но.
Только спинка трона, укрывшаяся за королевскими бархатными подушками, - веер
из дугообразных желтых ребер - поддавалась немедленному  узнаванию,  это  да
еще череп. Череп дракона Шуракаи, водруженный на спинку  огромного  сидения,
выступал вперед настолько,  что  мог  бы  служить  навесом,  если  бы  нечто
большее, чем тонкий луч солнечного света когда-либо проникал в тронный  зал.
Глазницы  его  напоминали  разбитые  черные  окна,  страшные  зубы  казались
искривленными саблями. Череп дракона цвета старого пергамента  был  испещрен
мельчайшими трещинками, но было что-то живое в нем - ужасающе,  ослепительно
живое.
   Какое-то  удивительное,  священное  чувство,  находившееся  за  пределами
понимания Саймона, охватывало его в этой комнате.
   Трон из тяжелых пожелтевших костей, массивные каменные фигуры, охраняющие
пустое  кресло  в  покинутой  комнате,  -  все,  казалось,  было   наполнено
несказанной  силой.  Все,  находившиеся  в  комнате  -  судомой,  статуи   и
чудовищный безглазый череп, - казалось, затаили дыхание.
   Эти украденные мгновения приносили Саймону ощущение  почти  исступленного
восторга. Ему казалось, что малахитовые  короли  только  и  ждали  с  черным
надменным  спокойствием,  чтобы  мальчик  коснулся  богохульственной   рукой
простого смертного сиденья Из драконьих костей, ждали... ждали... и если это
случится, они оживут с ужасающим грохотом и треском! Он  вздрогнул  и  легко
шагнул вперед, всматриваясь в темные лица. Их имена  были  для  него  чем-то
знакомым и родным, связанные  вместе  простыми  строчками  детского  стишка,
которому Рейчел - Рейчел? может ли это быть? - научила  мальчика,  когда  он
был еще смеющимся несмышленышем четырех лет от роду.
   Если его детство кажется ему таким далеким, подумал он вдруг, что  должен
чувствовать Престер Джон, проживший так много десятилетий? Встают  ли  перед
ним призраки прошлого безжалостно ясно, как помнит Саймон все нанесенные ему
обиды и оскорбления, или мягко и бестелесно, как предания минувших дней? Или
все это уходит навсегда - твое детство, твои злейшие враги, твои друзья?
   Как же это было в старой песенке? Шесть королей...

   В Хейхолте правили шесть королей,
   Шесть было господ на древней земле,
   Шесть мрачных могил на высокой скале
   До Судного дня неподвижны во мгле.
   Вот они!
   Фингил был первый - Кровавый король
   С жестокостью Севера сел на престол.
   Хьелдин, наследник. Безумный король,
   На пиках заклятых он гибель нашел.
   Икфердиг, третий. Сожженный король.
   Он встретил Дракона во тьме ночной.
   Все трое мертвы, посмотреть изволь,
   Север уж больше не правит страной.

   Итак, слева от трона стояли три риммергардских короля. И  похоже,  Фингил
был тем, о ком рассказывал Моргенс, предводителем разрушительной армии. Тем,
кто перебил ситхи. Значит, по правую руку от пожелтевших костей должны  быть
остальные.

   Сулис, король-цапля, изменником был,
   Бежал из Наббана и здесь опочил.
   Король Эрнистира, Тестейн Святой
   Пришел, но уже не вернулся домой.
   Эльстан-рыбачий последним был,
   Дракона спавшего он разбудил.

   Ха! Саймон смотрел на грустное усталое лицо и улыбался Моя память  лучше,
чем многие думают, лучше, чем у большинства  простаков!  Конечно,  теперь  в
Хеихолте правит уже седьмой король - старый Престер Джон. Интересно, вставит
ли его кто-нибудь в песенку?
   Шестая статуя, ближайшая  к  правой  ручке  трона,  была  самая  любимая:
единственный  урожденный  эркинландер,  когда-либо  сидевший   на   престоле
Хейхолта.
   Саймон  подошел  поближе,  чтобы  заглянуть  в  глубокие  глаза   святого
Эльстана, прозванного Рыбаком,  потому  что  он  пришел  из  народа  рыбаков
Гленивента, мученика,  убитого  огненным  драконом  Шуракаи,  которого  смог
уничтожить только Престер Джон.
   В противоположность Сожженному королю, стоявшему по другую сторону трона,
лицо Короля Рыбака не было искажено гримасой  ужаса,  свет  лучезарной  веры
пронизывал его, а глаза были устремлены вдаль. Давно умерший художник изваял
Эльстана смиренным, исполненным благоговения, но в то же время необыкновенно
смелым. В своих тайных мечтах Саймон часто представлял себе, что именно  так
мог выглядеть его собственный отец-рыбак.
   Разглядывая каменные фигуры, Саймон внезапно почувствовал холод на  своей
руке. Боже! Он касался подлокотника трона. Судомой, прикоснувшийся к  трону!
Он отскочил на шаг, успев удивиться тому, что, пусть даже  мертвые,  останки
огненного зверя могут быть такими холодными. На миг Саймону показалось,  что
статуи начали наклоняться к нему - тени поползли по гобелену, сердце у  него
сжалось, и мальчик отпрянул назад. Когда  стало  ясно,  что  на  самом  деле
никакого движения не произошло,  он  поклонился  трону  и  статуям  со  всем
достоинством, на которое был  способен,  и  попятился.  Спокойно,  спокойно,
мысленно повторял он, не будь испуганным дураком. Наконец он нащупал дверь в
холл - истинную цель своего путешествия.
   Осторожно оглянувшись на успокаивающе неподвижную, но живую  картину,  он
проскользнул в дверь.
   В холле за тяжелым гобеленом - толстый красный бархат с вышитыми  на  нем
сценами древней истории - находилась маленькая дверь  на  лестницу,  которая
вела в тайное помещение в углу южной галереи тронного зала.  Ругая  себя  за
мальчишескую трусость, испытанную  только  что,  Саймон  взобрался  по  ней.
Наверх можно было протиснуться через  длинную  щель  окна  и  взобраться  на
стену. Однако это оказалось труднее проделать, чем в  септандере,  когда  он
был здесь последний раз. Камни стали скользкими  от  снега,  и  дул  сильный
ветер. К счастью, стена была широкой, и Саймон, хотя и с  некоторым  трудом,
оказался на нужном месте.
   Теперь наступил момент, который нравился  ему  больше  всего.  Угол  этой
стены находился всего в пяти или шести эллях от орудийной башенки четвертого
этажа Зеленого ангела. Отдыхая, он почти  слышал  звуки  фанфар,  шум  битвы
закованных в железо рыцарей под  ним,  в  то  время  как  сам  он  готовился
прыгнуть под порывами свирепого ветра с мачты на горящую палубу.
   То ли нога его соскользнула, когда он прыгал, то ли  мысли  были  слишком
заняты воображаемым морским сражением, Саймон приземлился скверно, на  самом
краю башни. Он сильно ударился коленом о камень, чуть  не  сорвавшись  вниз,
что бросило бы его на две долгих морских сажени до низкой стены у  основания
башни или даже в ров. От внезапного осознания опасности сердце его понеслось
в немыслимом галопе. Саймон изловчился и съехал вниз, в  пространство  между
торчащими зубцами башни, откуда прополз вперед, чтобы скатиться  на  дощатый
пол.
   Падал легкий снежок, он сидел неподвижно, сжимая свою пульсирующую  ногу,
и чувствовал себя ужасно глупо. Нога болела чертовски  сильно,  предательски
вероломно; если бы он не понимал, что выгладит уж очень по-детски, то не мог
бы сдержать слез.
   Наконец он поднялся на ноги и захромал к башне. По крайней мере никто  не
видел и не слышал  его  мучительного  приземления.  Этот  позор  принадлежал
только ему одному. Саймон пощупал карман - хлеб и сыр  сплющились,  но  были
вполне съедобны. В этом тоже можно было найти некоторое утешение.
   Взбираться по лестнице с ноющей  коленкой  было  трудно,  но  не  годится
добраться до Башни Зеленого ангела, самого высокого здания в Эркинланде,  да
и во всем Светлом Арде, и не подняться выше главных стен Хейхолта.
   Башенная лестница была крутой и узкой, ступеньки,  сделанные  из  чистого
белого камня, какого не было больше нигде  во  дворце,  были  скользкими  на
ощупь, но надежно удерживали ступню. Обитатели  замка  говорили,  что  башня
была   единственной   частью   подлинного   укрепления   ситхи,   оставшейся
неизмененной.
   Доктор Моргенс сказал однажды Саймону, что это неверно. Значило  ли  это,
что башня тоже  была  перестроена  или  что  в  замке  оставались  и  другие
полноценные куски старого Асу'а, доктор не объяснял.
   После  пятиминутного  подъема  Саймон  увидел,  что  он  уже  выше  Башни
Хьелдина.
   Несколько зловещий купол башни, где Безумный король встретил свою смерть,
глядел на Зеленого ангела через крышу тронного зала - так  ревнивый  карлик,
когда никто не видит, мог бы глядеть на принца.
   Каменная облицовка стен внутри башни изменилась: здесь камень был мягкого
коричневого цвета, пересеченного мельчайшими нежно-голубыми узорами.
   Отвернувшись от Башни Хьелдина, Саймон на  минуту  остановился  там,  где
свет из высокого окна падал на стену, и попытался  проследить  за  одним  из
голубых завитков, но вскоре у него закружилась голова, и мальчик сдался.
   Когда Саймон решил, что карабкается уже несколько часов, лестница  вывела
его на сверкающий белый пол  колокольни,  сделанный  из  того  же  странного
материала, что и лестница. Хотя башня тянулась  вверх  еще  на  сто  локтей,
сужаясь до подножия самого ангела,  лестница  кончалась  здесь,  где  в  ряд
висели  старинные  бронзовые  колокола.  Они  свешивались  со  стропил   под
сводчатой крышей, подобно радам важных зеленых фруктов. Сама колокольня была
со  всех  сторон  открыта  холодному  воздуху,  так  что   звон   колоколов,
доносящийся из высоких окон Башни Зеленого ангела, могла слышать вся округа.
   Саймон стоял, прислонившись к одной из шести опорных колонн  из  темного,
гладкого, твердого как камень дерева.  Жуя  свою  корку  хлеба,  он  смотрел
вдаль, на запад, где воды Кинслага вечно обрушивались на  массивную  морскую
стену Хейхолта. День был темным, бесчисленные  снежинки  кружились  в  своем
причудливом танце, и Саймон поразился той ясности, с которой мир у  его  ног
представал его глазам. Крохотные суденышки бороздили мертвую зыбь  Кинслага,
озерные люди в однообразных черных плащах гнули спину, сидя на веслах. Вдали
можно было смутно различить место, где из  озера  вытекала  река  Гленивент,
начиная свое долгое путешествие  к  океану,  извилистый  путь  мимо  ферм  и
портовых городов. Устье реки охраняет остров  Варинстен;  за  Варинстеном  к
западу нет ничего, кроме бесконечных, бессчетных лиг океана.
   Он  пощупал  больное  колено  и  решил,  что  садиться  в  данный  момент
нежелательно, так как это неизбежно повлечет за  собой  необходимость  снова
встать. Он натянул шапку на покрасневшие уши, которые уже  начал  пощипывать
мороз, и принялся за кусок крошащегося  сыра.  Справа  от  него,  далеко  за
пределами его поля зрения, находились луга и высокие холмы Ач Самрата, самой
дальней границы Эрнистира и  места  ужасной  битвы,  о  которой  рассказывал
Моргенс.
   Слева, по ту сторону широкого  Кинслага,  простирались  земли  тритингов,
степи, казавшиеся бесконечными. Однако край у них все-таки был; далее лежали
Наббан, залив Ферракоса с его  бесчисленными  островами,  болотистая  страна
Вранн... все эти загадочные земли, которых Саймон никогда не видел и  скорее
всего никогда не увидит.
   Устав наконец от созерцания неизменного Кинслага и от мыслей о  неведомом
юге, он проковылял к другой стороне  колокольни.  На  середине  пути  Саймон
остановился. Вращающаяся бестелесная облачная  тьма  казалась  отсюда  серой
дырой в  никуда,  а  башня  на  мгновение  превратилась  в  корабль-призрак,
бесцельно несущийся по туманному  пустому  морю.  Ветер  пел  и  завывал  за
открытыми оконными проемами, колокола слабо гудели, словно  буря  вселила  в
них маленьких испуганных духов.
   Саймон подошел к окну и высунулся наружу, чтобы  посмотреть  на  путаницу
крыш Хейхолта внизу. Сперва ветер  потащил  его  к  себе,  как  будто  хотел
поднять и подбросить, как котенок, играющий с сухим листком. Саймон покрепче
ухватился за мокрый камень, и тут  ветер  ослабел.  Он  улыбнулся:  с  этого
наблюдательного пункта мешанина крыш - каждая своей высоты и  стиля,  каждая
со своим лесом дымовых  труб,  кровель  и  куполов  -  выглядела  как  стадо
странных квадратных животных. Они расползлись, сталкиваясь  друг  с  другом,
борясь за каждую пядь земли как свиньи у корыта.
   Купол замковой церкви господствовал над  внутренним  двором,  уступая  по
высоте только двум  башням.  Разноцветные  окна  церкви  были  задрапированы
снеговыми занавесями. Остальные здания  владения  -  холлы,  обеденный  зал,
тронный  зал  и  канцелярия  -  были  загромождены  и  сдавлены   всяческими
пристройками, немыми свидетелями  разнообразия  предыдущих  владельцев.  Два
внешних двора и массивная стена, спускающаяся вниз по  холму,  были  так  же
захламлены.  Сам  Хейхолт  никогда  не  распространялся  за  внешнюю  стену,
предпочитая расти в высоту или делить то, что уже  было  построено,  на  все
меньшие кусочки.
   За стенами владения раскинулся город  Эрчестер,  низкие  домики  которого
укутал белый плащ мокрых  снежинок;  только  кафедральный  собор  возвышался
среди них. Там и сям поднимались  перышки  дыма  и  быстро  рассеивались  на
ветру.
   За  городскими  стенами  Саймон   мог   разглядеть   размытые   очертания
Кладбищенского двора - старого языческого кладбища с дурной репутацией.
   Поросшие травой холмы за ним тянулись почти до края леса; холм  Тистеборг
возвышался над их невзрачными скоплениями так же, как кафедральный собор над
низкими крышами Эрчестера. Саймон уже не мог видеть этого, но он  знал,  что
Тистеборг окружен кольцом отшлифованных  ветром  каменных  столбов,  которые
крестьяне называли Камнями гнева.
   А за Эрчестером, позади кладбища, холмов и Тистеборга раскинулся лес. Имя
его было Альдхорт, старое сердце, и он  простирался  вдаль,  словно  зеленое
море, темный, бескрайний и непознаваемый. Люди еще жили  на  его  опушках  и
даже проложили несколько  дорог  вдоль  его  внешних  границ,  но  мало  кто
отваживался заглянуть под его полог. Это была  огромная,  покрытая  глубокой
тенью страна в самом сердце Светлого Арда; оттуда не  было  посланцев,  туда
почти не было гонцов. По сравнению с ним даже  огромный  Циркколь,  овражный
лес Эрнистира, казался просто рощицей. Лес был только один.
   Море на западе, лес на востоке, север с его  железными  людьми  и  страна
разрушенных империй на юге! Разглядывая лицо Светлого  Арда,  Саймон  совсем
забыл о своей коленке. Разумеется, в это время  он  сам  был  королем  всего
известного мира.
   Наконец Саймон решился отправиться в  обратный  путь.  Попытка  выпрямить
ногу вызвала у него крик боли, колено онемело за долгое время, проведенное у
подоконника, и было ясно, что ему не удастся воспользоваться тайным путем  с
колокольни и снова  придется  испытывать  судьбу,  избегая  Барнабы  и  отца
Дреозана.
   Длинная лестница была тяжелым испытанием, но вид из  окна  отодвинул  все
горести на второй план; ему теперь было уже не так жалко себя, как раньше.
   Жажда увидеть и узнать мир пылала в нем, как скрытый огонь, согревая  все
его существо до  кончиков  пальцев.  Он  попросит  Моргенса  рассказать  ему
побольше о Наббане, Южных островах и шести королях.
   На четвертом этаже, куда он попал таким неоригинальным  способом,  Саймон
услышал чьи-то удаляющиеся шаги  -  кто-то  спускался  по  лестнице  немного
впереди него. На секунду  он  застыл,  испугавшись,  что  его  обнаружили  -
прямого запрещения подниматься в башню не было, но не было и никакой причины
быть здесь, и пономарь резонно мог предположить какую-нибудь проказу. Однако
это было действительно странно - шаги продолжали удаляться. Конечно, Барнаба
или кто-нибудь другой не замедлили  бы  подняться,  чтобы  схватить  его  за
шиворот и отвести  вниз.  Саймон  спускался  по  винтовой  лестнице  сначала
осторожно, а потом все быстрее  и  быстрее  по  мере  того,  как  росло  его
любопытство.
   Наконец лестница кончилась в пустынном  вестибюле  башни.  Он  был  слабо
освещен; на стенах висели темные выцветшие гобелены с изображениями вероятно
религиозными, но давно уже никому не понятными. Он остановился  у  последней
ступеньки, скрытый темнотой лестницы. Звук шагов смолк,  и  в  холле  царила
тишина. Он пошел так бесшумно, как только  мог,  по  каменным  плитам  пола,
чувствуя, что  каждый  случайный  скрип  доносится  до  ребристого  дубового
потолка.
   Центральная дверь вестибюля была закрыта, единственным  источником  света
были окна над ней. Как мог неизвестный, кто бы он ни был, открыть и  закрыть
тяжелую дверь так, чтобы он  не  услышал?  Его  и  самого  беспокоил  скрип,
который могли издать гигантские створки. Он снова оглядел вестибюль.
   Вот оно! Из-под бахромчатой кромки расшитого серебром гобелена, висевшего
у лестницы, виднелись две небольших  выпуклости  -  ботинки.  Присмотревшись
внимательнее, он мог различить изгибы старой ткани там, где  кто-то  за  ней
стоял.
   Кто это мог быть? Может, толстый Джеремия выследил его, чтобы подшутить?
   Что ж, если так, Саймон скоро увидит его.
   Босиком почти бесшумно он прокрался по каменному  полу  к  подозрительным
выпуклостям. В то мгновение, когда он протянул руку к краю гобелена,  Саймон
вспомнил странные слова брата Кадраха о занавесках, сказанные им, когда  они
смотрели кукольное представление.  Он  помедлил,  потом,  устыдившись  своей
слабости, отдернул гобелен.
   Вместо того чтобы приоткрыть край и обнаружить  шпиона,  массивная  ткань
сорвалась со своих креплений и рухнула  вниз,  как  чудовищное  затвердевшее
одеяло. Саймон только успел заметить  маленькое  ошарашенное  лицо,  тяжесть
драпировки  сбила  его  с  ног.  Пока  он,  ругаясь,  пытался  освободиться,
маленькая фигура в коричневом проскочила мимо.
   Саймон слышал, как кто-бы-он-ни-был боролся с тяжелой дверью, в то  время
как сам он сражался с окутавшей его пыльной тканью. Наконец он освободился и
прыгнул через комнату, чтобы схватить врага прежде, чем  он  проскользнет  в
уже приоткрытую дверь. Мальчик  крепко  ухватил  грубый  камзол.  Шпион  был
пойман.
   Саймон был чертовски зол, главным образом от смущения.
   - Кто ты такой?! - прорычал он. - Ты, шпион-за-людьми!
   Его пленник не ответил ничего, но стал еще сильнее вырываться. Но, кем бы
он ни был, сил у него  было  недостаточно,  чтобы  ослабить  крепкую  хватку
Саймона.
   Пытаясь втянуть упирающегося шпиона обратно в дверь - а это было  нелегко
- Саймон вдруг поразился, узнав песочный камзол,  который  он  уже  видел  в
церкви во время разговора принцев. Саймон свирепо дернул и втащил  голову  и
плечи юноши в дверь, где он надеялся разглядеть их получше.
   Пленник был небольшого роста, с тонкими, почти острыми чертами лица. Было
что-то лисье в линии носа и подбородка, но это не отталкивало. Волосы  юноши
были цвета  воронова  крыла.  Из-за  маленького  роста  шпиона  Саймон  даже
подумал, не ситхи ли он поймал, и попытался припомнить рассказы" Шема о том,
что нельзя отпускать ногу пууки и тогда получишь горшок золота, но не  успев
потратить ни пенни из воображаемого богатства, Саймон  обратил  внимание  на
капельки пота на лбу пленника и его  пылающие  щеки  и  решил,  что  это  не
сверхъестественное существо.
   - Как тебя зовут, ты? - потребовал он. Пойманный  юнец  снова  забился  у
него в руках, явно теряя силы. Вскоре он прекратил сопротивление.
   - Твое имя? - спросил Саймон на этот раз мягче.
   - Малахиас, - юноша отвернулся, тяжело дыша.
   - Ну, Малахиас, отчего ты преследуешь меня? - он слегка тряхнул  юнца  за
плечо, просто чтобы напомнить, кто кого поймал.
   Юноша сердито посмотрел на Саймона. У него были темные глаза.
   - Я не  шпионил  за  тобой!  -  сказал  он  возмущенно.  Когда  он  снова
отвернулся, Саймона пронзило что-то знакомое в лице Малахиаса,  что-то,  что
он должен был узнать.
   - Кто же ты тогда, а? - спросил Саймон и  потянулся,  чтобы  повернуть  к
себе его голову. - Ты работаешь где-нибудь здесь, в Хейхолте?
   Вместо ответа Малахиас внезапно уперся руками ему в грудь и на  удивление
сильно толкнул Саймона. Тот  выпустил  камзол  юноши,  отступил  назад  и  с
размаху сея на пол. Прежде чем он успел пошевельнут