угу, у большинства  из  них
окна казались закрытыми глазами спящих, из  некоторых  лился  яркий  свет  и
доносилась музыка.  Фундаменты  домов  были  приподняты  спереди,  и  каждое
строение как бы приникало к поверхности горы, а верхние этажи  нависали  над
узкими улочками. От голода и усталости  у  Мириамели  мутилось  сознание,  и
порой ей казалось, что она снова под низкими сводами Альдхортского леса.
   Пирруин представлял собой группу  гор,  окружающих  Ста  Мироре,  главную
гору. Их горбатые вершины  поднимались  почти  от  самых  скалистых  берегов
острова над заливом Эметтин. Очертания острова напоминали свинью, окруженную
поросятами. Ровной поверхности почти не было, разве лишь седловины в  местах
соединения высоких холмов, так что селения  и  города  Пирруина  лепились  к
горам, как ласточкины гнезда. Даже Анзис Пелиппе, великий порт и  резиденция
графа Страве, был построен на крутом склоне, на мысе под названием Гаванский
камень. В городе было множество мест, из которых можно было помахать  соседу
на нижней улице.
   - Я должна что-нибудь съесть, - сказала наконец Мириамель,  тяжело  дыша.
Они стоял между зданиями на повороте одной из петляющих улиц,  откуда  можно
было видеть огни туманной гавани внизу. Тусклая  луна,  как  обломок  кости,
висела в облачном небе.
   - Я бы тоже передохнул, Малахиас, - выдохнул Кадрах.
   - Далеко до аббатства?
   - Нет никакого аббатства, во всяком случае, мы идем не туда.
   - Но ты же сказал капитану... ой, - Мириамель Тряхнула головой и  ощутила
тяжесть намокшего плаща и капюшона. - Да, конечно. Так куда же мы идем?
   Кадрах посмотрел на луну и тихо засмеялся:
   - Куда хотим, друг мой. Мне кажется, в конце этой  улицы  есть  приличная
таверна. Должен признаться, именно в этом направлении мы и шли. Конечно,  не
потому, что мне нравится лазать по этим треклятым горам.
   - Таверна? А почему не гостиница, чтобы была постель после ужина?
   - Потому что я, с вашего позволения, думаю не  о  еде.  Я  слишком  долго
проболтался на этом мерзком суденышке и могу подумать об отдыхе, лишь утолив
жажду. - Кадрах утер рот тыльной стороной ладони и усмехнулся.
   Мириамели не очень понравился его взгляд.
   - Но там внизу на каждом шагу было по таверне... - начала она.
   - Вот именно. Таверны, полные болтунов и любопытных любителей совать  нос
в чужие дела. Разве там получишь заслуженный отдых? - Он повернулся спиной к
луне и стал взбираться выше. - Пойдем, Малахиас. Осталось совсем немного,  я
уверен.
   Казалось, в эту праздничную ночь не найти такого места, где  не  было  бы
толкучки, но по крайней мере в "Красном дельфине" посетители сидели не  щека
к щеке, как в прибрежных  тавернах,  а  только  локоть  к  локтю.  Мириамель
благодарно опустилась на скамью, прислоненную к дальней стене, и окунулась в
тихий гул голосов, смеха и песен. Кадрах, поставив палку  и  положив  мешок,
ушел в поисках награды путника, но тут же вернулся.
   - Мой добрый Малахиас, я совершенно  забыл,  что  почти  разорен  оплатой
нашего путешествия. Не найдется ли у тебя пары монет, которые помогли бы мне
утолить жажду?
   Мириамель порылась в кошельке и достала пригоршню золотых.
   - Принеси мне хлеба  и  сыру,  -  сказала  она,  высыпав  деньги  на  его
раскрытую ладонь.
   Она сидела и думала о том, как бы ей снять свой мокрый плащ и насладиться
тем, что она попала, наконец, под  крышу,  когда  еще  одна  группа  ряженых
ворвалась в дверь, стряхивая дождь со своих нарядов и требуя пива. На  одном
из самых горластых была маска охотничьей собаки с высунутым языком. Пока  он
стучал по стойке, его правый глаз на мгновение задержался на Мириамели.  Она
почувствовала приступ страха, вдруг вспомнив другую собачью маску и  горящие
стрелы, пронзающие ночные тени. Но пес быстро повернулся к своим  приятелям,
обронив какую-то шутку и, смеясь, запрокинул голову с  забавными  тряпочными
ушами.
   Мириамель прижала руку к груди, пытаясь унять бешеный стук сердца.
   Нельзя снимать капюшон, сказала она себе. В эту карнавальную  ночь  никто
не обратит  на  это  внимания.  Лучше  уж  сидеть  так,  чем  быть  узнанной
кем-нибудь, хоть это и маловероятно.
   Кадраха не было удивительно долго. Мириамель уже  начала  беспокоиться  и
хотела пойти его искать, когда он вернулся с двумя жбанами эля,  полбуханкой
хлеба и горбушкой сыра, зажатыми между жбанами.
   - Тут сегодня можно помереть от жажды,  пока  дождешься  пива,  -  сказал
монах.
   Мириамель начала с жадностью есть,  потом  отхлебнула  пива,  горького  и
непривычного на вкус. Остальное она оставила Кадраху, который не возражал.
   Когда она слизала последние крошки с пальцев и раздумывала, не съесть  ли
еще пирожок с голубиным мясом, на скамью, где сидели они с  Кадрахом,  упала
тень.
   Из-под черного монашеского капюшона на них смотрело лицо Смерти  -  голый
череп.
   Мириамель слабо вскрикнула, а Кадрах  пролил  эль  на  серую  сутану,  но
незнакомец с маской в виде черепа не шевельнулся.
   - Очень забавная шутка, приятель, - сказал Кадрах  сердито.  -  С  летним
праздничком тебя. - Он вытер свое одеянии.
   Рот не двигался. Ровный невыразительный голос прозвучал из-за  обнаженных
зубов.
   - Идите со мной.
   Мириамель почувствовала мурашки на коже и противную тяжесть в желудке.
   Кадрах прищурился. Его шея и пальцы, она заметила, напряглись.
   - Да кто ты такой,  жалкий  актеришка?  Будь  ты  и  вправду  смертью,  я
полагаю, ты был бы одет пошикарнее, -  монах  ткнул  пальцем  в  потрепанную
рясу.
   - Вставайте и следуйте за мной, - сказала фигура. - У меня нож: закричите
- будет хуже.
   Брат Кадрах взглянул  на  Мириамель  и  сделал  гримасу.  Они  встали.  У
принцессы дрожали колени. Смерть жестом  велела  им  следовать  перед  собой
через толпу посетителей.
   В голове Мириамели роились бессвязные мысли о рывке на свободу, когда еще
две фигуры осторожно отделились от толпы у дверей:  одна  в  синей  маске  и
костюме моряка, вторая в костюме крестьянина и необычайно широкополой шляпе.
Серьезные глаза не вязались с их яркими нарядами.
   Сопровождаемые Моряком и Крестьянином, Мириамель и Кадрах шли по улице за
черным плащом Смерти.  Не  сделав  и  тридцати  шагов,  маленькая  процессия
повернула в проулок и спустилась по лестнице на  нижний  уровень.  Мириамель
поскользнулась на мокрой  ступеньке,  и,  когда  рука  человека  в  страшной
маске-черепе подхватила ее, она содрогнулась от  ужаса.  Прикосновение  было
мгновенным, и она не смогла отдернуть руку, иначе упала бы, поэтому пришлось
промолчать. Они спустились, попали в новый проулок, прошли вверх и завернули
за угол.
   Несмотря на слабый лунный свет, на крики гуляк, доносившиеся  из  таверны
наверху и с пристани, Мириамель быстро потеряла ориентацию. Они  пробирались
по узеньким задним улочкам, как крадущиеся кошки,  ныряя  в  какие-то  серые
дворы,  укрытые  виноградными  лозами  проходы.  Время  от  времени  до  них
доносились неясные голоса, а однажды женский плач.
   Наконец они подошли к арке в высокой каменной  стене.  Смерть  вынула  из
кармана ключ и отперла ворота. Они  прошли  в  заросший  двор,  над  которым
склонились ивы, с  ветвей  на  растрескавшиеся  камни  падали  капли  дождя.
Предводитель повернулся к остальным, махнул ключом,  потом  жестом  направил
Мириамель и Кадраха перед собой к темному дверному проему.
   - Мы с тобой уже далеко забрались, брат,  -  сказал  монах  шепотом,  как
будто он тоже был участником заговора. - Но какой нам смысл лезть в западню?
Может, мы здесь и сразимся? Лучше умереть под открытым небом,  если  уж  так
суждено.
   Вместо ответа фигура наклонилась. Кадрах  подался  назад,  но  человек  в
маске-черепе только постучал в дверь рукой в черной перчатке, затем  толкнул
ее. Она беззвучно открылась на смазанных петлях.
   Неясный свет теплился внутри. Мириамель  вошла  первой,  за  ней,  что-то
бормоча под нос, последовал Кадрах. Череп вошел последним, закрыв  за  собой
дверь.
   Перед ними была меленькая гостиная, освещенная  лишь  пламенем  камина  и
свечой, горевшей в плошке на столе рядом с графином вина. На  стенах  висели
бархатные гобелены, рисунки на них в тусклом свете казались неясными мазками
краски. За столом  на  стуле  с  высокой  спинкой  сидела  фигура  не  менее
странная, чем их провожатые, - высокий человек в ржаво-коричневом плаще и  в
остромордой лисьей маске.
   Лис наклонился вперед, указав изящным жестом  руки,  одетой  в  бархатную
перчатку, на два стула.
   - Садитесь, - голос был жидковат, но  мелодичен.  -  Садитесь,  принцесса
Мириамель. Я бы поднялся, но больные ноги не позволяют.
   - Это какое-то безумие, - бурно запротестовал Кадрах, не упуская,  однако
из виду призрак в  маске  черепа.  -  Вы  ошиблись,  сир.  Тот,  к  кому  вы
обратились, - юноша, мой прислужник...
   - Прошу вас, - Лис миролюбиво попросил тишины.  -  Пора  сбросить  маски,
ведь именно так кончается праздник Середины лета.
   Он поднял  лисью  маску,  обнажив  седые  волосы  и  лицо,  изборожденное
старческими морщинами. Глаза его блестели  при  свете  огня,  легкая  улыбка
расправила морщинистые губы.
   - Теперь, когда вам известно, кто я... - начал он, но Кадрах перебил его:
   - Мы не знаем, кто вы, и вы нас не за тех принимаете!
   Старик сухо засмеялся.
   - Оставьте. Мы с вами, возможно, и  не  встречались  раньше,  добрый  мой
приятель, но с принцессой мы  старинные  друзья.  Она,  между  прочим,  была
однажды моей гостьей, давным-давно.
   - Так вы... граф Страве? - выдохнула Мириамель.
   - Именно так. - кивнул граф. Его тень казалась огромной позади его стула.
Он наклонился, взяв ее мокрую руку в свою бархатную когтистую лапу. - Хозяин
Пирруина и с того момента, как вы ступили на скалы, которыми я  владею,  ваш
хозяин тоже.

3 КЛЯТВОПРЕСТУПНИК

   В день знакомства с Пастырем и Охотницей, когда солнце  стояло  высоко  в
небе, Саймон ощутил в себе силы выйти и посидеть на каменном крыльце пещеры.
Одним углом одеяла он прикрыл плечи, а остальное подвернул под  себя,  чтобы
не прислоняться к холодной поверхности скалы. Если не  считать  королевского
ложа в Чидсик Уб-Лингите, во всем Йикануке не было даже подобия стула.
   Пастухи давно  уже  вывели  своих  овец  из  защищенных  долин,  где  они
проводили ночи, и вели их по горам в  поисках  корма.  Джирики  сказал,  что
нежные ростки, которыми овцы обычно  питаются  весной,  были  почти  начисто
уничтожены затянувшейся зимой. Саймон следил за одним из стад,  бредущим  по
склону далеко внизу, и овцы  казались  ему  муравьями.  До  него  доносились
глухие удары, когда бараны стукались рогами в борьбе за обладанием стадом.
   Женщины-тролли с черноволосыми детишками в подобии  гамаков  из  расшитой
кожи за их спинами вооружились легкими копьями и  отправились  на  охоту  за
сурком и прочей живностью, чтобы восполнить нехватку баранины. Бинабик часто
говорил, что овцы являются единственным богатством кануков и что в пищу идут
только ни к чему другому не пригодные особи: старые и бесплодные.
   Сурки, кролики и другие им подобные  мелкие  животные  были  единственным
объектом охоты местных женщин. Однако  Саймон  помнил,  что  среди  шкур,  в
которые  так  величаво  куталась  Нунуйка,  была  шкура  снежного  барса   с
блестящими, острыми как кинжалы когтями.  Вспоминая  свирепое  выражение  ее
глаз, Саймон почти не сомневался, что она сама добыла этот трофей.
   Опасности подвергались не только женщины, пастухам  тоже  приходилось  не
сладко:  они  должны  были  охранять  драгоценные  стада  от  многочисленных
хищников. Бинабик однажды говорил ему, что волки и леопарды не  так  опасны,
как гигантские снежные медведи, самые крупные из которых  весом  превосходят
две дюжины троллей.
   Саймон подавил невольную болезненную судорогу, пробежавшую  по  телу  при
этой мысли. Как удалось ему выстоять в битве с драконом  Игьяриком,  равного
которому нет среди обычных зверей?
   Он сидел так до вчера, наблюдая жизнь на горе  Минтахок,  жизнь,  которая
казалась беспорядочной и одновременно организованной, как жизнь улья. Тролли
постарше, для  которых  время  охоты  и  пастушества  уже  прошло,  болтали,
расположившись на крылечке или грелись на солнце, вырезая из кости  и  рога,
кроили и сшивали выделанную кожу,  превращая  ее  во  всевозможные  изделия.
Дети, которых матери уже не могли  носить  с  собой  на  охоту,  играли  под
доброжелательным присмотром стариков. Они лазали по лестницам, раскачивались
и перелетали с места  на  место,  хватаясь  за  перила  ременных  мостов  на
головокружительной высоте, над  леденящими  душу  пропастями.  Саймону  было
страшновато наблюдать за этими развлечениями, хотя за весь день не пострадал
ни один  маленький  тролль.  Многие  мелочи  здесь  казались  ему  абсолютно
чуждыми, но он чувствовал во всем  определенный  порядок.  Размеренный  ритм
жизни казался таким же прочным и устойчивым, как сама гора.

***

   Этой ночью Саймону снова снилось огромное колесо.
   На этот раз, как в дурной пародии на страдания  Узириса,  беспомощный,  с
руками и ногами, привязанными к колесу, он вращался не только по кругу,  как
Господь Узирис на древе,  но  вместе  с  колесом  несся  в  черном  небе  за
пределами земного пространства. Неясный  свет  звезд  из-за  этого  бешеного
вращения был похож на хвосты комет. И нечто -  какая-то  ледяная  тень,  чей
смех напоминал жужжанье  мух,  -  плясало,  не  попадая  в  поле  зрения,  и
издевалось над ним.
   Он закричал, как это часто бывало в подобных снах, но звука не  было.  Он
сопротивлялся,  но  не  было  сил.  Где  же  Бог,  который,  по  утверждению
священников, все видит? Почему он допускает, чтобы Саймон пребывал  в  такой
безысходной мгле?
   Что-то вдруг стало медленно  возникать  из  бледных,  немощных  звезд,  и
сердце его преисполнилось тоскливого ожидания.  Но  из  вращающейся  пустоты
возникло не то, чего он  ждал,  -  не  страшное  красноглазое  чудовище,  но
маленькое серьезное личико темноволосой девочки,  которую  он  уже  видел  в
других снах. Сумасшедшее вращение неба замедлилось.
   Она произнесла его имя.
   Звук прилетел, как из конца длинного коридора. Он понял, что  уже  где-то
видел ее. Ему знакомо это лицо, но кто... где...?
   - Саймон, - сказала она на этот раз четче. Голос был  полон  тревоги.  Но
что-то иное тоже тянулось к нему - что-то рядом. Что-то совсем близко.
   Он проснулся.

***

   Кто-то его ищет. Саймон сел на нарах.  Он  затаил  дыхание,  настороженно
ждал звука. Но кроме бесконечных  вздохов  горных  ветров  и  легкого  храпа
Хейстена, завернувшегося в плащ у догоревшего  вечернего  костра,  в  пещере
ничего не было слышно.
   Джирики не было. Может быть, это ситхи звал его откуда-то?  Или  это  был
просто отголосок сна? Саймон содрогнулся  и  уже  решил  снова  накрыться  с
головой  меховой  накидкой.  Его  дыхание  казалось  облаком  дыма  на  фоне
мерцающих углей.
   Нет, кто-то ждет его снаружи. Он не знал, откуда у него эта  уверенность.
Он казался себе дрожащей струной арфы, настроенной на определенный лад. Ночь
превратилась в туго натянутую тетиву.
   А что, если его и вправду кто-то ждет?  А  может  быть,  это  кто-то  или
что-то, от чего лучше затаиться?
   Эти мысли были бесполезны. Все равно он уже вбил себе в голову, что нужно
идти. И это решение тянуло его наружу, он не в силах был сопротивляться.
   - У меня страшно болит щека, уверял он себя, и я все равно долго не смогу
уснуть.
   Он  вытащил  свои  штаны  из-под  плаща,  где  их  сберегал  от   ледяных
йиканукских ночей, с трудом натянул их, стараясь не шуметь, сунул  в  сапоги
озябшие ноги. Он вспомнил о кольчуге,  но  мысль  о  холоде  металла,  а  не
соображения безопасности, взяла верх в его решении. Набросив на плечи  плащ,
он проскользнул мимо спящего Хейстена и, отвернув  меховой  полог,  выбрался
наружу.
   Звезды над высокой горой были беспощадно яркими. Взглянув вверх, Саймон с
изумлением почувствовал, как они далеки, как необъятны  небесные  выси.  Еще
неполная луна повисла над  горными  пиками.  Снег  на  вершинах  отражал  ее
холодный свет, все остальное было погружено во тьму.
   Как только он опустил глаза и сделал несколько шагов вправо  от  входа  в
пещеру, его остановило тихое рычание. Странный силуэт появился перед ним  на
дороге, окруженный лунным сиянием.  Снова  раздался  глухой  рык.  Вспыхнули
зеленые таза в лунном свете.
   У Саймона на миг перехватило дыхание. И тут он вспомнил:
   - Кантака! сказал он тихо.
   Рычание сменилось странным подвыванием. Волчица наклонила голову набок.
   - Кантака! Это  ты?  -  Он  попытался  вспомнить  что-нибудь  из  наречия
троллей, которым пользовался Бинабик, но ничего  не  смог  вспомнить.  -  Ты
ранена? - Он беззвучно клял себя: ни разу  не  подумать  о  волчице  с  того
момента, как его принесли с Драконьей горы! Ведь она  была  их  спутницей  и
больше - другом. - Эгоист! - ругал он себя.
   Бинабик в тюрьме, и никто не  знает,  что  с  Кантакой.  У  нее  отобрали
хозяина и друга так же,  как  у  Саймона  отобрали  доктора  Моргенса.  Ночь
показалсь еще более  холодной  и  пустой,  наполненной  лишь  легкомысленной
жестокостью, царящей в мире.
   - Кантака? Ты голодна? - Он шагнул к  ней,  но  волчица  попятилась.  Она
снова зарычала, но скорее от возбуждения, чем от злобы.
   Она сделала несколько прыжков, ее  серая  шкура  стала  почти  невидимой,
снова зарычала, прежде чем отбежать.
   Саймон пошел за ней.
   Когда он осторожно ступал по мокрой каменной дороге, ему пришло в голову,
что он делает глупость. Петляющие тропы горы Минтахок совершенно не годились
для полуночных прогулок, особенно без факела.  Даже  тролли  знали  это:  за
пологами пещер ни света, ни звука, тропинки безлюдны. Как будто  он  очнулся
от одного сна, чтобы оказаться в другом: путешествие впотьмах при отдаленном
сиянии бездушной луны.
   Кантака, казалось, знала, куда идти. Когда Саймон  сильно  отставал,  она
возвращалась, останавливалась на расстоянии вытянутой руки,  а  затем  снова
бежала вперед. Ее горячее  дыхание  колыхало  ночной  воздух.  Она  казалась
существом из иного мира и уводила его от людских очагов.
   Только когда они обогнули гору, удалившись от пещеры, Кантака  примчалась
к Саймону и не остановилась поодаль. Ее мощное тело  ударилось  об  него,  и
хотя удар был несильным, он сел на землю.  Она  постояла  над  ним  минутку,
уткнувшись мокрым носом в шею возле уха. Саймон почесал ее за ушами  и  даже
сквозь толстый мех почувствовал, что она дрожит. Через мгновение, как  будто
утолив потребность в ласке, она отскочила и тихо завыла. Он  встал,  потирая
спину, и пошел за ней.

***

   У Саймона создалось впечатление, что они обошли полгоры.  Волчица  стояла
теперь на краю большого черного  провала,  поскуливая  от  волнения.  Саймон
осторожно продвигался вперед,  ощупывая  грубую  каменную  поверхность  горы
правой рукой. Кантака нетерпеливо перебирала лапами.
   Волчица стояла на  краю  ямы.  Луна,  проплывавшая  по  небу  низко,  как
груженный галеон, могла лишь  посеребрить  камень,  отвесно  уходящий  вниз.
Кантака снова взвизгнула с едва сдерживаемым энтузиазмом.
   Саймон был потрясен, услышав голос, отозвавшийся снизу:
   - Убирайся, волк! Даже спать не дают, проклятье Эйдона!
   Саймон бросился на  холодные  камни  и  пополз  вперед  на  четвереньках.
Наконец он остановился и свесил голову в зияющую пустоту.
   - Кто там? - крикнул  он.  Его  слова  отдались  в  яме  так,  как  будто
пролетели значительное расстояние. - Слудиг?
   Короткое молчание.
   - Саймон, это ты?
   - Да! Да, я. Кантака привела меня.  Бинабик  с  тобой?  Бинабик!  Это  я,
Саймон.
   Снова молчание, потом снова заговорил Слудиг, и Саймон уловил  напряжение
в голосе риммера:
   - Тролль не разговаривает. Он здесь, но он отказывается говорить со мной,
с Джирики, когда тот приходил,