о ясно, что вы перейдете на другой корабль здесь, в Анзис Пелиппе,
я понял, что тот, кто готов  платить  за  известия,  готов  будет  заплатить
гораздо больше за самое принцессу. Твой отец или дядя, например...
   Потрясенная, Мириамель уронила недочищенный фрукт обратно в вазу.
   - Вы готовы продать меня моим врагам?!
   - Ну, ну, моя дорогая, - успокоил ее граф. - Разве об этом идет  речь?  И
кого же ты называешь  врагами?  Твоего  отца-короля?  Твоего  любящего  дядю
Джошуа? Мы не ведем речь о передаче тебя в  руки  работорговцев  Наскаду  за
медные гроши. Кроме того, - добавил он торопливо, - эта альтернатива  вообще
закрыта.
   - Что вы имеете в виду?
   - Я имею в виду, что не собираюсь продавать тебя никому, - сказал Страве.
- Пожалуйста, не тревожься об этом.
   Мириамель снова взялась за фрукт. Теперь дрожала ее рука.
   - Что же с нами будет?
   - Возможно, граф будет вынужден запереть нас  в  своих  глубоких,  темных
винных подвалах - для нашей безопасности, - сказал Кадрах, с нежностью глядя
на почти опустошенный графин. Он казался совершенно блаженно пьяным.  -  Да,
вот это была бы ужасная судьба!
   Она с отвращением отвернулась от него.
   - Ну? - спросила она Страве.
   Старик взял у нее из рук скользкий фрукт и осторожно надкусил.
   - Скажи мне одно: ты направляешься в Наббан?
   Мириамель поколебалась, судорожно раздумывая.
   - Да, - ответила она наконец. - Да, туда.
   - Зачем?
   - Почему я должна вам отвечать? Вы не причинили нам зла, но и не доказали
пока, что вы нам друг.
   Страве пристально посмотрел  на  нее.  По  его  лицу  медленно  разлилась
улыбка. Глаза его, хотя и покрасневшие, сохраняли жесткость.
   - Да, я люблю, когда молодая женщина знает то, что она  знает,  -  сказал
он. - Светлый  Ард  полон  до  краев  сентиментами  и  недопониманием,  что,
насколько ты знаешь, не является грехом, но  когда  это  глупые  сентименты,
даже ангелы стонут от отчаяния. Но ты,  Мириамель,  даже  в  раннем  детстве
подавала большие надежды. - Он забрал графин у Кадраха, чтобы  налить  себе.
Монах забавно смотрел на него, как собака, у которой  отнимают  кость.  -  Я
сказал, что никто тебя не продаст, - сказал, наконец, Страве. -  Но  это  не
совсем так. Ну, не смотри так гневно, юная леди! Сначала выслушай все, что я
имею сказать. У меня есть... друг, думаю, что его можно так назвать, хотя мы
лично не близки. Он религиозный человек, но вращается также и в иных кругах.
Лучшего  друга  не  сыскать:  его  знания  обширны,   а   влияние   огромно.
Единственная проблема в  том,  что  он  человек  необычайно,  до  противного
прямой. Тем не менее он не раз оказывал  услуги  Пирруину  и  мне  лично.  Я
многим ему обязан. Так вот: не я один знал о твоем  отъезде  из  Наглимувда.
Этот человек, этот религиозный деятель, также получил сведения  об  этом  из
собственных источников...
   - И он? - Мириамель встревожилась. Она в гневе обрушилась на Кадраха:
   - Так это ты послал депешу?
   -  Из  моих  уст  не  вырвалось  ни  слова,  моя  леди,  -  сказал  монах
заплетающимся языком. Ей показалось или он и вправду не был  так  пьян,  как
притворялся?
   - Прошу тебя, принцесса. - Страве поднял  дрожащую  руку.  -  Как  я  уже
сказал, этот друг - влиятельный человек. Даже окружающие его люди не  знают,
сколь велико его влияние. Сеть его осведомителей, хоть  и  уже  моей,  имеет
глубину и размах, которым я не перестаю удивляться. Так вот. Когда мой  друг
связался со мной, - у нас есть почтовые голуби для переписки, -  он  сообщил
мне о Тебе. Я, правда, уже знал об этом. Он, однако, не знал о моих планах в
отношении тебя, о тех, что я уже изложил.
   - То есть о том, как меня продать.
   Страве  кашлянул,  как  бы  извиняясь,  потом  у  него  начался   приступ
настоящего кашля. Отдышавшись, он продолжил:
   - Итак, как я уже сказал, я  обязан  этому  человеку.  Посему,  когда  он
попросил меня предотвратить твою поездку в Наббан, у меня не было выбора...
   - Он попросил о чем? - Мириамель не могла поверить своим ушам. Неужели ей
никогда не избавиться от вмешательства посторонних в ее дела?
   - Он не хочет, чтобы ты ехала в Наббан. Это неподходящее время.
   - Неподходящее время? Кто этот "он" и какое право...
   - Он? Он хороший человек, один из немногих, к кому применимо  это  слово.
Хоть это не мой тип людей. Что касается права... Он говорит, что речь идет о
спасении твоей жизни, или, во всяком случае, свободы.
   Принцесса почувствовала, что волосы прилипли ко лбу. В комнате было тепло
и сыро. А этот  старик  с  его  загадками,  которые  так  раздражают,  опять
улыбается, довольный, как ребенок, овладевший новым трюком.
   - Вы собираетесь держать меня здесь? - медленно  проговорила  она.  -  Вы
собираетесь держать меня в тюрьме, чтобы защитить мою свободу?
   Граф Страве протянул руку и дернул за  темный  шнур,  который  был  почти
невидим на фоне портьер. Где-то наверху слабо прозвучал звонок.
   - Боюсь, что это так, моя дорогая, - сказал  он.  -  Я  должен  задержать
тебя, пока мой друг не подаст сигнала. Долг  есть  долг,  а  услуги  следует
оплачивать. - За порогом послышались шаги ног, обутых в сапоги.  -  Это  все
для твоего блага, принцесса, хотя ты можешь пока этого и не знать...
   - Предоставьте мне самой судить, - огрызнулась Мириамель. - Как вы могли?
Разве вы не знаете, что назревает война? Что я везу важные известия  герцогу
Леобардису? - Она должна добраться до герцога, уговорить его помочь  Джошуа.
Иначе ее отец разрушит Наглимунд и безумие его никогда не кончится.
   Граф усмехнулся.
   - Ах, дитя мое, лошади передвигаются гораздо медленнее птиц,  даже  птиц,
обремененных важной информацией. Видишь ли, Леобардис вместе со своей армией
уже отправился на север около месяца назад. Если бы вы  не  пробирались  так
поспешно, крадучись и таясь, через селения  Эрнистира,  если  б  вы  хоть  с
кем-нибудь поговорили, вы бы знали об этом...
   Мириамель рухнула на стул, потрясенная. Граф громко  постучал  костяшками
пальцев по столу. Дверь распахнулась, и Ленти со своими  двумя  помощниками,
все еще в маскарадных  костюмах,  вошли  в  комнату.  Ленти  уже  снял  свою
страшную маску: его мрачные глаза светились на лице, которое  было  розовее,
но не намного живее сброшенной маски.
   - Устрой их поудобнее, Ленти, - сказал Страве.  -  Потом  запри  двери  и
поможешь мне добраться до постели.
   Пока засыпающего Кадраха поднимали  из  кресла,  Мириамель  обратилась  к
графу:
   - Как вы могли так  поступить?  -  горячо  заговорила  она.  -  Я  всегда
вспоминала вас с любовью, вас и ваш таинственный сад.
   - А-а, сад, - сказал Страве. - Да, ты бы снова хотела его увидеть, не так
ли? Не сердись, принцесса. Мы еще поговорим: мне многое нужно тебе  сказать.
Так приятно видеть тебя снова! Только подумать, что эта бледная  застенчивая
Илисса могла произвести на свет такое темпераментное создание!
   Когда Ленти и помощники выводили их на дождь, Мириамель бросила последний
взгляд на Страве. Он пристально смотрел на каминную  решетку,  а  его  седая
голова медленно кивала.

***

   Ее привели в высокий дом, полный  пыльных  портьер  и  древних  скрипучих
стульев. Замок Страве, примостившийся на выступе Ста Мироре, был пуст,  если
не считать  горстки  молчаливых  слуг  и  настороженных  посыльных,  которые
скрытно сновали туда и обратно, подобно горностаям, ныряющим в дыру забора.
   У Мириамели была своя комната. Когда-то она, наверное,  была  прелестной,
но очень, очень давно. Теперь поблекшие гобелены хранили лишь призраки людей
и пейзажей, а солома в матрасе стала такой ломкой  и  сухой,  что  всю  ночь
шелестела ей в уши.
   Каждое утро ей помогала одеться женщина  с  грубым  лицом.  Она  натянуто
улыбалась и мало говорила. Кадраха держали где-то в другом месте, поэтому ей
не с кем было говорить в течение этих долгих  дней  и  нечего  было  читать,
кроме старой Книги Эйдона, рисунки в которой так стерлись,  что  изображения
превратились в силуэты, как бы выгравированные на хрустале. С того  момента,
когда ее привели в дом Страве, Мириамель строила планы,  придумывая  способы
освобождения, но  несмотря  на  всю  атмосферу  пыльного  запустения,  замок
оказался местом, из которого сбежать было сложнее, чем иэ самых  глубоких  и
страшных подвалов Хейхолта. Парадный вход крыла, в котором она  содержалась,
был крепко заперт. Комнаты, выходившие в  коридор,  были  также  заперты  на
засовы. Женщину, которая ее одевала, так же как и другую прислугу,  приводил
широкоплечий серьезный стражник. Из всех возможных путей побега только дверь
на другом конце коридора иногда бывала открытой. За этой дверью располагался
огороженный стеной сад Страве. Там-то Мириамель и  проводила  большую  часть
времени.
   Сад был меньше, чем ей помнилось, но это и не удивительно: она была очень
мала, когда видела его в прошлый раз. Он казался  старше,  как  будто  яркие
цветы и зелень поблекли.
   Купы красных и желтых роз обрамляли дорожки, но их  постепенно  вытесняли
пышные вьющиеся лозы с  красными  как  кровь  колокольчиками,  их  приторный
аромат смешивался с мириадом других томительно-сладостных запахов. Аквилегия
жалась к стенам и дверным проемам: ее изящные  цветки  казались  в  сумерках
слабо мерцающими звездочками. Здесь и там меж  ветвей  деревьев  и  цветущих
кустарников вспыхивали еще более экзотические краски: хвосты редких  птиц  с
Южных островов. Воздух был наполнен пронзительными криками.
   Над этим садом, обнесенным высокой стеной, было  открытое  небо.  В  свое
первое утро в саду Мириамель  попыталась  взобраться  на  стену,  но  вскоре
обнаружила, что камень был слишком гладок для ее ногтей, а вьющиеся растения
- слишком слабыми, чтобы служить опорой. Как  бы  напоминая  ей  о  близости
свободы, маленькие горные птички спускались в сад через это небесное окно  и
прыгали с ветки на ветку, пока что-нибудь не пугало их,  и  тоща  они  снова
взмывали в воздух.  Время  от  времени  чайка,  занесенная  ветром  с  моря,
спускалась в сад, чтобы побродить среди более ярких представителей  птичьего
племени и угоститься остатками трапезы Мириамели. Но  несмотря  на  открытое
небесное пространство с его клубящимися облаками  в  такой  непосредственной
близости, южные птицы с их великолепным оперением оставались в саду, издавая
возмущенные крики в тенистой зелени.
   Иногда по вечерам Страве  присоединялся  к  ее  прогулкам  по  саду.  Его
приносил на руках угрюмый Ленти, он сажал графа на стул с  высокой  спинкой,
покрывал его усохшие ноги узорным ярким пледом. Чувствуя себя  несчастной  в
неволе, Мириамель сознательно сдержанно реагировала на его попытки  развлечь
ее забавными морскими историями или портовыми  слухами.  Тем  не  менее  она
обнаружила, что ей не удается вызвать в себе истинную ненависть к старику.
   По мере того, как она убеждалась в бесполезности попыток бежать, а  время
смягчало горечь заточения, она начала находить неожиданное успокоение, когда
сидела в саду по вечерам.  Обычно  в  конце  дня,  когда  небо  над  головой
становилось  из  голубого  синим,  а  затем  черным  и  свечи   догорали   в
канделябрах, Мириамель чинила порванную за время путешествия  одежду.  Когда
ночные птицы робко пробовали свои голоса в начале ночи,  она  пила  вечерний
чай и делала вид, что не  слушает  рассказов  старого  графа.  Когда  солнце
скрывалось, она куталась в плащ для верховой езды. Этот  ювен  был  необычно
холодным, и даже в защищенном саду ночи были прохладными.
   Когда Мириамель провела пленницей замка Страве неделю, он пришел к ней  с
печальной вестью о гибели ее дяди герцога Леобардиса  в  битве  под  стенами
Наглимунда. Старший сын герцога Бенигарис,  двоюродный  брат,  которого  она
всегда недолюбливала, вернулся в Санкеллан Магистревис, чтобы занять трон  в
Наббане. Не без помощи, как предполагала Мириамель, своей матери Нессаланты,
еще одной родственницы, которую  никогда  не  жаловала  Мириамель.  Известие
расстроило ее: Леобардис был добрым человеком. К тому же это  означало,  что
Наббан покинул поле боя, оставив Джошуа без союзников.
   Через три дня, в первый вечер месяца  тьягара,  Страве,  наливая  ей  чай
своей дрожащей рукой, сообщил,  что  Наглимунд  пал.  По  слухам,  там  была
кровавая бойня и мало кто уцелел.
   Когда она зарыдала, он неловко обнял ее дрожащими руками.

***

   Свет угасал. Пятна неба, просвечивавшие сквозь кружево листвы,  неприятно
лиловели подобно синякам на человеческой коже.
   Деорнот споткнулся о незамеченный им корень  и  вместе  с  Сангфуголом  и
Изорном рухнул на землю. Изорн  отпустил,  падая,  руку  арфиста.  Сангфугол
прокатился по земле и застонал. Повязка на щиколотке, сделанная  из  полосок
женского белья, снова покраснела от крови.
   - Ой, бедняга, - сказала Воршева; прихрамывая, подошла к  нему,  присела,
расправив потрепанную юбку, и взяла Сангфугола за  руку.  Глаза  арфиста,  в
которых читалась невыносимая боль, были устремлены на ветви над головой.
   - Мой лорд, мы  должны  остановиться,  -  сказал  Деорнот.  -  Становится
слишком темно.
   Джошуа медленно повернулся.  Его  легкие  волосы  были  растрепаны,  лицо
выглядело рассеянным.
   - Мы должны идти до полной темноты. Надо дорожить каждой светлой минутой.
   Деорнот проглотил ком в горле. Ему стоило  болезненных  усилий  возражать
своему господину.
   - Мы должны обеспечить безопасный ночлег, мой  принц.  Это  будет  трудно
сделать  в  темноте.   А   для   раненых   продолжение   пути   представляет
дополнительный риск.
   Джошуа рассеянно посмотрел на Сангфугола. Деорноту не нравилась перемена,
которую он наблюдал в принце. Джошуа всегда был тих, и  многие  считали  его
странным, но тем  не  менее  он  всегда  был  несомненным  лидером,  даже  в
последние недели осады и падения Наглимунда. Теперь, казалось, он  ко  всему
утратил интерес, как в малом, так ив большом.
   - Хорошо, - сказал он наконец. - Если ты так считаешь, Деорнот.
   - Прошу прощения, но не  могли  бы  мы  продвинуться  немного  дальше  по
этому... этому ущелью? - спросил отец  Стренгьярд.  -  Это  всего  несколько
шагов, но там кажется безопаснее  для  лагеря,  чем  здесь,  на  дне.  -  Он
вопросительно посмотрел на Джошуа, но принц не сказал ничего внятного. Тогда
арихвариус повернулся к Деорноту:
   - Как вы считаете?
   Деорнот осмотрел отряд: оборванные люди с испуганными глазами на  грязных
лицах.
   - Это хорошая мысль, ваше преподобие, - сказал он. - Мы так и сделаем.

***

   Они разложили маленький костер в  яме,  обложенной  камнями,  больше  для
света,  чем  для  иных  целей.  Очень  хотелось  тепла,  тем  более,  что  с
наступлением ночи  воздух  стал  пронзительно  холодным,  но  они  не  могли
рисковать, выдавая свое местоположение, да  и  есть  было  нечего.  Они  шли
слишком быстро, чтобы можно было поохотиться.
   Отец Стренгьярд и герцогиня  Гутрун  вместе  занялись  раной  Сангфугола.
Черно-белая стрела, сбившая его с  ног  вчера,  задела  кость.  Несмотря  на
тщательность,  с  которой  стрелу  доставали,  часть  наконечника,   видимо,
застряла в ране. Сангфугол пожаловался, что нога почти онемела, потом заснул
тревожным сном.  Воршева  стояла  рядом,  с  жалостью  глядя  на  него.  Она
намеренно избегала Джошуа, но его, казалось, это не волновало.
   Деорнот молча проклинал свой легкий плащ. Если бы я мог  предвидеть,  что
мы будем шататься по лесам, я бы взял свой плащ  на  меховой  подкладке.  Он
мрачно улыбнулся своим мыслям и вдруг рассмеялся вслух, коротко,  как  будто
пролаял, чем привлек внимание Айнскалдира, присевшего радом.
   - Что смешного? - спросил риммер, нахмурившись. Он точил свой  топорик  о
камень. Приподняв его, он опробовал  лезвие  на  своем  заскорузлом  пальце,
затем снова стал точить.
   - Да в сущности  ничего.  Я  просто  подумал,  как  мы  были  глупы,  как
неподготовлены.
   - Чего уж теперь плакать, - проворчал  Айнскалдир,  не  отрывая  глаз  от
лезвия, которое он рассматривал в свете огня. - Сражайся и живи, сражайся  и
умирай - всех нас ждет Господь.
   - Не в этом дело, - Деорнот  на  минуту  замолчал,  раздумывая.  То,  что
зародилось в нем,  как  праздная  мысль,  стало  чем-то  большим.  Вдруг  он
испугался, что потеряет нить. - Нас толкали и тянули, - медленно сказал  он,
- гнали и тащили. Нас преследовали три дня с того момента, как  мы  покинули
Наглимунд, не давая ни минуты опомниться от страха.
   - Чего бояться? - ворчливо сказал Айнскалдир, дергая свою темную  бороду.
- Если нас поймают, то убьют, а есть вещи похуже смерти.
   - В этом-то как раз и дело! - сказал Деорнот. Сердце его громко билось. -
В этом-то вся суть!  -  он  наклонился  вперед,  поняв,  что  почти  кричит.
Айнскалдир перестал точить топор и уставился на него. - Вот  это-то  меня  и
мучает, - сказал Деорнот уже тише. - Почему они нас не убили?
   Айнскалдир посмотрел на него и проворчал:
   - Они же пытались.
   - Нет. - Деорнот вдруг обрел уверенность. - Землекопы... или  как  вы  их
называете, буккены, пытались. А норны нет.
   - Ты с ума сошел, эркинландер, - сказал Айнскалдир с отвращением. Деорнот
удержался от резкого ответа и прополз вокруг кострища к Джошуа.
   - Мой принц, мне нужно с вами поговорить.
   Джошуа не ответил, опять погруженный в  свои  далекие  мысли.  Он  сидел,
глядя на Таузера. Старый шут спал, прислонившись к дереву,  а  лысая  голова
его болталась на груди. Деорнот не уловил ничего интересного в этом  зрелище
и вторгся в пространство между принцем и предметом его внимания. Лица Джошуа
практически не  было  видно,  но  язычок  пламени,  вырвавшийся  из  костра,
позволил Деорноту уловить бровь, приподнятую в удивлении.
   - Да, Деорнот?
   - Мой принц, вы нужны вашим людям. Почему вы так странно себя ведете?
   - Мои люди очень малочисленны теперь, не так ли?
   - Но они все равно ваши, и вы им тем нужнее, чем больше опасность.
   Деорнот услышал, как Джошуа вздохнул, как будто удивившись или готовый  к
резкому замечанию. Но когда принц заговорил, голос его был спокоен:
   - Пришли дурные времена, Деорнот. Каждый встречает их  по-своему.  Ты  об
этом со мной хотел поговорить?
   - Не совсем, мой  лорд.  -  Деорнот  подобрался  поближе,  на  расстояние
вытянутой руки. - Чего хотят от нас норны, принц Джошуа?
   Джошуа усмехнулся:
   - Мне это кажется очевидным - убить нас.
   - Почему же они этого не сделали?
   Наступило молчание.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Только то, что сказал: почему они  нас  не  убили?  У  них  было  много
возможностей.
   - Мы бежим от них уже...
   Деорнот порывисто схватил Джошуа за руку. Принц был очень худ.
   - Мой лорд, неужели вы полагаете, что  норны,  прислужники  Короля  Бурь,
разрушившие Наглимунд, не могли бы поймать дюжину голодных и раненых людей?
   Он почувствовал, как напряглась рука Джошуа.
   - И что это значит?
   - Я не знаю! - Деорнот отпустил руку принца и, подняв с земли ветку, стал
нервно ощипывать с нее кору. - Но я не могу поверить, что они не  справились
бы с нами, если бы захотели.
   - Узирис, покровитель лесов! - выдохнул Джошуа.  -  Мне  стыдно,  что  ты
принял на себя мою ответственность, Деорнот. Ты прав. Это нелепо.
   - Возможно, есть что-то более важное, чем наша смерть, - сказал  Деорнот,
раздумывая. - Если они хотят, чтобы мы умерли, почему им  не  окружить  нас?
Если на нас свалился этот ходячий труп, заставший нас врасплох, почему этого
не могут сделать норны?
   Джошуа на мгновение задумался.
   - Может быть, они боятся нас? - принц снова помолчал. - Позови остальных.
Это слишком серьезно, чтобы держать в тайне.
   Когда остальные собрались, сгрудившись вокруг костра, Деорнот сосчитал их
и покачал головой. Джошуа,  он  сам,  Айнскалдир,  Изорн,  Таузер,  все  еще
сонный, и  герцогиня  Гутрун,  еще  были  Стренгьярд  и  Воршева,  врачующая
Сангфугола. Вот и все, осталось только девятеро, возможно ли