дней.
   Снаружи, погруженный в  хаос  собственных  мыслей,  Саймон  вдруг  ощутил
странную прохладу. Взглянув наверх, он обнаружил, что летнее небо  над  Джао
э-Тинукай потемнело, приобретя мрачноватый оттенок.
   Лето уходит, подумал он и снова испугался.
   - Не думаю, что им удастся его когда-либо вернуть.
   Вдруг все его мелкие обиды на ситхи испарились,  и  его  обуяла  огромная
тяжелая жалость к ним. Что бы здесь ни присутствовало еще, но  главным  была
красота,  невиданная  со  времен  рождения  мира,   долго   оберегаемая   от
убийственного холода времен. А теперь стены рухнут под натиском устрашающего
зимнего ветра. Много изысканных вещей  погибнет  безвозвратно.  Он  заспешил
вдоль берега реки к дому Джирики.

***

   Путь из Джао э-Тинукай прошел очень  быстро  для  Саймона,  он  показался
каким-то туманным и скользким. Адиту пела на своем родном  языке,  а  Саймон
крепко держал ее за руку. Лес вокруг них мерцал и менялся. Они переместились
из-под серо-голубого неба прямо в пасть  зиме,  которая  поджидала  их,  как
затаившийся хищник.
   Снег лежал на земле в лесу таким толстым холодным  одеялом,  что  Саймону
трудно было представить, что Джао э-Тинукай не был укрыт снегом и что он был
единственным местом, которое все еще не пускало  к  себе  зиму:  здесь,  вне
заколдованного круга зидайя. Король Бурь добился своего. Но теперь,  осознал
он, даже этот  магический  круг  был  разомкнут.  Кровь  пролилась  в  самой
сердцевине лета.
   Они шли все утро и начало дня, постепенно оставляя за собой лесную чащу и
продвинулись к опушке  леса.  Адиту  отвечала  на  немногочисленные  вопросы
Саймона, но ни у того, ни у другого не было  сил  на  долгий  разговор,  как
будто зимний холод выморозил ту привязанность, которая  между  ними  некогда
была. Хотя ее присутствие часто вызывало в нем чувство  неловкости,  Саймону
было грустно; но мир изменился, и у него не  осталось  сил  для  борьбы.  Он
позволил зиме окутать себя, как сном, и перестал думать.
   Несколько часов они шли вдоль быстрой реки,  пока  не  достигли  покатого
склона.  Перед  ними  лежало   огромное   водное   пространство,   серое   и
таинственное, как чаша алхимика: Погруженная в тень, поросшая деревьями гора
высилась посередине, как темный перст.
   - Вот твоя цель, Сеоман, - сказала кратко Адиту. - Это Сесуадра.
   - Скала прощания?
   Адиту кивнула:
   - Камень Расставания.
   То, что  существовало  в  воображении,  наконец  стало  явью,  и  Саймону
показалось, что он просто из одного сновидения перешел в другое.
   - Но как мне туда добраться? Я что, должен плыть?
   Адиту ничего не ответила, но подвела его к тому месту, где река впадала в
серую воду, с ревом перескакивая через камни. Чуть в  стороне  у  берега  на
якоре покачивалась серебряная лодочка.
   - Приблизительно один раз в сто зим, - сказала она, когда дожди  особенно
обильны, земли вокруг Сесуадры затапливает, хотя, конечно, такое случилось в
разгар лета в первый раз, - она отвернулась, не желая, чтобы стали  ясны  ее
мысли, которые Даже смертный мог бы легки прочесть. - Мы тут  и  там  держим
эти гианки - лодки, так чтобы Сесуадру мог посетить каждый желающий.
   Саймон коснулся лодки, и ощутил гладкую дощатую  поверхность  под  рукой.
Короткое весло из того же серебристого дерева лежало на дне.
   - Ты уверена, что мне нужно именно туда? - спросил он, вдруг  испугавшись
расставания.
   Адиту кивнула.
   - Да, Сеоман, - она сбросила с плеча мешок и вручила его Саймону.  -  Это
тебе - нет, - поправилась она, - не тебе, а чтобы  ты  отнес  своему  принцу
Джошуа от Амерасу. Она сказала, что он узнает, что нужно с этим делать, если
не сейчас, то вскоре.
   - Амерасу? Она это прислала...
   Адиту коснулась рукой его щеки.
   - Не совсем, Сеоман. Праматерь велела мне это взять, если твое  заточение
не кончится. Но раз тебя освободили, я отдаю это тебе. - Она  погладила  его
по лицу. - Я рада за тебя, что ты свободен.  Мне  было  больно  видеть  тебя
несчастным. Хорошо, что я узнала тебя, такую редкость. - Она подалась вперед
и поцеловала его. Несмотря на все происшедшее, он  все  равно  почувствовал,
как учащенно забилось сердце при ее прикосновении. Губы ее  были  теплыми  и
сухими и пахли мятой.
   Адиту отошла.
   - Прощай, Снежная Прядь. Я отправляюсь назад и погружусь в траур.
   Прежде чем он успел даже поднять руку, чтобы махнуть ей на прощание,  она
повернулась и исчезла за деревьями.  Он  некоторое  время  постоял,  надеясь
увидеть хоть какой-то знак, но ее уже не было.  Он  повернулся,  забрался  в
маленькую лодку и поставил на дно мешок, который она дала. Он  был  довольно
тяжел, но Саймон слишком  расстроился,  чтобы  даже  заглянуть  в  него.  Он
подумал, как славно было бы уснуть в этой лодке на краю могучего леса. Какое
блаженство так вот уснуть и не просыпаться целый год и один день. Но  вместо
этого пришлось взяться за весло и оттолкнувшись, поплыть по тихой воде.

***

   Саймон греб к Сесуадре, постепенно выраставшей перед ним. Он  чувствовал,
как его окутывает тишина мира, погруженного в зиму, и  ему  стало  казаться,
что он единственное живое существо во всем Светлом Арде.
   Долгое время он не замечал, что на  вечернем  берегу  перед  ним  мечется
пламя факелов. Когда он, наконец,  заметил,  были  уже  слышны  голоса.  Ему
казалось, у него уже не осталось сил грести, но все-таки удалось сделать еще
несколько последних гребков, когда огромная тень - Слудиг? - вступила в воду
со скалистого уступа и втащила его на берег. Его вынули из лодки и почти  на
руках отнесли наверх, там его окружили смеющиеся лица, освещенные  факелами.
Они  казались  знакомыми,  но  ощущение  сна  не  проходило.  Только  увидев
маленькую фигурку, он понял, где он. Он с трудом сделал  несколько  шагов  и
заключил Бинабика в свои объятия, не стыдясь слез.
   - Друг Саймон!  -  захлебывался  Бинабик,  хлопая  его  по  спине  своими
маленькими ручками. - Добрая Кинкипа! Какая радость! Вот это радость! За  то
время, что мы здесь, я почти перестал питать надежду, что получу возможность
лицезреть тебя.
   Саймон не мог говорить из-за слез. Наконец,  когда  слезы  кончились,  он
опустил человечка на землю.
   - Бинабик, - произнес он хрипло. - Он, Бинабик, я видел такие ужасы!
   - Потом, Саймон, потом, - тролль твердо повел  его  за  руку.  -  Пойдем,
пойдем на гору. Там костры, имею великую уверенность, что в  них  происходит
приготовление еды. Пойдем.
   Маленький  человечек  повел  его  в  гору.  Толпа  знакомых   незнакомцев
сопровождала их, болтая и смеясь. Пламя  факелов  шипело  в  мягко  падающем
снегу, и искры взлетали вверх, чтобы погаснуть на лету. Кто-то из них запел,
звук был родной и приятный.  Темень  опускалась  на  затопленную  долину,  а
сладостный чистый голос поднимался над деревьями и плыл над черной водой.


    Тэд УИЛЬЯМС
    ОРДЕН МАНУСКРИПТА IV: ДОРОГА ВЕТРОВ


    ONLINE БИБЛИОТЕКА http://www.bestlibrary.ru


ЧАСТЬ 1
СКАЛА ОЖИДАНИЯ

ПРОЛОГ

    Гутвульф,  граф  Утаньята,  нервно  барабанил  пальцами  по  шероховатой
поверхности Большого  стола  Престера  Джона,  обеспокоенный  неестественной
тишиной. В напряженном молчании слышался только  звон  ложек  о  тарелки  да
тяжелое дыхание королевского виночерпия, хотя в обеденном зале  и  собралось
больше  дюжины  взрослых  мужчин.  Эта  тишина  вдвойне   угнетала   слепого
Гутвульфа, хотя в ней не было ничего  удивительного.  Немногие  в  последнее
время набирались смелости, чтобы обедать за королевским  столом.  Испытавшие
на себе дикий нрав короля всеми силами стремились избежать встреч с ним.
   Несколькими неделями раньше капитан наемников Улгарт из Луговых Тритингов
неудачно  пошутил  насчет  распущенности   наббананских   женщин.   Подобные
воззрения разделяли большинство тритингеких солдат, которым напудренные лица
и открытые платья казались верхом бесстыдства. Не было  бы  большой  беды  в
словах Улгарта - в Хейхолте почти не осталось женщин, а мужчины вряд  ли  бы
обратили внимание на сальную шуточку, но бедняга забыл, а может  быть  и  не
знал вовсе, что убитая тритингами  жена  Верховного  короля  происходила  из
знатного наббанайского рода. Не наступил еще вечер,  а  голова  Улгарта  уже
раскачивалась на луке  седла  по  пути  к  Нирулагским  воротам  на  радость
тамошнему воронью.
   Уже много дней за обеденным столом не  слышно  оживленной  беседы,  думал
Гутвульф, но в последнее время здесь воцарилась прямо-таки гробовая  тишина.
Только изредка шаркали ноги испуганных слуг, стремившихся поскорее сбежать и
погрузиться в блаженное безделье, да нервно острили рыцари  Элиаса,  которым
на сей раз не удалось избежать общества короля.
   Гутвульф услышал почтительный шепот и узнал голос сира  Флурена,  который
что-то докладывал Элиасу. Старик только что  вернулся  из  родного  Наббана,
куда ездил послом к герцогу Бенигарису, и сегодня сидел по  правую  руку  от
короля. Флурен говорил Гутвульфу, что дневная аудиенция прошла спокойно,  но
Элиас казался озабоченным и огорченным. Утаньят  не  мог  видеть  этого,  но
благодаря долгим годам знакомства подмечал каждый  случайный  вздох,  каждую
странную фразу, брошенную Элиасом. Слух,  обоняние  и  осязание,  которые  и
раньше хорошо служили ему, обострились с тех пор, как он потерял возможность
полагаться на свое зрение.
   Утаньят всегда внимательно следил за всем,  что  происходило  вокруг,  но
испытывал особенное напряжение, когда при короле был меч Скорбь. С тех  пор,
как по воле короля Гутвульф прикоснулся к страшному  клинку,  серый  меч  не
давал ему покоя, преследуя графа в мыслях и сновидениях. Меч  казался  живым
существом, диким зверем, учуявшим свою жертву и готовым к  прыжку.  Незримое
присутствие меча держало нервы графа в постоянном напряжении. Порой Гутвульф
просыпался ночью в ужасе, покрытый холодным потом. Иногда ему казалось,  что
за сотни локтей каменных стен и роскошных покоев он чувствует дыхание меча в
Тронном зале короля. В ночной тишине  Гутвульфу  чудилось  биение  холодного
стального сердца, и это повергало его в отчаяние.
   Внезапно Элиас вскочил, с грохотом отодвинув кресло, и стукнул кулаком по
столу. Собравшиеся испуганно затихли. Гутвульф  ясно  представил  себе,  как
застыли в воздухе ложки, ножи и массивные  кубки  и  жирные  капли  медленно
падают на деревянный стол.
   - Будь ты проклят, старик, - рявкнул король. - Да кому ты служишь в конце
концов - мне или этому щенку Бенигарису?
   - Я только передал вам слова герцога, сир, - бормотал старик. - Но он  ни
в коей мере не хотел оскорбить  вас.  Он  просто  выбился  из  сил,  пытаясь
укрепить границу с Тритингами. К тому же вы знаете, сир, как  упрямы  жители
Вранна.
   - А какое мне до этого дело?
   Гутвульф знал, как страшно вращаются налитые кровью глаза короля, слишком
часто ему приходилось видеть, как безудержный гнев искажал черты Элиаса. Его
лицо становилось серым и влажным. Слуги говорили Гутвульфу, что в  последнее
время король сильно похудел.
   - Это же  я,  Эйдон  его  прокляни,  помог  ему  получить  герцогство!  Я
приставил к нему Ликтора, который не лезет в его дела! - Король замолчал,  и
только один Гутвульф  услышал  тихий  вздох  Прейратса.  Король  пробормотал
извинения и вернулся к более или  менее  спокойной  беседе  с  Флуреном.  На
мгновение Гутвульф остолбенел, но тут  же  опомнился,  взял  ложку  и  начал
сосредоточенно  жевать,  чтобы  заглушить  внезапно  накативший  страх.   Не
наблюдал ли кто-нибудь за ним? Заметили  ли  его  ужас?  Снова  и  снова  он
вспоминал запальчивую фразу Элиаса о Ликторе и тревожный вздох Прейратса.
   Остальные и не предполагали, что Элиас мог как-то  повлиять  на  избрание
мягкотелого  Эскритора  Веллигиса  на  место,  освободившееся  после  смерти
Ранессина, но Гутвульф знал это. Испуг Прейратса, что король зайдет  слишком
далеко, выдал его  и  подтвердил  подозрения  графа  Утаньятского:  Прейратс
организовал убийство Ранессина. Теперь Гутвульф  понимал,  что  король  тоже
знал об этом, более того - что он сам приказав священнику убить старика.
   Король и его советник заключили сделку с дьяволом и убили  первого  слугу
Господа.
   Внезапно Гутвульф почувствовал себя смертельно одиноким за  этим  столом,
словно человек, стоящий на вершине скалы, открытый порывам  ледяного  ветра.
Бремя лжи и страха, тянущее его к земле, стало  слишком  тяжелым  для  него.
Настало время искать спасения.  Лучше  быть  презренным  нищим  я  рыться  в
гниющей помойке в Наббане, чем оставаться в этом охаянном логове. ***
   Гутвульф распахнул дверь в спальню и задержался на пороге, чтобы побольше
свежего и прохладного коридорного воздуха проникло в душные покои. Подходила
полночь. Гутвульф не слышал еще траурного звона колоколов на Башне  Зеленого
ангела, но чувствовал, что солнце давно скрылось и  вокруг  была  промозглая
холодная  ночь.  После  того  как  граф  ослеп,  его  глаза  стали   намного
чувствительнее к малейшим изменениям температуры  и  влажности.  И  все-таки
было что-то ужасное в том, что поблекшие и незрячие  глаза  годились  теперь
только для  этого.  Много  ночей  подряд  он  просыпался  в  холодном  поту,
напуганный жуткими снами:  он  видел  себя  мерзкой  бесформенной  тварью  с
безглазыми отростками там, где должна быть голова. Он медленно полз куда-то,
оставляя за собой следы слизи. Во сне он видел, но сознание, что он  смотрят
на самого  себя,  будило  его,  возвращая  в  давно  уже  ставшую  привычной
беспросветную тьму. Гутвульф снова вышел в коридор, который раз  удивившись,
что, выйдя из темной комнаты,  остался  в  прежней  темноте.  Дверь  за  ним
захлопнулась, храня тепло согретой камином комнаты. Граф поежился.
   Через распахнутые окна до него доносилось бряцание  доспехов  часовых  на
стенах и свист ночного ветра в щелях и закоулках старого замка. Где-то сонно
тявкнула собака, и с грохотом захлопнулась дверь в одном из коридоров.
   Гутвульф застыл в нерешительности, потом сделал несколько  шагов  вперед.
Если уходить, то уходить теперь же,  нечего  медлить  и  раздумывать.  Стоит
поторопиться - ночью весь мир  слеп,  как  и  он,  они  на  равных  и  могут
потягаться в хитрости и ловкости. Другой возможности не будет. У него больше
не было сил общаться с  тем,  во  что  превратился  его  король,  и  уходить
придется тайно.
   Элиас теперь не нуждался в нем, как прежде; Правая Рука короля больше  не
участвовал в битвах, но граф сомневался, что старый друг отпустил бы его без
сожалений. Нелегко слепому покинуть замок, где у  него  всегда  есть  теплая
постель и кусок хлеба, да к тому же  бросить  Элиаса,  который  защитил  его
некогда от гнева Прейратса. Все это как-то напоминало предательство или,  по
меньшей мере, могло показаться  таковым  человеку,  сидящему  на  драконовом
троне, но сейчас не было времени даже на  подобные  размышления.  Надо  было
решить, куда теперь идти. Он спустится в Эрчестер и проведет ночь  в  соборе
Святого Сутрина - собор пустовал, а священники и  монахи  были  милостивы  и
благосклонны ко всем нищим, которые  еще  отваживались  провести  там  ночь.
Утром он вместе с толпой выйдет из города  и  отправится  по  Старой  Лесной
дороге к Хасу Вейлу, а потом... Бог знает.  Может  быть  в  степи,  где,  по
слухам, выстроил укрепления  мятежный  Джошуа,  может  быть  в  аббатство  в
Стеншире или где-нибудь еще, где можно будет надежно укрыться до тех пор  по
крайней мере, пока чудовищные игры Элиаса не разрушат все..
   Времени на размышления больше не было - ночь скроет  его  от  посторонних
глаз, а утро он встретит уже под сводами собора. Пора отправляться в путь.
   Двинувшись вниз по коридору, он внезапно уловил за спиной неясный звук  -
чье-то слабое дыхание, незримое присутствие. Неужели  кто-то  явился,  чтобы
задержать его?! Он протянул руку, но она не нащупала ничего, кроме  каменных
стен.
   - Кто здесь?
   Никого. Но  может  быть  этот  кто-то  теперь  притаился  поблизости,  не
шевелясь, сдерживая дыхание, и смеется над его слепотой? Лоб графа  покрылся
испариной, ему показалось, что каменный пол  качнулся  у  него  под  ногами.
Гутвульф сделал еще несколько шагов и ощутил яростный зов серого клинка, его
могучую силу и власть. Ему казалось,  что  стены  исчезли,  оставив  его  на
открытом, ничем не защищенном пространстве, порыв  ледяного  ветра  заставил
его вздрогнуть. Что за наваждение?!
   Слеп и беспомощен. Он почти плакал. Проклятье!
   Гутвульф взял  себя  в  руки  и  медленно  двинулся  вдоль  по  коридорам
Хейхолта. Чуткие пальцы слепого ощупывали странные предметы,  каких  никогда
раньше он не видел здесь: ровные, гладкие, удивительной,  невиданной  формы.
Дверь  в  комнаты  горничных  была  распахнута,   засовы   с   нее   сорвали
давным-давно, но теперь Гутвульф знал, что в  них  кто-то  есть  -  до  него
доносились приглушенные голоса. Он немного помедлил и продолжил  путь.  Граф
не переставал удивляться, каким  загадочным  и  изменчивым  стал  Хейхолт  в
последнее время - а впрочем еще и до того, как он ослеп, в Хейхолте уже было
тревожно и странно. Гутвульф внимательно считал шаги.  Он  часто  бродил  по
замку и знал - до поворота тридцать пять шагов,  потом  еще  две  дюжины  до
центральной  лестницы,  а  оттуда  можно  выйти  в  Виноградный  сад,  вечно
продуваемый всеми ветрами. Еще полсотни шагов -  и  он  снова  окажется  под
крышей и направится к залу капеллана.
   Стена вдруг потеплела под его пальцами, потом стала обжигающе горячей. Он
резко отдернул руку, едва не вскрикнув от изумления и боли.
   Где-то в коридоре раздался крик:
   - Т'си и-иси'ха ас-иригу!
   Дрожащей рукой он потянулся к стене, но  нащупал  лишь  камень,  сырой  и
по-ночному холодный. Ветер распахнул его плащ - а  может  быть  это  был  не
ветер, а сверхъестественные существа, скользнувшие мимо. Сила и  зов  Скорби
тяготили все сильнее.
   Гутвульф заторопился вниз  по  коридору,  осторожно  прикасаясь  рукой  к
необыкновенном стене. Он знал, что никто, кроме него, не будет ходить  ночью
по этим залам. Он убеждал себя, что странные звуки и  ощущения  были  только
фантазиями, порожденными страхом, и не могли помешать ему. Это  просто  тени
колдовских чар Прейратса. Он не даст красному священнику сбить себя с топку.
Он будет продолжать путь.
   Граф нащупал потрескавшуюся деревянную дверь и  с  восторгом  понял,  что
расчеты оказались верными. Он едва сдержал победный крик -  перед  ним  была
галерея, ведущая к главному Южному входу, а там - свежий воздух  и  свобода.
Открыв дверь и перешагнув через порог, вместо прохладного ночного воздуха он
вдруг ощутил дуновение горячего ветра. Вокруг слышался шепот, полное ужаса и
боли бормотание многих голосов.
   Матерь Божья! Неужели Хейхолт горит?!
   Граф бросился назад, но не смог найти дверь. Пальцы бесполезно  скользили
по горячему камню. Бормотание тревожных голосов  постепенно  превратилось  в
назойливый  гул,  подобный  гудению  разворошенного  пчелиного  роя.   Бред,
галлюцинация, подумал он. Этому нельзя поддаваться. Шатаясь,  граф  двинулся
вперед,  не  переставая  считать  шаги.  Вскоре  ноги  его  увязли  в  грязи
служебного двора, потом шпоры каким-то  образом  снова  звякнули  о  гладкие
каменные плиты. Невидимый замок  рос,  уменьшался  и  сужался,  то  дрожа  и
полыхая, то замирая в холодном мраке. Все это происходило в  полной  тишине;
прочие обитатели замка мирно спали.
   Сон и явь смешались в его сознании, шепот призраков мешал ему считать.
   Он пересек внутренний двор, остановившись передохнуть у того места,  где,
по его расчетам, должна была находиться бывшая  комната  Моргенса.  Гутвупьф
почувствовал кисловатый запах обугленных  бревен,  подошел  ближе,  протянул
руку, и уголь раскрошился под его пальцами. Графу вспомнился страшный пожар,
в котором погиб сам доктор и еще несколько человек.
   Внезапно вокруг него с треском взви