ведьма - стало быть, идет  против  Бога.  Аваллес  с  солдатами
схватил ее и привез сюда нынче вечером.
   - Но на озере, где я выросла, полным-полно знахарок, и под стенами  замка
они тоже есть. Зачем же ему эта женщина?
   - Как видно, он полагает, что она не просто безобидная знахарка. Он велел
бросить ее в темницу под тронным залом, скованную по рукам и ногам.
   Мне непременно нужно было взглянуть на нее - как из  любопытства,  так  и
потому, что состояние рассудка отчима внушало мне тревогу.
   Утром, когда господин  Сулис  еще  не  встал,  я  спустилась  в  темницы.
Колдунья была там единственной узницей. Эти подвалы редко использовались  по
назначению, ибо заточенные в них умерли бы от холода  и  сырости,  не  успев
послужить примером другим. Стражник с охотой пустил падчерицу хозяина  замка
поглядеть на ведьму и указал мне дверь последней темницы.
   Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы заглянуть в зарешеченное окошко  на
двери. Свет шел только от одинокого факела, горевшего на стене позади  меня,
и колдуньи почти не было видно. На запястьях и щиколотках у нее  были  цепи,
как и сказал Телларин. Она сидела на полу в  своей  лишенной  окон  темнице,
похожая из-за опущенных плеч на вымокшего под дождем ястреба.
   Я смотрела на нее, а она звякнула цепями, не повернув головы, и  спросила
на удивление низким голосом:
   - Чего тебе, дочка?
   - Господин Сулис.., мой отчим, -  проговорила  я,  как  будто  это  могло
служить объяснением.
   Она широко раскрыла свои огромные желтые глаза. Сходство с хищной  птицей
еще усилилось - мне показалось, что сейчас она накинется на меня и  раздерет
острыми когтями.
   - Ты пришла просить за него? Я скажу тебе то же самое, что  сказала  ему:
на его вопрос нет ответа. Я, во всяком случае, не знаю его.
   - Что же это за вопрос? - едва дыша, спросила я. Колдунья, молча поглядев
на меня, поднялась. Я видела, что ей  это  тяжело  из-за  цепей.  Она  вышла
вперед, и свет из оконца упал  на  нее.  Ее  темные  волосы  были  острижены
коротко, как у мужчины. Не красавица и не уродка, не высокая и не маленькая,
она дышала силой, и немигающие желтые плошки ее глаз притягивали к себе  мой
взгляд. Я еще не видывала таких, как она, и ничегошеньки в ней не  понимала.
Говорила она, как обыкновенная женщина, но было  в  ней  что-то  дикое,  как
раскат отдаленного грома, как бег оленя по лесу.  Я  не  могла  двинуться  с
места, точно она меня околдовала.
   Наконец она покачала головой:
   - Не надо тебе путаться в безумные дела своего отца, дитя.
   - Он мне не отец. Он был женат на моей матери.
   - Вон оно что, - с похожим на лай смехом сказала она.  Я  переминалась  с
ноги на ногу, по-прежнему прижимаясь лицом к решетке, сама не зная, зачем  я
говорю с этой женщиной и чего хочу от нее.
   - Почему ты закована?
   - Петому что они боятся меня.
   - А как тебя зовут? - Она хмуро промолчала, и я попыталась еще раз:
   - Ты правда колдунья?
   - Ступай-ка отсюда, дочка, - вздохнула она. - Если ты ничего не знаешь  о
глупых затеях своего отчима, лучше тебе держаться подальше от  всего  этого.
Не надо быть колдуньей, чтобы видеть, что добром это не кончится.
   Ее слова испугали меня, но я не могла оторваться от решетки.
   - Не нужно ли тебе чего-нибудь? Еды или питья? Она  снова  оглядела  меня
лихорадочно горящими глазами.
   - Отроду не видела такого странного дома. Нет, дитя. Все, что мне  нужно,
- это открытое небо да мой лес, а этого я не получу ни от тебя, ни  от  кого
другого. Зато я твоему отцу нужна, и голодом он меня морить не станет.
   Колдунья повернулась ко мне спиной и опять ушла в угол, волоча  за  собой
цепи. Я поднялась наверх с больной головой: разные  мысли  -  взволнованные,
горестные и испуганные - бились в ней, как птицы в запертой комнате.

***

   Месяц маррис сменился аврелем, а отчим все держал колдунью  в  заточении.
Чего бы он ни хотел от нее, она явно на это не соглашалась. Я часто бывала у
нее, но она, хотя  и  была  добра  по-своему,  говорила  со  мной  только  о
пустяках. Спрашивала, был ли поутру заморозок и какие птицы пели на деревьях
- ведь в своем каменном мешке она была отрезана от мира.
   Не знаю, почему меня так тянуло к ней. Мне, наверное, казалось,  что  она
владеет ключами от многих тайн - а тайнами для меня были и безумие отчима, и
горе моей матери, и мои растущие страхи за свое новообретенное счастье.
   Хотя отчим кормил ее исправно, как она и предвидела, и не позволял  дурно
с ней обращаться, колдунья худела день ото дня, и темные круги легли  у  нее
под глазами, как кровоподтеки. Она тосковала по  воле  и  чахла,  как  дикий
зверь в клетке. Мне больно  было  видеть  ее,  как  будто  это  меня  лишили
свободы. Каждый раз я находила ее все  более  слабой  и  истощенной,  и  мне
вспоминались последние страшные дни моей матери. Выходя из темниц, я  всегда
искала тихого места, где могла выплакаться. Даже краденые часы с  Телларином
не облегчали моей грусти.
   Я возненавидела бы отчима, если бы он сам не чах  день  ото  дня,  словно
заточенный в зеркальном подобии сырой колдуньиной тюрьмы. Каким  бы  ни  был
вопрос, на который отчим желал получить ответ, он мучил Сулиса так, что этот
честный человек лишил женщину свободы, а себя - сна. До самого  рассвета  он
читал, писал или говорил сам с собой в порыве исступления.  Я  боялась,  что
этот вопрос в конце концов уморит и его, и колдунью.
   Когда я один-единственный раз набралась мужества и  спросила  отчима,  за
что он держит колдунью в тюрьме, он посмотрел поверх моей  головы  на  небо,
как будто оно внезапно окрасилось в новый цвет, и сказал:
   - В этом месте слишком много дверей,  девочка.  Открываешь  одну,  потому
другую и оказываешься в том же месте, откуда вышел. Я не могу найти дорогу.
   Если это был ответ, для меня он смысла не имел.

***

   Я предложила колдунье смерть, а она взамен предсказала мне судьбу.
   Часовые  на  стенах  Внутреннего  Двора  прокричали  полночь,   когда   я
поднялась. Легла я уже давно, но сон не шел ко мне. Я  завернулась  в  самый
плотный свой плащ и выскользнула за дверь. Из  комнат  отчима  слышался  его
голос - он говорил, как будто с гостем, и мне стало  горько,  потому  что  я
знала, что он там один.
   В этот час темницы караулил лишь один старый, покалеченный  солдат  -  он
крепко спал и даже не шелохнулся, когда я прошла мимо. Факел на стене  почти
догорел, и я не сразу разглядела колдунью во мраке. Я хотела позвать ее,  но
не знала как. Мне казалось, что громада спящего замка давит на меня.
   Наконец тяжелые цепи брякнули.
   - Это ты, дочка? - устало спросила она, встала и подошла ко мне. Даже при
этом слабом свете она казалась умирающей. Моя рука потянулась к  мешочку  на
шее. Я помолилась про  себя,  коснувшись  своего  золотого  Древа,  а  потом
нащупала ту, другую вещь, которую носила при себе с той ночи,  когда  умерла
мать. Мне померещилось, что коготь  светится  сам  по  себе,  независимо  от
тусклого света факела. Я протянула его сквозь решетку.
   Колдунья, подняв бровь, взяла его у меня, положила на ладонь  и  печально
улыбнулась.
   - Отравленный совиный коготь. Очень кстати. Для кого же  он  -  для  моих
тюремщиков или для меня? Я беспомощно пожала плечами:
   - Ты ведь хочешь быть свободной?
   - Но не таким путем, дочка. Во всяком случае, не теперь.  Я,  собственно,
уже сдалась - вернее, заключила сделку. Я дам  твоему  отчиму  то,  чего  он
хочет, в обмен на мою свободу. Я должна  увидеть  небо  еще  раз.  -  И  она
вернула мне коготь.
   Я смотрела на  нее,  и  потребность  знать  больше  одолевала  меня,  как
тошнота.
   - Почему ты не хочешь сказать, как тебя зовут? Та же печальная улыбка.
   - Потому что свое настоящее имя я не называю никому, а любое другое  было
бы ложью.
   - Тогда солги.
   - Странный дом! Хорошо. На севере меня зовут Валада. Я попробовала имя на
язык.
   - Валада. Значит, теперь он освободит тебя?
   - Да, если мы оба выполним свою часть договора, - Что это за договор?
   - Скверный. - Она посмотрела мне в глаза. - Не надо тебе знать  об  этом.
Кто-то непременно умрет - я это вижу так же ясно, как твое лицо в окошке.
   Сердце у меня в груди обратилось в холодный камень.
   - Умрет? Но кто?
   У нее было усталое лицо, и я видела, как ей трудно  стоять  под  тяжестью
оков.
   - Не знаю. Я и так уже сказала тебе лишнее, дочка, - это от слабости.  Не
твое это дело.
   Я ушла еще более несчастная и растерянная,  чем  явилась  сюда.  Колдунья
будет свободна, но кто-то умрет. Я не сомневалась в ее словах - да  и  никто
бы не усомнился, видя ее пронзительный  печальный  взор.  На  обратном  пути
Внутренний Двор  показался  мне  совершенно  новым,  странным  и  незнакомым
местом.

***

   Мои чувства к  Телларину  оставались  на  удивление  сильными,  но  после
предсказания колдуньи я чувствовала себя такой несчастной, что любовь  стала
для меня скорее огнем, кое-как согревающим холодную  комнату,  чем  солнцем,
освещающим каждый уголок, как было прежде.
   Холодок внутри превратился в леденящую стужу, когда я  случайно  услышала
разговор Телларина с  Аваллесом.  Они  говорили  о  тайной  задаче,  которую
поручил им господин Сулис, - она была как-то  связана  с  колдуньей.  Трудно
было догадаться, о чем идет речь, - мой любимый и его  друг  сами  знали  не
все, да и говорили они не ради просвещения того, кто подслушивает. Я  поняла
только, что отчим вычитал из книг  о  приближении  некого  важного  события.
Нужно не то найти, не то развести какой-то огонь. Для этого  придется  пойти
куда-то ночью, но они не говорили, а может быть, сами не знали, в какую ночь
это произойдет. И мой любимый, и Аваллес испытывали  явное  беспокойство  по
этому поводу.
   Если я и прежде боялась, думая  об  опасности,  грозящей  моему  бедному,
повредившемуся отчиму, то теперь я сделалась прямо-таки больна от ужаса.  Не
знаю, как я дожила до конца  дня,  так  изводила  меня  мысль,  что  с  моим
Телларином может случиться беда. Я роняла свой бисер столько раз, что  Ульса
в конце концов отняла у меня работу. Я долго не могла уснуть, а проснулась с
колотящимся сердцем: мне приснилось, что Телларин горит в огне, а я не  могу
ему помочь.
   Я проворочалась всю ночь. Как мне уберечь  любимого?  Предостерегать  его
было бесполезно. Он был упрям и верил только в то,  что  мог  потрогать,  он
отмахнулся бы от предсказания колдуньи. И даже если бы он поверил  мне,  что
он мог сделать? Отказаться выполнить приказ  своего  господина  по  наущению
своей тайной любовницы? Нет, бесполезно было бы убеждать Телларина не ходить
- он говорил о верности своему суверену почти столь же часто, как о чувствах
ко мне.
   Наряду со страхом меня мучило любопытство. Что такое задумал  отчим?  Что
он вычитал в своих книгах, если готов рискнуть не только собственной жизнью,
но и жизнью моего любимого?
   Я знала, что никто из них ничего мне не скажет.  Даже  колдунья  заявила,
что это не мое дело. Эту тайну я могла раскрыть только сама.
   Я решила заглянуть в книги отчима, которые он прятал и от меня, и от всех
остальных. Раньше это было бы почти невозможно, но теперь, когда  Сулис  всю
ночь читал, писал или разговаривал сам с собой, мне думалось,  что  днем  он
будет спать как мертвый.
   Я пробралась в его покои рано утром. Слуг своих он давно уже распустил, и
никто не осмеливался стучаться к нему без зова. В комнатах не  было  никого,
кроме отчима и меня.
   Он лежал поперек кровати, свесив голову за ее край. Не  знай  я,  как  он
умерен во всем, я могла бы подумать по его хриплому дыханию и по  беспорядку
на постели, что он напился до бесчувствия, - но Сулис почти не пил вина.
   Ключ от сундуков с книгами висел у него на шее.  Я  вытащила  его  из-под
рубашки и не могла не заметить при этом, насколько счастливее у Сулиса лицо,
когда он спит. Морщины на лбу разгладились, челюсти не  сжимались  больше  в
привычной угрюмой гримасе. В тот миг, при всем моем возмущении тем,  как  он
поступил с колдуньей Валадой, я пожалела его. Какое бы безумие  ни  овладело
им, на свой лад он был добрым человеком.
   Он пошевелился и произнес что-то во сне. С бьющимся  сердцем  я  сняла  с
него ключ через голову.
   Отперев сундуки, я стала вытаскивать и просматривать запретные книги одну
из другой, прислушиваясь к дыханию спящего.  Большинство  этих  фолиантов  в
простых переплетах было написано на незнакомых языках, а кое-где я  и  буквы
не могла распознать. В книгах,  понятных  мне,  содержались  либо  волшебные
сказки, либо рассказы о нашем замке в пору владычества северян.
   Прошло больше половины часа, когда я нашла  небрежно  скрепленную  книгу,
озаглавленную "Сочинения Варгеллиса Сулиса, седьмого преемника Хонсы Сулиса,
главы дома Сулисов в изгнании". Поначалу  аккуратный  почерк  отчима  плотно
заполнял листы, но с годами буквы становились все крупнее и неразборчивее, а
последние страницы, можно было подумать, писал ребенок, еще  не  выучившийся
грамоте.
   Шум, донесшийся с постели, испугал меня, но отчим только промычал  что-то
и повернулся на бок. Я стала листать книгу быстро,  как  только  могла.  Это
был, должно быть, последний том его писаний - впервые записки  относились  к
первому  году  нашей  жизни  в  замке.  Многие   страницы   были   посвящены
строительным делам. Имелся там  также  перечень  судебных  решений,  которые
Сулис выносил в качестве владельца замка и сдаваемых в аренду земель. Были и
заметки более личного характера, но  краткие  и  сухие.  Печальному  событию
трехгодичной давности он посвятил всего несколько слов: "Синетрита умерла от
грудной горячки. Ее похоронят на мысу".
   Единственное упоминание обо мне было  сделано  несколько  месяцев  назад:
"Бреда сегодня счастлива".  Я  испытала  странную  боль  от  того,  что  мой
сумрачный отчим заметил это и записал.
   На более поздних страницах почти не говорилось о домашних и хозяйственных
делах, ибо Сулис и в жизни потерял к ним интерес. Вместо  этого  я  находила
все больше ссылок на книги других авторов: "Плесиннен  утверждает,  что  Бог
пожирает жизни, как пламя - сучья и ветви. Как же тогда..."  -  Дальше  было
размазано,  и  я  разобрала  только  слово  "гвозди",  а  дальше  как  будто
"Священное  Древо".  В  другом  месте  перечислялось   несколько   "Дверей",
найденных неким Ниссом. У каждой из них стояло примечание,  которое  мне  не
объясняло ровным счетом ничего. "Переместилась", -  дрожащей  рукой  царапал
отчим, или "В пору безвременья", или даже "Встретил Темное".
   Лишь на последних двух страницах говорилось о женщине, сидящей в  темнице
под тронным залом.
   "Мне сказали о женщине по имени Валада. Никто больше из живущих к  северу
от Пердрюина не знает о Черном Пламени. Нужно заставить ее говорить". И чуть
ниже, еще более неразборчиво: "Колдунья упорствует, но теперь я не  уступлю,
как было в канун Элизиамансы. В следующий раз Голоса под замком будут слышны
в Каменную Ночь. Стены будут тонкими.  Последняя  надежда  на  то,  что  она
проводит меня к Черному Пламени. Либо ответ, либо смерть".
   Я старалась понять смысл всего этого. Что бы ни замышлял мой  отчим,  это
случится скоро: Каменная Ночь -  последняя  ночь  авреля,  и  до  нее  всего
несколько дней. Я не  могла  понять  из  написанного,  грозит  еще  колдунье
опасность или нет - намерен ли он убить ее в случае неудачи или только  если
она попытается нарушить договор, - но не сомневалась, что его поиски Черного
Пламени крайне опасны для всех  остальных,  и  в  первую  голову  для  моего
солдата, Телларина. Отчим снова произнес что-то во сне - жалобно. Я  вернула
книги на место, заперла их и потихоньку ушла.
   Весь день я была рассеянна и вся горела, но на сей раз  не  от  любви.  Я
боялась за любимого, опасаясь за отчима и Валаду, но не могла никому сказать
о своем открытии. Впервые с тех  пор,  как  мой  солдат  поцеловал  меня,  я
почувствовала себя одинокой. Я была полна тайн,  и  у  меня,  в  отличие  от
Сулиса, не было даже книги, которой я могла бы их доверить.
   Наконец я решила, что последую за ними. Пойду в то место, о котором пишет
отчим: глубоко под замком, где стены тонки и  слышны  какие-то  голоса.  Они
будут искать свое Черное Пламя, а я - следить за  ними.  Я  спасу  их  всех,
стану их ангелом-хранителем.

***

   И вот настала Каменная Ночь.
   Думаю, если  бы  я  даже  не  прочла  записи  отчима,  то  все  равно  бы
догадалась, что роковой час близок - до того рассеян  и  загадочен  сделался
мой Телларин. Он ничего не сказал мне, когда мы лежали рядом в моей постели,
но я чувствовала, что то, чему суждено случиться этой ночью,  очень  волнует
его. Но он был связан с моим отчимом честью и кровью и не мог выбирать.
   Он рявкнул на меня, когда я поцеловала его в ухо и запустила пальцы ему в
волосы.
   - Оставь меня в покое, дитя.
   - Почему это я дитя? - поддразнила я с притворной беззаботностью. - Разве
между нами такая уж большая разница? И разве ты не сделал меня женщиной?
   Мой солдат был нетерпелив и не разгадал любви за сказанными мною словами.
   - Всякая женщина, которая не отстает,  когда  ее  просят,  -  всего  лишь
ребенок. А я взрослый, потому что ношу воинский знак и по первому требованию
отдам жизнь за своего господина.
   Телларин был на пять лет старше меня, и в те годы столь  большая  разница
внушала мне великое уважение, но теперь я думаю, что мужчины  всегда  бывают
моложе своих женщин, особенно когда речь заходит об их чести.
   Он смотрел в потолок, и лицо его из сердитого стало задумчивым - я знала,
что он думает о предстоящей  ночи.  Я  тоже  боялась  предстоящего,  поэтому
поцеловала его опять, совсем легонько, и попросила прощения.
   Когда он ушел, придумав какую-то лживую причину,  я  стала  готовиться  к
собственному путешествию. Я заранее спрятала свой самый теплый плащ и  шесть
толстых свечей там, где Ульса и другие служанки не могли найти. Одевшись,  я
коснулась материнского золотого Древа у меня над  сердцем  и  помолилась  за
всех, кто отправился со мной во мрак.

***

   Каменная Ночь - последняя ночь авреля, канун  мая,  когда,  как  говорят,
духи блуждают по земле, пока пение петуха не загонит их  обратно  в  могилы.
Замок  молча  затаился  вокруг,  когда  я  двинулась  вслед  за  остальными.
Казалась, эта каменная громада не просто спит, а ждет, стараясь не дышать.
   Под Башней Ангела была лестница - туда-то они и шли. Я поняла это, стоя в
своем темном плаще  у  стены  напротив  башни.  Их  было  четверо  -  отчим,
Телларин, Аваллес и Валада. Ее руки,  несмотря  на  договор,  были  все  еще
скованы. Мне грустно было видеть, что ее ведут в цепях, как зверя.
   Рабочие, чинившие  башню,  положили  грубые  деревянные  половины  поверх
разрушенного каменного пола, прикрыв многочисленные провалы. Настаивали даже
на том, что дыры надо заложить кирпичом, чтобы ничто  не  могло  вылезти  из
глубин и потревожить сон богобоязненных обитателей замка.
   Из-за этих половиц я ждала довольно долго, зная, что отчиму и двум воинам
потребуется время, чтобы сдвинуть доски. Я пряталась в темноте у башни, а по
Внутреннему Двору гулял ветер. Я думала об ангеле на верхушке башни,  черном
от вековой копоти, которую никакой дождь не мог смыть, накренившемся  набок,
словно вот-вот упадет. Кто он? Один из  святых  угодников?  Быть  может,  он
благословляет меня, видя, что я хочу последовать за Телларином и остальными?
Я посмотрела вверх, но в темноте вершины не было видно.
   Выждав долгое время, я попробовала  дверь  башни  и  увидела,  что  засов
изнутри не задвинут. Возможно, ангел и в самом деле покровительствовал мне.
   В башне луна не светила, и я еще на пороге зажгла свою  первую  свечу  от
трута, который почти уже  догорел.  Мои  шаги  по  каменному  полу  казались
оглушительно громкими, но никто не вышел из мрака, чтобы спросить, что я тут
делаю. Отчима и остальных не было