нец удалось заставить двигаться дрожащие  ноги,  он  подполз  к  нему  и
обнаружил, что это кончик одного из его факелов, нижняя часть которого  была
погребена под обвалом. С  невероятной  осторожностью  он  разгреб  глинистую
землю и освободил факел, потом  счистил  налипшую  грязь,  отчаянно  ругаясь
каждый раз, когда обжигал пальцы. Закончив с этим, Саймон повернул его огнем
вниз, чтобы слабое пламя разгорелось. Вскоре света стало больше.
   Первое, что увидел Саймон, это то, что он действительно  попал  в  другой
туннель. Один его конец уходил вниз, как и тот,  куда  Саймон  пробрался  из
могилы, но только в этом коридоре не было отверстия в большой  мир.  Туннель
обрывался рядом с Саймоном земляной осыпью: тяжелой грудой камней  и  мокрой
земли. В какую бы дыру он ни провалился, теперь она была завалена.
   Вторым, что попалось ему на глаза, был тусклый металлический блеск в куче
земли перед ним. Он протянул руку и  был  отчаянно  разочарован  тем,  какой
мелкий предмет сжали его пальцы. Это не был Сверкающий Гвоздь. На  ладони  у
Саймона лежала серебряная пряжка от пояса.
   Он повернул грязную пряжку, чтобы поймать  свет  факела.  Очистив  ее  от
грязи, Саймон засмеялся - это был хриплый, болезненный звук, быстро затихший
в узком пространстве. Так вот ради чего он рисковал жизнью, вот что  бросило
его в ставшие тюрьмой глубины! Пряжка была так исцарапана  и  изношена,  что
изображение на ней  было  едва  различимо:  в  центре  какое-то  животное  с
квадратной мордой - нечто вроде медведя или свиньи, вокруг несколько длинных
узких предметов - возможно, стрел. Пряжка была старой и никому не нужной.
   Саймон воткнул факел в землю и попробовал залезть на кучу камней и глины.
Небо должно быть где-то наверху.  Его  ужас  усиливался  с  каждой  минутой.
Бинабик, конечно, уже откапывает его. Но он ничего  не  сможет  сделать  без
помощи Саймона. Он осторожно спустился к основанию осыпи  и  оставался  там,
пока не нашел  способ  двигаться,  не  вызывая  новых  обвалов.  Наконец  он
забрался достаточно далеко и начал неистово копать, отшвыривая назад  ливень
сырых комьев, но новая земля сыпалась на их место.  Время  шло,  и  движения
Саймона становились все  более  истерическими.  Без  всякого  результата  он
зарывался в рыхлую землю, отбрасывая  ее  назад  горстями,  как  обезумевший
терьер. Слезы текли по его лицу, смешиваясь с каплями пота, так  что  щипало
глаза. Не было конца обвалу, сколько бы он ни копал.
   Наконец он остановился, дрожащий,  почти  по  пояс  засыпанный  оседающей
землей. Сердце его колотилось так сильно, что потребовалось некоторое время,
чтобы он понял, что в туннеле начало темнеть. Он обернулся  и  увидел,  что,
бездумно копая, чуть снова не засыпал факел. Саймон в оцепенении смотрел  на
пламя, боясь, что, если он сползет вниз по груде  земли,  осыпавшиеся  комья
могут полностью зарыть факел. Раз  погаснув,  он  уже  не  загорится  снова.
Саймон останется в полной и абсолютной темноте.
   Он медленно вытащил ноги из земли, двигаясь так  осторожно,  как  некогда
при ловле лягушек во рву Хейхолта.
   Тише, тише, говорил он себе. Не темнота, нет. Нужен свет. Им нечего будет
искать, если я потеряю свет.
   Образовалась маленькая лавина. Комья земли скользили по покатому  склону.
Новая осыпь остановилась  совсем  рядом  с  факелом.  Сердце  Саймона  почти
замерло.
   Тише, тише. Еще тише.
   Саймон задержал дыхание, погрузив руки в крошащуюся землю вокруг  факела.
Подняв головню, он вздохнул.
   Саймон снова начал очищать факел, обжигая те же пальцы и ругаясь теми  же
проклятиями, что и в первый раз. Потом он обнаружил, что ножны  с  канукским
кинжалом до сих  пор  привязаны  к  его  ноге.  После  произнесения  краткой
благодарственной молитвы за  то,  что  казалось  первым  признаком  удачи  в
последнее время, он закончил работу  при  помощи  костяного  лезвия.  Саймон
подумал о том, сколько еще будет гореть факел, но быстро отогнал эту  мысль.
У него нет никаких шансов прорыть ход наружу, это было очевидным. Так что он
пройдет немного дальше вниз по туннелю и  будет  ждать,  когда  Мириамель  и
Бинабик докопаются до него сверху. Они, конечно, сделают это очень скоро.  А
в туннеле полно воздуха, особенно если об этом не думать...
   Когда он наклонил факел и пламя  снова  охватило  головню,  новая  порция
земли скатилась по склону. Саймон был так сосредоточен на своем занятии, что
не обращал на это внимания, пока сверху не покатились новые комья. Он поднял
факел и, прищурившись,  посмотрел  на  засыпанную  часть  туннеля.  Земля...
двигалась!
   Что-то похожее на крошечное  черное  дерево  выбилось  из  земли,  шевеля
плоскими тонкими веточками. Мгновением позже рядом выросло еще  одно,  потом
плоский бугорок начал пробиваться между ними. Это была голова. Слепые  белые
глаза смотрели прямо на него, ноздри подергивались. Рот искривился в ужасном
подобии человеческой улыбки.
   Новые и новые руки и головы прорастали сквозь  землю.  Саймон,  скованный
леденящим ужасом, медленно поднялся на дрожащие ноги, сжимая в руках  нож  и
факел.
   Буккены! Землекопы! Горло его сжалось.
   Всего их было примерно полдюжины. Вылезая из рыхлой земли, они  сбивались
в кучу, тихо щебеча между собой. Движения их были такими резкими,  а  тонкие
руки и ноги так перепутались, что Саймон не мог точно пересчитать их.
   Узирис Эйдон, молился он про себя. Я под землей с буккенами. Спаси  меня!
Кто-нибудь, пожалуйста, спасите меня!
   Они  двигались  вперед  всей  кучей,  но  потом   внезапно   разделились,
бросившись к стенам. Саймон закричал от страха и ударил ближайшего  факелом.
Тот завизжал, но все-таки прыгнул вперед, обхватив руками и ногами  Саймона;
острые зубы вонзились ему в руку, так что он чуть не выронил факел. С  новым
криком, больше похожим на скрежет, Саймон изо всех сил ударил рукой по стене
туннеля,  пытаясь  сбросить  тварь.  Несколько  других,  ободренных  удачей,
возбужденно пища, тоже перешли к нападению. Саймон  ударил  одного,  и  нож,
разрывая куски заплесневелой ткани, в которую  был  одет  землекоп,  глубоко
вошел в тело. Он еще раз ударил рукой по стене и  почувствовал,  как  трещат
маленькие кости. Тварь, вцепившаяся  ему  в  запястье,  свалилась,  но  рука
Саймона горела и пульсировала, словно укушенная ядовитой змеей.
   Он двинулся назад, с трудом скользя на коленях по рыхлой  земле,  пытаясь
удержать равновесие. Землекопы наступали.  Он  размахивал  факелом,  образуя
широкую дугу; три  твари  все  еще  стояли,  глядя  на  него.  Их  маленькие
сморщенные лица были напряжены, рты открыты в  ненависти  и  страхе.  И  два
маленьких съеженных тела валялись там, где он только что стоял  на  коленях.
Значит, их было всего пять?..
   Что-то свалилось  с  потолка  прямо  ему  на  голову.  Зазубренные  когти
царапали  его  лицо,  сильные  пальцы  вцепились  в  верхнюю  губу.   Саймон
вскрикнул,  схватил  извивающееся  существо  и   дернул.   После   недолгого
сопротивления оно оторвалось, прихватив клочья волос Саймона. Все еще  крича
от омерзения и ужаса, он ударил тварь о землю и швырнул ее безвольным  телом
в остальных. Он еще успел увидеть, как трое  землекопов  бросились  назад  в
темноту, прежде чем повернулся и пополз вниз  по  туннелю  так  быстро,  как
только   мог,   ругаясь,   шипя    и    отплевываясь    от    омерзительного
маслянисто-жирного вкуса руки землекопа.
   Саймон ждал, что кто-то вот-вот вцепится ему  в  ноги,  но  он  полз  уже
некоторое время, когда обернулся и  поднял  факел.  Ему  показалось,  что  в
темноте блестят белые глаза, но он не был уверен. Саймон повернулся и  снова
пополз. Дважды он ронял факел и подхватывал его так быстро и с таким ужасом,
словно это было его собственное сердце, выпавшее из груди. ***
   Судя по всему, землекопы не стали преследовать  его.  Саймон  чувствовал,
что ужас отступает, но сердце его  все  еще  бешено  колотилось.  Земля  под
руками и коленями становилась плотнее.
   Через некоторое время он остановился и сел. В свете факела он  не  увидел
преследователей, но что-то вокруг изменилось. Он посмотрел  наверх.  Потолок
теперь был гораздо выше. Слишком высоко, чтобы сидя дотянуться рукой.
   Саймон глубоко вздохнул, потом еще раз. Он не двигался с места,  пока  не
почувствовал, что воздух начинает приносить ему пользу, потом поднял факел и
снова огляделся. Туннель действительно стал шире и выше. Он  протянул  руку,
чтобы потрогать стену - она была твердой на ощупь, почти как кирпич.
   Оглянувшись последний раз, Саймон с трудом встал  на  ноги.  Потолок  был
примерно на ширину ладони выше его головы.  До  невозможности  уставший,  он
поднял факел и пошел вперед. Теперь он знал, почему Бинабик и  Мириамель  не
смогли докопаться до него. Он надеялся, что землекопы не поймали Бинабика  в
могиле. Ему не хотелось думать об этом - его бедный друг! Храбрый  маленький
человек! Но у Саймона были собственные неотложные проблемы.
   Бесформенный туннель, похожий  на  кроличью  ногу,  вел  вниз,  в  темные
глубины земли. Саймону отчаянно хотелось вернуться  к  свету,  почувствовать
ветер на лице - меньше всего ему хотелось оставаться в этой узкой могиле, но
больше идти было некуда. Он опять был один. Совершенно, совершенно один.
   Все его суставы болели. Пытаясь отогнать мрачные мысли  прежде,  чем  они
успевали  угнездиться  в  мозгу,  испытывавшем  не  меньшую  боль,  чем  его
измученное тело, Саймон брел вниз, во тьму.

5 УПАВШЕЕ СОЛНЦЕ

   Эолер смотрел на остатки эрнистирийского отряда.
   Около  сотни  человек  согласились   покинуть   западные   земли,   чтобы
сопровождать его. Теперь их оставалось  немногим  более  сорока.  Эти  чудом
выжившие люди толпились вокруг костров у  подножия  холма  под  Наглимундом;
лица их были изможденными, глаза пустыми, как пересохшие колодцы.
   Только посмотрите на этих несчастных, храбрых мужчин, думал  Эолер.  Кому
бы пришло в голову, что мы побеждаем? Граф знал, что, как и  любой  из  них,
совершенно опустошен потоками крови и храбрости, которых требовала  от  него
битва; он чувствовал себя бесплотным, как привидение.
   Он переходил от одного костра к  другому,  когда  шепот  странной  музыки
донесся с вершины холма. Эолер увидел, как лица мужчин ожесточились; солдаты
невесело перешептывались.  Это  пели  ситхи,  охранявшие  разрушенные  стены
Наглимунда. Даже пение бессмертных союзников было  таким  чуждым,  что  люди
беспокоились. Что же говорить о том, когда начинали петь норны?
   Две недели осады  полностью  разрушили  стены  Наглимунда,  но  белолицые
защитники отступили во  внутренний  замок,  оказавшийся  неожиданно  стойкой
крепостью. В игре участвовали силы, которых Эолер не мог понять  и  оценить,
происходили вещи, которые поставили бы в тупик даже  самого  проницательного
из смертных полководцев - а граф,  как  он  часто  напоминал  себе,  не  был
полководцем. Он был обычным феодалом. Принятый при дворе,  он  был  искусным
дипломатом. И сейчас его не очень удивляло, что,  подобно  своим  людям,  он
чувствовал себя унесенной течением щепкой.
   Норны строили свою защиту, основываясь на  законах  того,  что,  судя  по
объяснению Джирики, нельзя было назвать иначе, как волшебством  или  магией.
Они спели  Песню  Колебания,  объяснил  Джирики.  Таков  был  Узор  Теней  в
действии. Пока мелодия не будет понята, а тени распутаны, замок не падет.  В
перерывах между атаками  налетали  штормовые  тучи,  проливались  ливнем  на
головы осаждающих и быстро рассеивались. Если небеса  были  чисты,  сверкала
молния и гремел гром. Туман вокруг главной башни Наглимунда вдруг становился
твердым, как алмаз, и прозрачным, как стекло, а в следующий  момент  делался
кроваво-красным или чернильно-черным  и  засасывал  кружащиеся  над  стенами
смерчи. Эолер жаждал получить объяснения, но  для  Джирики  то,  что  делали
норны, - и то, чем отвечал его народ, - было не более странно,  чем  осадные
машины и катапульты для смертных. Термины ситхи ничего или почти  ничего  не
значили для Эолера, и он мог только качать головой в недоверчивом изумлении.
Он и его люди участвовали в  битве  чудовищ  и  волшебников,  о  каких  поют
бродячие музыканты. Здесь не было места смертным - и смертные знали это.
   Походив кругами в размышлениях, граф вернулся к своему костру.
   - Эолер, - приветствовал его Изорн, - я оставил тебе пару глотков.  -  Он
провел графа к огню и протянул ему флягу.
   Эрнистириец глотнул - больше из  чувства  товарищества,  чем  почему-либо
еще. Он никогда не пил много,  особенно  когда  предстояла  тяжелая  работа;
трудно было сохранять свежую голову на официальных приемах в чужих  странах,
когда обильные трапезы сопровождались соответствующим количеством спиртного.
   - Спасибо. - Он смахнул снег с бревна и  сел,  протянув  ноги  в  сапогах
поближе к огню. - Я устал, - тихо проговорил он. - Где Мегвин?
   - Она ушла незадолго до твоего прихода. Но я уверен, что сейчас принцесса
уже спит. - Он показал на стоящий неподалеку шатер.
   - Она не должна ходить одна, - сказал Эолер.
   - С ней пошел один из моих людей. И они были недалеко. Ты же знаешь,  что
я бы не отпустил ее даже под охраной.
   - Знаю, - Эолер покачал головой, - но дух ее  так  слаб...  Мне  кажется,
преступно было тащить ее на поле битвы, особенно такой битвы, как эта. -  Он
махнул рукой в сторону заснеженного склона холма, но Изорн, конечно,  понял,
что граф имел в виду не снег и не рельеф.
   Молодой риммер пожал плечами:
   - Она, безусловно, сумасшедшая, но выглядит более спокойной и  уверенной,
чем многие мужчины.
   - Не говори так! - почти закричал Эолер.  -  Она  не  сумасшедшая.  -  Он
вздохнул.
   Изорн понимающе посмотрел на друга:
   - Если это не безумие, Эолер, то что? Она говорит, что все  мы  на  земле
ваших богов.
   - Иногда я не уверен, что она так уж не права.
   Изорн  поднял  руку.  Багряные   отсветы   играли   на   длинном   рубце,
протянувшемся от локтя до запястья.
   -  Если  таковы  небеса,  священники  в  Элвритсхолле  вводили   меня   в
заблуждение. - Он усмехнулся. - Но если все мы умерли, я полагаю нам  нечего
бояться.
   Эолер содрогнулся.
   - Как раз это меня и беспокоит. Она думает, что умерла,  Изорн.  В  любой
момент она может снова зайти в самую гущу  сражения,  как  это  было,  когда
принцесса ускользнула в прошлый раз...
   Изорн положил широкую руку на плечо эрнистирийца:
   - Мне кажется, что даже в своем безумии она слишком умна для этого. Может
быть, она и не так напугана, как мужчины, но  ей  не  нравится  этот  чертов
ветреный замок и эти богомерзкие твари. И гораздо больше, чем нам. Она  была
в безопасности до сих пор, и мы сохраним  ее  в  безопасности  и  дальше.  Я
думаю, тебе не стоит волноваться по этому поводу.
   Граф устало улыбнулся:
   - Итак, Изорн Изгримнурсон, ты решил взять  на  себя  обязанности  своего
отца?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я видел, что твой отец делает для Джошуа. Заставляет его встать,  когда
принцу хочется упасть, пихает его под  ребра  и  громко  поет,  если  Джошуа
собирается заплакать. Значит, ты будешь моим Изгримнуром.
   Риммер широко ухмыльнулся:
   - Мой отец и  я,  мы  люди  простые.  У  нас  просто  мозгов  не  хватает
переживать столько, сколько ты и Джошуа.
   Эолер фыркнул и потянулся за флягой. ***
   Третью ночь графу снились стычки за  стенами  Наглимунда,  кошмары  более
яркие и пугающие, чем порождения самого больного воображения.
   Это была особенно страшная битва. Эрнистирийцы, носившие теперь тряпичные
маски, пропитанные жиром или древесным соком, чтобы защититься от  сжигающей
разум магии норнов, выглядели ничуть не лучше  своих  бессмертных  врагов  и
союзников; те, что выжили в первые дни осады, теперь сражались с  решимостью
обреченности,  зная,  что  только  это  может  дать  им  шанс  выбраться  из
проклятого места. Основные события разворачивались в  узких  проходах  между
сожженными и разрушенными домами и в занесенных снегом  садах  -  тех  самых
садах, в  которых  граф  Эолер  прогуливался  темными  вечерами  в  обществе
красивейших дам из окружения Джошуа.
   Поредевшая  армия  норнов  защищалась  с  безрассудным  упорством.  Эолер
наблюдал, как один из них, наткнувшийся на меч, движется  вдоль  по  клинку,
чтобы в последний раз ударить смертного, прежде чем испустить дух,  выбросив
изо рта струю крови.
   Большинство гигантов  тоже  погибло,  но  перед  смертью  каждый  успевал
собрать страшную дань из жизни людей и ситхи. Во сне Эолер снова видел,  как
великан схватил Уле Фреккесона, одного из немногих  риммеров,  последовавших
за ситхи из Эрнисадарка, и размозжил ему голову о стену так  же  легко,  как
человек может убить котенка. Когда трое ситхи окружили его, гюн презрительно
отмахнулся от них безголовым трупом,  окропив  дождем  кровавых  капель.  Он
использовал тело несчастного Уле как дубину и даже убил одного бессмертного,
прежде чем копья двух оставшихся пронзили его сердце.
   Корчась в безжалостных тисках сна, Эолер снова и снова  видел  безвольное
тело солдата в волосатых лапах великана...
   Он очнулся наконец. В голове стучало, как будто она вот-вот лопнет. Эолер
сжал руками виски, пытаясь смягчить боль. Как  может  человек  видеть  такие
вещи и сохранить рассудок?
   Чья-то рука коснулась его запястья.
   Эолер задохнулся от ужаса и перевернулся, хватаясь за меч.  Длинная  тень
маячила в дверях шатра.
   - Успокойся, граф Эолер, - сказал Джирики. - Прости, если испугал тебя. Я
окликнул, не заходя в шатер, но ты не ответил, и  я  решил,  что  ты  спишь.
Пожалуйста, прости мое вторжение.
   Эолер немного успокоился, но все еще был зол.
   - Чего ты хочешь? - сердито спросил он.
   - Прости, пожалуйста. Я пришел, потому что это важно, а времени мало.
   Граф мотнул головой и тяжело вздохнул:
   - Что случилось? Что-нибудь не так?
   - Ликимейя просит тебя прийти.  Она  все  объяснит.  -  Он  поднял  полог
палатки и отошел в сторону. - Ты придешь? Я подожду, пока ты оденешься.
   - Да... да, конечно, я приду.
   Эолер ощутил прилив гордости. Ликимейя послала за ним сына,  а  поскольку
Джирики занимался только самыми значительными делами, можно было  заключить,
что ситхи действительно  считают  важным  приход  Эолера.  Мгновением  позже
гордость сменилась беспокойством: неужели  дела  так  плохи,  что  они  ищут
совета предводителя сорока  насмерть  перепуганных  смертных?  А  он-то  был
уверен, что победа близка...
   Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы застегнуть ремень  ножен,
натянуть сапоги и меховую куртку. Он пошел вслед  за  Джирики  по  туманному
склону, удивляясь, что, хотя ситхи был не ниже его и почти так  же  широк  в
плечах, его сапоги оставляли на  снегу  еле  заметные  следы,  а  за  графом
тянулась борозда продавленного наста.
   Эолер посмотрел  вверх,  где  к  вышине  горы,  словно  огромное  раненое
чудовище, припадал Наглимунд. Было почти невозможно  поверить,  что  не  так
давно в этом месте жили люди - танцевали, беседовали и любили.
   Джирики вел графа мимо шатров ситхи, сделанных из тонкой  ткани,  которая
сверкала на снегу, словно пропитанная лунным светом. Несмотря на казалось бы
неподходящее время - где-то между полуночью  и  рассветом,  -  многие  ситхи
оставались на открытом воздухе.  Некоторые  стояли  живописными  группами  и
смотрели в небо, другие сидели на земле, тихо напевая. Казалось,  их  ничуть
не беспокоит пронзительный ветер, заставивший Эолера надвинуть капюшон  чуть
ли не до подбородка. Он надеялся, что в шатре у Ликимейи будет гореть огонь,
хотя бы из уважения к странностям смертного гостя.
   - У нас есть  к  вам  вопросы  по  поводу  места,  которое  вы  называете
Наглимундом, граф Эолер. - Это прозвучало почти как приказ.
   Эолер отвернулся от пламени и встретил  взгляды  Джирики,  его  матери  и
высокого черноволосого Курои.
   - Что я могу сказать такого, чего вы