озки.
   - Разве это возможно? - спросил Джошуа.
   - Ты забываешь,  -  ответила  Джулой,  -  это  создано  ситхи.  Под  этим
кустарником дорога, которую они построили. Чтобы разрушить дело рук  зидайя,
нужно не одно столетие.
   Джошуа это не взбодрило.
   - Я поражен, но еще больше обеспокоен. Что же не  позволит  нашим  врагам
взобраться сюда с той же легкостью, что и нам?
   Джулой фыркнула с негодованием:
   - Во-первых, легче защищать высокое место, нежели  захватить  его  снизу.
Во-вторых, это противно самой природе этого места. В-третьих,  и,  возможно,
это самое важное - наш враг  во  гневе  своем  может  зарваться,  перехитрив
самого себя, и таким образом, обеспечить  нам  жизнь,  по  крайне  мере,  на
какое-то время..
   - Как это? - потребовал объяснения принц.
   - Увидишь, - Джулой пришпорила коня, пустив его  вверх  по  тропе.  Лилит
подпрыгивала на коне перед ней, огромные глаза ребенка впитывали все вокруг,
не выражая никаких эмоций. Джошуа пожал плечами и последовал за ними.
   Деорнот обернулся к Воршеве, которая сидела на лошади прямо, хотя на лице
ее было выражение испуга.
   - Что случилось, леди? - спросил он. - Что-нибудь произошло?
   Она ответила лишь слабой улыбкой.
   - Мой народ всегда ненавидел эту долину и боялся ее. Хотвиг -  мужчина  и
не показывает этого, но он тоже боится. - Она судорожно вздохнула. -  Теперь
мне приходится следовать за моим мужем на вершину  этой  противоестественной
горы, и мне страшно.
   Впервые с того момента, как принц привел эту  странную  женщину  в  замок
Наглимунда, Деорнот почувствовал, как его сердце  открывается  ей,  как  она
восхищает его.
   - Мы все смертельно боимся, моя леди, - сказал он. - Остальные просто  не
так откровенны, как вы.
   Он легонько похлопал Вилдаликса и последовал за Воршевой вверх по тропе.

***

   Над  дорогой  нависали  лозы  вьющихся  растений  и  перепутанные   ветви
деревьев, заставляя путников тратить столько же времени на то, чтобы  нырять
под них, как и на то, чтобы двигаться вперед. Когда они медленно выходили из
тени, как муравьи, которые идут по периметру солнечных часов, дымка, которая
приникла к горе, придавала какую-то искристость угасающему дневному свету.
   Деорноту самым странным показался запах этого  места.  Сесуадра  источала
запах роста, бесконечного роста, воды,  корней  и  сырой  нетронутой  земли.
Здесь  воздух  был  насыщен  покоем,  медленной  неторопливой  и  тщательной
продуманностью, но также и тревожным  ощущением  настороженности.  Время  от
времени тишину нарушала трель невидимой птицы, чей голос был  мрачноватым  и
нерешительным, как у детей, которые шепчутся в зале с высоким потолком.
   По мере того как поросшие густой травой луга оставались все дальше внизу,
путники проехали мимо каменных столбов, стоящих на обочине, -  отшлифованных
временем белых глыб почти в два человеческих роста, которые в  своих  трудно
читаемых очертаниях сохранили какой-то намек на движение,  на  жизнь.  Когда
они миновали первый  из  них,  тропа  привела  их  впервые  прямо  в  полосу
солнечного света.
   -  Верстовые  столбы,  -  крикнула  им  Джулой  через  плечо.  -   Каждый
соответствует новой луне в году. Мы на каждом  витке  пройдем  мимо  дюжины,
пока дойдем до вершины. Когда-то я думаю, они изображали птиц и зверей.
   Деорнот посмотрел на шар наверху глыбы, который мог быть чей-то  головой,
и ему было  интересно,  какому  животному  она  когда-то  принадлежала.  Под
воздействием дождя и ветра камень стал бесформенным, как растаявший воск,  и
безликим, как забытый мертвец. Он вздрогнул и осенил себя знаком древа.
   Чуть позже Джулой остановилась и указала вниз, в сторону  северо-западной
части долины, где опушка старого леса почти заходила на берег Стефлода. Река
казалась ниточкой ртути на изумрудном дне долины.
   - Прямо за рекой, - сказала она, -  видите?  -  она  снова  указывала  на
выступ леса, похожий  на  застывшую  морскую  волну,  которая  как  бы  ждет
оттепели, чтобы хлынуть в низину. - Вон, на опушке леса. Это развалины  Энки
э-Шаосай, который, как говорят, был самым красивым городом Светлого  Арда  с
сотворения мира.
   Пока путники шептались и  защищали  ладонями  глаза  от  солнца,  Деорнот
придвинулся к краю тропы и вглядывался, прищурившись, в далекий лес.  Он  не
увидел ничего, кроме чего-то похожего  на  разрушенную  позеленевшую  стену,
осыпанную золотистыми искрами.
   - Там мало что можно увидеть, - тихо промолвил он.
   - Сейчас, кончено, это так, - ответила Джулой.

***

   Они взбирались все выше, а день угасал. Каждый раз, когда тропа приводила
их  на  северный  склон,  дневной  свет  становился  слабее,  им  был  виден
расширяющийся темный узел на горизонте. Буря надвигалась  все  быстрее.  Она
уже поглотила дальние границы огромного Альдхорта, и весь  север  погрузился
во мрак.
   Когда  они  в  двенадцатый  раз  обошли  скалу,  пройдя  мимо  сто  сорок
четвертого  столба  (по  подсчетам  Деорнота,   который   находил   в   этом
развлечение), путники,  наконец,  вышли  из  зеленой  тени,  взобравшись  по
последнему склону и достигнув ветренной вершины. Солнце закатилось,  оставив
всего лишь красновато-серебряный отстает.
   Вершина скалы была почти плоской и шириной с подножие Сесуадры. По  всему
периметру торчали камни, не сглаженные, как верстовые  столбы,  а  огромные,
неотесанные, высотой в четыре человеческих роста, сделанные из той же  самой
породы - серой в бело-розовых прожилках, что и сама скала.
   В центре плато,  посреди  поляны  колышущейся  травы,  стояло  просторное
низкое здание из какого-то переливающегося камня, тронутое красным отстветом
заката.
   Сначала оно показалось храмом, подобным  старым  зданиям  Наббана  времен
империи, но линии его были проще. Непритязательные, но  выразительные  формы
наводили на мысль, что оно выросло из самой горы. Было совершенно ясно,  что
это строение органически связано с ветренной горной  вершиной  и  необъятным
небом. Величие и самовосхваление, присущие  культовым  постройкам  человека,
были чужды тому, кто строил это здание. Течение  времени,  продолжительность
которого было невозможно угадать,  частично  разрушило  его  стены,  деревья
пробились через самое крышу и через арки дверей, как нежеланные  гости.  Тем
не менее, простота и красота этого места были так очевидны, и в то же  время
так сверхъестественны, что долгое время никто не решался заговорить.
   - Вот мы и пришли, - сказал Джошуа,  и  голос  его  был  торжественным  и
возбужденным. - После всех опасностей  и  всех  наших  страданий  мы  нашли,
наконец, место, где можно сказать: дальше мы не пойдем.
   - Это не навсегда, принц Джошуа, - мягко  напомнила  Джулой,  как  бы  не
желая разрушить его настроения, но принц уже уверенно шел по вершине к белым
стенам.
   - И не  нужно,  чтобы  навсегда,  -  отозвался  он.  -  Но  сейчас  мы  в
безопасности! - он обернулся  и  жестом  пригласил  остальных,  потом  снова
огляделся вокруг. - Беру  свои  слова  назад!  -  крикнул  он  Джулой.  -  С
несколькими добрыми воинами я мог бы здесь обосноваться  так,  что  сам  сир
Камарис не победил бы меня, даже если бы к нему  присоединились  все  рыцари
Большого стола!
   Он помчался к белым стенам, принявшим теперь голубой оттенок. Приближался
вечер. Остальные последовали за ним, тихо переговариваясь.

8 ЛЕПЕСТКИ В ОБЪЯТИЯХ СМЕРЧА

   - Дурацкая игра, - сказал Саймон. - Не вижу в ней никакого смысла.
   Адиту выгнула бровь.
   - Бессмыслица! - настаивал он. - Вот, посмотри! Ты бы мота выиграть, если
бы пошла сюда... - указал он, - или сюда... - подняв голову, он встретился с
золотистыми глазами Адиту, которые смеялись над ним, дразнили.  -  Разве  не
так?
   - Разумеется, Сеоман, - она переставила  полированные  камешки  на  доске
так, как предлагал Саймон: с одного золотистого  островка  на  Другой  через
море сапфирно-голубых волн.  Океан  был  окружен  языками  алого  пламени  и
темно-серыми тучами. - Но игра окончена, а мы исследовали только мелководье.
   Саймон покачал головой. Несколько дней он изучал сложные правила  игры  в
шент только для того, чтобы обнаружить, что он постиг только самые начальные
ее положения. Как можно овладеть игрой, целью который не  является  выигрыш?
Но Адиту не стремилась  и  проиграть  тоже,  насколько  мог  судить  Саймон.
По-видимому, суть игры - сделать ее более занимательной путем введения тем и
загадок, которые казались Саймону непостижимыми, как происхождение радуги на
небе.
   - Ты не обидишься, - сказала Адиту, улыбаясь, - если я покажу тебе другой
путь? - Она снова поставила фишки на их прежние места. - Если я воспользуюсь
этими  своими  песнями,  чтобы  соорудить  здесь  Мост...  -  Быстрая  серия
движений, - тогда ты можешь перейти на Острова Облака Ссылки.
   - Но почему тебе хочется мне помочь? - Где-то, как будто  в  самой  ткани
подвижных стен, зазвучал неведомый струнный инструмент; если  бы  Саймон  не
знал, что они совершенно одни в этих покоях дома  Адиту,  полных  воздуха  и
аромата нектара, он подумал бы, что в  соседней  комнате  с  ее  колеблемыми
ветром стенами играет музыкант.  Он  уже  перестал  задаваться  вопросами  о
подобных вещах, но не мог сдержать невольного  содрогания;  музыка  казалась
неземной и изящной, было ощущение, что нечто маленькое и излишне  многоногое
прикасается к его коже. -  Как  можно  выиграть,  если  все  время  помогать
противнику?
   Адиту откинулась назад. У себя дома она была одета так же легко, как и во
время прогулок по Джао э-Тинукай, если не легче; Саймон, который до сих  пор
не мог смотреть без смущения на ее открытое золотистое  тело,  уставился  на
фигуры на доске.
   - Дитя  человеческое,  -  проговорила  она,  -  мне  кажется,  ты  можешь
научиться. Мне кажется, ты уже учишься. Но помни, что мы, зидайя,  играем  в
эту игру с незапамятных времен. Праматерь говорит, что  мы  принесли  ее  из
Утраченного Сада. - Чтобы утешить его, она накрыла своей ладонью  его  руку,
отчего по телу у него побежали мурашки. - В шент  играют  исключительно  для
развлечения. Я играла в игры, которые были  просто  сплетнями  и  дружескими
насмешками, и вся  суть  их  была  именно  в  этом.  В  других  играх  можно
выигрывать, почти проигрывая. Я также знаю игры, где  оба  игрока  стремятся
проиграть,  хотя  на  достижение  этого  иногда  уходят  годы.  -   Какие-то
воспоминания вызвали тень улыбки на ее лице. - Разве ты не  видишь,  Снежная
Прядь, что выигрыш и  проигрыш  -  просто  две  грани,  в  пределах  которых
проходит игра. В Доме Шента... - Она замолчала, на лицо ее набежала тень:
   - это трудно передать на вашем языке, - и исчезла. - Может быть,  поэтому
игра и кажется тебе такой трудной. Суть в том, что в Доме Шента есть  приход
и уход; друзья и враги здесь - гости; здесь есть рождение и смерть - все то,
что имеет значение. - Она обвела рукой окружающее ее жилище:  пол,  поросший
душистыми травами, комнаты, увитые ветвями крошечных цветущих  деревьев.  На
некоторых деревьях, как обнаружил Саймон, были маленькие острые шипы. -  Как
и во всех жилищах, - сказала она, - как у смертных, так и у бессмертных, дом
- это жизнь, в нем текущая, а не двери и стены.
   Она поднялась и потянулась. Саймон наблюдал исподтишка, пытаясь сохранять
нахмуренный вид, хотя ее грациозные движения заставляли болезненно трепетать
его сердце.
   - Мы продолжим игру завтра, - сказала она. -  Мне  кажется,  ты  кое-чему
научился, хоть сам этого не замечаешь. У шента могут учиться даже судходайя,
Сеоман.
   Саймон знал, что ей наскучила игра, и что пора уходить.  Он  старался  не
задерживаться дольше положенного времени. Он  тереть  не  мог,  когда  ситхи
проявляли   к   нему   доброту    и    понимание,    какое    проявляют    к
несмысленышу-зверьку, который не умеет себя вести иначе.
   - Мне пора, Адиту.
   Она не предложила ему  остаться.  Злость  и  сожаление,  и  еще  какое-то
физическое ощущение неудовлетворенности боролись  в  нем,  когда  он  кратко
поклонился, повернулся и направился  к  выходу  среди  благоухающих  цветов.
Дневной  свет  пробивался  через  розово-оранжевые  стены,  как  будто   они
находились в самой сердцевине заката.
   Он постоял немного перед домом Адиту, глядя  вдаль  через  переливающуюся
разными цветами пелену водных брызг, извергаемых маленьким фонтанчиком у  ее
двери. Долина  была  золотисто-коричневой,  ее  прорезали  полоски  покрытых
темной  зеленью  холмов  и  изумрудных  полей.  Джао  э-Тинукай  был   живым
воплощением контраста между солнцем и дождем. Как и в  любом  другом  месте,
здесь были скалы и зелень, деревья и дома. Но здесь были еще ситхи, те,  кто
живет в этих домах, и Саймону было совершенно ясно, что  он  никогда  их  не
поймет. Саймон теперь уже осознавал, что он так же не  способен  понять  то,
чем полон Джао э-Тинукай, как непостижима  та  скрытая,  тайная  жизнь,  что
проходит в черной земле под  этим  безмятежным  травяным  покровом.  Он  уже
выяснил, насколько мало он понимает во всем этом,  когда  попытался  бежать,
после того как услышал приговор к  пожизненному  заключению  среди  ласковых
тюремщиков.
   Он целых три дня после оглашения приговора провел  в  ожидании.  Подобное
терпение, он был уверен, показывало,  что  он  способен  на  тонкий  маневр,
достойный самого великого Камариса. Оглядываясь на это через две недели,  он
находил собственную неосведомленность смехотворной. На что он рассчитывал?

***

   На четвертый день после приговора, в конце  дня,  когда  принца  не  было
дома, Саймон покинул дом Джирики. Он быстро перешел реку; как  он  надеялся,
незаметно перебрался через узкий мост,  затем  поспешно  направился  к  тому
месту, где  Адиту  впервые  показала  на  долину.  Обрамленная  фресками  из
тряпичных узлов дорога вела от дома Джирики  вдоль  противоположного  берега
реки. Те фрагменты, которые Саймону удалось понять, рассказывали о спасшихся
от какой-то катастрофы и прибывших в ладьях к новой земле -  может  быть,  о
прибытии ситхи в Светлый Ард? - и о  строительстве  больших  городов,  целых
империй, в лесах и горах. Были там и иные подробности - знаки, вплетенные  в
общую картину, повествующие о  том,  что  вражда  и  печаль  не  остались  в
разоренной родной земле, но Саймон слишком спешил, чтобы вникать во все это.
   Пройдя изрядный путь вдоль реки, он  свернул  и  углубился  в  заросли  у
подножия  холма,  где  надеялся  наверстать  упущенное  время,   продвигаясь
незамеченным. Ситхи попадались на глаза очень редко, но  он  не  сомневался,
что первый же из них подаст сигнал  тревоги,  как  только  увидит  пленника,
пробирающегося к границам Джао э-Тинукай, поэтому он таился за  деревьями  и
держался подальше от исхоженных тропинок. Несмотря  на  подъем,  который  он
испытывал при мысли о возможности побега, он ощущал уколы  совести:  Джирики
непременно понесет наказание за то, что не уследил за смертным. Но у Саймона
были обязательства перед иными друзьями, и они  перевешивали  законы  ситхи,
которым было много тысяч лет.
   Никто не видел его, никто не сделал попытки его остановить. По прошествии
нескольких часов он очутился в более дикой, менее обжитой части старого леса
и был уверен, что побег удался. Весь его путь с Адиту от  прудов  до  дверей
дома Джирики занял меньше двух часов. Теперь он преодолел расстояние  в  два
раза большее причем двигался в четко противоположном направлении вдоль реки.
   Но когда Саймон выбрался из густой зелени, укрывавшей его, он был все еще
в пределах Джао э-Тинукай, хотя и в той части, которую не видел до этого.
   Он стоял посреди тенистой сумрачной поляны. Деревья вокруг  были  увешаны
тонким шелковистым серпантином, похожим на паутину;  угасающий  предзакатный
свет бросал на них отблески, рождавшие впечатление огненной сети,  опутавшей
лес. В самой середине  поляны  овальная  дверь  из  белого  дерева,  местами
поросшего мхом, была вделана в ствол гигантского дуба, вокруг которого  было
так много шелковых нитей,  что  само  дерево  было  едва  различимо.  Он  на
мгновение остановился, удивляясь тому, какой крошечный отшельник может  жить
здесь - в дереве на окраине города. В сравнении с  прекрасными  колышущимися
тканями дома Джирики или других изящных сооружений Джао э-Тинукай, не говоря
ухе о великолепии Ясиры, это место казалось оставшимся в прошлом, как  будто
его обитатель хотел укрыться даже от  медленного  течения  жизни  ситхи.  Но
несмотря на изолированность  и  явную  древность  этого  домика,  укутанного
шелковой паутиной, он  не  таил  в  себе  ощущения  опасности.  Поляна  была
пустынной и мирной, приятной своей непритязательностью. Ароматы,  носившиеся
в воздухе, создавали ощущение уюта, как карманы любимой тетушки.  Эта  часть
Джао э-Тинукай казалась всего лишь воспоминанием о биении жизни. Здесь,  под
этими увитыми шелками деревьями, можно было задержаться  даже  тогда,  когда
рушится окружающий мир...
   Саймон смотрел на колышущиеся нити, где-то рядом нежно стонала  горлинка.
Он вдруг вспомнил о своей цели.  Сколько  времени  он  простоял  здесь,  как
дурак? А что, если хозяин этого дома вышел  куда-то  по  делам  и  вернется?
Тогда поднимется такой шум, что его тут же поймают, как крысу.
   Разозлившись на себя за опрометчивость, он поспешил  обратно  в  лес.  Он
просто не рассчитал времени, вот и все. Еще час, и он Окажется за  пределами
города и  за  Летними  воротами.  Затем,  воспользовавшись  припрятанными  с
обильного стола принца продуктами, он возьмет направление на юг и  придет  к
краю леса. Возможно, он умрет, пытаясь  вырваться  отсюда,  как  это  обычно
бывает с героями. С этим он уже был знаком.
   Желание Саймона умереть геройской смертью как-то не  возымело  достойного
воздействия  на  тонкие  особенности  Джао  э-Тинукай.  Когда  он,  наконец,
выбрался из густых зарослей, солнце было далеко на западе, а он очутился  по
колено в золотистой траве перед величественной Ясирой,  вставшей  перед  ним
посередине открытого пространства, и он потрясение замер  пред  сверкающими,
трепещущими крыльями пестрых бабочек.
   Как это могло произойти? Он старательно следовал  за  течением  реки,  не
терял ее из виду более чем на несколько мгновений, и она все время  текла  в
одном и том же направлении. Солнце вроде  бы  тоже  правильно  двигалось  по
небу. Его путь в эту страну с Адиту навсегда запечатлен в его сердце - он не
мог забыть ни малейшей подробности! И все же он потратил большую часть  дня,
чтобы пройти расстояния в несколько сот шагов.
   Когда он понял это, силы оставили его. Он упал на теплую влажную землю  и
лежал, уткнувшись лицом в траву, подобно пораженному молнией.

***

   В доме Джирики было много комнат, и одну из них  он  отдал  Саймону.  Сам
принц большую часть времени проводил в покое с открытой стеной,  где  Саймон
впервые увидел его по прибытии. Когда прошли первые недели его заключения, у
Саймона вошло в привычку проводить там  с  Джирики  каждый  вечер,  сидя  на
покатом склоне над водой и наблюдать, как свет постепенно  сходит  с  небес,
как удлиняются тени и темнеет остекленелый пруд. Когда последний луч  заката
угасал, пруд становился зеркалом, в  лиловых  глубинах  которого  расцветали
звезды.
   Саймон никогда раньше не вслушивался в звук наступающей ночи, но общество
Джирики, часто безмолвное,  научило  его  прислушиваться  к  песне  цикад  и
лягушек, вслушиваться во вздохи ветра в ветвях и не принимать их за  сигнал,
что нужно глубже надвинуть шапку на уши.
   Порой,  погрузившись  в  этот  исполненный  умиротворения  вечер,  Саймон
чувствовал, что находится на грани какого-то великого проникновения в тайну:
возникало ощущение, что он перерос себя самого, поскольку  он  испытал,  что
значит жить в мире, которому безразличны города и замки и заботы тех, кто их
построил. Иногда его  пугала  величина  этого  мира,  бесконечность  глубины
вечерне