пкие  от
сока пальцы, его тоскующий взор обратился к хлебу и луковице. С удивительным
самообладанием Саймон в конце концов запихнул их в карман штанов. Даже  если
он выберется на поверхность и найдет такое место, где есть люди, нет никакой
гарантии, что его накормят. Если он выйдет наружу в Эрчестере или в одном из
маленьких селений по берегам Кинслага,  то,  возможно,  найдет  какое-нибудь
укрытие или даже союзников - но если это случится в Хейхолте, ему  никто  не
поможет. Ну а если еда вовсе не означает близости людей - что ж, тогда он  с
благодарностью съест хлеб и лук, когда пройдет эффект от этого  совершенного
яблока.
   Он поднял факел - теперь его  прозрачно-голубое  пламя  стало  еще  более
тусклым - вышел в коридор и шел  вперед,  пока  не  достиг  развилки.  Озноб
охватил его. В какую сторону он повернул? Он так торопился убежать  подальше
от  того,  кто  мог  бы  вернуться  за  едой,  что  действовал  без  обычной
осторожности. Сделал ли он левый поворот, как и следовало? Он не был в  этом
уверен.
   Ему ничего не оставалось, кроме как снова воспользоваться своим  методом.
Он выбрал левое ответвление: через  несколько  мгновений  он  убедился,  что
ошибся: этот путь вел вниз. Он вернулся и пошел по другому коридору, но этот
тоже спускался. Недолгое исследование показало, что все проходы  ведут  туда
же. Он вернулся к тому месту, где съел яблоко, и нашел брошенный огрызок, но
когда он поднес к земле догорающий факел, то увидел, что  следы  на  пыльном
полу ведут в ту сторону, откуда он пришел.
   Будь проклято это место! Будь проклят этот сумасшедший лабиринт!
   Саймон вернулся обратно к развилке. Что-то  случилось,  в  этом  не  было
сомнений - туннели снова изменились каким-то странным  образом.  Смирившись,
он выбрал дорогу, уходившую вниз под меньшим углом, и снова пустился в путь.
   Коридор извивался и поворачивал, уводя его в  глубину.  Скоро  на  стенах
опять появились признаки работы ситхи: изящная резьба  под  вековой  грязью.
Проход расширился, потом еще расширился. Он вышел на широкое открытое место,
и понял это только по тому, как звучало эхо от его шагов, - его  факел  едва
тлел.
   Эта пещера казалась такой же высокой, как та, в которой был пруд. По мере
того, как Саймон двигался  вперед,  его  глаза  привыкали  к  более  крупным
размерам. Он приободрился. Это и в другом отношении было  похоже  на  зал  с
прудом: огромная лестница, поднимаясь в темноту, вилась  по  стенам.  Что-то
еще слабо светилось в центре зала. Он подошел  ближе  и  в  умирающем  свете
факела обнаружил большой каменный круг, который мог быть основанием фонтана;
в его центре стояло дерево, уходящее вверх - намного выше Саймона. Во всяком
случае, это казалось деревом: внизу было что-то  вроде  узловатых  спутанных
корней, наверху виднелась паутина веток. Но как бы  близко  он  ни  подносил
факел, невозможно было разглядеть детали, словно огромный ствол был  закутан
в темноту.
   Когда он наклонился  ниже,  призрачное  дерево  зашумело  от  неощутимого
ветра, словно тысячи сухих рук  потерлись  друг  о  друга.  Саймон  отскочил
назад. Он был готов коснуться его, уверенный,  что  это  камень,  но  вместо
этого обогнул дерево и поспешил  к  лестнице.  Кружа  по  периметру  зала  и
поднимаясь по ступенькам в слабом свете факела, он  все  еще  сильно  ощущал
присутствие дерева, стоящего в центре  зала.  Он  слышал,  как  шуршали  его
листья, но еще сильнее он  ощущал  дерево.  Оно  ощущалось  в  темноте,  как
человек, лежащий рядом в постели. Это было не похоже ни на  что,  испытанное
им прежде. Не такое абсолютное могущество, как у пруда, но  дыхание  тонкого
безграничного разума, древнего как сам  мир.  Магия  пруда  была  похожа  на
сверкающий фейерверк, способный гореть и светиться,  но  ожидающий  кого-то,
кто сможет достойно использовать его силу. Саймон не мог вообразить  никого,
кто стал бы использовать для чего-нибудь это дерево. Оно стояло  и  дремало,
ему никто не был нужен, в нем не было ни добра, ни зла, оно просто было.
   Снова и снова Саймон чувствовал его присутствие. Свет  факела  становился
все слабее и слабее. После того, как Саймон прошел несколько сотен ступеней,
он наконец  иссяк.  Этот  давно  предвиденный  момент  был,  тем  не  менее,
совершенно ужасен: Саймон плюхнулся на ступени  в  полной  темноте,  слишком
усталый даже для слез. Он набил полный  рот  хлебом  и  луком,  потом  выжал
немного воды из высыхающей рубашки. Закончив, он глубоко вздохнул  и  пополз
вверх по лестнице, ощупывая дорогу. ***
   Трудно  было  сказать,  чем  были  голоса,  которые  следовали  за   ним:
призраками подземных коридоров или  порождением  его  собственного  больного
воображения.
   Лезь наверх. Скоро все будет готово.
   Снова на коленях, простак?
   Ступенька сменяла ступеньку под его руками. Пальцы его онемели, колени  и
голени ныли.
   Завоеватель идет! Скоро все будет готово.
   Но одного не хватает!
   Это не имеет значения. Деревья горят. Все умерли, исчезли. Это  не  имеет
значения.
   Мысли Саймона блуждали, он поднимался по вьющейся лестнице. Нетрудно было
вообразить, что его целиком проглотили, что он в животе какого-то  огромного
зверя. Может быть, это дракон - дракон, о котором говорилось  в  надписи  на
его кольце. Он остановился и потрогал свой  палец.  Ощущение  металлического
ободка успокоило его. Что, сказал Бинабик, означает эта надпись?  "Дракон  и
смерть"?
   Убит драконом, может быть? Один из них проглотил меня, и я умер.  Я  буду
вечно карабкаться в темноте по  этой  лестнице  у  него  внутри.  Интересно,
глотал ли он уже кого-нибудь? Так одиноко...
   Дракон мертв, говорили ему голоса. Нет, дракон  -  это  смерть,  заверяли
другие.
   Он остановился и еще немного поел.  Во  рту  у  него  пересохло,  но  ему
хватило всего нескольких капель  воды,  чтобы  продолжить  свое  бесконечное
восхождение.
   Саймон остановился, чтобы перевести дух  и  дать  отдохнуть  ноющей  ноге
примерно в двенадцатый раз с тех пор, как начал взбираться по лестнице. Пока
он сидел, согнувшись и тяжело дыша, вокруг него внезапно замерцал свет.  Ему
пришла в голову безумная мысль, что снова загорелся факел, но он  тотчас  же
вспомнил,    что    погасшая    головешка    засунута    за     пояс.     На
ошеломляюще-восхитительное мгновение всю лестницу залил  бледный  золотистый
свет, и Саймон посмотрел вверх на сужающуюся спираль  ступеней  и  отверстие
где-то далеко, которое вело прямиком на  небо.  Потом  что-то  произошло,  и
огненный шар расцвел в темноте над ним, окрасив все в  красный  цвет,  и  на
мгновение на лестнице стало жарко, как в замковой литейной.
   Нет, закричали голоса. Нет, не произноси слова! Ты призовешь небытие!
   Раздался  треск,  громче  любого  грома,  потом   бело-голубая   вспышка,
растворившая все в чистом сиянии. Мгновением позже все снова стало черным.
   Саймон снова лежал на ступеньках, тяжело дыша. Действительно стемнело или
вспышка ослепила его? Откуда ему было знать?
   Какое это имеет значение? - спросил насмешливый голос.
   Он прижал пальцы к закрытым глазам и держал их так,  пока  в  темноте  не
запрыгали слабые голубые и красные искорки, но это ничего не доказывало.
   Я не узнаю, пока не найду что-нибудь, что должен увидеть.
   Ему пришла в голову чудовищная мысль. Что, если, ослепнув,  он  проползет
мимо выхода, освещенных дверей, арки, открытой небу...
   Не могу думать. Буду подниматься. Не могу думать.
   Он продолжал  ползти.  Через  некоторое  время  он,  казалось,  полностью
потерял себя, уплывая в другие места, другие времена. Он  видел  Эрчестер  и
его окрестности, какими они представлялись  ему  с  Башни  Зеленого  ангела.
Округлые холмы, обнесенные забором фермы, крошечные домики, люди и  животные
лежали перед ним,  как  деревянные  игрушки  на  зеленом  одеяле.  Он  хотел
предупредить их, что наступает ужасная зима.
   Он  снова  увидел  Моргенса.  Очки,  которые  носил  старик,  блестели  в
послеполуденных лучах, и глаза его сверкали, как будто в них  бушует  пламя,
более яркое, чем обычный огонь.  Моргенс  пытался  сказать  ему  что-то,  но
Саймон, маленький глупый Саймон следил за жужжащей у  окна  мухой.  Если  бы
только он прислушался! Если бы знал!
   И он видел сам замок, фантастическую  мешанину  башен  и  крыш,  знамена,
трепещущие на весеннем ветру, Хейхолт - его дом. Его дом,  каким  он  был  и
каким он больше никогда не будет. О, что бы он  не  отдал,  чтобы  повернуть
время вспять! Если бы он мог отдать за это душу...  чего,  в  конце  концов,
стоит душа по сравнению со счастьем вновь обрести дом?
   Небо над Хейхолтом посветлело, как будто солнце вышло из-за тучи.  Саймон
прищурился. Может быть, это не весна, а разгар лета?
   Башни Хейхолта расплылись, но свет остался.
   Свет!
   Это было слабое рассеянное сияние, не  ярче  света  луны,  пробивающегося
сквозь туман - и Саймон мог видеть смутные очертания ступеньки перед ним. На
ней вырисовывалась его грязная, корявая рука. Он видел!
   Он огляделся, пытаясь определить источник света.  Насколько  он  понимал,
ступени все еще вились вверх. Свет, слабый, как болотный  огонек,  тоже  шел
сверху.
   Он встал на ноги и некоторое время  покачивался  -  кружилась  голова,  -
потом снова пошел вверх, теперь уже на ногах. Сперва это казалось  странным,
и ему то  и  дело  приходилось  хвататься  за  стену,  но  вскоре  он  снова
почувствовал себя человеком. Каждый шаг, дававшийся ему с трудом,  казалось,
приближал его к свету. Каждый всплеск боли в поврежденной  лодыжке  вел  его
к... чему? К свободе, он надеялся.
   Ступени,  казавшиеся  бесконечными  во  время  вспышки  света,   внезапно
закончились широкой площадкой. Пролет  был  перекрыт  грубым  кирпичом,  как
будто кто-то пытался закрыть лестницу, как горлышко  бутылки.  Свет  сочился
откуда-то сбоку. Саймон заковылял туда,  скрючившись,  чтобы  не  стукнуться
головой, и нашел место, где кирпичи обвалились, образовав  щель,  в  которую
вполне  мог  протиснуться  человек.  Он  подпрыгнул,  но  ему  едва  удалось
коснуться грубого кирпича, окаймлявшего отверстие; если  там  и  был  уступ,
Саймон не мог достать его. Он прыгнул еще раз, но безрезультатно.
   Саймон  смотрел  вверх,  на  отверстие.  Тяжелая   обреченная   усталость
навалилась на него. Он рухнул на площадку и сидел некоторое время,  обхватив
голову руками. Залезть так высоко!
   Он прикончил свой хлеб и взвесил на руке остаток луковицы,  решая,  стоит
ли съесть и ее, потом положил обратно в карман. Сдаваться было рано. Немного
подумав, он подполз к груде свалившихся с потолка кирпичей и стал класть  их
один на другой, стараясь, чтобы  получилось  устойчивое  сооружение.  Сложив
кирпичи высокой надежной грудой, он залез на нее. Теперь  его  руки  глубоко
заходили в щель, но все еще не могли нащупать ничего, за что можно  было  бы
ухватиться. Он напрягся и прыгнул. Его пальцы скользнули по уступу в верхней
части отверстия, потом разжались, и он упал с  кирпичей,  подвернув  больную
лодыжку. Прикусив губу, чтобы не стонать, он снова уложил кирпичи, залез  на
них и прыгнул еще раз.
   На сей раз он был готов. Он ухватился за уступ и повис, морщась от  боли.
Глубока  вздохнув,  он  начал  подтягиваться.  Все  его  тело   дрожало   от
напряжения. Выше, выше, еще немного...
   Его продвижение вверх было медленным и мучительным, но в конце концов  он
подтянулся достаточно, чтобы, выбросив  вперед  руку,  ухватиться  за  новый
выступ. Не обращая внимания на боль  и  упираясь  спиной  в  камень,  Саймон
сделал еще одно, последнее усилие и оказался наверху, в безопасности.
   Он долго лежал, со свистом всасывая воздух и пытаясь не думать о том, как
болят руки я плечи. Он перевернулся на спину и уставился на  новый  каменный
потолок - немного выше,  чем  предыдущий.  Слезы  струились  по  его  щекам.
Неужели это будет только еще одной новей пыткой? Неужели он  будет  вынужден
вечно протаскивать свое измученное тело сквозь дыры? Неужели он проклят?
   Саймон вытащил из  штанов  мокрую  рубашку  и  выжал  ее,  уронив  в  рот
несколько жалких капель. Потом  сел  и  огляделся.  Глаза  его  расширились;
сердце готово было выскочить из груди.
   Он сидел на полу, очевидно в кладовой, Она была сделана  людьми  и  полна
человеческими вещами, хотя в нее, похоже, давно никто не заглядывал. В одном
углу стояло тележное колесо без двух спиц. У  другой  стены  были  бочки,  а
подле них навалены мешки, бугристые от  загадочного  содержимого.  Некоторое
время Саймон мог думать только о том, что здесь, возможно, есть  еда.  Потом
он увидел стремянку у противоположной стены и понял, откуда идет свет.
   Верхняя часть стремянки уходила в открытый люк в потолке - квадрат яркого
света. Саймон смотрел на это, разинув рот. Безусловно,  кто-то  услышал  его
отчаянные молитвы и поставил ее здесь, чтобы он мог выйти.
   Он  встал  и  медленно  двинулся  через  комнату,  потом   схватился   за
перекладины лестницы и посмотрел наверх. Там было светло - и  казалось,  что
это был дневной свет. После всего, через что ему пришлось пройти, - может ли
такое быть?
   Комната наверху была еще одной кладовой. В ней тоже были люк и стремянка,
но в верхней части стены оказалось маленькое  узкое  оконце,  через  которое
Саймон мог видеть серое небо.
   Небо!
   Он думал, что выплакал уже все слезы, но, глядя на прямоугольник облаков,
начал  рыдать  от  облегчения,  как  потерянный  ребенок,  нашедший  наконец
родителей. Он рухнул  на  колени  и  вознес  благодарственную  молитву.  Ему
вернули мир. Нет, это не правда. Он снова нашел мир.
   Отдохнув немного, он влез по стремянке. Наверху была  маленькая  комната,
полная инструментов каменщиков и банок с красками. Здесь  была  обыкновенная
дверь и беленые известью стены. Саймон  пришел  в  восторг.  Да  здравствует
обыкновенность! Он осторожно открыл дверь, внезапно вспомнив, что теперь  он
в доме, где живут люди, и, как бы сильно ему ни хотелось увидеть  чье-нибудь
лицо и услышать настоящий голос, следует быть очень осторожным.
   За  дверью  находился  огромный  зал  с  полом  из  полированного  камня,
освещенный только маленькими высокими окнами. Стены были  завешаны  тяжелыми
гобеленами. Справа от него уходила вверх широкая лестница.  Слева  несколько
ступенек вели к каменной площадке  и  закрытой  двери.  Саймон  огляделся  и
прислушался, по, похоже, никого, кроме него, поблизости не было. Он вошел.
   Несмотря на то что большой зал находился в непосредственной  близости  от
кладовки с краской и штукатуркой, он не очень-то выиграл от  этого:  бледные
пятна плесени покрывали  гобелены,  воздух  был  густым  от  сырости,  пахло
запустением.
   Потрясение от яркого дневного света и счастья, что он  выбрался  из  этих
глубин, было таким сильным, что Саймон долго не мог сообразить, что оказался
в месте, которое он прекрасно знал. Что-то в форме или расположении окон или
смутно различимые детали одного из полинявших  гобеленов  внезапно  освежили
его память.
   Башня Зеленого ангела. Узнавание как сон  охватило  его.  Знакомое  стало
чужим. Чужое - знакомым.
   Я в холле Башни Зеленого ангела!
   Вслед за этим открытием последовало другое, гораздо менее приятное.
   Я в Хейхолте. В замке Верховного короля. С Элнасом  и  его  солдатами.  И
Прейратсом.
   Он отступил назад в темный угол, как будто в любой момент гвардейцы могли
ворваться в зал и схватить его. Что теперь делать?
   Соблазнительно было взобраться по широкой лестнице на колокольню, любимое
убежище его детства. Он мог бы  посмотреть  вниз  и  увидеть  каждый  уголок
Хейхолта; мог бы отдохнуть и попытаться решить, что делать  дальше.  Но  его
распухшая лодыжка ужасно болела, и от одной мысли обо всех  этих  ступеньках
ему  становилось  нехорошо.  Он  решил,  что  сперва  съест  сохраненную  им
луковицу. Он заслуживает маленького праздника. Он подумает об этом позже.
   Саймон проскользнул обратно в чулан, потом решил,  что  даже  это  место,
пожалуй, слишком открытое. Возможно, холл башни только кажется  необитаемым.
Он спустился по лестнице в нижнюю кладовку, тихо мыча  от  боли  в  руках  и
лодыжке, потом вытащил из кармана луковицу и быстро заглотил ее. Выжав в рот
остатки воды - что бы  ни  произошло  в  дальнейшем,  дождь  течет  по  всем
водостокам замка и моросит за окнами, так что скоро  у  него  будет  столько
воды, сколько он захочет, - он лег, положив голову  на  один  из  мешков,  и
попытался привести в порядок свои мысли. Через несколько мгновений он  спал.
***
   - Мы лжем, потому что боимся, - сказал Моргенс. Старик вынул  камешек  из
кармана и бросил его в ров. Брызги засверкали на солнце, и камешек исчез.  -
Боимся неизвестности, боимся того, что подумают другие, боимся,  что  о  нас
что-то узнают. Но каждый раз, когда мы. лжем, страх становится сильнее.
   Саймон  огляделся.  Солнце  склонялось  к  западной  стене  замка;  Башня
Зеленого ангела вырисовывалась четко очерченным черным шпилем. Он знал,  что
это сон. Моргенс говорил это ему очень давно, и это было  в  покоях  доктора
над очередной пыльной книгой, а не у  рва  в  угасающих  сумерках.  В  любом
случае, Моргенс умер. Это был всего лишь сон.
   - В сущности, это некий род магии,  может  быть  даже  самой  сильной,  -
продолжал Моргенс. - Думай об этом, если  хочешь  познать  могущество,  юный
Саймон. Не забивай голову болтовней о заклятьях и  превращениях.  Постарайся
понять, как ложь формирует нас, формирует наше королевство.
   - Но это никакая не магия, - возразил Саймон, против воли  вовлеченный  в
спор. - От этого никакой пользы. Настоящая магия позволяет вам... ну,  я  не
знаю. Летать. Делать золотые слитки из груды турнепса. Как в сказке.
   - Но сказки сами по себе часто лгут, Саймон. Плохие -  всегда.  -  Доктор
протер очки широким рукавом своего  балахона.  -  Хорошие  сказки  расскажут
тебе, что страшнее противостояния лжи ничего не  может  быть.  Нет  никакого
талисмана или волшебной сабли, которые были бы хоть наполовину таким сильным
оружием, как правда.
   Саймон повернулся, чтобы посмотреть, как  по  воде  медленно  разбегаются
круги от очередного камешка. Чудесно было стоять  и  снова  разговаривать  с
Моргенсом, даже если это только сон.
   - Вы. считаете, что, встретив огромного дракона - такого, как убил король
Джон, - надо не рубить ему голову, а честно сказать: "Ты уродливый дракон"?
   Голос Моргенса стал слабее:
   - Да, если ты воображал, что перед тобой вовсе не дракон. Но это не  все,
Саймон. Ты должен пойти глубже.
   - Глубже? - Теперь он был рассержен. - Я был глубоко в земле,  доктор.  Я
выжил и выбрался на свет. Что вы хотите сказать?
   Моргенс... изменялся. Кожа его стала тонкой, как бумага, в седых  волосах
запутались листья. Пока Саймон в оцепенении смотрел на это,  пальцы  старика
стали удлиняться и ветвиться, ветвиться...
   - Да, ты научился... - сказал доктор. Лицо его стало исчезать в  завитках
коры на белом стволе дерева. - Ты должен идти еще глубже. Еще  многое  нужно
понять. Следи за ангелом - он покажет тебе многое глубоко в земле и высоко в
небе.
   - Моргенс! - Злости больше не было. Его друг менялся так  быстро,  что  в
нем уже почти не оставалось ничего человеческого -  только  легкий  намек  в
форме ствола, неестественный трепет в ветвях дерева. - Не покидайте меня!
   - Но я уже оставил тебя! - Голос доктора был едва слышен.  -  То,  что  у
тебя есть от меня, заключено в твоей голове. Я - часть тебя. Все прочее  уже
стало частью земли. - Дерево слегка покачнулось. - Помни, однако, - солнце и
звезды освещают листья, но корни уходят в землю... спрятаны... спрятаны...
   Саймон вцепился в светлый ствол, пальцы его бесполезно  царапали  жесткую
кору. Голос доктора угас.
   Саймон сел, пот ночного кошмара щипал глаза; он с ужасом  обнаружил,  что
окружен тьмой.
   Это все было сном! Я все еще в туннеле, я потерян...
   Через м