббана, чей почерк Тиамак узнал даже в голубиной почте, но оно почему-то не
было подписано.
   Время пришло, было написано в нем, - и ты здесь очень нужен.  Моргенс  не
может обратиться к тебе, и я делаю это за него.  Отправляйся  в  Кванитупул,
остановись в той таверне, о которой мы говорили, и жди там, пока я не сообщу
дальнейшего. Отправляйся  тотчас  же  и  нигде  не  задерживайся.  От  тебя,
возможно, зависит больше, чем жизнь.
   Внизу  было  изображение  пера,  обведенного  кругом,  -  символ   Ордена
Манускрипта.
   Тиамак сидел пораженный, уставившись  на  послание.  Он  прочел  его  еще
дважды,  надеясь,  что  содержание  его  от  этого   изменится,   но   слова
оставались.прежними. Отправляться в Кванитупул,  когда  старейшины  посылают
его в  Наббан!  В  его  племени  больше  не  было  людей,  владеющих  языком
сухоземцев, чтобы служить послами. И что же  он  скажет  соплеменникам?  Что
кто-то из сухоземцев, которого они не знают, приказал ему ждать инструкций в
Кванитупуле и что это достаточное основание пренебречь нуждами племени?  Что
значил Орден Манускрипта для  враннов?  Кружок  сухопутных  ученых,  которые
рассуждают о старых книгах и еще более старых событиях? Его никогда здесь не
поймут.
   Но как мог он проигнорировать серьезность  вызова?  Его  друг  в  Наббане
выразился совершенно определенно: он сказал, что это веление  Моргенса.  Без
Моргенса Тиамаку никогда бы не выжить в Пирруине, где он провел  целый  год,
уж не говоря о  том  замечательном  братстве,  членом  которого  сделал  его
доктор. Как может он не выполнить той единственной просьбы, с которой к нему
обратился Моргенс за всю его жизнь?
   Жаркий воздух рвался в дом через окна, как голодный зверь. Тиамак  сложил
записку и засунул ее в ножны. Он должен заняться Чернильным Пятнышком. Потом
он поразмыслит. Может быть, к вечеру  станет  прохладнее.  Конечно,  следует
переждать еще день до отьезда, куда бы он ни направлялся. Следует ли?
   Тиамак завернул тельце птицы в пальмовый лист, затем перевязал его тонкой
бечевкой. Он прошел на ходулях через мелководье к песчаной косе позади дома,
положил сверток на  камень,  окружил  его  корой  и  драгоценными  кусочками
старого пергамента. Направив молитву за упокой голубиной души Той, Что  Ждет
Всеобщего Возвращения, он с помощью трута и кресала поджег эту пирамидку.
   Дым поднимался вверх, и Тиамак подумал, что есть что-то  в  этих  древних
традициях. Хотя бы то, что они занимают руки, когда мозг угнетен и страдает.
На мгновение он смог отключиться от беспокойных  мыслей  о  долге  и  ощутил
странный покой, наблюдая,  как  дым  уносит  в  последний  полет  Чернильное
Пятнышко - в неровное серое небо.
   Вскоре, однако, дым исчез, а пепел разметало по зеленой воде.

***

   Когда Мириамель и ее спутники спустились  по  горной  т