го неба с россыпью холодных звезд.
   Несмотря на это, ранее незнакомое ему прозрение,  он  все-таки  оставался
Саймоном: большую часть времени он был просто в безнадежном отчаянии.
   - Не может быть, чтобы он сказал это всерьез. - Он слизал с  пальцев  сок
груши, которую только что съел, и нерешительно бросил огрызок на другой край
лужайки. Рядом с ним Джирики вертел веточку, оставшуюся от  его  груши.  Это
было  на  пятнадцатый  вечер  пребывания  Саймона  в  Джао  э-Тинукай,   или
шестнадцатый? - Оставаться здесь,  пока  я  не  умру?  Это  безумие!  -  Он,
конечно, не рассказал Джирики о своей попытке бежать, но не в  силах  был  и
притворяться, что доволен своим пленением.
   Лицо Джирики приобрело выражение, которое  Саймон  научился  распознавать
как недовольное:  слегка  поджатые  губы  и  несколько  опущенные  веки  над
раскосыми кошачьими глазами.
   - Это мои родители, -  произнес  ситхи.  -  Это  Шима'Онари  и  Ликимейя,
предводители зидаия, и то, что они решили, так же неизменно, как  круговорот
времен года.
   - Но тогда зачем ты привел меня сюда? Ты-то нарушил это правило!
   - Никакое правило не  было  нарушено.  По  сути  дела,  -  Джирики  снова
покрутил веточку в своих длинных пальцах, потом швырнул ее в пруд. Крошечный
круг разошелся в том месте, куда она упала, -  таков  всегда  был  негласный
закон, но это не то, что Слово Заповеди. Мы, Дети Рассвета,  вольны  делать,
что хотим, если это не расходится со Словом Заповеди, - такова традиция.  Но
привести сюда смертного - значит вторгнуться  в  ту  сферу,  которая  всегда
разделяла наши народы с незапамятных времен. Я могу  только  просить  твоего
прощения, Сеоман. Это было рискованно, и я не имел права ставить на кон твою
жизнь. Однако я пришел к выводу, что на этот раз - только на этот раз,  имей
в виду, - вы, смертные, возможно, правы, а мой народ  не  прав.  Нарастающая
зима угрожает гораздо большему, нежели королевствам судходайя.
   Саймон откинулся на спину, глядя на разгорающиеся  звезды.  Он  попытался
заглушить чувство отчаяния, захлестнувшее его.
   - А могут твои родители изменить свое решение?
   - Могут, - медленно произнес Джирики. - Они мудры.  Они  были  бы  добры,
если бы могли. Но не питай особых надежд. Мы, зидаия, никогда не торопимся с
решениями, особенно трудными. У них на подобное решение могут уйти  годы,  а
смертным этот срок кажется слишком долгам, Его трудно вынести.
   - Годы! - Саймон был в ужасе. Он вдруг понял  зверей,  которые  отгрызают
собственную лапу, чтобы вырваться из ловушки. - Годы!
   - Мне очень жаль, Сеоман, - голос Джирики звучал хрипло, как от боли,  но
его золотистые черты по-прежнему почти  не  выражали  эмоций.  -  Есть  один
признак, но не слишком уповай на него. Бабочки остались.
   - Что?
   - Вокруг Ясиры. Они собираются, когда нужно принять важное  решение.  Они
не улетели, значит еще не все решено.
   - Что, например? - Несмотря на предостережение  Джирики,  сердце  Саймона
наполнилось надеждой.
   - Не знаю, - он покачал головой. - Мне сейчас нужно оставаться в стороне.
В данный момент я не являюсь любимцем своих  родителей,  поэтому  мне  нужно
подождать, прежде чем снова идти к ним с  уговорами.  К  счастью.  Праматерь
Амерасу, кажется, озабочена решением моих родителей,  особенно  отца.  -  Он
сухо улыбнулся. - Ее слово много значит.
   - Амерасу. - Саймону было знакомо это  имя.  Он  глубоко  вдохнул  ночной
воздух. Вдруг он все вспомнил: лицо, более красивое, хотя и  более  древнее,
чем лица родителей Джирики, которые, казалось,  не  имели  возраста.  Саймон
сел.
   - Знаешь, Джирики, я  видел  ее  лицо  в  зеркале.  Амерасу,  которую  ты
называешь Праматерью
   - В зеркале? В зеркале из драконьей чешуи?
   Саймон кивнул.
   - Я знаю, мне следовало пользоваться им, только  чтобы  позвать  тебя  на
помощь, но то, что произошло... это было просто  случайно.  -  Он  продолжал
описывать свою нечаянную встречу с Амерасу и это жуткое явление Утук'ку в ее
серебряной маске.
   Джирики, казалось, совершенно забыл о цикадах и их прекрасном пении.
   - Я не запрещал тебе пользоваться зеркалом, Сеоман, - сказал  он.  -  Что
странно, так это то, что ты видел не простое отражение, а совсем  иное.  Это
очень странно, - Он как-то по-новому взмахнул рукой. - Я  должен  поговорить
об этом с Праматерью. Очень странно.
   - Можно мне с тобой? - попросил Саймон.
   - Нет, Сеоман Снежная Прядь,  -  улыбнулся  Джирики.  -  Никто  не  ходит
навещать Амерасу, Рожденную на Корабле, без ее приглашения.  Даже  Корень  и
Ветвь, которых ты назвал бы ее ближайшей родней, должны уважительно  просить
о такой милости. Ты не представляешь, как удивительно, что  ты  видел  ее  в
зеркале. Ну с тобой и хлопот, дитя человеческое!
   - Хлопот? Со мной?
   Ситхи рассмеялся.
   - Я имею в виду твое присутствие. - Он легко коснулся  плеча  Саймона.  -
Таких еще не бывало, Снежная Прядь. Ты невиданный и  непредсказуемый.  -  Он
встал. - Я начинаю действовать. Мне и самому надоело безделье.
   Саймон, который всегда ненавидел ожидание, остался один у пруда,  наедине
с цикадами и недосягаемыми звездами.

***

   Все казалось таким странным. Только что он боролся за жизнь, может  быть,
за выживание всего Светлого Арда, боролся  с  усталостью,  черной  магией  и
неравными противниками; через мгновение его хватают и переносят  из  зимы  в
лето - из ужасной опасности в скуку.
   Но, осознал Саймон, дело даже не в этом.  Проблемы,  которые  он  оставил
позади, не разрешились оттого, что он просто переместился из одного  мира  в
другой. Напротив, где-то там, в заснеженных лесах за  Джао  э-Тинукай,  была
его лошадь по кличке Домой и ее тяжкий груз - меч Торн, ради которого Саймон
и его друзья пересекли сотни лиг и пролили  драгоценную  кровь.  И  люди,  и
ситхи умирали, чтобы доставить клинок Джошуа. Теперь, когда  клинок,  должно
быть, потерян в лесу, Саймон оказался так же небрежно  запертым  здесь,  как
когда-то его заперла в чулане Рейчел за какой-то проступок.
   Саймон рассказал  Джирики  о  потерянном  мече,  но  ситхи  только  пожал
плечами,  не  потеряв  спокойствия,  что  рассердило  Саймона.   Ничего   не
поделаешь.

***

   Саймон  поднял  голову.  Он  зашел  далеко  вверх  по  течению   реки   в
послеполуденной тишине. Дом Джирики с его вывязанными из  узлов  гобеленами,
исчез из поля зрения. Он присел на камень и следил, как белая цапля  замерла
в  мелкой  воде  заводи,  незаметно  устремив  взгляд  в  воду,  притворяясь
безразличной, чтобы не испугать осторожную рыбешку.
   Он был уверен, что прошло не меньше трех недель с момента его появления в
долине. Последние несколько дней его заточение стало казаться ему  неудачной
затянувшейся шуткой, которая может всем испортить настроение.
   - Что я могу поделать?! - в отчаянии  он  выковырял  из  грязи  прутик  и
швырнул его далеко в воду. - Как отсюда выбраться?!
   Вспоминая свой грандиозный провал  с  первой  попыткой  побега  и  другие
подобные попытки, Саймон сердито фыркнул и швырнул в реку еще  один  прутик.
Каждая попытка приводила его в центр Джао э-Тинукай.
   Как мог я быть таким болваном? горько размышлял он. Почему я  думал,  что
отсюда так легко учти, когда мы с Адиту, чтобы добраться сюда,  должны  были
вырваться из зимы? Прутик немного повертелся на воде, как  флюгер,  а  затем
исчез в водовороте.
   Вот так и я, думал он. Именно таким  я  и  буду  для  этих  ситхи.  Побыл
немножко, а потом, прежде чем они успеют понять, что я состарился,  -  умру.
От этой мысли в горле  застрял  ком  ужаса.  Вдруг  ему  страшно  захотелось
оказаться среди своих, век которых так краток. Он обрадовался бы даже Рейчел
Дракону, все лучше, чем эти сладкоголосые бессмертные с кошачьими глазами.
   Им овладел беспокойство, он вскарабкался наверх,  прочь  от  воды,  через
заросли тростника, назад к тропинке. По пути он чуть не столкнулся с  ситхи,
на котором были только  тонкие  просторные  штаны.  Он  стоял  в  прибрежных
зарослях, глядя на реку. На миг Саймону показалось, что ситхи следит за ним,
но точеное лицо незнакомца не изменило выражения  при  приближении  Саймона.
Ситхи продолжал смотреть  мимо  него,  что-то  тихонько  напевая  про  себя,
какую-то легкую мелодию, полную шипящих звуков  и  пауз,  даже  когда  юноша
прошел рядом. При этом  он  сосредоточенно  смотрел  на  дерево,  наполовину
стоявшее в воде.
   Саймон не мог сдержаться и рыкнул от раздражения. Что  это  за  создания?
Они бродят, как лунатики, несут  какую-то  околесицу,  даже  Джирики  иногда
говорит настолько непонятно, что, кажется, мысли его движутся  по  кругу,  а
ведь он самый прямодушный из всей этой братии. И все они смотрят на  Саймона
как на какое-то насекомое, в тех случаях, когда вообще замечают его.
   Несколько раз ему встретились ситхи, которые, он уверен, были  Киушапо  и
Сиянди - те двое, что сопровождали Джирики и Саймона на север от Альдхррта к
подножию Урмсхейма, но они не подали вида, что узнали его, и  никак  его  не
приветствовали. Саймон, конечно, не мог бы поклясться, что это точно они, но
то, как они осторожно отводили глаза при встрече с ним, подтверждало, что он
не ошибся.
   После перехода  через  северную  пустыню  соплеменники  Джирики  Аннаи  и
солдат-эркинландец Гримрик погибли на драконьей горе  Урмсхейм,  у  ледяного
водопада, известного под названием  Дерево  Удуна.  Они  вместе  похоронены,
смертный и бессмертный. Этого, по словам Джирики, никогда не бывало  доселе:
подобная связь двух рас была неизвестна на протяжении веков. Теперь  Саймон,
смертный, пришел  в  запретное  место  Джао  э-Тинукай.  Киушапо  и  Сиянди,
возможно, не одобряют его появления здесь, но им же известно, что он спас их
принца Джирики, и они знают,  что  Саймон  -  Хикка  Стайя,  Носитель  Белой
стрелы, так почему они так усиленно его избегают? Если  Саймон  ошибся,  все
равно настоящие Киушапо и Сиянди должны были бы разыскать  его,  раз  уж  он
единственный смертный среди их  племени.  Неужели  они  так  рассержены  его
появлением здесь, что не хотят даже поздороваться? Может быть, им стыдно  за
Джирики, который привел его в эту  тайную  долину?  Так  почему  не  сказать
этого, почему вообще не сказать хоть что-нибудь?  По  крайней  мере  дядюшка
Джирики  Кендарайо'аро  ясно  и  публично  признался  в  своей  неприязни  к
смертным.
   Вспомнив об этих обидах, Саймон пришел в  дурное  расположение  духа.  Он
весь кипел от злости, поднимаясь по склону от реки  и  даже  еле  сдержался,
чтобы не вернуться к задумчивому ситхи и не ткнуть его носом в топкий берег.
   Саймон пустился через долину, на этот раз безо всякой мысли о  побеге,  а
просто чтобы избавиться от этого неуемного раздражения. Он  быстро  прошагал
мимо еще нескольких ситхи. Большинство из них просто гуляли  сами  по  себе,
хотя некоторые шли молчаливыми парами. Одни смотрели на него с  нескрываемым
интересом, другие его совсем не замечали. Одна группа из четырех ситхи  тихо
сидела, слушая пение пятого;
   Глаза их были устремлены на его изящно двигающиеся руки.
   - Милостивый Эйдон, - ворчал Саймон про себя,  -  о  чем  они  все  время
думают? Они  хуже  доктора  Моргенса!  -  Хоть  доктор  тоже  любил  надолго
предаваться  молчанию,   которое   изредка   нарушалось   его   немелодичным
мурлыканием себе под нос, по крайней мере, в конце дня он,  бывало,  откроет
кувшин пива и начнет обучать  Саймона  истории  или  станет  исправлять  его
неровный почерк.
   Саймон пнул еловую шишку и посмотрел, как она покатилась. Он вынужден все
же признать,  что  ситхи  красивы.  Их  грация,  их  струящиеся  одежды,  их
спокойные лица - все это заставляло воспринимать себя как  какую-то  грязную
дворнягу, которая натыкается на накрытые  парадные  столы  в  доме  большого
вельможи. Хоть плен и раздражал его, порой какой-то  злой  внутренний  голос
уверял, что так и должно быть: он не имеет права находиться здесь,  а  попав
сюда, такой простак, как он, не  должен  быть  отпущен,  чтобы  не  морочить
головы смертных рассказами об увиденном. Он как герой сказки Осгал, попавший
в волшебную страну: мир уже никогда не будет прежним для него.
   Сердитая размашистая походка Саймона замедлилась, он пошел,  волоча  ноги
по густой траве. Вскоре он услышал  звук  воды,  струящейся  на  камень.  Он
поднял голову и обнаружил, что, перейдя в долину, очутился под сенью холмов.
В нем шевельнулась надежда. Он около Прудов, как назвала их Адиту,  недалеко
должны быть Летние ворота. Кажется, не думая о том, как найти выход, он смог
сделать то, что ему не удавалось столько раз за прошедшие дни.
   Пытаясь и дальше делать безразличный вид, благодаря которому он  оказался
в этом месте, Саймон сошел с тропы, направляясь  на  шум  падающей  воды,  с
притворным равнодушием поглядывая на ветки деревьев  над  головой,  и  через
несколько шагов покинул освещенное солнцем пространство и оказался  в  тени,
отбрасываемой холмами. Он стал подниматься  по  склону,  усеянному  голубыми
левкоями и белыми звездочками анемонов. По мере того как шум  падающей  воды
становился громче, ему пришлось сдерживать себя, чтобы не  пуститься  бегом.
Он даже остановился для отдыха, прислонившись к дереву,  изображая,  что  он
просто задумался во время увлекательной  прогулки.  Он  рассматривал  полосы
солнечных лучей, пробивающихся сквозь листву, и  вслушивался  в  собственное
учащенное дыхание, которое постепенно становилось спокойнее. Затем, когда он
чуть не забыл, куда идет, ему вдруг показалось, что шум воды стал громче,  и
он снова пустился в путь.
   Достигнув вершины первого склона,  уверенный,  что  увидит  самый  нижний
пруд, он оказался на краю гребня, идущего вдоль круглой долины.  Ее  верхняя
часть была покрыта  порослью  белых  берез,  листва  которых  только  начала
желтеть и тихо шелестела  на  ветру,  как  кусочки  желтого  пергамента.  За
березами, на следующем уровне равнины росли деревья с  серебристой  листвой,
которая дрожала от ветра, веявшего вниз, в долину.
   В основании круглой  долины,  в  глубинах  пониже  серебристых  деревьев,
виднелась какая-то темная,  зелень,  сквозь  которую  взгляду  не  удавалось
проникнуть. То, что  росло  внизу,  также  колебалось  от  дуновения  ветра,
издавая какой-то звенящий шепот, то ли от трения листьев  и  ветвей  друг  о
друга, то ли звук тысяч кинжалов, которые вынимают из тысяч ножен.
   Саймон глубоко  вдохнул.  Аромат  долины,  пряный  и  горьковато-сладкий,
долетел до  него:  пахло  растущими  побегами,  скошенной  травой,  к  этому
примешивался сильный пьянящий привкус, напомнивший ему настоенное на  травах
вино, которое Моргенс потягивал в сырые зимние вечера. Он еще раз вдохнул  и
ощутил легкое опьянение. Былаеще масса запахов, десятки,  сотни,  он  слышал
аромат розы, растущей у старой каменной стены,  навоза,  дождя,  бьющего  по
пыльной дороге, соленый привкус крови и похожий  на  него,  но  совсем  иной
запах морской пены. Он отряхнулся, как мокрая собака,  и  ощутил  неодолимое
желание спуститься в долину.
   - Мне очень жаль, но туда нельзя.
   Саймон резко обернулся и увидел ситхи, стоящую на холме позади  него.  На
миг ему показалось, что это Адиту. На этой тоже был  легкий  лоскуток  ткани
вокруг бедер, но больше ничего. Кожа ее отливала золотым и красным  в  лучах
заката.
   - Что?..
   - Туда нельзя, - она говорила на вестерлинге, тщательно произнося  слова.
На лице ее не было недоброжелательства. - Сожалею, но  тебе  нельзя.  -  Она
ступила вперед и с любопытством заглянула ему в лицо. -  Ты  тот  судходайя,
что спас Джирики.
   - Ну? А ты? - спросил он неприветливо. Он не хотел смотреть на  ее  грудь
или на сильные ноги, но это было почти невозможно. Он чувствовал, как в  нем
растет раздражение.
   - Мать назвала меня Майесу, - сказала она, выговаривая  тщательно  каждое
слово, как будто язык Саймона она изучала, но ни разу не пробовала пустить в
ход. В ее белых волосах были золотые  и  черные  пряди.  Уставившись  на  ее
длинные завитые локоны - безопасное место для глаз - он вдруг понял,  что  у
всех ситхи волосы белые, а разнообразие оттенков, которое он мог  наблюдать,
- всего лишь результат употребления всевозможных красителей. Даже у  Джирики
с  его  необычайным  вересковым  оттенком  -  все  это   краска!   Все   это
искусственное!  Совсем  как  у  той  шлюхи,  которую  так  поносил  в  своих
проповедях отец Дреозан в хейхолтской часовне! Саймон почувствовал, что гнев
его нарастает. Он отвернулся от ситхи и двинулся вниз в долину.
   - Вернись, Сеоман Снежная Прядь, - сказала она. - Это Роща  Танцев  Года.
Туда нельзя.
   - Так останови меня, - прорычал он. Может, она пустит ему в спину стрелу.
Он уже имел случай наблюдать устрашающую ловкость, с которой  Адиту  пускала
стрелы всего несколько дней назад. Сестра Джирики выпустила четыре стрелы  в
ствол дерева с пятидесяти шагов, и они вонзились почти в одну точку. У  него
не было сомнения, что и другие ее соплеменницы не менее искусны,  но  сейчас
ему было все равно. - Убей меня, если хочешь, - добавил он, но  подумал,  не
искушает ли он судьбу.
   Слегка ссутулившись,  он  широким  шагом  направился  вниз  по  склону  к
белоствольным березам. Никакой стрелы не было, и он рискнул обернуться:  та,
которую звали Майесу, все еще стояла там, где он ее оставил. Ее тонкое  лицо
выглядело озадаченным.
   Он побежал вниз мимо рядов берез. Через мгновение  он  почувствовал,  что
склон выравнивается, и вдруг понял, что снова бежит наверх. Он  остановился,
потом прошел вперед, чтобы найти место, с которого ему будет видно,  где  он
находится. Вся огромная чаша долины снова лежала внизу перед ним, а он опять
очутился на ее краю, только на  некотором  расстоянии  от  того  места,  где
стояла, наблюдая за ним, ситхи.
   Яростно ругаясь, он снова припустил вниз по склону,  вновь  почувствовал,
как выпрямляется под ногами земля, и - снова подъем! Он так и не приблизился
ко дну долины больше, чем на треть расстояния, насколько он мог судить.
   Ветер вздыхал в ветвях, шелестела листва берез, а у  Саймона  было  такое
чувство, что он, как это бывает во сне, делает безнадежные  попытки  одолеть
этот спуск.
   Наконец, охваченный отчаянием, он зажмурился и ринулся вниз. Сначала было
жутко, потом миг пьянящего возбуждения, когда  земля  стала  уходить  из-под
ног. Ветви деревьев хлестали его по лицу, только чудом он не врезался в один
из многочисленных стволов, но когда он остановился и огляделся,  то  увидел,
что опять стоит наверху, а  перед  ним  Майесу  в  своей  легонькой  юбочке,
развевающейся на ветру.
   - Я же сказала тебе, что нельзя входить в Рощу  Танцев  Года,  -  сказала
она, как будто объясняла горькую истину ребенку. - А ты думал, что можно?  -
Вытянув свою изящную шейку, она покачала головой. Глаза ее были расширены от
любопытства. - Странное создание.
   Она повернулась и начала спускаться по склону в сторону  Джао  э-Тинукай.
Саймон постоял немного и пошел за ней. Опустив голову и упершись взглядом  в
собственные сапоги, уныло загребающие  высокую  траву,  он  вскоре  оказался
перед домом Джирики. Наступил вечер, и у пруда стрекотали цикады.
   - Превосходно, Сеоман!  -  сказала  ему  на  следующий  день  Адиту.  Она
внимательно изучала на доске для шента расположение  фигур,  довольно  кивая
головой. - Ложный путь! Идти в противоположную сторону от Того, чего  хочешь
достичь. Ты делаешь успехи.
   - Это не всегда получается, - мрачно сообщил он. Глаза ее заблестели.
   - Нет. Иногда нужна более глубокая стратегия. Но начало положено.

***

   Бинабик и  Слудиг  недалеко  углубились  в  лес,  лишь  настолько,  чтобы
защитить свой лагерь от резкого ветра, носившегося над равниной, ветра,  чей
голос перешел в непрерывный вой. Лошади нервно переступали с ноги на ногу, и
даже Кантака проявляла беспокойство. Она только что возвратилась  из  своего
третьего похода в лес и теп