к Клавеанского колокола прямо над  головой,
он пробил так много раз, что она сбилась со счета.
   Заснула она под звуки отдаленного пения.

***

   Отец Диниван разбудил ее утром,  принеся  завтрак,  состоявший  из  ягод,
молока и хлеба. Она ела, сидя в постели, а священник  зажег  свечи  и  ходил
взад-вперед по комнате, не имеющей окон.
   - Его святейшество проснулся сегодня рано. Он покинул покои раньше, чем я
пришел к нему, куда-то отправился. Он делает это часто, когда ему необходимо
что-то обдумать. Просто уходит, прямо в ночном одеянии. Он никого с собой не
берет, кроме меня, если я где-нибудь  в  пределах  досягаемости.  -  Диниван
улыбнулся. - Это почти такой же большой дворец, как  Хейхолт.  Ликтор  может
быть где угодно.
   Мириамель промокнула рукавом молоко, капнувшее на подбородок.
   - Он нас примет?
   - Конечно, как только придет, я уверен. Хотел бы  я  знать,  над  чем  он
сейчас думает. Ранессин - человек глубокий, он глубок,  как  море,  и  часто
трудно угадать, что скрывается под его спокойной поверхностью.
   Мириамель передернулась, вспомнив о  килпах  в  Эметтинском  заливе.  Она
поставила чашку.
   - Мне нужно быть в мужском платье?
   - Что? - он опешил от ее вопроса. - Ах, для встречи с Ликтором, вы имеете
в виду? Думаю, пока никому не следует знать, что вы здесь. Я очень хотел  бы
сказать вам, что полностью доверяю  своим  собратьям-священникам,  наверное,
так оно и есть, но я слишком долго прожил здесь, чтобы не знать,  что  языки
могут подвести. Я принес вам одежду почище.  -  Он  жестом  указал  на  кипу
одежды, лежащую на табурете возле таза с горячей водой. - Поэтому,  если  вы
готовы и вкусили утренней пищи, мы можем отправляться.
   Мириамель взглянула  на  одежду,  затем  снова  на  отца  Динивана,  лицо
которого было рассеянно нахмурено.
   - Не могли бы вы отвернуться, пока я переодеваюсь?
   Отец Диниван недоумевающе посмотрел на нее, затем отчаянно покраснел, чем
втайне развеселил Мириамель.
   - Принцесса, простите! Как  мог  я  быть  так  непочтителен?  Пожалуйста,
простите, я тотчас же выйду. Я за вами скоро приду. Тысяча извинений  -  это
оттого, что мне приходится  думать  сразу  обо  всем  сегодня  утром.  -  Он
попятился к двери и тщательно закрыл ее засобой.
   Когда он вышел, Мириамель рассмеялась и встала  с  постели.  Она  стащила
старую одежду через голову, вымылась, дрожа от холода. Скорее  с  интересом,
чем с неудовольствием принцесса отметила, как загорели ее  руки.  Они  стали
похожи на руки матроса с баржи, подумала она удовлетворенно. Как  бы  ахнули
ее камеристки, если бы увидели ее сейчас!
   Вода была теплой, но в комнате было холодно, поэтому, закончив  умывание,
она поспешно натянула чистую одежду. Проведя рукой по коротким волосам,  она
подумала, не вымыть ли их тоже, но мысль о сквозняках в  огромных  коридорах
остановила ее. Холод напомнил ей о юном Саймоне, который  бродит  где-то  по
снежному северу. Как-то, поддавшись мгновенному порыву, она отдала ему  свой
любимый синий шарф - жест, показавшийся ей таким жалким сейчас. Но ведь  она
сделала это от души: шарф, конечно, не  спасет  его  от  холода,  но  просто
напомнит ему о том опасном приключении,  которое  они  пережили  вместе,  и,
может быть, придаст ему мужества.
   Она нашла Динивана в вестибюле. Он изо  всех  сил  старался  скрыть  свое
нетерпение. Вернувшись домой, священник напоминал боевого коня, рвущегося  в
сражение. Он был полон нетерпеливого стремления что-то делать, куда-то идти.
Он взял ее за локоть и мягко повел по коридорам.
   - А где Кадрах? - спросила она. - Он пойдет с нами к Ликтору?
   Диниван покачал головой.
   - Я в нем больше не уверен. Я уже говорил, что не думаю, чтобы в нем было
что-то злое, но он поддался слишком многим  соблазнам.  Это  печально,  если
учесть, каким он был. Он мог бы быть чрезвычайно полезен. Тем  не  менее,  я
считаю, что не стоит подвергать его искушению.  Он  сейчас  с  удовольствием
завтракает с некоторыми моими собратьями. За ним будут тихонько и  незаметно
наблюдать.
   - Кем же все-таки был Кадрах? - спросила она,  запрокинув  голову,  чтобы
рассмотреть доходящие до потолка гобелены, украшавшие коридор. На  них  были
изображены сцены Вознесения Эидона,  Отречения  св.  Вилдеривиса,  наказания
императора Крексиса. Она подумала об этих  застывших  фигурах  с  их  широко
раскрытыми глазами и обо всех тех столетиях, что они провисели  здесь,  пока
мир Непрерывно вращался. Неужели когда-нибудь ее отец  и  дядя  тоже  станут
изображениями на гобеленах и фресках, после того, как она и  все,  кого  она
знает, обратятся в прах?
   - Кадрах? Когда-то он был святым человеком и не только из-за своего сана.
- Диниван помедлил, прежде чем продолжить. -  Мы  как-нибудь  в  другой  раз
поговорим о вашем спутнике, принцесса, если вы простите мне мою неучтивость.
Может быть, вы сейчас лучше обдумаете, что вам сказать Ликтору?
   - А что его интересует?
   - Все, - Диниван улыбнулся, голос его смягчился. - Ликтор хочет знать все
обо всем. Он говорит, что это результат той ответственности,  что  возложена
на его плечи Матерью Церковью, и его решения должны быть хорошо  обоснованы,
но я полагаю также, что он человек любопытный. - Он рассмеялся. - Он знает о
бухгалтерском деле больше,  чем  писари  в  Санкелланской  канцелярии,  и  я
слышал, как он часами разговаривал о дойке  коров  с  фермером  из  Озерного
края. - Диниван посерьезнел. - Но сейчас времена действительно мрачные.  Как
я уже сказал, некоторые из моих источников не открыты даже Ликтору,  поэтому
все, что вы сообщите, будучи живым свидетелем, окажется чрезвычайно  ценным.
Он должен все это знать - не бойтесь рассказать ему абсолютно все, ничего не
скрывая. Ранессин - мудрый человек. Ему лучше других  известно,  что  движет
миром.
   Мириамели путь по этим  бесконечным  коридорам  показался  очень  долгим.
Только гобелены, да группки куда-то  спешащих  священнослужителей  позволяли
отличить  один  коридор   от   другого,   поэтому   она   вскоре   перестала
ориентироваться. Огромные каменные залы были сыры и  слабо  освещены.  Когда
они, наконец, подошли к большой деревянной двери, на  которой  было  искусно
вырезано древо, она была рада, что долгий путь окончен.
   Диниван на миг задержался перед дверью.
   - Нам следует и дальше соблюдать осторожность, - сказал он, подводя ее  к
небольшой дверце в том же  коридоре.  Он  толкнул  ее,  и  они  оказались  в
маленьком помещении, завешенном бархатными портьерами.  В  жаровне  у  стены
горел огонь. Широкий стол, занимавший большую  часть  комнаты,  был  завален
пергаментами и толстыми книгами. Священник оставил Мириамель  греть  руки  у
огня.
   - Я сейчас вернусь, - сказал он, отодвигая портьеру  на  стене  у  стола.
Портьера опустилась, и он исчез.
   Когда по ее пальцам разлилось  приятное  тепло,  она  отошла  от  огня  и
обратила внимание на пергаменты, развернутые на столе. Они показались совсем
неинтересными, полными цифр и описаний границ различных владений. Книги  все
были религиозного содержания,  кроме  одной,  содержавшей  гравюры  странных
существ и невообразимых церемоний. Эта книга лежала  поверх  других.  Листая
книгу, она обнаружила страницу, заложенную ленточкой. На ней  было  неуклюже
сделанное изображение рогатого человека  с  выпученными  глазами  и  черными
руками. Испуганные люди собрались у ног рогатого;  над  его  головой  висела
единственная на всем небе звезда. Глаза его, казалось,  были  устремлены  со
страницы прямо на нее.
   Са Астридан Сондикциллес, прочла она подпись внизу. Звезда завоевателя.
   Ее затрясло. От картинки повеяло на нее таким холодом, которым  не  веяло
от сырых коридоров Санкеллана. Ей  показалось,  что  это  привиделось  ей  в
дурном сне или что она услышала об этом в одной из страшных детских  сказок.
Мириамель быстро положила книгу на место и отошла, вытирая руки о плащ,  как
будто прикоснулась к чему-то нечистому.
   Неясные голоса послышались за тайной дверью, через которую вышел Диниван.
Она подошла поближе, силясь различить слова, но они были слишком тихими. Она
осторожно отодвинула занавеску  и  увидела  полоску  света,  проникающую  из
соседнего помещения.
   Это была, по-видимому, приемная Ликтора, потому  что  она  была  украшена
пышнее, чем любое помещение, которое она видела со вчерашнего вечера,  когда
проходила через пустые залы в полусонном состоянии. Потолки были разрисованы
сценами из Книги Эйдона. Высокие окна казались кусками серою утреннего неба.
За стулом, стоявшим посреди комнаты, висело лазоревое знамя, на котором были
вышиты Золотая колонна и Древо Матери Церкви.
   Ликтор Ранессин, стройный человек в высокой шляпе, сидел на стуле, слушая
толстяка, одетого в похожее на  палатку  одеяние  эскритора.  Диниван  стоял
рядом, нетерпеливо шаркая ногой по толстому ковру.
   - ...Но в том и суть, ваше святейшество,  -  говорил  толстяк.  Лицо  его
лоснилось, а голос был хорошо поставлен. -  В  такое  время  нужно  избегать
нанесения  оскорбления  Верховному  королю...  Ну,  сейчас  он  не  в  очень
доброжелательном настроении. Нам следует  тщательно  обдумать  свое  высокое
положение, а также нужно считаться с расположением всех тех, кто смотрит  на
Мать нашу Церковь как на источник умеренности и доброго влияния. - Он достал
из рукава коробочку, что-то бросил в рот, и его толстые  щеки  на  мгновение
втянулись.
   - Я понимаю, Веллигис, - сказал Ликтор, подняв руку и мягко  улыбнувшись.
-Вы всегда даете хорошие советы. Я бесконечно благодарен Господу за то,  что
он свел нас.
   Веллигис слегка склонил голову в знак признательности.
   - А теперь, с вашего позволения, - продолжал Ранессин, - я должен уделить
внимание бедному Динивану, который пробыл в пути  несколько  дней.  Я  жажду
услышать его новости.
   Эскритор преклонил колена - нелегкое дело для человека его размеров  -  и
приложился к краю голубого одеяния Ликтора.
   - Если я только зачем-нибудь вам понадоблюсь, ваше святейшество, я буду в
канцелярии до полудня. - Он поднялся и, плавно покачиваясь, покинул зал,  по
пути бросив в рот еще один леденец.
   - Вы и вправду благодарны судьбе, что Господь свел вас? - спросил Диниван
с улыбкой.
   Ликтор, согласно кивнул:
   - Это действительно так. Веллигис служит мне постоянным напоминанием, что
Люди не должны принимать себя всерьез. Он  желает  добра,  но  так  безмерно
напыщен.
   Диниван покачал головой.
   - Я бы очень хотел верить, что он желает добра, но советы его  преступны.
Если и впрямь Матери Церкви суждено доказать, что она является живой  силой,
творящей добро, то это время настало.
   - Я знаю, как ты переживаешь, Диниван, - мягко сказал Ликтор. - Но сейчас
не время для поспешных решений, о которых потом будешь  долго  сожалеть.  Ты
привез принцессу?
   Секретарь Ранессина поклонился:
   - Сейчас приведу ее. Она в моем кабинете.
   Он  повернулся  и  направился  через  приемный  зал.  Мириамель  поспешно
опустила занавеску, и, когда Диниван вошел, она снова стояла у жаровни.
   - Пойдемте, - сказал он. - Ликтор уже освободился.
   Подойдя к стулу Ранессина, Мириамель присела  в  реверансе  и  поцеловала
край его одежды.  Старик  протянул  удивительно  сильную  руку  и  помог  ей
подняться.
   - Пожалуйста, садитесь рядом, - промолвил он,  жестом  попросив  Динивана
подать стул. - И принеси, пожалуй, еще стул для себя.
   Пока Диниван ходил за стульями,  у  Мириамели  была  возможность  впервые
разглядеть Ликтора. Она не видела его почти год, но он, казалось, не слишком
изменился. Редкие седые волосы по-прежнему обрамляли  его  красивое  бледное
лицо. Глаза были живыми, как у любознательного  ребенка,  в  них  даже  была
искорка лукавства. Мириамель не могла  не  сравнить  его  с  графом  Страве,
правителем Пирруина. Морщинистое  лицо  Страве  так  и  лучилось  хитростью.
Ранессин выглядел гораздо более простодушным, но  Мириамели  не  нужны  были
заверения Динивана, что за его мягкой внешностью кроется очень многое.
   - Ну, моя дорогая принцесса, - сказал Ранессин, когда они уселись, - я не
видел вас со дня похорон вашего дедушки. Вы очень выросли, но. Бог мой,  что
за одежда на вас, моя леди. - Он улыбнулся. - Приветствую вас в Божьем доме.
Вы в чем-нибудь нуждаетесь?
   - Только не в пище и питье, ваше святейшество.
   Ранессин нахмурился:
   - Я не любитель титулов, а мой, к тому же, труднопроизносим. Когда я  был
юношей в Стеншире, я никогда не мог и помыслить, что закончу жизнь в далеком
Наббане, где буду называться "Священным" и "Вознесенным"  и  никогда  уж  не
услышу своего настоящего имени.
   - А Ренессин разве не ваше настоящее имя? - спросила Мириамель.
   Ликтор рассмеялся:
   - О нет.  Я  по  рождению  эркинландец  по  имени  Освельн.  Но  так  как
эркинландцев  редко  возводят  на  такие  высокие  посты,  показалось  более
разумным дать мне наббанайское имя. - Он ласково  потрепал  ее  по  руке.  -
Кстати о псевдонимах: Диниван рассказал мне, что вы проделали далекий путь и
много видели с тех пор, как покинули родительский кров. Не расскажете ли мне
о своих путешествиях?
   Диниван  поощрительно  кивнул,  и  Мириамель,  набрав  в  грудь  побольше
воздуха, начала рассказ.
   Ликтор внимательно слушал ее повествование о нарастающем безумии отца и о
том, как оно вынудило ее покинуть  Хейхолт,  об  исполненных  злобы  советах
Прейратса и о пленении Джошуа. Солнце все  ярче  светило  сквозь  высоченные
окна, и Диниван отправился за едой, так как приближался полдень.
   - Это захватывающе интересно, - сказал Ликтор, пока они ждали возвращения
Динивана. - Ваш рассказ подтверждает многое из слышанного мною ранее.  -  Он
потер сбоку свой тонкий нос. - Да осенит наш  разум  мудростью  Господь  наш
Узирис! Почему люди никогда не удовлетворяются тем, что имеют?
   Диниван вскоре вернулся в сопровождении  служителя,  который  нес  полный
поднос  фруктов  и  сыра,  а  также  глинтвейн.  Мириамель  снова  принялась
рассказывать. Пока она ела и говорила, а  Ранессин  задавал  ей  деликатные,
тонкие вопросы, у нее родилось такое чувство, как будто она рассказывает все
это старому доброму  дедушке:  гончие  норнов,  которые  преследовали  ее  и
маленькую Лилит, то, как их спасли Саймон и Бинабик. Когда она  рассказывала
об откровениях колдуньи Джулой  и  о  зловещих  предостережениях  Ярнауга  в
Наглимунде, Диниван и Ликтор обменивались многозначительными взглядами.
   Когда она закончила. Ликтор снова надвинул свою  высокую  шляпу,  которая
неоднократно съезжала назад в ходе повествования, и со вздохом откинулся  на
спинку кресла. В глазах его была грусть.
   - Столько всего нужно обдумать, на столько вопросов у  нас  нет  ответов.
Господи,  Ты  решил  устроить  жестокую  проверку  детям   Своим.   У   меня
предчувствие ужасной напасти, которая на нас надвигается. - Он повернулся  к
Мириамели:
   - Спасибо за известия, принцесса. Хоть ни  одно  из  них  не  радостно  -
только дурак  предпочитает  счастливое  неведение,  а  я  стараюсь  не  быть
дураком. Это самая тяжелая ноша.  -  Он  поджал  губы,  задумавшись.  -  Ну,
Диниван, - промолвил он наконец, - это придает еще  более  зловещую  окраску
моим вчерашним новостям.
   - Что за новости, ваше святейшество? - поинтересовался Диниван. -  У  нас
так и не было времени поговорить с момента моего возвращения.
   Ликтор отхлебнул горячего напитка.
   - Элиас направляет ко мне Прейратса.  Завтра  его  корабль  прибывает  из
Хейхолта. Его миссия - передать важное послание Верховного короля.
   - Приезжает Прейратс? - встревожилась Мириамель. - Мой отец знает, что  я
здесь?
   - Нет, нет, не бойтесь, - успокоил ее Ликтор. Он  снова  потрепал  ее  по
руке. - Он будет вести переговоры с Матерью Церковью.  Никто,  кроме  нас  с
Диниваном, не знает, что вы здесь.
   - Не верьте ему. Он дьявол, - сказала она жестко.
   Ранессин серьезно кивнул.
   - Ваше предупреждение будет принято во внимание, принцесса Мириамель,  но
иногда разговор с дьяволом входит в мои обязанности. - Он опустил взгляд  на
свои руки, как будто надеясь найти в них решение всех проблем. Когда Диниван
уводил Мириамель, Ликтор вежливо попрощался с ней, но казался погруженным  в
грустные размышления.

10 ЗЕРКАЛО

   Саймон оказался в тисках неотвязного чувства негодования.  Когда  они  со
Слудигом вслед за верховыми троллями спускались  под  гору,  оставив  позади
груды камней над могилами, он чувствовал, как ярость путает все  его  мысли,
так что он ни  на  одной  из  них  не  может  остановиться  дольше,  чем  на
мгновение.
   Ему трудно было идти,  все  тело  болело,  живот  бурлил  от  злости.  Он
размышлял по дороге. Хейстен мертв. Еще один друг мертв. Он с этим ничего не
может поделать. Он не в силах этого изменить. Он не  может  даже  заплакать.
Это бесило больше всего: он ничего не в силах сделать. Ничего!
   Слудиг, бледный, с кругами под глазами, не собирался  нарушать  молчания.
Двое низоземцев тащились бок о бок по плоским плитам  гранита,  перебирались
через снежные заносы, взбитые в белую пену бараньими копытами.
   На их пути вырастали все новые  гряды  гор.  При  каждом  повороте  тропы
побеленные снегом склоны вставали перед  взором  путников,  с  каждым  разом
становясь все больше. А Сиккихок, наоборот, казалось, врастает  в  небо  все
выше по мере их удаления от вершины. Гора как бы говорила, что  покончив  со
всеми этими смертными, она занялась делами более возвышенными и  нашла  себе
более подходящее общество в облаках и на небе.
   Я-то тебя не забуду,  пригрозил  горе  Саймон,  оглянувшись  на  огромный
каменный клинок. Он подавил желание крикнуть это вслух.  Ему  казалось,  что
если он прищурится, то сможет различить  каменные  могильные  пирамиды.  Яне
забуду, что мой друг покоится на твоих склонах. Я этого никогда не забуду.
   День кончился. Они двигались быстрее  там,  где  гора  становилась  шире,
тропы начали спрямляться, а расстояние между зигзагами увеличивалось. Саймон
заметил здесь признаки жизни, которых не было на больших высотах:  семейство
бело-коричневых  кроликов  паслось  между  пятнами  снега,  синицы  и  белки
переругивались  в  кронах   низкорослых   причудливо   изогнутых   деревьев.
Присутствие этих живых  существ  на  бесплодных  и  бессердечных,  казалось,
скалах,  должно  бы  радовать,  но  вместо  этого  оно  лишь  усиливало  его
беспредметный гнев. Какое право на  жизнь  имеют  все  эти  мелкие  неважные
создания, когда другие умирают? Он не представлял себе, зачем так суетиться,
когда в любой момент ястреб, или змея, или стрела  охотника  может  прервать
твою жизнь. Сознание того,  как  бессмысленна  вся  суета  жизни  под  тенью
смерти, наполнило его странно щекочущим чувством отвращения.
   Когда наступил вечер, отряд  выбрал  для  лагеря  слегка  покатый  склон,
усеянный валунами и  редкими  пучками  растительности.  Тело  горы  Сиккихок
заслоняло их от сильного ветра, несущего снег. Саймон сбросил рюкзак и начал
собирать валежник для костра. На  минуту  он  замер,  наблюдая,  как  солнце
скользит за горы на западе, одна из которых, он это знал, Урмсхейм, драконья
гора. Горизонт был расцвечен  красками,  не  уступавшими  по  яркости  розам
Хейхолта.
   Аннаи, родственник Джирики, который пал, защищая жизнь  своих  товарищей,
похоронен там, на Урмсхейме; солдат Гримрик, крепкий тихий человек, покоится
рядом с ним. Саймон вспомнил, как Гримрик насвистывал, отправляясь на  север
из Наглимунда, и тонкий звук этот  то  раздражал,  то  приободрял  путников.
Теперь он погружен в вечное  молчание.  Ни  он,  ни  Аннаи  не  увидят  этих
бесполезно  прекрасных  красок,  расцвечивающих  небо,  на  которое  смотрит
Саймон.
   Где они? В раю? Как могут ситхи попасть в рай, если они в него не  верят?
И куда, они считают, деваются их соплеменники после смерти? Саймон  полагал,
что они язычники, - они не такие, как он.  Но  Аннаи