нув, он рванулся за Адиту, заставив ее удивленно обернуться.

***

   За  время  их  пути  странно  изменилась   не   только   погода,   но   и
растительность: вечнозеленые и низкие кустарники,  среди  которых  увязал  в
снегу  и  плутал  Саймон,  уступили  место  дубам,  березам  и  ясеням,   их
перепутанные ветви обвивали  цветущие  лианы,  создавая  навес,  похожий  на
потолок из цветного стекла, но гораздо  более  изящный.  Папоротники  и  мхи
покрывали камни и поваленные стволы, устилая неровную  почву  под  деревьями
зеленым покрывалом. Одни грибы притаились в лужицах тени, как  дезертиры,  а
другие, бледные, но необычайно красивые  -  приникали  к  стволам  деревьев,
образуя как бы ступеньки винтовой лестницы. Утреннее солнце осыпало все  это
искрами серебряной и золотой пыли.
   Поток промыл на своем пути овражек,  который  вился  по  дну  долины  под
нависшими  над  ним  кронами  деревьев.  Когда  Саймон  и  Адиту   осторожно
пробирались по мокрым камням на дне овражка, ручей  наполнял  воздух  вокруг
них мелкой водяной пылью. Местами поток разливался в  узкие  пруды,  которые
становились все больше, переливаясь один  в  другой.  Над  прудами  нависали
плакучие ивы, камни вокруг них мягко блестели мехами мхов.
   Саймон присел на один из них, чтобы дать отдых ногам и отдышаться.
   - Мы будем там уже совсем скоро, - сказала Адиту почти мягко на этот раз.
   - Я не жалуюсь, - он вытянул ноги,  рассматривая  потрескавшиеся  сапоги.
Избыток снега повредил кожу, но что сейчас беспокоиться. - Я  в  порядке,  -
повторил он.
   Адиту уселась на камень рядом и взглянула на небо. В ее лице  было  нечто
действительно восхитительное, чего он никогда не видел в ее брате,  несмотря
на явное фамильное сходство: на Джирики было  интересно  смотреть,  а  Адиту
была прекрасна.
   - Красивая! - пробормотал он.
   - Что? - Адиту посмотрела на него вопросительно, как будто ей  неизвестно
было это слово.
   - Красиво, - промолвил Саймон. - Все здесь очень красиво. -  Он  упрекнул
себя за трусость и набрался смелости. - Ты тоже  красивая,  -  вымолвил  он,
наконец.
   Адиту на мгновение задержала на нем  взгляд,  ее  золотистые  глаза  были
озадачены,  рот  слегка  скривился.  Потом  она  вдруг  рассмеялась.  Саймон
почувствовал, что краснеет.
   - Не сердись, - она  снова  рассмеялась.  -  Ты  очень  красивый,  Сеоман
Снежная Прядь. Я рада, что тебе хорошо.  -  Быстрое  прикосновение  ее  руки
было, как лед на горячий лоб. - Пойдем, - сказала Адиту, - пойдем дальше.
   Вода,  безразличная  к  их  заботам,  продолжала  свой  путь,  играла   и
плескалась рядом, по пути в долину. Карабкаясь по камням, чтобы  не  отстать
от быстроногой Адиту, Саймон подумал, что, пожалуй, лишь  на  этот  раз  ему
удалось сказать то, что нужно. Она, кажется, не рассердилась на его прямоту.
Тем не менее, он решил впредь сначала тщательно  обдумывать  свои  слова.  С
этими ситхи никогда не знаешь!
   Почти достигнув ровной земли, они остановились  перед  двумя  высоченными
деревьями, чьи стволы казались достаточно мощными, чтобы служить  подпорками
для небес. Там, где эти мощные деревья  вырывались  к  солнцу,  перепутанная
паутина цветущих лиан образовывала навес между двух стволов, с нее почти  до
земли спускались обремененные гроздьями цветов лианы, колышащиеся на  ветру.
Громкое пчелиное жужжание доносилось из цветков, их было полно  везде,  этих
добросовестных тружеников с блестящими крылышками в черно-золотом одеянии.
   - Стой, - сказала Адиту. - Нельзя так просто пройти в Летние ворота.
   Несмотря на мощь этих двух древесных исполинов, Саймон удивился.
   - Это ворота? Два дерева?
   Адиту была очень серьезна.
   - Когда мы бежали из Асу'а, мы оставили позади  все  каменные  монументы,
Сеоман. И еще: Джирики велел мне кое-что сказать тебе, прежде чем ты войдешь
в Шао Иригу. Мой брат сказал,  что  бы  ни  произошло,  тебе  оказана  самая
большая честь. Тебя привели туда, куда ни разу не ступала нога смертного. Ты
понимаешь? Ни один смертный никогда не проходил в эти ворота.
   - Да? - Саймона потрясли ее слова. Он быстро оглянулся, опасаясь  увидеть
слушателей, которые его не одобряют. -  Но...  по  я  просто  просил,  чтобы
кто-нибудь мне помог. Я умирал от голода...
   - Пошли, - молвила она. - Джирики ждет. -  Адиту  шагнула  вперед,  затем
обернулась. - Не нужно выглядеть таким встревоженным, -  улыбнулась  она.  -
это действительно большая честь.  Но  ты  Хикка  Стайя  -  Носитель  стрелы.
Джирики для кого попало не нарушит старейших правил.
   Саймон проходил под деревьями, когда до него дошло, что она сказала:
   - Нарушить правила?
   Адиту двигалась быстро, почти вприпрыжку. Она шла  легко  и  уверенно  по
дороге, которая вела вниз от Летних ворот. Лес здесь казался таким же диким,
но более удобным. Такие старые великолепные деревья, как  эти,  конечно,  не
могли знать топора, однако они не доходили до самой  дорожки,  их  ветви  не
могли помешать пройти никому, кроме, может быть, самого высоко путника.
   Так шли они по извилистой тропке довольно долго, продвигаясь  по  гребню,
который слегка  возвышался  над  долиной.  Лес  здесь  был  с  обеих  сторон
настолько  густым,  что  Саймон  видел  перед  собой  только  на  расстоянии
брошенного камня, пока ему не стало казаться,  что  он  стоит  на  месте,  а
деревья шагают мимо. Воздух становился по-настоящему теплым.  Речка,  вольно
бежавшая где-то невдалеке, повторяя изгибы тропинки, наполняла воздух легкой
дымкой. Сонное жужжание пчел и других насекомых действовало на Саймона,  как
глоток целительной настойки Бинабика.
   Он почти не ощущал  собственного  тела  и  механически  передвигал  ноги,
следуя за Адиту. Вдруг ситхи остановила его. Слева от  них  древесная  штора
отодвинулась, открыв долину.
   - Повернись, - вдруг перешла она на шепот. - Помни, Сеоман, ты первый  из
люден вступаешь в Джао э-Тинукай, в Лодку в Океане Деревьев. :

***

   На лодку это, конечно, совсем не  было  похоже,  но  Саймон  сразу  понял
значение этого названия. Натянутые от вершин деревьев к земле, от  ствола  к
стволу и с ветки на ветку, надутые  ветром  развевающиеся  полотнища  тысячи
разнообразнейших оттенков на первый взгляд напоминали именно паруса,  и  вея
долина казалась действительно огромным невероятным кораблем.
   Некоторые куски этой ослепительно яркой ткани были растянуты  так,  чтобы
образовать крышу. Другие обвивали стволы деревьев или свешивались с ветвей к
земле, образуя прозрачные стены. Некоторые просто раздувались и  хлопали  на
ветру, привязанные к самым верхним ветвям  блестящими  шнурами.  Весь  город
колыхался при каждом порыве  ветра,  как  заросли  водорослей  колышутся  на
океанском дне, изящно извиваясь под действием прилива.
   Ткани и шнуры,  которыми  они  были  перевязаны,  отражали  и  так  тонко
дополняли многообразие красок окружающего леса, что в отдельных  местах  эти
вкрапления трудно было отличить от естественных зарослей. В сущности,  когда
Саймон  присмотрелся  поближе,  восхищенный  тонкой  нежной  красотой   Джао
э-Тинукай, он увидел, что город и лес, видимо, были спланированы как  единое
целое, поэтому они и сливались в неземной гармонии. Музыка  реки,  петлявшей
по дну долины, звучала здесь приглушеннее, но все же была исполнена  звонких
торжественных нот; блики,  отбрасываемые  ею  на  подвижные  фасады  города,
усиливали впечатление водных глубин. Саймону показалось, что между деревьями
можно различить серебряные нити других ручейков.
   Земля между деревьями и домами, если их  можно  было  так  назвать,  была
устлана густой зеленью, в основном упругим клевером. Он рос  повсюду,  кроме
дорожек, черная земля которых обрамлялась белыми камнями. Несколько  изящных
мостиков в самых разных местах соединяли  дорожки  над  водой  и  были  тоже
сделаны  из  этого  камня.  Возле   дорожек   бродили   странные   птицы   с
веерообразными хвостами, сверкающими зеленым,  синим  и  желтым;  порой  они
взлетали на самые нижние ветви деревьев, все время издавая  пронзительные  и
какие-то нелепые крики. В верхних ветвях  иногда  вспыхивали  ослепительными
красками другие птицы, расцвеченные так  же  ярко,  как  хвосты  первых,  но
голоса, их были гораздо приятнее для слуха.
   Теплый мягкий ветерок доносил до Саймона запах пряностей, древесного сока
и летней травы; птичий хор исполнял тысячу разных песен, но каким-то образом
они все сливались в единую  мелодию,  образуя  как  бы  мозаичное  панно  из
звуков. Изумительный город простирался перед ним, вливаясь в залитый солнцем
лес,  -  зрелище  рая,  прекраснее  всего,  что  ему  когда-либо   удавалось
вообразить.
   - Это... замечательно, - выдохнул Саймон.
   - Идем, - сказала Адиту. - Джирики ждет тебя в своем доме.
   Она позвала его за собой. Когда он не двинулся с места, она  мягко  взяла
его за руку и повела. Саймон с восторгом и  благоговением  озирался  вокруг,
когда они шли вниз по дорожке, направляясь  к  самому  краю  долины.  Шелест
шелковых складок и бормотание потока сливались воедино с песней птиц, рождая
совершенно новое, но необычайно чарующее звучание.
   Прежде чем Саймон снова обрел, способность мыслить, он насладился  видом,
запахом и звуком всего, что его окружало.
   - Где же все? - спросил он наконец. Во всем городе, вдвое превышавшем  по
размеру Батальную площадь в Эрчестере, он не увидел ни одной живой души.
   - Мы любим  одиночество,  Сеоман,  -  сказала  Адиту.  -  Мы  в  основном
пребываем сами по себе, кроме исключительных  случаев.  К  тому  же,  сейчас
полдень, и многое любят  в  этот  час  бродить  где-нибудь,  покинув  город.
Странно, что нет никого у Пруда.
   Несмотря на казалось бы разумное объяснение, Саймон  почувствовал  в  ней
самой какое-то беспокойство, как будто она сама не очень верила  в  то,  что
говорила. Но он ничего точно не знал: ни выражение лица, ни  поведение  тех,
среди кого он вырос, не мости помочь ему разобраться в ситхи, с которыми ему
довелось встретиться. Тем не менее, он был уверен, что его проводница чем-то
встревожена и что вполне возможной причиной является та пустынность  города,
на которую он обратил внимание.
   Огромная рысь царственно ступила на тропинку перед ними. Саймон испуганно
замер, сердце его бешено  заколотилось.  Несмотря  на  внушительные  размеры
зверя, Адиту не замедлила шага, направляясь к ней совершенно  спокойно,  как
будто ее там и не было. Махнув своим куцым хвостом, рысь внезапно отпрыгнула
и исчезла в подлеске, и только колыхание веток папоротника указывало на  то,
что она действительно здесь была.
   Совершенно очевидно, понял Саймон, что не только птицы свободно чувствуют
себя в Джао э-Тинукай. Рядом с тропинкой можно  было  заметить  яркое  пламя
лисьих хвостов, а лису обычно трудно увидеть даже ночью,  не  то  что  днем.
Зайцы и белки без особого любопытства наблюдали за проходящей парой.  Саймон
был уверен, что наклонись он к  любому  из  них,  они  неторопливо  отбегут,
потревоженные, но совершенно не испуганные.
   Они перешли мост  в  том  месте,  где  речка  разделялась  на  рукава,  и
последовали за одним из потоков по коридору из плакучих ив.  Лента  какой-то
белой ткани вилась от дерева к дереву слева от них, обернутая вокруг стволов
и наброшенная на ветки. Проходя мимо этих  ив-часовых,  они  увидели  вторую
ленту: эти  две  ленты  перевивались  и  расходились,  создавая  впечатление
какого-то неподвижного танца.
   Появились еще белые ленты разной  толщины;  они  переплетались  какими-то
головоломными  узлами.  Сначала  создаваемые  ими  узоры  казались  довольно
простыми, но вскоре Саймон и Адиту проходили мимо все более сложных  узоров,
обрамленных  стволами  ив:  ослепительные  солнца,  затянутое  тучами  небо,
нависшее над океаном  с  пляшущими  волнами,  скачущие  животные,  фигуры  в
развевающихся одеждах или филигранных доспехах  -  все  это  было  исполнено
перевитыми узлами.  Когда  первые  простые  картинки  превратились  в  целые
гобелены  переплетающихся  света  и  тени,  Саймон  понял,  что  перед   ним
разворачивается целая история в картинах.  Все  увеличивающийся  гобелен  из
завязанных узлами тканей изображал людей,  которые  любили  и  сражались  на
земле, подобной саду, необычайно странной - в месте, где  живут  растения  и
животные, которых трудно узнать, хотя изображения их  переданы  очень  точно
руками ткача, который владеет волшебным мастерством.
   Потом, как красноречива поведал гобелен,  начало  что-то  происходить.  В
гобеленах были использованы только белые ленты,  но  Саймон  смог  различить
темное пятно, которое начало растекаться по жизни и в сердцах людей; оно  их
стало мучить. Брат пошел на брата, и то, что до  этого  являло  собой  место
несравненной красоты, было  безнадежно  искалечено.  Некоторые  люди  начали
строить корабли...
   - Вот, - сказала Адиту, испугав его. Гобелен  привел  их  к  круговороту,
образованному бледной тканью, - к спирали, которая вела  куда-то  вверх,  на
пологий холм. Справа, около этой странной двери,  гобелен  уходил  за  реку,
дрожа в ярком свете  дня,  как  шелковый  мост.  Там,  где  натянутые  ленты
гобелена  вознеслись  над   плещущим   потоком,   узлы   изобразили   восемь
великолепных кораблей в открытом  море,  кораблей,  рассекающих  рукотворные
волны. Гобелен касался ив на другом  берегу  и,  повернув,  вился  вверх  по
течению в том направлении, откуда пришли Саймон и Адиту, снова  переходя  от
дерева к дереву, пока не исчезал из виду.
   Рука Адиту коснулась его рукава, и  Саймон  вздрогнул.  Блуждая  в  чужих
снах, он забыл  о  себе.  Он  прошел  за  ней  через  дверь  и  поднялся  по
ступенькам,  аккуратно  выбитым  в  склоне  холма  и   выложенным   цветными
полированными камнями. Как и все вокруг, коридор, по которому они  шли,  был
образован колышущейся полупрозрачной тканью; цвет  стены  возле  дверей  был
белым и постепенно переходил в голубой и бирюзовый. В  своем  белом  одеянии
Адиту как бы улавливала эти изменения оттенков и тоже меняла цвета.
   Саймон  провел  пальцами  по  стене  и  обнаружил,  что  ткань  такая  же
необычайно мягкая  на  ощупь,  как  на  вид,  но  удивительно  прочная.  Она
скользила под его рукой, как золотая проволока,  но  была  теплой,  как  пух
птенчика и дрожала от малейшего  дуновения  ветерка.  Этот  гладкий  коридор
вскоре закончился большой комнатой  с  высоким  потолком,  которая  была  бы
похожа на комнату в любом богатом доме, если бы  не  ее  колышущиеся  стены.
Бирюзовый цвет ткани около  входа  незаметно  переходил  в  ультрамариновый.
Низенький столик темного дерева  стоял  у  одной  стены,  вокруг  него  были
разбросаны подушки. На столе лежала  доска,  раскрашенная  в  разные  цвета.
Саймон принял ее за карту, пока не рассмотрел, что  это  доска  для  игры  в
шент. Джирики занимался ею в своей охотничьей хижине,  вспомнил  Саймон.  Он
вспомнил и вызов, брошенный ему, Адиту. Фигуры, как он догадался, находились
в деревянном ящике, который стоял рядом на столе. Кроме игры, на столе  была
только каменная ваза с веткой цветущей яблони.
   - Пожалуйста, садись, Снежная Прядь, - махнула рукой Адиту. - У  Джирики,
мне кажется, посетитель.
   Прежде чем Саймон успел осознать смысл сказанного, дальняя стена  комнаты
вздулась пузырем. Часть ее взметнулась, как бы, оторвавшись. Кто-то,  одетый
в ярко-зеленое, с ярко-рыжими волосами, резко  контрастирующими  с  одеждой,
шагнул через отверстие.
   Саймон сам удивился, моментально узнав дядю Джирики Кендарайо'аро.  Ситхи
в ярости бормотал что-то - Саймон мог догадаться о  его  состоянии  лишь  по
голосу, так как лицо его было совершенно бесстрастным. Кендарайо'аро  поднял
голову и вдруг заметил Саймона. Его угловатое лицо побелело, как будто кровь
отхлынула, как вода из опрокинутого ведра.
   -  Судходайя!  Иси-иси-йе-а  судходайя!  -  задохнулся  он,   голос   его
исполнился такого возмущения, что перестал быть похожим на голос.
   Кевдарайо'аро медленно провел своей изящной, унизанной кольцами рукой  по
глазам, как бы пытаясь стереть с них видение долговязого Саймона. Не в силах
достичь этого эффекта, дядя Джирики  совершенно  по-кошачьи  зашипел,  затем
повернулся к Адиту и начал что-то говорить ей на быстром и  плавном  наречии
ситхи, которое на этот раз  не  снимало  впечатления  крайней  разъяренности
говорящего. Адиту выслушала его тираду, не  дрогнув;  ее  глубокие  глаза  с
золотистой  искоркой  были  широко  распахнуты,  но   не   испуганы.   Когда
Кевдарайо'аро закончил, она спокойно ответила ему. Дядя ее обернулся и снова
взглянул на  Саймона,  делая  какие-то  волнообразные  жесты  растопыренными
руками, пока слушал ее неторопливые объяснения.
   Кендарайо'аро  глубоко  вздохнул,  позволив   сверхъестественному   покою
снизойти на него, и стоял неподвижно, подобно каменному изваянию. Лишь глаза
горели, как яркие светильники, на его  неподвижном  лице.  После  нескольких
мгновений этого полного покоя он вышел без единого слова или взгляда,  мягко
ступая, в дверь, ведущую из жилища Джирики.
   Саймона потрясла несомненная сила гнева Кендарайо'аро.
   - Ты говорила что-то о нарушении правил?.. - спросил он.
   Адиту странно улыбнулась.
   - Не трусь. Снежная Прядь. Ты же Хикка Стайя,  -  она  провела  рукой  по
волосам, совсем по-человечески, затем указала на полог, через который  вошел
ее дядя. - Пойдем к брату.
   Они  шагнули  в  солнечный  свет.  Эта  комната  была  также  создана  из
колышущихся тканей, но часть ее на одной из  длинных  стен  была  скатана  и
поднята к потолку; открывался прекрасный вид на сбегающий вниз холм. Под ним
лежала мелкая тихая заводь той же самой реки, что  протекала  перед  дворцом
Джирики. В этом месте она образовывала  широкий  пруд  с  узкой  перемычкой,
окруженный тростниками и осинами с их звонкой  дрожащей  листвой.  Маленькие
красно-коричневые птички победоносно прыгали по камням посередине пруда, как
завоеватели по  бастионам  захваченной  крепости.  На  краю  пруда  черепахи
нежились на солнце, проникавшем сквозь листву деревьев.
   - Вечером здесь чудесно поют цикады.
   Саймон  повернулся  и  увидел   Джирики,   который   стоял   в   тени   у
противоположной стены.
   - Добро пожаловать в Джао э-Тинукай, Сеоман, - сказал  он.  -  Вот  мы  и
встретились.
   - Джирики, - Саймон бросился вперед. Не раздумывая он  заключил  хрупкого
ситхи в свои крепкие объятия. Принц на минуту напрягся,  затем  расслабился.
Его сильная рука похлопала Саймона по спине. - Ты ведь так и не  попрощался,
- сказал Саймон, потом смущенно отстранился.
   - Не прощался, -  согласился  Джирики.  На  нем  было  длинное  свободное
одеяние из какой-то  тонкой  голубой  материи,  стянутое  на  талии  широкой
красной лентой, он был босиком. Его лавандовые волосы спускались  косами  на
уши и были собраны на макушке гребнем из светлого полированного дерева.
   - Я бы умер в лесу, если бы ты мне не помог,  -  сказал  Саймон  коротко,
затем неловко рассмеялся. - То есть, если бы Адиту не пришла, - он обернулся
к ней; сестра  Джирики  с  интересом  наблюдала  происходящее.  Она  кивнула
головой в знак признания справедливости сказанного. - Я бы  умер.  -  Говоря
это, он вдруг осознал, что так оно и было бы. Он  ведь  уже  начал  умирать,
когда его нашла Адиту, с каждым днем все больше отстраняясь от жизни.
   - Ну что ж, - Джирики сложил руки на груди. - Для меня это большая честь,
- то, что я  смог  помочь.  Это  все  равно  не  освобождает  меня  от  моих
обязательств. Я обязан тебе жизнью дважды. Ты для меня Хикка Стайя,  каковым
и останешься, - он обернулся к сестре. - Бабочки собрались.
   Адиту начала отвечать на своем певучем наречии, но Джирики  остановил  ее
жестом.
   - Говори так, чтобы Сеоман мог понимать. Он мои гость.
   Она пристально взглянула на него.
   - Мы встретились с Кендарайо'аро. Он недоволен.
   - Дядюшка ни разу не был доволен с