авились  к   лагерю   вдоль   окраины
Гадринсетта.
   - По крайней мере, - сказал Джошуа, -  мы  теперь  знаем,  где  находится
Скала прощания.
   - Мы узнали больше, высочество, - сказал  Деорнот  с  полуулыбкой.  -  Мы
убедились, что ваше имя все еще вызывает страстный отклик у ваших подданных.
   - Может, вы и принц травы, но уж  точно  не  король  лепешек,  -  добавил
Изорн.
   Джошуа недовольно взглянул на них обоих и медленно сказал:
   - Я был бы крайне признателен, если бы мы прибыли в лагерь в молчании.

5 СКВОЗЬ ЛЕТНИЕ ВОРОТА

   - Нас туда приведет не дорога, - сказала Адиту поучительно. -  Это  будет
своего рода песня.
   Саймон раздраженно нахмурился. Он задал  простой  вопрос,  но  по  своему
ситхскому обыкновению эта сестричка Джирики опять дала  ему  ответ,  который
таковьпй не был. Слишком холодно стоять  просто  так  и  молоть  чепуху.  Он
сделал новую попытку.
   - Если туда нет дороги, то хотя бы направление какое-то должно быть. Куда
мы пойдем?
   - Внутрь. В сердцевину леса.
   Саймон попытался разглядеть солнце в небе, чтобы сориентироваться.
   - Значит, туда? - он указал на юг, то есть в ту сторону, куда он  шел  до
сих пор.
   - Не совсем. Иногда туда, но это бы означало,  что  мы  собираемся  войти
через Ворота Дождей. Но для этого времени года  это  не  подходит;  Нет,  мы
должны направиться к Летним Воротам, а это совсем иная мелодия.
   - Ты все говоришь о мелодии. Как можно куда-то добраться по мелодии?
   - Как?.. - она попыталась это серьезно обдумать.  Внимательно  посмотрела
на Саймона. - Ты странно мыслишь. Ты умеешь играть в шент?
   - Нет. А какое это имеет ко всему прочему отношение?
   - Интересно было бы с тобой сыграть. Надо бы узнать, играл ли  кто-нибудь
со смертным? Никто из моих сородичей не  задал  бы  подобного  вопроса.  Мне
нужно научить тебя правилам игры.
   Саймон, совершенно сбитый с толку, попытался что-то еще выяснить, но  она
прервала  дальнейшие  расспросы  жестом  своей  изящной  ручки.  Она  стояла
совершенно  неподвижно,  паутина  ее  лавандовых  волос  дрожала  на  легком
ветерке, все остальное  замерло.  В  своем  белом  одеянии  она  была  почти
невидима на снегу.  Казалось,  что  она  заснула  стоя  как  цапля,  которая
покачивается на одной ноге в камышах. Ее лучистые глаза, однако, были широко
раскрыты. Наконец она начала  глубоко  дышать,  выпуская  воздух  с  шипящим
звуком.  Ее  выдохи  постепенно  превратились  в  легкое  гудение,  которое,
казалось, исходило совсем не  от  нее.  Ветер,  до  того  ледяными  пальцами
упиравшийся в щеку Саймона, внезапно изменил направление.
   Нет, осознал он через мгновение, дело не только в изменении ветра. Скорее
это  было  ощущение,  что  все  мироздание  слегка  повернулось  -  пугающее
ощущение, вызвавшее приступ головокружения. В детстве он, бывало,  кружился,
кружился, потом останавливался, а мир продолжал вращаться вокруг него.  Этот
приступ был очень похож на то состояние, однако вращение  мира  сейчас  было
спокойным, напоминающим движение раскрывающихся лепестков цветка.
   Бессловесная легкая мелодия Адиту  перешла  в  песнопение  на  незнакомом
языке ситхи, затем постепенно снова превратилось в глубокие вздохи.  Тусклый
свет, сочившийся через ветви заснеженных деревьев, приобрел  какой-то  более
теплый оттенок, еле заметный тон, добавивший к серому  голубизну  и  золото.
Молчание затягивалось.
   - Это волшебство?  -  собственный  голос,  нарушивший  тишину,  показался
Саймону ослиным ревом. Он тотчас же  осознал  свою  глупость.  Голова  Адиту
качнулась в его сторону, но выражение ее лица не было гневным.
   - Я не совсем понимаю, о чем ты спрашиваешь, - промолвила она. -  Так  мы
находим тайные места, а Джао э-Тинукай - такое  тайное  место.  Но  в  самих
словах нет никакой силы, если ты об этом спрашиваешь. Их  можно  произносить
на любом языке. Они лишь помогают  ищущему  припомнить  определенные  знаки,
определенные тропы. Если под волшебством ты имел в  вицу  что-то  иное,  мне
жаль тебя разочаровывать. - Особого сожаления лицо ее, однако, не  выражало.
Там снова мелькнула лукавая улыбка.
   - Мне не следовало прерывать тебя, - пробормотал Саймон. - Я часто просил
своего друга доктора Моргенса научить меня волшебству. А он никогда этого не
делал. - Вспомнив о старом ученом, он моментально увидел  солнечное  утро  в
пыльных покоях доктора, услышал его бормотание, его разговор с самим  собою,
пока Саймон занимался уборкой.  Это  воспоминание  вызвало  мгновенный  укол
сожаления: все это в прошлом.
   - Моргенс... - сказала. Адиту задумчиво. - Я однажды видела его, когда он
был в гостях у моего дяди. Он был очень привлекательным молодым человеком.
   - Молодым человеком? - Саймон снова  уставился  на  ее  тонкое  эфемерное
лицо. - Доктор Моргенс?
   Ситхи внезапно снова стала серьезной.
   - Мы больше не можем медлить. Хочешь, я буду  петь  на  твоем  языке?  От
этого не будет большего вреда, чем тот, что мы сейчас приносим, ты и я.
   - Вред? - это совершенно сбило его с толку, но Адиту приняла свою прежнюю
позу.  Он  вдруг  почувствовал,  что  нужно  ответить  быстро,  а  то  дверь
закроется. - Да, пожалуйста, на моем языке.
   Она привстала на цыпочки, как птичка на ветке.  Сделав  несколько  ровных
вздохов, она начала свои причитания. Постепенно слова песни стали различимы:
неуклюжие громоздкие звуки вестерлинга приобретали мягкость и  мелодичность,
слова сливались и как бы перетекали друг в друга, как тающий воск.

   Глаз грезящего змея зелен, -
   пела  она.  Глаза  ее  были  устремлены  на  сосульки,  которые   свисали
драгоценными вымпелами с ветвей умирающего дерева.  Огонь,  который  не  был
заметен в приглушенном свете солнца, искрился в их глубине. -

   И серебристо-лунный след за ним,
   И только Женщина с сетью способна видеть
   Сокровенные цели его пути.

   Рука Адиту застыла в воздухе на несколько мгновений,  прежде  чем  Саймон
понял, что она предназначается ему.  Он  ухватился  за  ее  пальцы  рукой  в
перчатке, но она выпростала  их.  На  миг  ему  показалось,  что  он  ее  не
правильно понял, что  он  позволил  себе  какую-то  неуместную  вольность  в
отношении этого златоглазого создания, но когда ее пальцы стали  нетерпеливо
сжиматься и разжиматься, он сообразил, что требуется его обнаженная рука. Он
зубами стянул кожаную рукавицу, затем сжал ее тонкую руку  своими  пальцами,
теплыми и влажными. Она ласково, но твердо освободила свою руку,  скользнула
ладонью по его  руке,  затем  обхватила  ее  прохладными  пальцами.  Тряхнув
головой, как разбуженная кошечка, она повторила пропетые ею раньше слова:

   Глаз грезящего змея зелен,
   И серебристо-лунный след за ним,
   И только Женщина с сетью способна видеть
   Сокровенные цели его пути.

   Адиту вела его вперед; пригнувшись, они прошли под  деревом  с  гроздьями
сосулек. Крепкий, сдобренный снегом ветер, впивавшийся ему в  лицо,  вызывал
слезы на глазах. Лес вдруг предстал пред ним в своем  искаженном  виде,  как
будто Саймон заточен в одну из сосулек и выглядывает из  нее  на  окружающий
мир. Он слышал скрип своих сапог на снегу,  но  звук  этот  казался  страшно
далеким, как если бы голова его плыла высоко над верхушками деревьев.

   Сын ветра носит синюю корону,
   Из кроличьей шкурки его сапоги.

   Адиту все мурлыкала свою песню. Они шли по лесу,  но  это  движение  было
похоже скорее на парение или плавание.

   Его с небес не видит Мать-Луна,
   Но внемлет его тихому дыханью...

   Они повернули и спустились  в  подобие  оврага,  где  росли  вечнозеленые
кустарники:  их  ветви  казались  Саймону  руками,  готовыми  обнять   обоих
путников,  ухватиться  за  них,  удушить  своим  сильным  терпким   запахом.
Смолистые иглы налипали на штаны. Ветер, шептавший  меж  качающихся  ветвей,
стал более влажным, но по-прежнему оставался знобяще-холодным.

   На панцире Старой Черепахи желтая пыль.

   Адиту замедлила шаг перед грядой темно-коричневых камней, которые торчали
из-под снега на дне оврага подобно стене разрушенного дома. Пока она  стояла
и пела перед этими камнями, лучи солнца, прорвавшиеся  сквозь  ветви,  вдруг
изменили  угол  падения:  тени  в  трещинах  камней  стали   глубже,   затем
переполнили  расселины,  как  вышедшая  из  берегов  река,   скользнули   по
поверхности камней, будто лучи закатного солнца, которое спешит на покой.

   Он разгуливает в глубине, - слышался ее речитатив. -
   И, укрывшись под сухим камнем,
   В нежной тени считает удары своего сердца...

   Они обогнули каменную гряду и неожиданно оказались перед идущей под уклон
тропой.  Более  мелкие  камни  -  не  только  темные,   но   бледно-розовые,
песочно-желтые - проглядывали из-под снега. Зелень деревьев здесь была более
темной, в их ветвях пело множество  птиц.  Дыхание  зимы  ощущалось  гораздо
меньше.
   Казалось, они не просто преодолели какое-то расстояние, но  переместились
из одного дня в другой, как будто двигались под прямыми углами к  привычному
миру, перемещаясь  беспрепятственно,  подобно  ангелам,  которые,  как  было
известно Саймону, могут летать тут  и  там  по  воле  Божией.  Как  все  это
возможно?
   Глядя сквозь деревья на безрадостное серое небо и держась за руку  Адиту,
Саймон  подумал,  что,  возможно,  он  и  вправду  умер.  А  что  если   это
потустороннее создание, чьи глаза способны видеть  то,  что  недоступно  его
взору, сопровождает его душу в последний путь, а его безжизненное тело лежит
где-то в лесу и его постепенно заносит снег?
   А в раю тепло? подумал он рассеянно.
   Он потер лицо свободной рукой,  и  ощущение  боли  на  потрескавшейся  от
мороза коже несколько успокоило его. Как бы то ни было,  он  мог  идти  лишь
туда, куда его вели. Он был даже рад этой беспомощности, которая  не  давала
ему освободить руку из руки Адиту: это было так же невозможно, как  оторвать
от тела собственную голову.

   Песнь Облаков колышет алый факел.
   Рубин в пучине серых океанов.
   Она пахнет корой кедра,
   На груди ее кость слоновая...

   Голос Адиту взмывал и опускался; медленное задумчивое  течение  ее  песни
сливалось с пением птиц, так же как воды одной реки, вливаясь в воды другой,
становятся неразличимы. Каждая строфа в этом нескончаемом  потоке,  все  эти
названия и описания являлись для Саймона драгоценными загадками,  ответы  на
которые казались совсем рядом, но ускользали, и когда ему чудилось,  что  он
что-то уловил, это что-то исчезало, и на смену ему в  самом  лесном  воздухе
являлось что-то новое, манящее и дразнящее.
   Путники сошли с каменной тропы и оказались в более глубокой тени, в  гуще
темно-зеленой живой изгороди, усыпанной, как жемчужинами, крошечными  белыми
цветками. Листва была сырой, снег под ногами намокшим и неустойчивым. Саймон
крепче ухватился за руку Адиту. Он попытался вытереть глаза,  которые  снова
затуманились. Маленькие цветочки пахли воском и корицей.

   Глаз выдры коричнев, как речная галька,
   Она скользит под десятью мокрыми листьями,
   И когда она танцует в алмазной струе,
   Весело смеется Несущий Светильник.

   Теперь, к парящей мелодии Адиту и нежным трелям птиц  присоединился  звук
воды, плещущейся в мелких заводях, мелодичный, как  музыкальный  инструмент,
сделанный из хрупких травинок. Тающие снежинки  мерцали  в  неровном  свете.
Поражаясь этим прекрасным звукам,  Саймон  оглядывался  вокруг  на  звездное
сияние солнца, проходящего через толщу воды.  Казалось,  с  ветвей  деревьев
падают капли света.
   Они прошли мимо маленького бойкого ручейка, чей веселый голосок отдавался
в залах леса с колоннадой деревьев. Тающий  снег  лежал  на  камнях,  а  под
мокрыми листьями была видна жирная черная земля. У Саймона кружилась голова.
Песня  Адиту  струилась  через  все  его  мысли,  как  ручей   скользил   по
отшлифованным камням и обегал их. Сколько  времени  они  уже  идут?  Сначала
казалось, что они прошли лишь несколько шагов, и вдруг такое  ощущение,  что
они идут несколько часов - даже дней! И  вообще  -  почему  тает  снег?  Еще
несколько мгновений назад он устилал все!
   Весна! подумал он, и почувствовал, как нервный возбужденный смех вскипает
в нем. Думаю, мы входим в весну!
   Они шагали вдоль ручья. Мелодия Адиту звучала в такт бегущей воде. Солнце
скрылось. Закат расцветил  небо,  как  розу,  обагрив  все  листья  и  ветви
Альдхорта, опалив стволы огненным светом, раскалив  докрасна  камни.  Саймон
следил и наблюдал, как пламя в небе полыхнуло и угасло, на смену ему  пришла
лиловизна, которую, в свою очередь, поглотила  бархатная  чернота.  Возникло
ощущение, что мир под ногами вращается быстрее, но он все еще твердо ступает
по земле, крепко сжимая руку Адиту.

   Плащ Слушающего Камень черен, как смоль,
   Словно звезды, кольца его сияют.

   Она пела эти слова, и россыпь  белых  звезд  действительно  появилась  на
небосводе. Они расцветали и угасали,  образуя  постоянно  меняющиеся  узоры.
Полуочерченные лица и  фигуры  возникали,  высвеченные  звездным  светом  на
черном фоне, затем так же быстро растворялись.

   Он носит девять, а десятый палец
   Он поднял, пробуя им ночной ветер...

   Шагая  под  бархатно-черным  небом  и   вращающимися   звездами,   Саймон
чувствовал, что так может пройти с необычайной скоростью; и в  то  же  время
это ночное путешествие казалось лишь мигом, почти  бесконечно  долгим.  Само
время, казалось, проносится сквозь него, оставляя за  собой  странную  смесь
запахов и звуков. Альдхорт стал единым живым организмом, который меняет  все
вокруг него, а смертный холод тает, и сквозь него пробивается тепло. Даже  в
этой тьме он смог ощутить эти невероятные, почти судорожные изменения.
   Так шли они в ярком звездном сиянии вдоль говорливого смешливого  потока,
и Саймону чудилось, что он  способен  почувствовать,  как  на  голых  ветках
пробуждаются зеленые листочки, как исполненные жажды жизни цветы пробиваются
сквозь замерзшую землю, раскрывая свои хрупкие  лепестки,  нежные,  подобные
крыльям бабочек. Лес, казалось, стряхивает с себя  зиму,  как  змея  старую,
ненужную кожу.
   Песнь Адиту вилась через все это подобно непрерывной золотой канители  на
гобелене, сотканном из нитей нежных, приглушенных тонов.

   В ушах у Рыси фиолетовые тени,
   Она слышит, как восходит солнце.
   Кузнечик спать идет, ее шаги услышав,
   А Роза просыпается...

   Утренний свет пронизал Альдхорт, растекаясь так ровно,  как  будто  лился
отовсюду. Лес казался ожившим, каждый листок, каждая  ветка  -  исполненными
ожидания. Воздух  наполнился  тысячей  звуков  и  бесконечным  разнообразием
запахов: там было и пение птиц, и гудение пчел, пряный запах  пробуждающейся
земли,  сладковатой  грибной  прели  и  суховатый  аромат  пыльцы.   Солнце,
свободное от облачной пелены, взошло на небо, сиявшее яснейшей  первозданной
голубизной над верхушками деревьев.

   ...На капюшоне Небесного Певца золотая пряжка, -
   торжественно возгласила Адиту. Биение жизни в лесу вокруг них было единым
- оно казалось ударами одного пульса.

   В волосах его - соловьиные перья,
   Он делает три шага, и за собой рассыпает жемчуг,
   А перед ним шафранные цветы...

   Она остановилась и  отпустила  руку  Саймона;  которая  безвольно  упала,
подобно рыбе без костей. Адиту встала на цыпочки и потянулась, подняв ладони
к солнцу. Талия ее была необычайно тонка.
   Саймон долго не мог вымолвить ни слова.
   - Мы... - попытался он наконец, - мы?..
   - Нет, но мы преодолели самую трудную часть пути, -  сказала  она,  потом
обернулась к нему, улыбаясь. - Я думала, ты оторвешь мне руку, так крепко ты
цеплялся.
   Саймон вспомнил ее спокойную сильную хватку  и  подумал,  что  такого  не
могло бы случиться. Он улыбнулся, все еще не в силах прийти в себя и покачал
годовой.
   - Я никогда еще... - он не мог подобрать слова. - Сколько мы прошли?
   Ей этот вопрос явно показался странным, и она на мгновение задумалась.
   - Довольно глубоко в лес, - ответила она,  наконец.  -  Довольно  глубоко
внутрь.
   - Ты с помощью магии прогнала зиму? -  спросил  он,  повернувшись  вокруг
своей оси.  Снега  не  было.  Утренний  свет  прорезался  сквозь  деревья  и
разливался по мокрым листьям под ногами. Паутина полыхнула  огнем  в  столбе
солнечного света.
   - Зима никуда не ушла, это мы ушли от зимы, - сказала она.
   - Как это?
   - Зима, о которой ты говоришь - не настоящая, как тебе известно. Сюда,  в
истинное сердце леса, буря и холод не проникли.
   Саймону показалось, что он понимает сказанное ею.
   - Значит, ты не пускаешь сюда зиму с помощью волшебства?
   Адиту нахмурилась.
   - Опять это слово. Здесь мир исполняет  свой  подлинный  танец.  То,  что
способно изменить эту истину, действительно является магией - опасной магией
- по крайней мере, так кажется мне. - Она  отвернулась,  очевидно  устав  от
этого разговора. В характере Адиту было мало притворства, по крайней мере, в
подобном случае, когда речь могла идти о пустой трате  времени  на  какие-то
условности. - Мы уже почти у цели,  поэтому  не  будем  терять  времени.  Ты
хочешь есть или пить?
   Саймон вдруг почувствовал, что страшно  проголодался,  как  будто  не  ел
несколько дней.
   - Да! И то и другое.
   Без слов Адиту исчезла меж деревьев, оставив Саймона стоять у ручья.
   - Стой там, - крикнула она, голос ее  отдавался  так  звонко,  как  будто
исходил отовсюду. Через несколько мгновений она появилась, бережно  зажав  в
руках какие-то красноватые шары.
   - Крайле, - сказала она. - Солнечные плоды. Ешь.
   Первый плод оказался сладким и полным желтоватого  сока,  он  имел  такой
острый привкус, что Саймон сразу же принялся  за  второй.  К  тому  моменту,
когда с плодами было покончено, он ощутил приятную сытость.
   - Ну, в путь, - сказала она. - Я бы  хотела  добраться  до  Шао  Иригу  к
полудню.
   - Что такое это Шао Иригу и, кстати, какой сегодня день?
   Лицо  Адиту  выразило  раздражение,  если  вообще   подобное   вульгарное
выражение могло появиться на ее необычном лице.
   - Шао Иригу, конечно, и есть  Летние  ворота.  Что  же  касается  второго
вопроса, я не в силах производить все эти  измерения.  Это  для  таких,  как
Праматерь. Мне кажется, есть у вас какой-то промежуток лунного пути, который
называется "ани-и-итул"?
   - Да, анитул - это месяц.
   - Это все, что я могу сказать. Это как раз тот месяц по вашим подсчетам.
   Теперь пришла очередь Саймона почувствовать раздражение: про месяц  он  и
сам мог бы ей сказать, хотя месяцы имеют способность так быстро проноситься,
когда находишься в пути. Что он пытался выяснить  окольным  путем,  так  это
сколько времени у них ушло, чтобы добраться сюда. Было бы легко спросить это
напрямую, конечно, но он чувствовал, что ответ Адиту не удовлетворил бы его.
   Ситхи двинулась вперед. Саймон стал пробираться за ней. Несмотря на  свое
раздражение, он все же надеялся, что она вот-вот  снова  протянет  ему  свою
руку, но, видимо, та часть путешествия была уже позади. Адиту  выбрала  путь
вниз по склону вдоль ручья и шла не оглядываясь.
   Почти  оглушенный  веселой  какофонией  птиц  в   ветвях   над   головой,
обескураженный  всем  происшедшим,  Саймон  раскрыл  рот,   чтобы   выразить
неудовольствие  по  поводу  ее  уклончивых  ответов,  и  вдруг  остановился,
устыдившись собственной близорукости. Внезапно его усталость  и  раздражение
прошли, будто он сбросил с себя груз снежного одеяла, который тащился за ним
из зимы. Что бы ни говорила Адиту,  это  все  же  волшебство!  Находиться  в
центре снежного бурана - бурана, готового похоронить весь  северный  мир,  а
затем последовать за песней к  солнцу  и  ясным  небесам!  Это  лучше  любой
истории, которую когда-либо рассказывал Шем  Конюх.  Это  было  приключением
похлеще тех, что прославили  Джека  Мундвуда.  Саймон,  кухонный  мальчишка,
направляется в волшебную страну!
   Фырк