р пот с лица, оставив яркий алый мазок,  как  бы  не
желая уступить Утварту в раскраске.
   Джошуа, спотыкаясь, Сделал шаг назад, неловко пригнувшись  под  очередным
выпадом Утварта, затем собрался и сделал выброс вперед. Его бросок  оказался
безобидным: он не достал до намасленного живота Утварта.  Тритинг,  до  того
сражавшийся молча, хрипло расхохотался и снова рубанул. Джошуа пресек удар и
в свою очередь сделал выпад. Глаза  Утварта  расширились,  и  на  миг  загон
наполнился звуками ударов стали о сталь. Большая часть зрителей вскочила  на
ноги и завопила. Стройный  Найдл  и  длинная  сабля  Утварта  завертелись  в
сложном танце сверкающего серебра, сами себе аккомпанируя.
   Рот тритинга был растянут гримасой дикого веселья, но  лицо  Джошуа  было
серым, как пепел, а его серые глаза горели огнем последнего усилия.  Два  из
мощных замахов тритинга были со звоном отбиты, потом быстрый  бросок  Джошуа
оставил ярко-красную полосу на ребрах противника. Некоторые  из  зрителей  в
толпе закричали и захлопали, видя, что битва еще не окончена, но Утварт  зло
сузил глаза и рванулся вперед,  нанося  удары,  как  кузнец  по  наковальне.
Пошатываясь, Джошуа вынужден был  отступить,  прикрываясь  Найдлом,  и  этот
узкий  клинок  был   его   единственным   щитом.   Слабая   попытка   принца
контратаковать была небрежно отбита, затем один из разящих  замахов  Утварта
застал принца врасплох и удар пришелся ему по голове.
   Джошуа неловко попятился, ни в силах управлять движением своих ног и упал
на колени. Кровь полилась из раны  прямо  над  ухом:  Он  поднял  Найдл  над
головой, как бы пытаясь предотвратить новые удары, но Глаза его застилало, и
клинок закачался ивовой веткой.
   Шум толпы перешел в рев. Фиколмий вскочил на ноги,  бороду  его  раздувал
резкий ветер; он поднял вверх сжатые кулаки, подобно разгневанному божеству,
призывающему громы небесные. Утварт медленно приблизился к Джошуа,  все  еще
удивительно осторожно, будто ожидая какого-то трюка от этого жителя каменной
страны, но принц был так  явно  побежд„н:  пытаясь  подняться  с  колен,  он
опирался на культю правой руки, которая скользила в грязи.
   Совсем иной шум вдруг возник на противоположном  конце  загона.  Внимание
толпы неохотно переключилось  на  его  источник.  Около  места,  где  стояли
пленники, было какое-то движение, копья колебались, как трава под ветром. За
удивленным женским криком последовал мужской вскрик  боли.  Через  мгновение
какие-то две фигуры отделились от этой  свалки.  Деорнот  держал  одного  из
стражников, причем локоть его приходился  против  горла  последнего.  Вторая
рука рыцаря прижимала копье стражника острием к его животу.
   - Вели остальным своим всадникам отступить, иначе эти двое умрут.
   Деорнот ткнул своего  пленника  в  живот.  Тот  прорычал  что-то,  но  не
вскрикнул. Кровавое пятно появилось на его рубашке.
   Фиколмий выступил вперед, полыхая гневом, его заплетенная борода дрожала.
   - Вы с ума посходили? Вы сумасшедшие, что ли?  Клянусь  четвероногими,  я
вас всех раздавлю.
   - Тогда умрут и твои соплеменники. Мы не любим  хладнокровного  убийства,
но мы не будем стоять в стороне, когда убивают нашего принца, после того как
ты его избил так, что он не в силах сражаться.
   Толпа встревоженно загудела, но Фиколмий, исполненный гнева,  не  обратил
на это внимания. Он поднял руку, украшенную браслетами, чтобы призвать своих
воинов, но тут раздался голос.
   - Нет! - это был Джошуа, который с трудом пытался подняться  на  ноги.  -
Отпусти их, Деорнот.
   Рыцарь в изумлении глядел на него.
   - Но, ваше высочество...
   - Отпусти их, - он попытался отдышаться. - Я сам  буду  вести  свой  бой.
Если любишь меня, отпусти их... - Джошуа отер кровь со лба.
   Деорнот обернулся к Изорну и Сангфуголу,  которые  удерживали  копья  еще
троих стражников. Они тоже смотрели на него удивленно.
   - Отпустите их, - сказал он наконец. - Принц велит нам отпустить их.
   Изорн и Сангфугол опустили копья, дав возможность  тритингам  отойти.  Те
поспешно отступили, убираясь подальше  от  копий,  и  только  вспомнив  свою
изначальную роль надсмотрщиков, остановились, сердито бормоча себе под  нос.
Изорн не обращал на них  внимания.  Возле  него  дрожал  как  осиновый  лист
Сангфугол. Джулой, которая не шевельнулась во  время  всех  этих  перипетий,
снова перевела свои желтые глаза на Джошуа.
   - Давай, Утварт, - сказал принц  с  усилием,  причем  слабая  улыбка  его
казалась белой полосой на красной маске. - Забудь о них. Мы еще не кончили.
   Фиколмий, который стоял рядом и, казалось, жевал что-то  своим  раскрытым
ртом, как лошадь жует мундштук, собрался было что-то сказать, но  так  и  не
успел.
   Утварт бросился вперед, яростно нанося удары. Короткий перерыв не  вернул
Джошуа сил: он сделал несколько нетвердых шагов назад под напором  тритинга,
с величайшим трудом отбивая натиск кривого меча.  Наконец,  скользящий  удар
задел его грудь, а в последующей  атаке  меч  Утварта  плашмя  опустился  на
локоть Джошуа, выбив Найдл из его руки. Принц заковылял к нему, но когда его
пальцы сомкнулись на окровавленной  рукоятке,  ноги  его  подкосились  и  он
распластался на взрытом дерне.
   Увидев свое преимущество, Утварт ринулся вперед. Джошуа смог поднять  меч
и отвести удар вниз, но его неуклюжая поза, пока  он  поднимался,  позволила
Утварту захватить принца мускулистой рукой и притянуть его к лезвию  кривого
меча. Джошуа поднял колено и  правую  руку,  чтобы  удержать  противника  на
расстоянии, затем сумел поднять другую руку, удерживая своим  клинком  гарду
Утварта, но более сильный  тритинг  медленно  отжимал  свои  клинок  кверху,
оттесняя Найдл и направляя серповидный клинок к горлу  Джошуа.  Губы  принца
растянулись в гримасе полного изнурения,  и  жилы  вздулись  узлами  на  его
худощавой руке. Последним усилием ему  удалось  на  миг  задержать  движение
клинка. Так эти двое стояли грудь на  грудь.  Уловив,  что  силы  принца  на
исходе, Утварт усилил хватку и улыбнулся, притянув Джошуа ближе,  как  будто
выполняя какое-то медленное ритуальное движение. Несмотря на то, что мускулы
принца напрягались последним усилиями  воли,  длинное  лезвие  кривого  меча
неумолимо скользило вверх и наконец любовно прижалось к его горлу.
   Толпа замерла. Где-то в небе прокричал журавль, и снова над полем застыла
тишина.
   - Вот теперь, - восторженно  прервал  свое  долгое  молчание  тритинг,  -
Утварт убьет тебя.
   Джошуа вдруг перестал сопротивляться и бросился вперед в  объятия  своего
врага, откинув голову вбок. Лезвие скользнуло по его  шее,  глубоко  вспоров
кожу, но в ту же долю секунды принц всадил колено в пах  противника.  Утварт
взрычал от неожиданной боли.
   Джошуа зацепил ногой лодыжку  тритинга  и  толкнул  его.  Утварт  потерял
равновесие и опрокинулся.  Джошуа  полетел  вниз  вместе  с  ним,  а  клинок
тритинга едва не задел его  плечо.  Когда  Утварт  грохнулся  на  землю,  со
свистом выдохнув, Найдл освободился. Через мгновение его  острие  скользнуло
под подбородком тритинга, и принц вогнал его вверх, прямо сквозь челюсть - в
мозг.
   Джошуа выкатился из судорожных объятий Утварта и  с  трудом  поднялся  на
ноги. Алые капли падали с него  на  траву.  Мгновение  он  стоял,  ноги  его
дрожали руки повисли вяло и беспомощно. Он смотрел  на  распростертое  перед
ним тело.
   - Верзила, - с трудом выговорил он,  -  это...  ты...  говоришь  чересчур
много. - Глаза его закатились, и принц рухнул поперек тела тритинга. Так они
лежали вместе, кровь их смешалась, а степь вокруг, казалось, вымерла.  Потом
послышались первые крики.

ЧАСТЬ 2
ЧЕРНАЯ ТЕНЬ

1 УТРАЧЕННЫЙ САД

   После  долгого  пребывания  в  безмолвной   бархатной   пустоте   Саймона
постепенно  охватывало  сумеречное  состояние  между  сном  и  пробуждением.
Создание возвращалось к нему в темноте, но и на  грани  сна  он  понял,  что
снова неведомый голос перебивает его мысли, как в кошмарную ночь бегства  из
дома Схоуди. Какая-то дверь в его внутренний мир отворилась и, похоже, войти
туда может все что угодно.
   Но этот незваный гость не был тем, что мучил его из  пламени  костра,  не
был голосом приспешника Короля Бурь. Новый голос был так же непохож  на  тот
ужасный, как живые отличны от  мертвых.  Новый  голос  не  насмехался  и  не
угрожал - более того, он, казалось, вообще не был обращен к Саймону.
   Это был женский голос, музыкальный, но сильный, сияющий  в  беспросветных
сновидениях Саймона, как путеводная звезда. Хотя  слова  были  печальны,  он
приносил юноше непонятное  успокоение.  Саймон  сознавал,  что  вернуться  в
реальный мир - дело одного мгновения, но голос так захватил его, что  он  не
желал пробуждения. Вспоминая мудрое прекрасное лицо, виденное им  в  зеркале
Джирики, он довольствовался тем, что задержался на пороге сна и слушал,  ибо
это был тот же самый голос, та же самая женщина. Каким-то образом  случилось
так, что когда дверь внутри него приоткрылась, первой вошла  через  нее  эта
женщина из зеркала. Саймон был ей за  это  безмерно  благодарен.  Он  помнил
кое-что  из  того,  что  обещал  ему  Красная  Рука,  и  даже   в   убежище,
предоставленном сном, он ощутил, как мороз сжимает его сердце.
   - Любимый Хакатри, прекрасный сын мой, - говорил  этот  голос,  -  я  так
скучаю по тебе! Я знаю, что ты за пределами  слышимости  и  не  в  состоянии
ответить, но я не могу не обращаться к тебе, как будто ты здесь передо мной.
Несчетное число раз мой народ исполнял Танец Года с тех пор, как ты ушел  на
запад. Сердца остывают, и сам мир становится все холоднее.
   Саймон знал, что  хотя  голос  и  звучит  в  его  сновидении,  слова  эти
предназначены не ему. Он  ощущал  себя  мальчишкой-нищим,  который  украдкой
подсматривает за жизнью богатой семьи через щелку в стене. Но точно так  же,
как у богатой семьи могут быть  горести,  недоступные  пониманию  нищего,  -
несчастья, вызванные не голодом, или холодом, или болезнью,  -  так  и  этот
голос, несмотря на всю свою величавость, казался исполненным тихого отчаяния
и боли.
   - Иногда кажется, всего лишь несколько раз луна изменила лицо свое с того
времени, как две семьи покинули Венига Досай'э - землю, где мы родились,  на
том берегу Великого моря. Ах, Хакатри, видел бы ты  наши  ладьи,  когда  они
скользили над свирепыми волнами! Ладьи из серебряного дерева, с парусами  из
ярких тканей, были бесстрашны и прекрасны, как летучие рыбы.  Я  была  тогда
ребенком и сидела на носу, окруженная облаком искрящейся, сверкающей морской
пены! Потом, когда  наши  корабли  коснулись  этой  земли,  мы  плакали:  мы
избежали тени небытия и завоевали себе право на свободу.
   Однако стало ясно, Хакатри, что нам не удалось совсем избежать  тени:  мы
просто сменили одну на другую, и новая тень разрасталась внутри нас.
   Конечно, прошло много времени, прежде чем мы  это  осознали.  Новая  тень
росла медленно - сначала в наших сердцах, затем в глазах и руках,  и  теперь
зло, что она несет, становится гораздо страшнее, чем кто бы то ни  было  мог
предположить. Она простирается над землей, которую мы любили, в  которую  мы
стремились, как в объятия любимых, как сын рвется в объятия матери...
   Наша новая земля так же омрачена тенью, как и прежняя, Хакатри, и в  этом
наша вина. А теперь твой брат, которого погубила  эта  тень,  сам  стал  еще
более страшным мраком. Он набросил  темную  пелену  на  все,  что  ему  было
когда-то дорого.
   О, клянусь Утраченным Садом, тяжело терять сыновей!
   Что-то еще искало его внимания, но Саймон мог лишь беспомощно лежать,  не
имея желания или возможности проснуться. Казалось, что где-то, за  пределами
этого сновидения, которое не было сновидением, его окликают по имени.  Разве
у него есть друзья или семья, которые его ищут? Это не имеет значения. Он не
мог оборвать связь с голосом женщины: ее невыносимая грусть вонзалась в  его
душу, и казалось жестоким оставить ее наедине с ее тоской. Наконец,  голоса,
еле слышно звавшие его, исчезли.
   Он по-прежнему ощущал присутствие  женщины.  Было  впечатление,  что  она
плачет. Саймон не знал ее и не мог догадаться, к кому обращены ее слова,  но
он заплакал вместе с ней.

***

   Гутвульф ощущал смятение и  раздражение.  Он  чистил  свой  щит,  пытаясь
вслушиваться в то, что говорил ему управляющий замком,  который  только  что
прибыл из имения Гутвульфа в Утаньяте. Ни то, ни другое дело  Гутвульфу  как
следует не давалось.
   Граф сплюнул сок цитрила на циновку.
   - Повтори-ка снова, что-то я не уловил никакого смысла в твоем отчете.
   Управляющий, пузатый человек с глазами хорька, с  усилием  подавил  вздох
усталости - Гутвульф не  принадлежал  к  тем  господам,  которые  мирятся  с
недостатком терпения, - и снова принялся за объяснения.
   - Дело вот в чем, мой лорд: ваши владения в Утаньяте практически пусты. В
Вульфхолте осталось лишь несколько слуг. Почти  все  крестьяне  разбежались.
Нет людей, чтобы собрать овес или ячмень, а урожай  больше  двух  недель  не
продержится.
   - Мои люди  разбежались?  -  Гутвульф  рассеянно  уставился  на  вепря  и
серебряные  копья,  сверкающие  на  черном  фоне  щита.  Наконечники   копий
выполнены из перламутра. Он так любил когда-то этот герб -  так,  как  можно
любить лишь собственное дитя. - Как смеют они уходить? Кто, как не я, кормил
этих Паршивых бездельников все эти годы? Ну, найми других для сбора  урожая,
но тех, что сбежали, обратно не бери. Никогда.
   На это управляющий позволил себе легчайший возглас отчаяния.
   - Мой лорд, граф Гутвульф, боюсь, что вы меня не расслышали.  В  Утаньяте
не осталось в достаточном количестве свободных людей, которых можно было  бы
нанять. У баронов - ваших вассалов - свои проблемы и нет лишних  работников.
По всему Эркинланду урожай зерна гибнет из-за  того,  что  некому  работать.
Армия Скали из Кальдскрика из-за реки прошлась по всем приграничным  городам
около Утаньята, и, возможно, вскоре перейдет реку,  когда  опустошит  страну
Лута.
   - Лут умер, говорят, - медленно произнес Гутвульф.  У  Лута  в  Таиге  он
бывал. Кровь взыграла в его жилах в тот раз, И он оскорбил короля перед  его
придворными. Это было всего лишь несколько месяцев назад. Отчего  же  сейчас
он чувствует себя так мерзко, как-то совсем не по-мужски? - С чего  все  эти
негодяи бегут из дома?
   Управляющий бросил на господина странный взгляд, как будто Гутвульф вдруг
спросил его, где право, где лево.
   - Отчего? Из-за войн и грабежей на границе, из-за хаоса во Фростмарше. И,
конечно, из-за Белых лисиц.
   - Белые лисицы?
   - Вы, конечно, знаете о Белых лисах,  мой  лорд,  -  управляющий  уже  не
скрывал своего скептицизма. - Несомненно,  так  как  они  пришли  на  помощь
армии, которой вы командовали при Наглимунде.
   Гутвульф поднял голову, задумчиво теребя свою верхнюю губу.
   - Ты имеешь в виду норнов?
   - Да, господин. Белые лисицы - так называет их  простой  народ  из-за  их
мертвецкой бледности и лисьих глаз. - Он подавил дрожь. - Белые лисы.
   - Ну и что про них? - спросил граф. - Какое они имеют отношение  к  моему
урожаю, да сотрясет Эйдон твою душу?
   - Но они же движутся на юг, граф Гутвульф, - управляющий удивился. -  Они
покинули свое гнездышко в Наглимундских развалинах. Люди, которым приходится
ночевать под открытым небом, видели, как они носятся в потемках  по  холмам,
подобно привидениям. Они передвигаются ночью группами и все время на юг -  к
Хейхолту. - Он тревожно оглянулся,  как  будто  только  что  поняв,  что  он
сказал. - Пробираются сюда.
   После ухода управляющего Гутвульф долго сидел за графином вина. Он взялся
было за шлем, чтобы надраить и  его,  посмотрел  на  клыки  слоновой  кости,
украшавшие его, и отложил, так и не почистив. Душа не лежала к  этому  делу,
хотя король ожидал, что через несколько дней  он  возглавит  его  гвардию  в
походе, а доспехи как следует не чистились с самой осады Наглимунда.  Вообще
со времени осады все пошло наперекосяк: у него такое чувство, что  по  замку
бродят привидения, а в его сны вторгается этот проклятый серый меч и два его
собрата; он просто боится ложиться спать, боится заснуть... Он отставил вино
и загляделся на мигающую свечу. Потом ощутил некоторый подъем настроения: по
крайней мере это все ему не чудится. Нескончаемые ночные шуми,  неприкаянные
тени в залах и во дворах, бесследно исчезающие полуночные посетители  Элиаса
- все это и многое  другое  заставило  графа  Утаньята  усомниться  в  своем
здравом уме. Когда король заставил его дотронуться до  этого  чертова  меча,
Гутвульф стал определенно считать, что благодаря колдовству или иным  путем,
но в нем появилась трещина, через которую в него  проникает  безумие,  чтобы
его уничтожить. Но, оказывается, это не причуда и не игра воображения, что и
подтвердил управляющий. Норны собираются в Хейхолте. Идут Белые лисы.
   Гутвульф достал из чехла  нож  и  послал  кувыркающееся  лезвие  в  дверь
напротив. Оно задрожало, застряв в тяжелой дубовой доске. Граф  прошаркал  к
двери, вытащил его, снова метнул и тут же  вытащил  ловким  движением  руки.
Ветер свистел в деревьях за окном. Гутвульф осклабился. Нож снова вонзился в
дерево.
   Саймон лежал, как бы подвешенный между сном и несном, а голос  у  него  в
голове все говорил,
   - ..Видишь ли, Хакатри, самый тихий из моих сыновей, может быть, с  этого
и начались все наши беды. Я упомянула две семьи,  как  будто  только  они  и
выжили из Венига Досай'э, но ведь нас перевезли  через  Великое  море  ладьи
тинукедайя. Ни мы, зидайя, ни хикедайя не дожили бы  до  вступления  на  эту
землю, если бы  не  Руян-мореход  и  его  народ.  Но,  к  нашему  стыду,  мы
обращались здесь с Детьми Океана так же плохо, как мы обращались  с  ними  в
землях Сада за океаном. Когда большая часть людей  Руяна,  наконец,  отбыла,
отправившись в эти новые земли, я думаю, в это время и начала расти тень.  О
Хакатри, насколько мы были безумны, если принесли былую  несправедливость  в
это новое место, то зло, которое должно было умереть там,  на  нашем  родном
Крайнем Востоке...

***

   Клоунская маска плясала перед лицом  Тиамака,  сверкая  в  свете  костра,
покрытая странными перьями и рогами. На миг он почувствовал  замешательство.
Почему Праздник ветра настая так рано?  Ведь  до  ежегодного  празднества  в
честь Того, Кто Гнет Деревья, остаюсь месяцы!  Но  вот  перед  ним  один  из
клоунов кланяется и пляшет, а чем объяснить тяжелую головную  боль,  как  не
выпитым  накануне  в  избытке  тростниковым  пивом  -  вернейшим   признаком
наступления праздника?
   Ветряной клоун издал звякающий звук, потянув за что-то из  руки  Тиамака.
Что он делает, этот клоун?  Потом  вспомнил:  ему  нужна  монетка.  Конечно,
каждый ведь должен иметь бусинки или монетки для  Того,  Кто  Гнет  Деревья.
Клоуны собирали эти блестящие трофеи в глиняные кувшины,  чтобы  трясти  их,
поднимая к небу. Подобные трещотки и создавали основную музыку  праздника  -
их шум привлекал благосклонное внимание Того, Кто Гнет  Деревья,  и  бог  не
давал разгуляться вредным ветрам и наводнениям.
   Тиамак знал, что следует отдать клоуну его монетку. Разве не для этого он
ее припас? Но то, как настойчиво ощупывал его этот клоун, вызвало  неприязнь
Тиамака. Маска подмигивала и ухмылялась. Тиамак,  пытаясь  побороть  чувство
недоверия, крепче сжал в руке монетку. Что же происходит?..
   Его  зрение  внезапно  прояснилось,  и  глаза   расширились   от   ужаса.
Подпрыгивающая клоунская маска оказалась чешуйчатой головой ганта, прямо над
ним свисающего с лианы, болтающейся над  рекой.  Гант  тихонько  трогал  его
своими паучьими пальцами, терпеливо пытаясь выковырять нож из потной от  сна
ладони.
   Человек вскрикнул от отвращения и откинулся назад - к корме  лодки.  Гант
заскрежетал  и  защелкал  ротовыми  щупальцами,  помахивая  лапой,  покрытой
роговой оболочкой, как бы пытаясь