,  жалуясь
друг другу на тягостную  обязанность  закапывать  тело,  столь  зловонное  и
немытое, как мое. Стражник даже сказал, что он  потребует  надбавки  за  эту
неприятную  работу.  Один  из  его  спутников  ухмыльнулся  и   сказал:   "У
Прейратса?" Хвастун тотчас же замолчал. Кое-кто из других  солдат  засмеялся
над его замешательством, но голоса их были  напряженными,  как  будто  одной
мысли о том, чтобы потребовать что-то у красного священника было достаточно,
чтобы испортить весь день.  Это  в  первый  раз  мне  дали  понять,  куда  я
направляюсь, и я знал, что меня ждет нечто гораздо худшее, чем  просто  быть
повешенным, как вору и предателю - а я был  и  тем  и  другим.  Я  попытался
выкинуться из повозки, но меня схватили. "Хо, - сказал один из них, - имя-то
он знает!"
   "Пожалуйста, - умолял я, - не отводите меня к этому человеку! Если есть в
вас эйдонитское милосердие, делайте со  мной  все,  что  угодно,  только  не
отдавайте меня священнику". Солдат, который говорил последним, посмотрел  на
меня, и мне показалось, что какое-то сострадание мелькнуло в его  тазах,  но
он сказал: "И обратить его гнев на нас? Оставить наших детей сиротами?  Нет,
крепись, и встреть это с открытым лицом, как мужчина".
   Я рыдал всю дорогу до Нирулагских ворот.
   Повозка остановилась у обитых  железом  дверей  башни  Хьелдина,  и  меня
втащили внутрь,  слишком  подавленного  отчаянием,  чтобы  сопротивляться  -
однако мое изможденное тело вряд ли смогло бы как-то послужить мне в  борьбе
с четырьмя здоровыми солдатами.  Меня  полупронесли  через  переднюю,  потом
вверх, как мне показалось, на миллион ступеней. Наверху при моем приближении
распахнулись две огромные дубовые двери. Меня протащили  через  них,  словно
мешок с мукой, и я упал на колени в захламленной комнате.
   Первое, что я подумал, принцесса, это что я каким-то образом упал в озеро
крови. Вся комната была алой, каждая ниша, любая щель. Даже мои  прижатые  к
лицу руки изменили цвет. Я в ужасе посмотрел на высокие окна. Все до  одного
они были сверху донизу застеклены красными стеклами. Заходящее солнце лилось
в них, слепя глаза, как будто каждое окно  было  огромным  рубином.  Красный
свет заливал всю комнату, подобно лучам заката. Казалось,  не  было  никаких
тонов, кроме  черного  и  красного.  Там  были  столы  и  высокие  стеллажи,
сдвинутые к центру зала, ни один из них не касался стены. Все было  завалено
книгами и пергаментами, и... другими вещами, на которые я  не  мог  смотреть
подолгу. Любопытство священника безгранично. Нет ничего, что  он  не  сделал
бы, чтобы узнать правду о чем бы то ни было, по крайней мере если эта правда
важна для него. Многие из предметов его исследований, в  основном  животные,
были заперты в клетки, беспорядочно расставленные среди книг. Большинство из
них были еще живы, хотя для них, пожалуй, лучше было  бы  умереть.  Учитывая
хаос в центре комнаты, стена была удивительно чистой, на ней было изображено
только несколько странных символов.
   "А, - сказал голос, - приветствую коллегу, носителя свитка!" Это  конечно
был Прейратс, сидевший в центре своего странного гнезда  на  узком  стуле  с
высокой спинкой. - Я верю, что твое путешествие сюда было комфортным".
   "Не  будем  тратить  слов,  -  сказал  я.  Вместе  с   отчаянием   пришло
определенное мужество. - Ни ты, ни я, Прейратс, больше не носители свитка. -
Чего ты хочешь?"
   Он ухмыльнулся. Он совсем не собирался спешить с тем, что было  для  него
приятным развлечением. "Тот, кто  когда-либо  был  членом  Оредна,  как  мне
кажется, навсегда остается им, - хихикнул он. - Разве оба мы до сих  пор  не
связаны со старыми вещами, старыми писаниями и старыми книгами?"
   Когда он произнес последние слова, у меня упало сердце. Сперва  я  думал,
что он собирается просто мучить меня, чтобы отомстить за  свое  изгнание  из
Ордена - хотя другие были более ответственны за это, чем я; я уже начал свое
падение во тьму, когда его заставили уйти - теперь я понял,  что  ему  нужно
что-то совсем другое. Он явно желал получить какую-то книгу, которой, по его
подозрениям, владел я - и у меня не было никаких сомнении  в  том,  о  какой
книге идет речь.
   Около часа продолжалась наша дуэль с ним. Я  бился  словами,  как  рыцарь
клинком, и некоторое  время  сумел  продержаться  -  последнее,  что  теряет
пьяница, видите ли, это хитрость, она надолго переживает его душу -  но  оба
мы знали, что в конце концов я сдамся. Я устал, видите ли, очень устал и был
болен. Пока мы говорили, в комнату вошли  два  человека.  Это  были  уже  не
эркингарды, а мрачно одетые бритоголовые  мужчины,  выглядевшие  темнокожими
жителями южных островов. Никто из них не произносил ни слова - возможно, они
были немыми - но тем не менее цель их прихода была ясна. Они  будут  держать
меня, чтобы Прейратс мог не отвлекаться на  пустяки,  когда  он  перейдет  к
более сильным методам ведения переговоров. Когда эти двое схватили  меня  за
руки и подтащили к креслу священника, я сдался. Не боли я боялся, Мириамель,
и даже не терзании душевных, которые он мог причинить мне. Я клянусь в  этом
вам, хотя не знаю, имеет ли это какое-то значение.  Скорее  мне  просто  уже
было все равно. Пусть получит от меня все, что может, думал я. Пусть  делает
с этим, что хочет. Это наказание не  будет  незаслуженным,  сказал  я  себе,
потому что я так долго блуждал  в  безднах,  что  не  видел  в  мире  ничего
хорошего, кроме самого небытия.
   "Ты вольно обращался со страницами одной старой книги, Падреик, -  сказал
он. - Впрочем, я вспоминаю, что  теперь  ты  называешь  себя  как-то  иначе?
Неважно. Мне нужна эта книга. Если ты скажешь мне, где  ты  ее  прячешь,  то
свободно уйдешь дышать вечерним  воздухом,  -  он  махнул  рукой  в  сторону
расстилавшегося за  алыми  окнами  мира.  -  Если  нет...  -  он  указал  на
определенные предметы, лежавшие на столе  у  его  руки,  предметы,  покрытые
пятнами засохшей крови.
   "У меня ее больше нет", - сказал  я  ему.  Это  было  правдой.  Я  продал
последние несколько страниц две недели назад: я отсыпался, пропив выручку за
них, в этом грязном стойле.
   Он сказал: "Я не верю тебе, козявка". Потом его слуги обрабатывали  меня,
пока я не закричал. Когда я все равно не смог сказать  ему,  где  книга,  он
стал принимать меры сам, и остановился только тогда, когда я не  мог  больше
кричать и голос мой превратился в надтреснутый  шепот.  "Хм,  -  сказал  он,
почесывая подбородок, как бы передразнивая доктора Моргенса,  который  часто
размышлял таким образом над сложным переводом. - Похоже,  придется  поверить
тебе. Трудно предположить, что такая падаль, как ты, станет  молчать  только
из моральных соображений. Назови мне, кому ты их продал, всех до единого".
   Молча проклиная себя за убийство этих торговцев - потому что я знал,  что
Прейратс убьет их и заберет себе все имущество, ни секунды не раздумывая,  -
я назвал ему все  имена,  которые  мог  вспомнить.  Если  я  колебался,  мне
помогали его... его... его слуги...
   Кадрах внезапно разразился отчаянными рыданиями. Мириамель  слышала,  как
он пытается подавить их, потом у него начался приступ кашля. Мириамель сжала
его холодную руку, чтобы дать понять, что она с ним. Через  некоторое  время
дыхание его стало ровным.
   - Извините, принцесса, - простонал он. - Я не люблю думать об этом.
   В глазах Мириамели тоже стояли слезы.
   - Это моя вина. Я не должна была заставлять тебя говорить об этом.  Давай
остановимся, и ты поспишь.
   - Нет. - Она чувствовала, как он дрожит. - Нет,  я  это  начал.  В  любом
случае, я не смогу хорошо спать. Может быть, будет легче, если я кончу  этот
рассказ. - Он протянул руку и погладил ее по  голове.  -  Я  думал,  что  он
получил все, чего хотел, но оказался не прав. "Что если у этих  джентльменов
больше нет страничек, которые так мне нужны, Падреик?"  -  спросил  он.  Ах,
боги, нет ничего отвратительнее, чем улыбка этого священника! - Я думаю,  ты
должен рассказать мне все, что помнишь. Немного разума еще осталось в  твоей
пропитанной вином голове, так ведь? Валяй, расскажи мне, козявка".
   И я рассказал ему, каждый  абзац  и  каждую  строчку,  все,  что  помнил,
перескакивая с  одного  на  другое,  чего  и  следовало  ожидать  от  такого
искалеченного существа, каким я был. Он оказался крайне  заинтересованным  в
таинственных словах Ниссеса о смерти, в особенности о фразе "говорить сквозь
пелену", которую я считал названием ритуала, позволяющего достичь того,  что
Ниссес называл Песнями Верхнего Воздуха, то есть  мысли  тех,  кто  каким-то
образом находится вне морали - как уже умерших, так и никогда ре  живших.  Я
изрыгнул все это, изо всех сил стараясь угодить, а Прейратс сидел  и  кивал,
кивал... Его лысая голова блестела в странном алом свете.
   Каким-то образом во время этого  испытания  мне  удалось  заметить  нечто
странное. Как вы можете себе  представить,  все  это  продолжалось  довольно
долго, но поскольку о своих воспоминаниях я говорил свободно, меня перестали
бить, а один из безмолвных слуг даже дал мне чашку воды, чтобы голос  звучал
громче  и  яснее.  Пока  я  продолжал,  с  готовностью  отвечая  на  вопросы
Прейратса, словно ребенок, принимающий первую святую мансу, я заметил что-то
беспокоящее  в  том,  как  свет  двигался  через  комнату.  Сперва  в  своем
измученном  болезненном  состоянии  я  был  убежден,  что  каким-то  образом
Прейратс заставил солнце катиться вспять, потому что  свет,  который  должен
был двигаться через кровавые окна с востока на запад, вместо этого  скользил
в обратную сторону. Я задумался над этим - в такие моменты  лучше  думать  о
чем-то другом, а не о том, что происходит с тобой, - и  понял  наконец,  что
законы мироздания все-таки не могут быть отменены. Скорее дело было в башне,
или по крайней мере в верхней секции, в которой мы находились. Она  медленно
крутилась в том же  направлении,  что  и  солнце,  чуть  быстрее,  чем  оно,
крутилась так медленно,  что,  как  я  думаю,  этого  нельзя  было  заметить
снаружи. Так вот почему ничто не должно было прислоняться к каменным  стенам
этой комнаты, подумал я. Даже под  страшным  грузом  моей  боли  и  ужаса  я
восхищался огромными механизмами и колесами, которые, должно быть,  бесшумно
двигались за тяжелой каменной кладкой или у  меня  под  ногами.  Такие  вещи
некогда черезвычайно интересовали меня. В юности  я  проводил  много  часов,
изучая законы небесной механики, и, да помогут мне боги, это дало мне  повод
не думать о том,  что  было  сделано  со  мной  и  что  я  делал  со  своими
товарищами.
   Оглядывая круглую комнату, я продолжал свою  болтовню.  В  первый  раз  я
увидел слабые знаки, вырезанные на красном оконном стекле, и как  тени  этих
знаков, выступающие слабыми, чуть более темными линиями, пересекают странные
символы, изображенные  на  внутренних  стенах  башни.  Я  не  мог  придумать
никакого другого объяснения, кроме  того,  что  Преиратс  превратил  верхнюю
секцию башни Хьелдина в своего рода  огромные  водяные  часы  -  указывающее
время сооружение огромной величины и сложности. Я думал и думал, но,  вплоть
до сего дня не смог придумать никакого объяснения, которое достаточно хорошо
соответствовало бы всем этим фактам.  Черное  Искусство,  которому  посвятил
себя Прейратс, сделало песочные и солнечные часы беспомощно неточными.
   Мириамель не перебивала его довольно долго, потом наконец спросила:
   - Итак, что же было дальше?
   Кадрах все еще медлил. Когда он продолжил, то стал говорить чуть быстрее,
как будто эта часть была для него еще более неприятна, чем предшествующая.
   - После того, как я кончил  рассказывать  Прейратсу  все,  что  знал,  он
обдумывал услышанное, пока последнее серебро заката не ушло из одного окна и
не появилось в углу следующего. Тогда он встал, махнул рукой, и один из  его
слуг подошел ко мне сзади. Что-то ударило меня по голове, и больше я  ничего
не помню. Я проснулся в чаще у Кинслага, моя разорванная одежда была покрыта
пятнами засохшей крови.  Думаю,  они  приняли  меня  за  мертвого.  Конечно,
Прейратс не счел меня достойным никаких  усилий,  даже  и  того,  чтобы  как
следует убить. - Кадрах остановился, чтобы перевести дыхание.  -  Вы  можете
подумать, что я должен был быть очень счастлив, что остался жив, чего  никак
нельзя было ожидать, но все, что я мог  сделать,  это  заползти  подальше  в
кустарник и ждать там смерти. Но дни были теплые и сухие; я не умер. Когда я
достаточно оправился, я пошел в Эрчестер. Там  я  украл  какую-то  одежду  и
немного еды. Я даже выкупался в Кинслаге, и после этого смог пойти туда, где
продавалось вино. - Монах застонал. - Но  я  не  мог  покинуть  город,  хотя
безумно стремился к этому. Вид башни  Хьелдина,  возвышавшейся  над  внешней
стеной Хейхолта, ужасал меня; тем не менее я не  мог  бежать:  я  чувствовал
себя так, как будто Преиратс вытащил  часть  моей  души  и  держит  меня  на
привязи, как будто он в любое время мог позвать меня назад и я бы  пошел.  И
все это несмотря на тот факт, что его, очевидно, совершенно не заботило, жив
я или мертв. Я оставался в городе, воровал, пил, безуспешно  пытался  забыть
то ужасное предательство, которое я совершил. Я не забыл конечно - я никогда
не забуду этого - хотя постепенно я стал достаточно силен  для  того,  чтобы
вывернуться из-под  тени  башни  и  бежать  из  Эрчестера,  -  казалось,  он
собирался сказать что-то еще, но потом только содрогнулся и замолчал.
   Мириамель снова  схватила  руку  монаха,  царапавшую  деревянную  скамью.
Где-то к югу раздался одинокий крик чайки.
   - Но ты Не можешь винить себя. Кадрах. Это глупо. Всякий бы сделал то же,
что и ты.
   - Нет, принцесса, - печально  пробормотал  он,  -  не  всякий.  Некоторые
умерли бы, прежде чем поделиться такими страшными секретами.  И,  что  более
важно, другие не отдали бы сокровища, особенно  такого  опасного  сокровища,
как книга  Ниссеса,  за  несколько  кувшинов  вина.  Мне  оказали  священное
доверие. Это то, для чего был предназначен Орден Манускрипта,  Мириамель,  -
для того, чтобы сохранять знание, и для того, чтобы уберечь  его  от  таких,
как  Прейратс.  Я  не  сделал  ни  того,  ни  другого.  Кроме  того.   Орден
предназначался для того, чтобы наблюдать  за  возвращением  Инелуки,  Короля
Бурь. А я способствовал этому,  потому  что  я  уверен,  что  дал  Прейратсу
способы найти Инелуки и заинтересовать его в делах людей - и все это  зло  я
совершил  просто  для  того,  чтобы  спокойно  пьянствовать  и  делать  свой
помутневший мозг еще немного темнее.
   - Но почему Прейратс хотел узнать все это? Почему  он  так  интересовался
смертью?
   - Я не знаю, - голос Кадраха  звучал  устало.  -  Его  разум  сгнил,  как
прошлогоднее яблоко. Кто знает, какие  чудовища  могут  вылупиться  у  такой
твари?
   Рассердившись, Мириамель сжала его руку.
   - Это не ответ.
   Кадрах немного выпрямился.
   - Простите, моя леди, но у меня нет ответов.  Единственное,  что  я  могу
сказать, судя по вопросам, которые задавал мне Прейратс, я не думаю, что  он
искал встречи с Королем Бурь, особенно в  первое  время.  Нет,  у  него  был
какой-то другой интерес в том, что он называл "говорить сквозь пелену". И  я
думаю, что когда он начал исследования в этих лишенных  света  областях,  он
был замечен. Большинство живущих  смертных,  которые  были  обнаружены  там,
уничтожены или лишены разума, но я  думаю,  что  в  Прейратсе  почувствовали
возможный инструмент будущего возмездия Инелуки. Судя  по  тому,  что  вы  и
другие  рассказывали  мне,  он   действительно   оказался   очень   полезным
инструментом.
   Мириамель, замерзшая на ночном ветру, сжалась в комочек. Что-то из  того,
что сейчас сказал Кадрах, засело у нее в голове, требуя размышлений.
   - Я должна подумать.
   -  Если  я  внушил  вам  отвращение,  моя  леди,  в   этом   нет   ничего
удивительного. Я стал невыразимо отвратителен даже сам себе.
   - Не говори глупостей. - Она импульсивно  подняла  его  холодную  руку  и
прижала ее к своей щеке. Ошеломленный, он замешкался  на  мгновение,  прежде
чем отнять ее. - Ты совершал ошибки. Кадрах, так же, как и я, так же, как  и
многие другие. - Она зевнула. - Теперь нам  надо  поспать,  чтобы  утром  мы
смогли снова начать грести. - Она  проползла  мимо  него  по  направлению  к
импровизированной каюте.
   - Моя леди? - сказал монах, в его голосе явственно  слышалось  удивление,
но она не сказала больше ни слова.
   Спустя некоторое время,  когда  Мириамель  уже  погружалась  в  сон,  она
услышала, как он заполз под укрытие из промасленной тряпки. Он  свернулся  у
ее ног, но дыхание его оставалось тихим,  как  будто  он  тоже  размышлял  о
чем-то. Вскоре мягкий плеск волн  и  покачивание  стоявшей  на  якоре  лодки
засосало ее в сон.

4 ВСАДНИКИ РАССВЕТА

   Несмотря на холодный утренний туман, серым  плащом  завесивший  Сесуадру,
Новый Гадринсетт пребывал почти в праздничном  настроении.  Прибытие  отряда
троллей, который Бинабик и Саймон переправили через замерзающее озеро,  было
первым радостным происшествием в этом году, в котором все остальные  события
были почти сплошь дурными. Когда  Саймон  и  его  маленькие  друзья  шли  по
последнему обдуваемому ветром отрезку старой дороги ситхи,  волна  гомонящих
ребятишек, опередивших своих родителей, выплеснулась  им  навстречу.  Горные
бараны, закаленные в шуме селений Йиканука, не сбивались с  шага.  Некоторые
тролли - пастухи и охотники - протягивали жесткие коричневые руки и сажали к
себе в седла самых  маленьких  детей.  Один  мальчик,  не  ожидавший  такого
внезапного и близкого знакомства  с  вновь  прибывшими,  разразился  громким
плачем. Тролль, поднявший  его,  огорченно  улыбаясь  через  редкую  бороду,
бережно, но крепко держал брыкающегося парнишку, чтобы тот не свалился прямо
на сшибающиеся рога баранов. Вопли мальчика перекрывали даже крики остальных
детей и непрерывный звон и гудение марша Йиканука.
   Бинабик предупредил принца Джошуа о прибытии своих соплеменников до того,
как повел Саймона в лес; в свою очередь,  принц  предпринял  все  возможное,
дабы организовать надлежащую встречу.  Баранов  отвели  в  теплые  стойла  в
пещерах, где они могли жевать сено вместе  с  лошадьми  Нового  Гадринсетта,
потом  Ситки  и  ее  тролли,  все  еще  окруженные  толпой  разинувших   рты
поселенцев, промаршировали к овеваемой  ветрами  громаде  Дома  Расставания.
Жалкие продовольственные запасы Сесуадры  соединили  с  дорожным  провиантом
троллей,  и  все  были  приглашены  к  скромной  трапезе.  Теперь  в   Новом
Гандринсетте было уже достаточно горожан, так  что  прибавление  сотни  даже
таких миниатюрных мужчин и женщин  сделало  пещерный  дворец  ситхи  забитым
почти до отказа, но зато в зале сразу стало теплее. Еды  было  маловато,  но
общество получилось захватывающе экзотичное.
   Сангфугол в своем лучшем - разве что только  слегка  потертом  -  камзоле
представил  на  суд  собравшихся  несколько  любимых  старых  песен.  Тролли
аплодировали, хлопая ладонями по  сапогам  -  этот  обычай  весьма  очаровал
жителей Нового Гадринсетта.  Мужчина  и  женщина  из  Йиканука,  побуждаемые
своими  товарищами,  в  свою  очередь,  показали  акробатический   танец   с
крючковатыми пастушьими пиками, состоявший из огромного количества прыжков и
трюков. Большинство населения Гадринсетта, даже те, кто  пришел  во  дворец,
подозрительно настроенные к маленьким  чужеземцам,  слегка  оттаяли.  Только
горожане, приехавшие непосредственно  из  Риммергарда,  казалось,  сохраняли
недобрые чувства; долгая вражда троллей и  риммеров  не  могла  прекратиться
после одного ужина с песнями и танцами.
   Саймон с гордостью наблюдал за происходящим. Он не пил,  поскольку  кровь
все еще неприятно постукивала в висках после  вчерашнего  канканга,  но  ему
было так тепло и хорошо, как будто он опрокинул  цел