слышно.
   Я задержалась перед винтовой лестницей,  ведущей  вверх,  думая,  что  же
найдут там рабочие,  когда  расчистят  наконец  завалы.  Я  и  по  сей  день
спрашиваю себя об этом, ибо кропотливая работа  не  закончена  до  сих  пор.
Должно быть, при жизни я этого уже не узнаю. Что там,  наверху  -  сокровища
волшебного народа? Или только их древние кости?
   Не будь даже событий той роковой ночи, Башня Ангела все равно торчала  бы
гвоздем в моих мыслях, как точит она над замком, накрывая его и  близлежащие
земли своей длинной тенью. Думается мне, смертные никогда не постигнут  всех
ее тайн.
   Когда-то мне снилось, что отчим велел мне вымыть ангела,  но  я,  как  ни
стараюсь, не могу отскрести с изваяния черную грязь. Отчим говорит, что  это
не моя вина, что Бог дал бы мне силы, если бы хотел, чтобы лицо ангела стало
видно всем, - но я все равно плачу.

***

   Я подошла к зияющей в полу трещине и подумала, как могло  случиться,  что
пол разбит вдребезги, а башня стоит, как  стояла.  Дорога,  по  которой  мне
предстояло пройти, была не из легких, но я  храбро  полезла  через  каменную
осыпь, поставив свечу перед собой, чтобы освободить  обе  руки.  Тогда  я  в
первый раз пожалела,  что  не  надела  башмаки  покрепче.  Сползая  вниз,  я
ободрала себе ноги и порвала платье в нескольких местах, пока наконец  снова
не стала на ровный пол, примерно в полудюжине  моих  ростов  под  Внутренним
Двором. Среди обломков камня чернела трещина намного  шире  остальных  -  ее
зазубренная пасть ждала, желая поглотить меня. Подойдя, я услышала в глубине
голоса других, но они показались мне незнакомыми.
   Камни от входа отодвинули, и открылась лестница - блестящая белая  кромка
и ступени, уходящие во тьму. Чей-то смеющийся голос снова долетел до меня  -
я никогда не слышала его прежде.
   Даже страхи предыдущих дней не подготовили меня к этому новому  испытанию
- но я знала, что Телларин там,  внизу.  Я  осенила  грудь  знаком  Древа  и
ступила на лестницу.

***

   Впереди ничего не было видно.
   Свет моей одинокой свечи лишь делал лестницу еще более похожей на  черную
глотку, готовую меня поглотить, - но страх не мог остановить мое  стремление
к любимому, он только подгонял меня. Я спустилась уже, как мне казалась,  на
глубину,  равную  высоте  Башня  Ангела,  но   так   и   не   догнала   моих
предшественников.
   Был ли то обман слуха или ветер, гудящий в пещерах озерных утесов,  но  я
продолжала слышать незнакомые голоса. Некоторые слышались совсем близко - не
будь у меня свечи, я протянула бы руку, чтобы  коснуться  того,  кто  шептал
рядом, но при свете я видела, что лестница пуста. Голоса то бубнили, то пели
на приятном печальном языке, которого я не понимала и даже узнать не могла.
   По всем статьям я должна была так испугаться, что  побежать  без  оглядки
назад, к лунному свету и свежему воздуху, - но я, хоть и боялась бестелесных
голосов, чувствовала, что они не хотят мне зла. Если это были призраки, они,
наверное, даже не знали, что я здесь. Замок точно говорил сам с  собой,  как
это делает старик, сидящий у огня, вспоминая о давно минувших временах:
   Лестница привела меня на площадку с дверьми по обоим концам, и я невольно
вспомнила о дверях, упомянутых в книге отчима. Думая, в какую сторону пойти,
я разглядывала узоры на стенах, вьющиеся лозы и цветы, подобных которым  еще
не видывала. Над одной дверью сидел  на  ветке  соловей.  Над  дальней  тоже
виднелась ветка - и я, подняв повыше свечу, поняла,  что  это  ветви  одного
дерева; оно раскинуло свою крону по потолку  так,  словно  я  была  стволом.
Вокруг ветки над второй дверью обвилась тонкая змея. Вздрогнув, я подалась к
двери с соловьем, но тут до меня донеслись голоса:
   - ..если ты солгала мне. Я человек терпеливый, но... Это был отчим - я бы
сразу узнала его если не по голосу, то по словам. Он и правда был  терпелив.
Точно камень, из которых выкладывают круги на вершинах  холмов,  -  твердый,
холодный, никуда не спешащий, согревающийся только под солнцем жаркого лета.
Порой мне хотелось как следует стукнуть его палкой, только  чтобы  заставить
оглянуться и посмотреть на меня.
   Он сделал это один-единственный раз - в тот день, когда сказал, что "они"
отняли у него все. Так мне казалось тогда. Теперь я знаю, что был  и  другой
раз, когда он заметил мою улыбку - вероятно, после подарка  или  поцелуя  от
любимого - и написал в своей книге: "Бреда сегодня счастлива".
   Отчим говорил где-то за другой дверью. Я зажгла вторую  свечу,  прилепила
ее на верхушку первой, догоревшей почти до основания, и  пошла  в  дверь  со
змеей на голос Сулиса.

***

   Я спускалась все ниже по ведущим под уклон коридорам,  перепутанным,  как
пряжа, вытряхнутая из мешка. Камень стен, хотя и древний, почему-то  казался
новее того, что наверху. Временами  я  видела  по  сторонам  залы,  покрытые
грязью и щебнем, но уж  наверное  не  менее  просторные  и  высокие,  чем  в
наббанских дворцах. Здесь узоры на стенах были так  искусны,  что  не  иначе
настоящие  цветы,  деревья  и  птицы  запечатлелись  на  камне   с   помощью
волшебства, о котором мне так часто рассказывали мать и Ульса.
   Странно было думать, что весь этот мир лежал под нами все время, пока  мы
жили в замке, и много поколений до нас. Я знала, что  здесь  некогда  обитал
волшебный народ. Ни  сказки,  ни  даже  сама  башня  не  заставили  бы  меня
поверить, как можно преобразить камень - сделать его текучим,  как  вода,  и
мерцающим, как лед, или изваять из него своды,  тонкие,  как  ивовые  ветви.
Неужели северяне перебили их всех? Я  впервые  поняла,  что  это  значит,  и
тихое, глубокое горе охватило меня. Творцы этой  красоты  убиты,  и  дом  их
занят  убийцами  -  неудивительно,  что  тьма  полна  беспокойных   голосов.
Неудивительно, что всякий, кто живет в замке, испытывает необъяснимую тоску.
Этот замок стоит на крови, на смерти.
   Эта неотвязная мысль соединилась у  меня  в  уме  с  отрешенным  взглядом
отчима, с колдуньей, закованной в цепи. Я чувствовала, что из зла  не  будет
добра - разве что через жертву, через кровь, через искупление.
   И мой страх возрос.

***

   Мирный Народ исчез, но дом, где они жили, оставался живым.
   Спускаясь вниз сквозь прах веков по следу моего отчима, я  вдруг  поняла,
что свернула не туда. Ход уперся в груду камня, а когда я  вернулась  назад,
на перекрестке не оказалось отпечатков ног,  и  само  место  показалось  мне
незнакомым, словно стены каким-то образом переместились.  Я  закрыла  глаза,
слушая, не заговорит ли Телларин, - я уверена, что мое сердце расслышит  его
через весь камень Эркинленда. Но до меня доносился только призрачный  шепот,
словно осенний ветер, полный шорохов и вздохов.
   Я заблудилась.
   Впервые мне стало ясно, какую глупость я совершила. Я  ушла  в  запретное
место, никто не знает, что я здесь, и когда моя последняя свеча  догорит,  я
буду затеряна во тьме.
   На глазах выступили слезы, но я  вытерла  их.  Слезами  отца  и  мать  не
вернешь и себе не поможешь.
   Я очень старалась отыскать обратную дорогу, но знала, что иду  наугад,  а
голоса порхали вокруг, как невидимые птицы. Шепоты и дрожащие  тени  сбивали
меня с толку, и дважды я  чуть  не  провалилась  в  трещины  под  ногами.  Я
столкнула камень в одну из них, и он все падал  и  падал  -  у  меня  просто
недостало сил слушать дальше.
   Тьма словно смыкалась вокруг меня - я могла бы пропасть в ней навсегда  и
примкнуть к призрачному хору, но то ли случай, то ли судьба привела  меня  к
другой лестнице, и я услышала идущий снизу голос колдуньи Валады:
   - ..Это не войско твое и не слуги,  чтобы  ты  распоряжался  ими,  Сулис.
Жившие здесь давно умерли, но само место живо. Бери то, что тебе дают.
   Она точно подслушала мои мысли. Содрогнувшись  от  такого  совпадения,  я
поспешила на голос, боясь, что он умолкнет и я не услышу  больше  ни  одного
знакомого звука.

***

   Мне показалось, что прошел целый час, но  я  так  долго  пробыла  в  этой
шепчущей тьме, что не могла судить о времени. Мне представлялось, что те, за
кем я  шла,  тоже  стали  призраками  и  плывут  передо  мной,  как  пушинки
одуванчика - близко, а не поймаешь.
   Лестница сходила витками все ниже и ниже, и при свете третьей, а потом  и
четвертой  свечи  я   видела   необозримые   пространства   вокруг,   словно
путешествовала по кругам небес, а не спускалась в недра земли. При  особенно
ярких вспышках мне казалось, что  я  вижу  нечто  большее,  какую-то  тайную
жизнь. В такие минуты призрачные голоса становились громче, а тени как будто
обретали форму. Когда я прищуривала  глаза,  мне  почти  что  виделось,  как
покинутые залы заполняются веселыми, смеющимися людьми.
   Как могли северяне посягнуть на такую красоту? И как мог народ, создавший
такие  чудеса,  уступить  смертным,  пусть   даже   самым   воинственным   и
кровожадным.
   В  темноте  расцвел  красно-желтый  свет,  от  которого  блестящие  стены
лестницы как будто заколебались. Сначала мне подумалось, что это новая  игра
моего воображения, но тут я услышала голос своего любимого - так близко, что
мы могли бы поцеловаться:
   - Не верьте ей, господин мой, - с немалым испугом  произнес  Телларин.  -
Она снова лжет.
   Невыразимо счастливая, но не потерявшая бдительности, я  заслонила  свечу
ладонью и заспешила вниз как можно тише. Голоса стали громче, свет факелов -
ярче, и я совсем погасила свечу. Я от души  радовалась,  что  нашла  их,  но
догадывалась, что мое появление им такой радости не доставит.
   Я прокралась поближе к свету, но так и не увидела Телларина и  остальных:
что-то наподобие дымовой завесы отделяло их от меня.  Лишь  совсем  сойдя  с
лестницы и вступив в какой-то большой зал, я разглядела эти четыре фигуры.
   Помещение было таким огромным,  что  даже  факелы  в  руках  Телларина  и
Аваллеса не могли осветить его доверху. Я по-прежнему неясно видела то,  что
приняла за дым, хотя факелы горели совсем близко, но теперь мне  показалось,
что это громадное дерево с черными листьями и стволом.  Его  окутывал  мрак,
подобный туману, лежащему на холмах зимним утром, - и все-таки  это  был  не
туман, а чернейшая Тьма.
   - Решай, кого слушать - меня или молодого солдата,  -  говорила  колдунья
моему отчиму. - Повторяю тебе - если ты тронешь хотя бы лист, оно сочтет вас
насильниками, и вам не поздоровится. Разве ты сам не чувствуешь?
   - А я думаю, что прав Телларин,  -  сказал  Аваллес,  но  голосу  его,  в
отличие от слов, недоставало уверенности. - Она хочет нас одурачить.
   Отчим смотрел то на теневое дерево, то на колдунью.
   - Если нельзя  наломать  веток,  зачем  тогда  ты  привела  нас  сюда?  -
проговорил он медленно, словно речь стоила ему больших усилий.
   В ответе Валады чувствовалась ехидная усмешка.
   - Ты держал меня в своем сыром  каменном  мешке  целых  две  луны,  чтобы
разрешить свои безумные вопросы. И если ты не веришь, что  я  знаю  то,  что
знаю, зачем ты заковал меня и привел сюда?
   - Но топливо...
   - Я не говорила, что здесь нельзя взять дров. Я сказала, что только дурак
способен поднять нож или топор на Колдовское Дерево. Внизу  полно  хвороста,
если у вас хватит смелости собрать его.
   - Ступай набери дров, племянник, - велел Сулис Аваллесу.
   Молодой рыцарь, поколебавшись,  отдал  свой  факел  Су-лису,  пролез  под
нижние ветви дерева и сразу исчез из вида, но быстро вылез обратно.
   - Там ничего не видать. - Его глаза белели каемкой  белков.  -  И  кто-то
сидит - какой-то зверь, что ли. Он.., он дышит. У  Телларина  глаза  получше
моих...
   "Нет!"  -  чуть  не  завопила  я.  Дерево  ждало,  закутанное  во   мрак,
неподвластный факелам. Я уже хотела выскочить из укрытия и  молить  любимого
не приближаться к нему,  но  Сулис,  словно  услышав  мой  беззвучный  крик,
выругался и сунул факел обратно Аваллесу.
   - Клянусь Пелиппой и ее чашей! Пойду сам.
   Он пролез под ветки, и  мне  послышалось,  будто  листья  шепчутся,  хотя
никакого ветра здесь не было.  Потом  шорох  стал  громче  -  видимо,  отчим
раздвигал ветки. Тянулись  долгие  минуты,  и  дерево  шуршало  все  громче.
Наконец Сулис вышел пошатываясь - казалось, что  под  каждой  рукой  у  него
зажато по куску тьмы. Телларин и Аваллес хотели помочь  ему,  но  он  только
потряс головой так, будто его что-то оглушило. Даже в темноте я видела,  как
он побледнел.
   - Ты сказала правду, Валада. Ни ножа, ни топора не понадобилось.
   Он велел воинам  выложить  на  полу  круг  из  камней,  которые  валялись
повсюду, положил в середину собранный им хворост, взял  из  сумки  на  поясе
растопку и зажег факелом Колдовское Дерево. Занялся огонь, и показалось, что
в зале стало еще темнее - костер точно впитывал в себя свет  факелов.  Пламя
потянулось ввысь.
   Темное дерево больше не шелестело. Все затихло - даже костер не трещал. Я
с бьющимся сердцем подобралась поближе,  едва  не  забыв  о  том,  что  надо
прятаться. Поистине черное пламя горело в этом подземелье - оно мерцало, как
всякое пламя, и все же наносило раны  живой  материи  мира,  проедало  дыры,
темные, как беззвездное небо.
   Да, поверить в это  трудно,  но  я  видела  это  своими  глазами.  Что-то
виднелось сквозь Черное Пламя - не то, что было по  ту  сторону  костра,  но
какое-то другое  место  -  сначала  казалось,  что  там  пустота,  но  потом
пространство над костром стало обретать цвет и  форму,  будто  самый  воздух
вывернулся наизнанку.
   В огне явилось лицо, и я едва сдержала крик.

***

   Незнакомец, явившийся в пламени, не походил ни на одного  виденного  мной
человека. Что-то было не так с его лицом - подбородок слишком  узок,  уголки
больших глаз приподняты вверх. Несмотря  на  длинные  белые  волосы,  он  не
казался старым. Он был обнажен  до  пояса,  и  на  бледной  лоснящейся  коже
виднелись страшные ожоги - скорее старые,  чем  свежие,  хотя  его  окружало
пламя.
   Черное Пламя коверкало все,  даже  тьму.  Она  дрожала,  точно  весь  мир
вытягивался, как то, что отражается в речной воде.
   Казалось, что человек в огне  объят  сном,  но  сон  этот  был  тревожен.
Человек корчился, извивался, даже закрывал руками лицо, словно защищаясь  от
чего-то  страшного.  Глаза  его,  когда  они  наконец  открылись,  оказались
черными, как сама ночь, и смотрели они на что-то, чего я не  видела,  далеко
за пределы костра. Рот раскрылся в ужасном беззвучном вопле, и мне, несмотря
на его чуждый облик и на собственный страх, показалось, что  у  меня  сейчас
разорвется сердце. Если он жив, почему он горит и  горит,  не  сгорая?  Если
призрак, почему смерть не прекратила его мучений?
   Телларин и Аваллес  попятились  от  костра  с  глазами,  полными  страха.
Аваллес осенил себя знаком Древа.
   Мой отчим, глядя на разинутый рот и  слепые  глаза  человека  в  пламени,
сказал Валаде:
   - Почему он ничего не говорит нам?  Сделай  что-нибудь!  Она  рассмеялась
своим резким смехом.
   - Ты хотел встретиться с одним из ситхов, Сулис, -  с  одним  из  Мирных.
Хотел найти дверь - но некоторые двери открываются не в другое  место,  а  в
другое время. Черное Пламя отыскало тебе одного из Мирных во время  сна.  Он
спит, но услышит тебя даже через века. Поговори же с ним!  Я  исполнила  то,
что обещала.
   Сулис, явно потрясенный, крикнул человеку в огне:
   - Эй! Ты меня понимаешь?
   Тот снова передернулся, но его темные невидящие глаза обратились на моего
отчима.
   - Кто здесь? - спросил он, и я услышала его не  ушами,  а  где-то  внутри
головы. - Кто идет по Дороге Снов?  -  Призрак  поднял  руку,  словно  хотел
коснуться нас через года,  и  удивление  на  миг  согнало  страдание  с  его
странного лица. - Вы смертные? Но зачем вы пришли ко мне?  Зачем  беспокоите
сон Хакатри из дома Танцоров?
   - Я Сулис. - Голос у отчима дрожал, словно у древнего старца. - Некоторые
называют меня "Отступник". Я рискнул всем, что имею, и провел годы в  ученых
трудах ради того, чтобы  задать  вопрос,  на  который  только  Мирные  могут
ответить. Ты поможешь мне?
   Человек в огне, казалось, его не слушал. Его рот снова искривился,  и  на
сей раз крик, полный боли, был подавлен. Я хотела зажать уши, но крик звучал
у меня в голове.
   - Жжет! - простонал горящий. - Кровь червя до сих пор жжет  меня  -  даже
когда я сплю. Даже когда иду по Дороге Снов!
   - Червя? - опешил отчим. - Уж не дракона ли? О чем ты говоришь?
   - Он был как большая черная змея, - простонал  Хакатри.  -  Мы  с  братом
гнали его до самого логова, и сразились с ним, и убили  его,  но  его  едкая
кровь брызнула на меня, и мне больше не знать покоя. Что  за  боль,  клянусь
Садами! - Он захлебнулся и умолк. Потом заговорил  опять,  и  это  было  как
песня:
   - Мы оба рубили его мечами, но моему брату  Инелюки  посчастливилось.  Он
избежал страшного ожога. Черна, черна была она, эта кровь,  и  горячее,  чем
пламя Творения! Боюсь, что даже смерть не облегчит этих мук...
   - Замолчи! - в ярости и отчаянии вскричал Сулис. - Ведьма, что  пользы  в
твоем колдовстве? Почему он меня не слышит?
   - Мое колдовство открыло дверь, только  и  всего.  Хакатри,  быть  может,
пришел к этой двери потому, что кровь дракона жжет его -  ничто  в  мире  не
сравнится с кровью этих больших змеев. Его раны, должно быть, всегда  держат
его поблизости от Дороги Снов. Задай ему свой вопрос, наббаниец. Он  так  же
способен ответить на него, как всякий другой из бессмертных.
   И тогда я почувствовала, что тайна, приведшая нас всех сюда, держит нас в
своих тисках. Я затаила дыхание, разрываясь между ужасом,  который  выл  как
зимний ветер у меня в голове, побуждая меня бросить Телларина  и  бежать,  и
жгучим любопытством, вопрошающим, что же подвигло моего отчима устроить  эту
невероятную встречу.
   Сулис опустил голову, как будто и теперь, когда время  пришло,  не  знал,
что сказать, - и  заговорил,  сперва  нерешительно,  но  постепенно  обретая
твердость:
   - Наша Церковь учит нас, что Бог явился в мир  в  образе  Узиреса  Эдона,
который сотворил множество чудес и исцелял больных и увечных, пока император
Крексис не велел повесить его на Древе Казни. Известно ли тебе это, Хакатри?
   Глаза человека в огне снова обратились к Сулису. Хакатри не  отвечал,  но
казалось, что он слушает.
   - Элдон-Искупитель обещал нам, что все ныне живущие  встретятся  вновь  и
смерти не будет. Доказательством этому служит то, что он, Бог, воплотился  в
мире людей и чудеса, которые он совершал. Но я много читал о  твоем  народе,
Хакатри. Все чудеса, совершенные Узиресом Эдоном, мог бы совершить любой  из
вас, ситхов, или даже любой из  полубессмертных  существ.  -  Улыбка  Сулиса
напоминала оскал черепа. - Даже  самые  яростные  мои  противники  из  числа
служителей Церкви согласны с тем, что отцом Узиреса был не человек.
   Сулис снова понурил голову, то ли собираясь с силами,  то  ли  подыскивая
слова. Я глотнул воздуха, вспомнив, что надо дышать. Страх на лицах Аваллеса
и Телларина смешивался с изумлением, лицо Валады скрывала тень.
   - Обеих моих жен унесла безвременная смерть, - продолжал отчим. -  Первая
жена успела подарить мне сына, чудесного мальчика по имени Сареллис, - и  он
тоже умер, крича от боли, потому что наступил на  гвоздь  от  подковы  -  на
гвоздь!  -  и  подхватил  смертельную  заразу.  Молодых  людей,  которыми  я
командовал, убивали сотнями и тысячами, их тела громоздились  на  поле  боя,
как груды саранчи, - и все  это  из-за  какого-то  клочка  земли  или  из-за
чьих-то обидных слов. Мои родители тоже умерли, и между  нами  осталось  так
много невысказанного. Всех, кого я искренне любил, отняла у меня смерть.
   Его хриплый голос обрел тревожную силу - казалось, он способен  сокрушить
стены самого Небесного Града.
   - Церковь велит мне верить, что я встречусь с ними  вновь.  Мне  говорят:
"Взгляни на дела Господа нашего Узиреса и утешься, ибо