лятие.  Хорошо,  что
Юдит уже давно покинула  Хейхолт.  Если  бы  огромная,  мощная  как  корабль
хозяйка кухонь Хейхолта  видела,  в  каком  состоянии  теперь  находятся  ее
владения, это бы наверное убило ее. Натруженные  руки  Рейчел  Дракона  тоже
чесались от желания привести все это в порядок и придушить того,  кто  довел
замок до этого ужасного состояния.
   Огромная кухня Хейхолта, похоже, превратилась в конуру  одичавших  собак.
Дверь в буфетную была сорвана с петель,  а  несколько  оставшихся  мешков  с
провизией; распоротые и выпотрошенные, были разбросаны по  всему  помещению.
Это  бессмысленное  превращение  пищи  в  отбросы  наполнило  сердце  Рейчел
немыслимой яростью. Мука была втоптана в щели между  плитами  пола  чьими-то
равнодушными  сапогами.  Огромные  плиты  почернели  от  размазанного  сала,
пекарские лопаты обуглились от не правильного использования.  Глядя  на  всю
эту разруху из своего убежища за занавеской, Рейчел чувствовала,  как  слезы
текут по ее лицу.
   Бог покарает того,  кто  сделал  это.  Бессмысленное  зло  -  дьявольская
работа.
   А кухня, несмотря на нанесенный ей ущерб, была одним  из  мест,  наименее
затронутых зловещими переменами, охватившими Хейхолт. Рейчел  многое  видела
во время своих кратковременных выходов из убежища, и все,  что  она  видела,
приводило ее в уныние. В большинстве огромных залов уже не разжигали огня, и
темные коридоры были  почти  покрыты  туманом  от  холода.  Тени,  казалось,
удлинились, как будто странный сумрак воцарился в  замке:  даже  в  те  дни,
когда солнце пробивалось сквозь плотную пелену туч. Переходы и сады Хейхолта
были погружены во мрак. Но сама  ночь  стала  почти  непереносимо  страшной.
Когда мутное солнце спускалось за горизонт, Рейчел находила себе  убежище  в
заброшенных частях  замка  и  до  рассвета  боялась  пошевелиться.  Неземных
звуков, витавших в темноте, было достаточно, чтобы заставить ее натянуть  на
голову шаль, а иногда по вечерам появлялись призрачные тени,  едва  уловимые
зрением. А когда колокола били полночь, демоны в черной одежде молча бродили
по залам. Ясно было,  что  повсюду  в  замке  действовало  какое-то  ужасное
волшебство. Древний замок, казалось, почти дышал новой ледяной жизнью, какой
у него  не  было  за  всю  его  прославленную  историю.  Рейчел  чувствовала
сжимающееся  присутствие,  спокойное,  но   настороженное,   словно   хищное
животное, которое, казалось, обитало в самих  камнях.  Нет,  эта  разоренная
кухня была самым безобидным образцом зла, которое навлек Элиас на ее любимый
дом.
   Она подождала, прислушиваясь, пока не убедилась  в  том,  что  поблизости
никого нет. Потом вышла из-за  занавеса.  Задняя  стена  в  чулане  за  этой
драпировкой, увешанная полками с  маринадами  и  горчицей,  была  фальшивой.
Полки скрывали  проход  в  сеть  потайных  коридоров,  пронизывающую  костяк
старого замка во всех направлениях. Рейчел, которая уже много недель жила  в
этих коридорах, не переставала  удивляться  на  эту  паутину  тайных  путей,
которые окружали ее всю жизнь, невидимые и неузнанные, как буйство  кротовых
нор под церемонным садом.
   Теперь я знаю, куда исчезал этот негодяй Саймон. Во  имя  Благословеннной
Матери, я не зря думала, что он проваливался сквозь землю,  когда  для  него
находилось дело.
   Она прошла к центру кухни, двигаясь так тихо,  как  позволяли  ее  старые
кости, чтобы не пропустить звуков чьих-нибудь приближающихся шагов. Не много
людей обитало в замке в эти дни - Рейчел не могла считать людьми бледнолицых
королевских демонов - но некоторые наемники из Тритингов и других  мест  все
еще оставались в пустых комнатах замка. Это были такие же  варвары,  считала
Рейчел, как и те,  что  довели  кухню  Юдит  до  столь  ужасного  состояния.
Конечно, твари вроде норнов даже не едят земную пищу - пьют кровь  например,
если считать достоверным источником Книгу Эйдона - а она  была  единственным
проводником Рейчел с тех пор, как  главная  горничная  сделалась  достаточно
взрослой, чтобы понимать слова священника,
   Нигде нельзя было найти ничего хоть  мало-мальски  свежего.  Не  однажды,
открыв горшок, Рейчел обнаруживала, что содержимое испорчено и покрыто белой
или голубой плесенью. Но после долгих терпеливых поисков ей удалось отыскать
два маленьких сосуда с соленой  говядиной  и  баночку  маринованных  овощей,
которые закатились под стол и остались незамеченными. Кроме того, в одной из
кладовых она нашла три  буханки  твердого  засохшего  хлеба,  завернутого  в
салфетку. Хотя кусочек, который она отломила на пробу от одной  из  буханок,
оказалось почти невозможно прожевать - у Рейчел почти не осталось  зубов,  и
она была уверена, что такая еда, как эта, легко прикончит  оставшиеся  -  но
все же он был съедобен, и если обмакнуть кусок в говяжий рассол,  это  может
внести приятное разнообразие в ее меню. Но в  целом  ее  поход  нельзя  было
назвать особенно удачным. Как долго она сможет поддерживать свою жизнь  тем,
что ей удается стащить из заброшенных кладовых Хейхолта? Подумав о  будущем,
она содрогнулась. Было ужасно холодно даже в  каменной  твердыне  внутренних
переходов замка. Сколько она еще протянет?
   Она завернула плоды своего набега  в  шаль  и  потащила  тяжелый  тюк  по
направлению к чулану и его потайной двери, делая  при  этом  все  возможное,
чтобы не оставлять видимых следов на рассыпанной по полу муке. Когда  Рейчел
добралась до чулана, куда мука, такая же неумолимая, как снег  снаружи,  еще
не попала, она развернула свой тюк и концом шали  замела  оставшиеся  следы,
чтобы никому не пришло в голову задуматься, почему это чьи-то следы ведут  в
заброшенный чулан и не выходят оттуда.
   Когда она снова завязывала свою  добычу,  в  коридоре  снаружи  раздались
громкие голоса. Мгновением  позже  распахнулись  массивные  кухонные  двери.
Сердце  Рейчел  заколотилось,  как  у  испуганной  птицы.  Она  наклонилась,
дрожащими пальцами  нащупывая  занавеску.  Едва  она  задернула  ее,  чьи-то
тяжелые сапоги застучали по плитам пола.
   - Будь он проклят со своей ухмыляющейся рожей! Куда он запропастился?!  -
Глаза Рейчел расширились от ужаса. Она узнала голос короля. - Я уверен,  что
слышал кого-то! Здесь кто-то был! - кричал Элиас.
   Раздался грохот, как будто что-то смахнули с одного из изрезанных  ножами
столов, потом снова стук сапог, расхаживающих по кухне.
   - Я слышу все, что происходит в этом замке - каждый шаг, каждый шорох!  У
меня голова стучит от от всего этого. Он должен  быть  здесь!  Кто  это  еще
может быть!?
   - Я уже сказал вам, ваше величество, я не знаю.
   Сердце главной  горничной  запнулось,  казалось,  оно  кувыркается  между
ударами. Это был Прейратс. Она вспомнила, как он стоял перед ней  -  из  его
спины торчал ее нож, бесполезный, как сухая веточка, - и почувствовала,  что
оседает на пол. Она протянула руку, чтобы опереться на что-нибудь, и  задела
медный котел, висевший на стене, так что он закачался. Рейчел схватила  его,
удерживая тяжелый сосуд, чтобы он не ударился о стенку и не  привлек  к  ней
внимание тех двоих.
   Как крыса! Мысли ее были безумны и отрывочны. Как крыса. Поймана у себя в
норе. Кошки снаружи.
   - Чтобы Эйдон сжег и разорвал его! Он ни на шаг  не  должен  отходить  от
меня! - в  хриплом  голосе  Элиаса  слышалось  какое-то  странное  отчаяние,
казавшееся почти отражением безнадежного  отчаяния  Рейчел.  -  Хенгфиск!  -
закричал он. - Черт побери твою душу, где ты!? Когда я найду его, я перережу
ему глотку!
   - Я приготовлю чашу для вас, ваше величество. Я  сделаю  это  немедленно.
Пойдемте.
   - Дело не только в этом! Что он делает? Где он может быть?  Он  не  имеет
права расхаживать. Где ему вздумается!
   - Я уверен, что он скоро вернется, - сказал священник с  раздражением.  -
Потребности его малы, и их легко удовлетворить. Теперь пойдемте,  Элиас.  Мы
должны вернуться в вашу комнату.
   - Он прячется! - Рейчел услышала, что шаги короля внезапно стали  громче.
Он остановился, и тотчас же  заскрипели  петли:  Элиас  дернул  за  одну  из
сломанных дверей. - Он прячется где-то в темном углу!
   Шаги приближались. Рейчел затаила дыхание, стараясь быть неподвижной, как
камень. Она  слышала,  что  король  подходит  все  ближе  и  ближе,  бормоча
проклятия, дергая двери и распихивая ногами груды упавших драпировок. Голова
ее закружилась. Тьма, казалось,  застилала  ей  глаза  -  тьма,  пронизанная
блестящими искорками.
   - Ваше  величество!  -  голос  Прейратса  стая  резким.  Король  перестал
грохотать и тихо вернулся в кухню. - Это ни к чему не,  приведет.  Пойдемте.
Позвольте мне приготовить вам питье. Вы просто переутомлены.
   Элиас тихо  застонал  -  ужасный  звук,  похожий  на  предсмертный  вздох
издыхающего хищника.
   - Когда это все кончится, Прейратс? - проговорил он наконец.
   - Скоро, ваше величество. - Голос священника  снова  успокаивал.  -  Есть
некоторые ритуалы, которые должны быть исполнены в канун Духова  Дня.  После
того, как год повернет, появится звезда, и это будет сигналом, что наступают
последние дни. Вскоре после этого ваше долгое ожидание окончится.
   - Иногда у меня не хватает сил переносить эту боль,  Прейратс.  Иногда  я
думаю: стоит ли что-нибудь такой боли?
   - Величайший дар из всех даров стоит любой цены, Элиас. - Шаги  Прейратса
приблизились. - Так же, как эта боль превосходит то, что суждено другим, так
и ваша храбрость превосходит все силы простых смертных. И награда ваша будет
достойна этого.
   Двое двинулись прочь от ее убежища. Рейчел почти беззвучно вздохнула.
   - Я сгораю.
   - Я знаю, мой король.
   Дверь за ними захлопнулась.
   Рейчел Дракон, обмякнув, опустилась на пол чулана, и рука  ее,  творившая
знак древа, дрожала. ***
   Гутвульф ощущал камень у себя за спиной и камень под ногами, и  в  то  же
время он понимал,  что  стоит  перед  бездонной  пропастью.  Согнувшись,  он
опустился на колени и осторожно стал ощупывать камни перед собой, уверенный,
что его рука вот-вот повиснет в пустоте. Но перед ним не было ничего,  кроме
каменных плит коридора.
   - Помоги мне Бог! Я проклят! - закричал  он.  Голос  его  гремел  и  эхом
отскакивал  от  далекого  потолка,  заглушая  на  мгновение  шепчущий   хор,
окружавший его так долго, что он потерял счет времени. - Проклят! - Он  упал
вперед, закрыв лицо  руками,  бессознательно  принимая  позу  молящегося,  и
зарыдал.
   Он знал только, что находится где-то в  лабиринтах  под  замком.  С  того
момента, как он шагнул сквозь невидимую дверь,  убегая  от  пламени,  такого
жаркого, что он мог бы превратиться в уголь, если бы задержался еще немного,
он был потерян, как проклятая душа. Он блуждал по подземным  лабиринтам  так
долго, что уже не мог вспомнить ощущения ветра и солнечного света  на  своем
лице, и вкуса еды, отличной от червей и жуков. И все время эти...  другие...
следовали за ним, тихий ропот, недоступный пониманию,  призрачные  существа,
которые, казалось, двигались рядом с ним,  насмехаясь  над  его  слепотой  и
ускользая прежде,  чем  он  мог  их  коснуться.  Бесконечные  дни  он  брел,
спотыкаясь, не видя ничего, сквозь этот подземный, глубинный  мир  скорбного
шепота и мечущихся фигур, пока тлеющий огонек  жизни  не  стал  единственной
силой, которая все еще позволяла ему  испытывать  мучения.  Он  стал  чем-то
вроде шнура, туго натянутого между ужасом и голодом. Он был проклят. Другого
объяснения не было.
   Гутвульф повернулся на бок и медленно сел. Если небеса наказывают его  за
грехи, сколько это может длиться? Он всегда смеялся над  священниками  и  их
разговорами о вечности, но теперь знал, что даже час  может  растянуться  до
ужасной, бесконечной длины. Что он должен  сделать,  чтобы  Господь  отменил
свой ужасный приговор?
   - Я грешил, - закричал он, и голос его звучал, как хриплое карканье. -  Я
лгал и убивал даже тогда, когда точно знал, что поступаю не так, как должно!
Грешил!
   Эхо улетало и затихало, рассеиваясь под высокими сводами лабиринта.
   - Грешил, - прошептал он.
   Гутвульф прополз вперед еще немного, молясь, чтобы пропасть,  которую  он
чувствовал, действительно оказалась перед ним - бездонная дыра, свалившись в
которую он нашел бы освобождение смерти - если он  уже  не  мертв.  Все  что
угодно было лучше, чем эта бесконечная пустота. Если бы это не было таким же
страшным грехом, как убийство, он бился бы головой о камни до тех пор,  пока
не пришла  бы  смерть,  но  Гутвульф  боялся,  что  добавив  ко  всем  своим
преступлениям еще и самоубийство, он очнется  приговоренным  к  чему-то  еще
более страшному. В отчаянии он  ощупью  двигался  вперед,  но  его  дрожащие
пальцы скользили все по тому  же  камню,  бесконечно  извивающимся  каменным
плитам коридора.
   Конечно, это была только  еще  одна  часть  его  наказания  -  призрачная
колеблющаяся реальность его тюрьмы. Всего мгновением раньше он  был  уверен,
что великая бездна простирается перед ним, бездна, которой на самом деле  не
существовало, как доказывало прикосновение его пальцев  к  холодному  камню.
Раньше он уже встречал великолепные  колонны,  поднимающиеся  к  потолку,  и
ощупывал искусную резьбу, пытаясь прочитать хоть что-то, несущее надежду, но
уже через секунды обнаруживал, что стоит в центре пустого зала, в котором не
было не только колонн, но даже обломков камней.
   Что же с другими? подумал он. Что с Элиасом и этим  дьяволом  Прейратсом?
Конечно, если божественное правосудие свершилось, они не могли избежать  его
- только не они, чьи преступления были куда ужаснее и  непростительнее,  чем
все  сделанное  Гутвульфом.  Что  случилось  с  ними  и  со  всеми   другими
бесчисленными грешниками, которые жили и умерли на  этой  несчастной  земле?
Был ли каждый из них приговорен к собственному одинокому проклятию? Блуждали
ли по  другую  сторону  каменных  стен  другие,  такие  же  несчастные,  как
Гутвульф,  раздумывая,  не  являются  ли  они   последними   существами   во
вселенной?
   Он с трудом встал на ноги и, спотыкаясь, пошел вдоль стены, колотя по ней
ладонью.
   - Вот я! - кричал он. -  Я!  -  Он  снова  упал  на  пол,  и  его  ладонь
соскользнула вниз по холодной и чуть влажной поверхности стены.
   Все те годы, когда он был еще жив - потому что он не мог не  чувствовать,
что жизнь его уже окончена, хотя мятежный дух все еще  обитал  в  больном  и
голодном теле - Гутвульф никогда не знал простого чувства  товарищества.  Он
получал удовольствие от встреч с другими - грубой  компании  мужчин,  мягкой
податливости женщин - но всегда мог обходиться без них. Друзья  умирали  или
уходили.  От  некоторых  Гутвульф  был  вынужден  отвернуться,   когда   они
противостояли  ему,  одного  или  двух  ему  пришлось  убить,  несмотря   на
предшествующую дружбу - даже король под конец пошел против него, но Гутвульф
был силен. Нуждаться - значит быть слабым. Быть  слабым  -  значит  не  быть
мужчиной.
   Теперь Гутвульф думал о самом ценном, что у него было. Это  не  была  его
честь, потому что он знал, что предал ее,  когда  не  пошевелил  и  пальцем,
чтобы помочь Элиасу противостоять его растущему безумию.  Это  не  была  его
гордость, потому что он  потерял  ее  вместе  со  зрением,  превратившись  в
спотыкающегося инвалида, которому приходилось звать слугу,  чтобы  он  подал
ему ночной горшок. Даже мужеством своим  он  больше  не  мог  распоряжаться,
потому что оно улетучилось, когда Элиас заставил его коснуться серого  меча,
и Гутвульф ощутил, как ужасная холодная песнь  Скорби  растеклась  по  нему,
словно смертельный яд. Нет, единственное, что было оставлено  ему,  казалось
самым эфемерным из всего возможного - маленькая  искорка,  которая  все  еще
жила и надеялась, погребенная под тяжким грузом  отчаяния.  Может  быть  это
была душа, о которой болтали священники, а может быть и нет - ему  это  было
все равно. Но он знал, что отдал бы даже эту  последнюю,  драгоценную  искру
только за то, чтобы снова иметь товарища  -  если  только  мог  когда-нибудь
наступить конец этому ужасающему одиночеству.
   Пустая тьма внезапно наполнилась сильным ветром  -  ветром,  который  дул
сквозь него, но не пошевелил ни волоса у  него  на  голове.  Гутвульф  слабо
застонал  -  это  случалось  с  ним  и  раньше.  Пустота,  окружавшая   его,
наполнилась щебечущими голосами.  Они  проносились  мимо  него  -  стонущие,
печальные слова, которых он не мог понять,  но  чувствовал,  что  они  полны
тоски, потери и страха. Он протянул руку, зная,  что  тронет  пустоту...  но
рука коснулась чего-то.
   Задохнувшись от неожиданности, Гутвульф отдернул  ее.  Мгновением  позже,
когда вихрь вопящих теней исчез в отдалении, что-то снова коснулось его,  на
этот раз толкнув его вытянутую ногу. Он крепко зажмурился, как будто то, что
там  было,  могло  поразить  зрение  даже  слепого  человека.  Его  еще  раз
настойчиво толкнули в ногу, он снова медленно потянулся и ощутил... мех.
   Кошка, потому что это именно она и была... Он  чувствовал,  как  под  его
рукой  изгибается  пушистая  спина,  длинный  хвост,  скользящий  между  его
пальцев. Это кошка толкала его колено маленькой твердой головкой. Он не  мог
шевельнуться, боясь, что она испугается и убежит. Гутвульф  затаил  дыхание,
наполовину уверенный, что через мгновение она исчезнет, как и  другие  части
странного  глубинного  мира.  Но  кошка,  казалось,  была   довольна   своей
собственной реальностью - она положила передние лапки на его ногу, деликатно
выпуская когти и вытягиваясь под его бережным прикосновением.
   На мгновение, пока он почесывал и гладил, а невидимое животное изгибалось
от удовольствия, он вспомнил, что не ел  ничего,  кроме  проклятых  ползучих
тварей с тех пор, как попал в это ужасное место.
   Теплое тело двигалось под его рукой - настоящий  пир  для  умирающего  от
голода человека - горячее мясо и соленая кровь, отделенные  от  него  только
тонкой прослойкой меха.
   Это было бы так легко, подумал он, бережно охватив  пальцами  шею  кошки.
Легко. Легко. Потом,  когда  его  пальцы  чуть-чуть  сжались,  кошка  начала
мурлыкать. Ее  горло  вибрировало  пульсом  удовольствия  и  доверия,  таким
пронзительно прекрасным, как музыка ангельского хора. Второй раз за этот час
Гутвульф разразился слезами. ***
   Когда тот, кто некогда был графом Утаньята,  проснулся,  он  не  имел  ни
малейшего представления, сколько времени он проспал,  но  в  первый  раз  за
много дней почувствовал, что действительно отдохнул. Мгновение покоя прошло,
как только он понял, что уютно устроившееся у него на коленях теплое  тельце
исчезло - он снова остался один.
   Когда пустота снова обрушилась на него, он ощутил мягкое прикосновение  к
своей ноге. Потом маленький холодный нос тихонько коснулся его руки.
   - Вернулась, - прошептал он. - Ты вернулась.
   Он потянулся, чтобы погладить ее, но вместо кошки обнаружил, что  сжимает
что-то маленькое и теплое. Кошка замурлыкала, когда он ощупал  то,  что  она
подтолкнула к его бедру. Это была только что пойманная крыса.
   Гутвульф сел, произнеся безмолвную благодарственную молитву, и  дрожащими
пальцами разорвал подношение. Половину он вернул организатору трапезы. ***
   Глубоко под  темной  громадой  Пика  Бурь  Утук'ку  Сейт-Хамака  внезапно
открыла глаза. Она лежала неподвижно в ониксовом склепе, в котором  была  ее
постель, глядя вверх, в абсолютную черноту своей каменной комнаты. Идя вдоль
своей паутины  по  Дороге  снов,  она  забрела  в  места,  доступные  только
старейшим из бессмертных, и там, в тенях самых немыслимых  и  непредставимых
вещей,  она  увидела  нечто,  чего  никак  не   ждала.   Серебряное   лезвие
беспокойства пронзило ее древнее сердце. Где-то на  самом  дальнем  краю  ее
замыслов лопнула нить. Что это значит, она не знала, но в узоре, который она
плела так долго и тщательно, появился теперь изъян.
   Королева норнов села. Ее рука с длинными пальца