Еще два дня медленной езды вдоль леса через  последний  участок  открытой
ледяной земли - и они оказались у подножия гор. Равнина была  все  такой  же
унылой, днем ледяная корка сверкала так, что у Саймона голова болела оттого,
что он постоянно прищуривался, но казалось, что погода чуть-чуть  потеплела.
Снег все еще падал, но острый ветер уже не пробивался сквозь плащ и  куртку,
как прежде, близ широкой стены гор.
   - Смотрите! -  крикнул  Слудиг,  показывая  вверх,  на  наклонный  выступ
предгорья.
   Сначала Саймон не увидел ничего,  кроме  вездесущих  камней  и  деревьев,
одетых снегом. Потом, скользя взглядом по линии низких холмов к востоку,  он
заметил какое-то движение. Две фигуры странной формы - а может быть  четыре,
причудливо связанные, - виднелись на вершине хребта, меньше чем  в  полумиле
от них.
   - Волки? - нервно спросил он.
   Бинабик на Кантаке отделился от отряда, дал товарищам время отойти, потом
сложил рупором руки в перчатках.
   - Ях аконик мий-айа ну тутусик, хениматук? - его слова разнеслись быстрым
эхом и замерли среди покрытых снежной пеленой гор. - На  самом  деле  мы  не
имеем должности кричать, - прошептал он удивленному Саймону. - Выше в  горах
это может вызывать снежный оползень.
   - Но кого ты...
   - Шшш, - Бинабик махнул рукой. Через  мгновение  фигуры  ближней  дорогой
двинулись вниз по хребту, к путешественникам. Теперь Саймон видел,  что  это
были маленькие люди верхом на круторогих баранах. Тролли!
   Один из них что-то крикнул. Бинабик  внимательно  выслушал  и  с  улыбкой
повернулся к товарищам.
   - Они хотят знать, куда мы идем, не пожирающий ли людей риммер с  нами  и
не пленник ли он?
   - Дьявол их возьми! - зарычал Слудиг. Улыбка Бинабика стала  шире,  и  он
снова повернулся к хребту.
   - Бинбиниквегабеник эа сикка! -  крикнул  он.  -  Ук  сиккан  мохинак  да
Йиджарьюк.
   Две круглых головы в  меховых  капюшонах  посмотрели  на  них  тупо,  как
попавшие на солнце совы. Потом один из них постучал себя  по  груди,  другой
маленькой рукой в меховой варежке описал широкий  круг,  и,  повернув  своих
баранов, они в облаке снежной пыли поехали вверх по хребту.
   - И что это все значит? - раздраженно  спросил  Слудиг.  Улыбка  Бинабика
выглядела несколько натянутой.
   - Я сказал им, что мы собираемся идти на Урмсхейм, - объяснил он. -  Один
давал знак  питать  страх  перед  злом,  другой  употребил  заклятье  против
сумасшедших.

***

   Поднявшись в горы, они разбили лагерь в маленькой пещере, выдолбленной  в
кайме покрова Урмсхейма.
   - Вот здесь мы будем  оставлять  лошадей  и  те  вещи,  которые  будут  в
дальнейшем без необходимости, - сказал Бинабик, осмотрев защищенное место.
   Джирики подошел к входу в пещеру и прислонился спиной к камню,  глядя  на
скалистую, покрытую снегом голову Урмсхейма, с западной  стороны  окрашенной
заходящим солнцем в розовый цвет. Ветер  развевал  его  плащ  и  взлохматил,
волосы, обрамлявшие его лицо подобно лиловатым облакам.
   - Прошло очень много времени с тех пор как я в последний  раз  видел  это
место, - сказал он.
   - А ты раньше уже влезал на эту гору? - спросил Саймон, возясь с  пряжкой
подпруги своей лошади.
   - Я никогда еще не видел противоположной стороны пика, - ответил ситхи. -
Это будет чем-то новым для меня - самая восточная область хикедайя.
   - Норнов?
   - В Дни Расставания все, что лежит к северу от этой горы, было  уступлено
им, - Джирики пошел обратно в пещеру. - Киушапо,  ты  и  Сиянди  приготовите
укрытие для лошадей. Смотри, под наклонными камнями  растет  кустарник,  это
может вам пригодиться, если не хватит сена. - Тут он перешел на язык  ситхи.
Аннаи и двое других ситхи  немедленно  принялись  устраивать  лагерь,  более
постоянный и удобный, чем любой из тех, какими наслаждался отряд с тех  пор,
как покинул охотничий домик.
   - Эй, Саймон, смотри, что я приносил! -  крикнул  Бинабик.  Юноша  прошел
мимо троих солдат, раскалывавших только что срубленные небольшие деревья  на
дрова. Тролль сидел на корточках, вытаскивая  обернутые  промасленной  кожей
предметы из седельной сумки. - Кузнец в Наглимунде думал, что я настолько же
безумный, насколько маленький, - улыбнулся Бинабик, когда подошел Саймон.  -
Но он изготовлял для меня все, чего я желал.
   Из развязанных мешочков  посыпались  очень  странные  предметы:  покрытые
гвоздями металлические пластины с  кожаными  ремнями  и  пряжками,  странные
Молотки с острыми концами и нечто вроде упряжи для очень маленьких лошадей.
   - Что это такое?
   - Для уговаривания и покорения гор, - самодовольно улыбнулся  Бинабик.  -
Даже кануки, очень быстроногие жители, не влезают на очень высокие  вершины,
когда совсем не готовы к этому. Смотри, вот это, чтобы надевать на сапоги. -
Он показал на пластины с гвоздями. -  А  это  ледяные  топоры  -  они  имеют
большую пользу. Слудиг, с несомненностью, узнает их.
   - А сбруя?
   - Чтобы мы могли связывать себя вместе. Если идет  дождь  со  снегом  или
если прибежала лавина, или если  лед  слишком  тонкий,  когда  один  упадет,
другие могут удерживать его тяжесть. Если бы я имел время, то приготовлял бы
упряжь и для Кантаки тоже. Она будет огорчаться, оставаясь сзади, и мы будем
иметь грустное расставание, - смазывая и полируя  все  это,  тролль  напевал
себе под нос тихую мелодию.
   Саймон молча смотрел на снасти Бинабика. Почему-то он думал,  что  лазить
по горам ничуть не труднее, чем подниматься  по  ступенькам  Башни  Зеленого
ангела -  круто  в  гору,  но,  в  сущности,  ничего  более  страшного,  чем
обыкновенный трудный переход. Эти разговоры о падениях и лавинах...
   - Хо, Саймон-парень! - Это был Гримрик. -  А  ну-ка  давай,  делай  дело.
Собери хотя бы немного щепок. Устроим последний хороший костер перед тем как
лезть в горы, искать свою смерть.

***

   Этой ночью в его снах снова возникла белая башня. Он отчаянно цеплялся за
ее скользкие окровавленные стены, а волны выли внизу, и черная  красноглазая
тень наверху звонила в гибельные колокола.

***

   Трактирщик поднял глаза и открыл рот, чтобы заговорить,  но  остановился,
не сказав ни слова. Он моргал и сглатывал, как голодная лягушка.
   Вошедший был монахом в черной рясе с капюшоном, его одеяние в  нескольких
местах было запачкано дорожной пылью. Что в нем бьшо удивительным,  так  это
размеры. Он был нормально высокий, но могучий, как бочка, достаточно большой
для того, чтобы комната таверны - не самая светлая из всех  возможных,  надо
отметить, - заметно потемнела, когда он протиснулся в дверь.
   - Я... Извините, отец, - трактирщик  заискивающе  улыбнулся.  Этот  слуга
эйдонитского бога выглядел так, как будто,  увидев  грешника,  сжимает  его,
пока грех не вытечет вместе с кровью. - Что вы спрашивали?
   - Я сказал, что обошел все кабаки на каждой  улице  у  этой  пристани,  и
нигде мне не было удачи. Спина у меня болит. Налей  мне  кружку  чего-нибудь
покрепче. - Он протопал к столу и опустил свое  грузное  тело  на  скрипучую
скамью. - В этом богом проклятом Абенгейте больше трактиров,  чем  дорог,  -
трактирщик заметил, что монах говорит с  акцентом  жителя  Риммергарда.  Это
объясняло нежный розовый цвет лица монаха:  трактирщик  слышал,  что  густые
бороды мужчин-риммеров приходится брить трижды в день - а те, которые  этого
не делают, просто отращивают их.
   - Это портовый город, отец, -  сказал  он,  поставив  здоровенную  бутыль
перед сердитым помятым монахом. - А в эти дни, когда такое творится.  -  Тут
он передернул плечами и состроил гримасу. - Ну  просто  уйма  приезжих  ищет
комнату.
   Монах вытер пену с верхней губы и нахмурился.
   - Я знаю. Проклятый позор. Бедный Лут...
   Трактирщик  нервно  огляделся,  но  эркинландские  стражники  в  углу  не
обращали на них никакого внимания.
   - Вы говорили, что вам не повезло, отец, - сказал он, меняя тему. -  Могу
я узнать, что вы ищете?
   - Монаха, - прорычал огромный человек. - Брата-монаха, я  хотел  сказать,
да еще парнишка при нем. Я прочесал пристань сверху донизу.
   Хозяин таверны улыбнулся, вытирая фартуком тяжелую бутыль:
   - И вы пришли сюда под конец? Прошу простить меня, отец,  но  боюсь,  что
ваш бог решил испытать вас.
   Большой человек хрюкнул и оторвался от зля.
   - Что ты хочешь сказать?
   - Так они же были здесь  -  были,  если  только  это  та  самая  пара.  -
Удовлетворенная  улыбка  трактирщика  окаменела,  когда  монах  поднялся  со
скамьи.  Его  покрасневшее  лицо  оказалось  в  нескольких  дюймах  от  лица
трактирщика.
   - Когда?
   - Д-два-три д-дня назад - я не уверен...
   - Ты действительно не уверен? - угрожающе спросил  монах.  -  Или  просто
хочешь денег? - Он мрачно похлопал себя  по  одеянию.  Трактирщик  не  знал,
кошелек иди нож нащупывает этот странный Божий человек; как бы то  ни  бьшо,
он  никогда  особенно  не  доверял   эйдонитам,   и   проживание   в   самом
космополитичном городе Эрнистира не улучшило его мнения о них.
   - О нет, отец, правда!  Они...  они  были  здесь  несколько  дней  назад.
Спрашивали  о  ложе  в  Пирруин.  Монах  маленький  такой,  лысый?  Парнишка
узколицый, черноволосый? Они были здесь.
   - Что ты им сказал?
   - Чтобы шли к старому Гелгиату, к "Иргвд Рам" -  эта  таверна  с  веслом,
нарисованным на входной двери, у конца ближнего берега!
   Трактирщик в ужасе замолчал, потому что огромные руки монаха легли ему на
плечи. Будучи вполне сильным мужчиной, он чувствовал, что его держат  легко,
как ребенка. Через мгновение у него закружилась голова от сокрушающего ребра
объятия, так что когда монах вслед за этим сунул ему в руку золотую  монету,
он мог только тихо хрипеть, пытаясь расправить сдавленные легкие.
   - Милостивый Узирис да благословит твой трактир, эрнистириец, - прогремел
огромный человек, и по всей улице головы рыбаков повернулись на шум.  -  Это
первая удача с тех пор, как  я  начал  этот  Богом  проклятый  поиск!  -  Он
протиснулся в дверь со скоростью, достойной человека, бегущего  из  горящего
дома.
   Трактирщик медленно вздохнул, морщась от боли, и сжал  в  кулаке  монету,
еще теплую от огромной руки монаха.
   - Сумасшедшие, как лунатики, эти эйдониты! - сказал он  себе.  -  Вот  уж
тронутый!

***

   Она стояла у поручней и смотрела, как скользит прочь Абенгейт, отступая в
туман. Ветер растрепал ее коротко остриженные волосы.
   - Отец Кадрах! - крикнула она. - Идите сюда! Видели  ли  вы  когда-нибудь
что-то более прекрасное? - Она указала на расширяющуюся полосу  зеленых  вод
океана,  отделявшую  их  от  туманной  серой  линии  берега.  Над   пенистым
кильватером корабля с криками носились чайки.
   Монах слабо махнул рукой с того  места,  где  присел  у  груды  связанных
бочек.
   -  Ты  наслаждайся...  Малахиас.  Я  никогда  не  был  особенно   хорошим
мореплавателем. Видит Бог, я не думаю, что это путешествие может  что-нибудь
изменить, - он вытер со лба соленые брызги - или капли пота. Кадрах не выпил
ни капли вина с тех пор, как ступил на палубу корабля.
   Мириамель подняла  голову  и  увидела  двух  эрнистирийских  матросов,  с
интересом наблюдающих за ней с верхней палубы. Она тряхнула головой,  встала
и подошла, чтобы сесть рядом с монахом.
   - Почему вы поехали со мной? - спросила она через некоторое время.  -  До
сих пор я не могу этого понять.
   Монах не поднял глаз:
   - Поехал, потому что леди заплатила мне.
   Мириамель натянула капюшон.
   - Ничто не может так, как  океан,  напомнить  о  том,  что  действительно
важно, - сказала она тихо и улыбнулась. Ответная улыбка  Кадраха  получилась
невыразительной и слабой.
   - Ах, видит милостивый  Бог,  это  правда,  -  простонал  он.  -  Мне  он
напомнил, что жизнь прекрасна, море полно предательства, а я дурак.
   Мириамель таинственно кивнула, глядя на раздувшиеся паруса.
   - Эти прекрасные вещи действительно стоит вспомнить, - сказала она.

13 ПОД ДЕРЕВОМ УДУНА

   - Нам  некуда  спешить,  Элиас,  -  рычал  Гутвульф.  -  Никакой  спешки.
Наглимунд - крепкий орешек... дьявольски крепкий. Вы знали, что так будет. -
Он и сам слышал, как невнятна была его речь: ему пришлось выпить перед  тем,
как встретиться со своим старым другом. Граф  Утаньята  не  чувствовал  себя
больше свободно с королем, тем более что принес ему плохие новости.
   - У тебя было две недели. Я дал тебе все - войска, осадные машины -  все!
- Король, нахмурившись, ущипнул себя за подбородок. Лицо его было болезненно
искаженным, казалось, что он избегает встретиться глазами с Гутвульфом. -  Я
не могу больше ждать! Завтра - канун летнего солнцестояния.
   - А какое это имеет значение?  -  чувствуя  себя  продрогшим  и  больным,
Гутвульф отвернулся и выплюнул потерявший  вкус  кусок  цитрила  -  в  шатре
короля было холодно и сыро, как на дне колодца. - Никому  еще  не  удавалось
захватить одну из великих крепостей за две  недели,  разве  только  в  рядах
защитников были предатели и крепость была плохо подготовлена к осаде - а эти
наглимундцы дерутся как загнанные  в  угол  звери.  Будьте  терпеливы,  ваше
величество; терпение - это все, что нам нужно сейчас. Мы уморим  их  голодом
за считанные месяцы.
   - Месяцы! -  раздался  глухой  смех  Элиаса.  -  Он  говорит  о  месяцах,
Прейратс.
   Красный священник оскалился в безразличной улыбке скелета.
   Смех короля внезапно смолк. Элиас низко опустил голову, едва  не  касаясь
подбородком рукояти серого меча, стоящего у него между колен. Что-то в  этом
мече было отвратительно Гутвульфу, хотя он и понимал, что  глупо  испытывать
такие чувства к обыкновенной вещи. И все-таки в последние дни Элиас нигде не
появлялся без меча, словно клинок был  какой-нибудь  избалованной  комнатной
собачонкой.
   - Сегодня у тебя есть последний шанс, Утаньят, - голос Верховного  короля
был хриплым и  тяжелым.  -  Или  ворота  будут  открыты,  или  мне  придется
принять... другие меры. Гутвульф встал, он слегка покачивался.
   - Ты обезумел, Элиас, ты обезумел! Как мы можем... саперы прорыли  только
половину... - Голова у него кружилась. Он замолчал, пытаясь  сообразить,  не
слишком  ли  далеко  он  зашел.  -  Какое  нам  дело   до   кануна   летнего
солнцестояния? - Он снова умоляюще опустился на одно колено.  -  Скажи  мне,
Элиас.
   Граф боялся вспышки гнева своего рассерженного короля, но была у  него  и
слабая надежда на возвращение старой дружбы. Он  не  дождался  ни  того,  ни
другого.
   - Ты не сможешь понять, Утаньят. - Пристальный взгляд  покрасневших  глаз
короля упирался в стенку шатра или  в  пустоту.  -  У  меня  есть...  другие
обязательства. Завтра все переменится.

***

   Саймон думал, что хорошо знает, что  такое  зима.  После  перехода  через
безлюдные просторы Белой пустыни, бесконечной  вереницы  однообразных  дней,
полных ветра, снега и рези в глазах, он был уверен, что зима уже  не  сможет
приготовить ему никаких сюрпризов. После нескольких дней на Урмсхейме он мог
только восторгаться своей прежней наивностью.
   Они шли по узким  ледяным  тропинкам,  связанные  цепочкой,  и  осторожно
пробовали лед посохом и пяткой, прежде чем сделать следующий шаг.  Временами
налетал ветер, швырявший их, словно сухие листья, и тоща они  прижимались  к
ледяному боку Урмсхейма и цеплялись за него,  пока  ветер  не  успокаивался.
Сами тропинки тоже таили предательство; Саймон, считавший себя  мастером  по
восхождениям на башни Хейхолта, постоянно соскальзывал  там,  где  не  более
локтя было между стеной и пропастью, а  на  пути  к  далекой  земле  он  мог
встретить только облако снежной пыл": И забраться на Башню Зеленого  ангела,
которая раньше казалась вершиной мира, теперь было таким же  уютным  детским
занятием, как, например, встать на табуретку в кухне.
   С горной дороги были видны вершины  других  пиков  и  облака,  клубящиеся
вокруг них. Северо-восток Светлого Арда простирался так далеко,  что  Саймон
отворачивался от этого вида. Не годилось смотреть с такой высоты - от  этого
колотилось сердце и перехватывало дыхание.  Больше  всего  Саймону  хотелось
оказаться  внизу,  но  теперь  единственным  путем  туда   было   дальнейшее
восхождение.
   Часто он ловил себя на том, что горячо молится в надежде,  что  со  столь
высокой точки слова его недолго будут добираться к небесам.
   Вполне хватило  бы  головокружительных  высот  и  бесконечных  ударов  по
самолюбию, но Саймон к тому же еще веревкой  у  пояса  был  связан  со  всем
остальным отрядом, за исключением ситхи. Поэтому  приходилось  опасаться  не
только собственных ошибок: неверный шаг любого из них грозил  стащить  их  с
тропы, как перегруженную  рыболовную  леску,  и  ввергнуть  в  беспредельные
глубины безмолвия. Они двигались вперед невыносимо  медленно,  но  никто  не
протестовал, и Саймон меньше всех.

***

   Нельзя сказать, что все уроки гор были такими уж мучительными. Воздух был
настолько разреженным и до  боли  холодным,  что  Саймону  иногда  казалось:
следующий вдох превратит  его  в  кусок  льда,  но  эта  морозная  атмосфера
приносила странный восторг открытости и бестелесности, словно  возбуждающий,
тревожащий ветер дул прямо сквозь тело.
   Сама ледяная поверхность  горы  была  до  боли  прекрасна.  Саймону  даже
присниться не могло, что у льда может быть цвет.  Он  был  знаком  только  с
прирученным вариантом, украшавшим  крыши  Хейхолта  в  эйдонтиды  затейливой
бахромой  и  покрывавшим  колодцы.  Тот  был  чистым,  как  бриллиант,   или
молочно-белым. Покоробленная, выщербленная ветром и далеким солнцем  ледяная
броня Урмсхейма поражала радужным многоцветием  и  разнообразием  форм.  Над
головами усталых путников склонялись ледяные башни, пронизанные  фиолетовыми
и  сине-зелеными  венами;  раскрошившиеся  скалы  рассыпались   хрустальными
слитками, похожими  на  драгоценные  камни,  чьи  сверкающие  края  отливали
неистово синим; все это вместе образовывало ледяную мозаику,  как  покинутые
кварталы города, построенные по проекту какого-то безумного архитектора.
   В одном месте над краем залитой белым  туманом  расщелины  чернели  кости
двух замерзших, давно погибших деревьев, похожих на забытых часовых.  Пелена
льда, протянутая между ними,  растаяла  на  солнце  до  толщины  пергамента.
Мумифицированные деревья казались воротными столбами Небес, а лед между ними
был мерцающим нежным  веером,  разбивавшим  сияние  дня  в  пылающую  радугу
рубинового   и   персикового,   вихрями    золотого,    бледно-лилового    и
бледно-розового. Саймон был уверен,  что  рядом  с  этим  великолепием  даже
знаменитые окна Санкеллана Эйдонитиса показались бы тусклыми, словно вода  в
грязном пруду или оплывшие свечи.

***

   Великолепное одеяние горы радовало глаз, но ее холодное сердце вынашивало
темные планы против незваных гостей. В конце первого дня пути, когда  Саймон
и его смертные товарищи приспосабливались к медленной и осторожной  поступи,
которую навязывали им  шипы  Бинабика,  а  ситхи,  пренебрегавшие  подобными
предосторожностями, двигались, тем не менее, ничуть не  быстрее  их  -  тьма
расползлась по небу так внезапно и неотвратимо, как расползаются чернила  по
промокашке.
   - Ложитесь! - закричал Бинабик Саймону и двум  эркинландерам,  которые  с
любопытством смотрели  туда,  где  минуту  назад  было  солнце.  За  спинами
Хейстена и Гримрика Слудиг уже бросился ничком на твердый снег.  -  Вниз  на
землю! - кричал тролль. Хейстен тоже упал, потащив за собой Саймона.
   Когда он пытался догадаться, какую опасность увидел впереди Бинабик и что
делают  ситхи,  скрывшиеся  за  поворотом  тропы  с  юго-восточной   стороны
Урмсхейма, - низкий, ровный гул ветра  внезапно  взлетел  до  визга.  Саймон
почувствовал сильный рывок, потом что-то потащило его, и юноша утопил пальцы
в снежной пыли, пытаясь ухватиться за ледяную корку тропы. Потом фянул гром,
едва не разорвавший его уши. Первый раскат еще разносился  эхом  по  далеким
ущель