вы  можете  здесь
проживать? - поинтересовался Бинабик. - Это очень изолированное место.
   Схоуди его жадно рассматривала. Брови ее изумленно взлетели.
   - Я думала, что ты ребенок. - В голосе ее  было  разочарование.  -  А  ты
просто маленький человечек.
   - Канук, моя леди. - Бинабик  изобразил  поклон.  -  То,  что  ваш  народ
именовывает тролль.
   - Тролль! - Она в восторге захлопала  в  ладоши.  На  этот  раз  один  из
младенцев скатился таки с ее обширных колен на одеяло, свернутое у  ее  ног.
Малыш не пробудился, а другой  моментально  вскарабкался  на  освободившееся
место. - Так замечательно! У нас никогда раньше  не  бывали  тролли?  -  Она
повернулась и крикнула в темноту:
   - Врен! Где пиво для этих людей?
   - Откудавсе эти дети? - поинтересовался Саймон. - Они все ваши?
   На ее лице появилось настороженное выражение.
   - Да. Теперь мои. Родителям они не нужны, поэтому они живут у Схоуди.
   - Да, но... - Саймон был обескуражен. - Ну, это очень благородно с  вашей
стороны, но как вы их кормите? Вы сказали, что они очень голодны.
   - Да, я знаю, что поступаю хорошо, но я так  была  воспитана,  -  сказала
Схоуди, уже улыбаясь. - Господь наш Узирис сказал, чтобы я их призрела.
   - Да, - пробормотал Слудиг. - Это так.
   Врен вернулся,  с  трудом  удерживаясь  руках  кувшин  пива  и  несколько
треснутых глиняных кружек. Эта пирамида опасно покачивалась, но ему  помогли
поставить  все  на  стол  и  налить  путешественникам  пива.  Ветер  снаружи
усилился, и огонь в камине заметался.
   - Хороший у вас огонь, - заметил Слудиг, отирая  пену  с  усов.  -  После
вчерашней бури было, наверно, трудно найти сухие дрова.
   - О, Врен наколол мне дров еще весной. -  Она  протянула  пухлую  руку  и
погладила мальчика по головке. - Он у  меня  и  за  мясника,  и  за  повара.
Хороший мальчик, мой Врен.
   - И никто белее старший не проживает здесь? - спросил  Бинабик.  -  Я  не
хотел бы получать  обвинения  в  непочтительности,  но  вы,  я  предполагаю,
слишком молоды, чтобы выращивать этих детей без оказывания помощи.
   Схоуди внимательно посмотрела на него, прежде чем ответить.
   - Я вам уже сказала, что их матери и отцы ушли. Здесь нет  никого,  кроме
нас. Но мы прекрасно обходимся, правда, Врен?
   - Да, Схоуди, -  веки  мальчика  отяжелели,  он  привалился  к  ее  ноге,
наслаждаясь теплом.
   - Итак, - сказала она, вы говорите, что у вас есть какая-то  еда.  Почему
бы вам ее не достать, чтобы поделиться с нами? Мы сможем  здесь  приготовить
поесть. Проснись, Врен, ленивый мальчишка! - Она легонько похлопала  его  по
голове. - Просыпайся! Пора готовить ужин!
   - Не будите его. - Саймону стало жалко черноголового мальчонку. - Мы сами
позаботимся о еде.
   - Ерунда, - сказала Схоуди. Она снова легонько тряхнула сопротивляющегося
Врена. - Он страшно любит готовить ужин. Вы сходите за тем, что у вас  есть.
Вы ведь переночуете, правда? Потом, нужно же поставить  лошадей  в  конюшню.
Мне кажется, конюшня  за  углом  здания.  Врен,  вставай  же,  ленивец!  Где
конюшня?

***

   Лес плотно прилегал к задней стене  аббатства,  где  находились  конюшни.
Старые деревья, припорошенные снегом, мрачно раскачивались,  пока  Саймон  и
его товарищи стелили свежую солому в стойло и заполняли корыто снегом, чтобы
попоить лошадей. БЫЛО впечатление,  что  конюшни  иногда  использовались  по
назначению: в скобах торчали остатки  обгоревших  факелов,  а  разрушающиеся
стены были кое-как залатаны, но было трудно угадать, когда последний раз  ею
пользовались.
   - Нам все вещи взять в дом? - спросил Саймон.
   - Предполагаю, да, - ответил  Бинабик,  ослабляя  подпругу  на  одной  из
вьючных лошадей. - Не думаю, что имеют желание украдывать что-нибудь,  кроме
еды, но кто знает, куда и что может исчезнуть.
   От разгоряченных лошадей резко пахло потом. Саймон  протер  сильные  бока
Домой.
   - Вам не кажется странным, что здесь никто не живет, кроме детей?
   Слудиг коротко рассмеялся.
   - Эта молодая женщина  постарше  тебя,  Снежная  Прядь,  и  объем  у  нее
приличный к тому же. Женщины в ее возрасте часто имеют собственных детей.
   Саймон покраснел, но Бинабик опередил его раздраженный ответ.
   - Мне кажется, - сказал тролль, - что Саймон говаривает с  необыкновенной
разумностью.  Здесь  много  странного,  и,  не  будет  вреда   в   повторном
спрашивании хозяйки.
   Саймон обернул Торн своим  плащом,  прежде  чем  нести  его  по  снегу  в
аббатство. Изменчивый меч в этот момент был совершенно легким. Он, казалось,
пульсировал, но Саймон не был уверен, что это ощущение не исходит просто  от
его дрожащих рук. Саймон поместил Торн у очага, гае они собирались спать,  и
накрыл его сверху седельными сумками,  словно  пытаясь  обездвижить  спящего
зверя, который, проснувшись, способен набедокурить.
   Ужин был странным сочетанием непривычной еды и  необычной  беседы.  Кроме
остатков сушеного мяса и  фруктов,  которыми  снабдили  их  путешественники,
Схоуди и ее  малолетние  подопечные  выставили  на  стол  миски  с  горькими
желудями  и  кислыми  ягодами.  При  обследовании  кладовых  Врену   удалось
обнаружить заплесневелый, но съедобный монастырский сыр и несколько кувшинов
мускусного риммергардского пива.  Из  всего  этого  удалось  устроить  ужин,
которого хватило на всех,  хотя  и  понемногу.  Детей  оказалось  не  меньше
дюжины.
   Бинабику не удалось улучить минутки для расспросов во время  еды.  Те  из
подопечных  Схоуди,  кто  по  возрасту  мог  покидать   пределы   аббатства,
рассказывали  разные  небылицы  о  своих  похождениях  в  тот  день,   -   о
приключениях столь невероятных, что вымысел  был  очевиден.  Одна  маленькая
девочка рассказала о полете на верхушку сосны, чтобы добыть  волшебное  перо
сороки. Один из мальчишек постарше рассказал, что  нашел  сундук  с  золотом
великана  в  лесной  пещере.  Врен,  когда  пришел  его  черед,  поведал   о
преследованиях ледяного демона со сверкающими глазами,  от  ледяных  объятий
которого его спасли Саймон и его товарищи, разгромившие это чудовище  мечами
на мелкие льдинки.
   Схоуди по одному  сажала  к  себе  на  колени  младших  во  время  еды  и
выслушивала все эти россказни как  зачарованная.  Она  награждала  тех,  кто
доставил ей наибольшее удовольствие, лишним куском со стола. Получивший  был
в восторге, и Саймон подозревал, что съедобная награда и была самым  главным
стимулом этих небылиц.
   В  лице  Схоуди  было  что-то  интригующее  Саймона.   Несмотря   на   ее
пышнотелость, какое-то изящество проглядывало в ее девических чертах,  блеск
глаз и улыбка зачаровывали  Саймона.  Порой,  когда  она  от  души  смеялась
какой-нибудь из детских выдумок иди поворачивалась  так,  что  огонь  бросал
игривые блики на ее льняные волосы, она казалась  настоящей  красавицей;  но
были моменты, когда она жадно выхватывала у  кого-то  из  малышей  пригоршню
ягод и запихивала в свой большой рот или когда с раскрытым от восторга  ртом
слушала чей-нибудь рассказ и была похожа на слабоумную, - тоща он находил ее
просто отталкивающей.
   Она ловила на себе пристальный  взгляд  Саймона  и  ее  ответные  взгляды
несколько пугали его и заставляли краснеть. У Схоуди, несмотря  на  полноту,
было какое-то голодное выражение,  приличествующее  больше  нищему,  ждущему
подачки.
   - Итак, - сказала она, когда Врен закончил свою  невероятную  историю,  -
вы, оказывается, еще смелее, чем я думала. -  Она  одарила  Саймона  широкой
улыбкой. - Мы сможем спать спокойно сегодня, зная, что мы под одной  крышей.
Вы же не думаете, что у ледяного демона есть братья?
   - Мне это не кажется вероятным, - сказал Бинабик с мягкой улыбкой.  -  Не
нужно питать страха перед демоном, когда мы с вами в вашем  доме.  А  мы,  в
свою очередь, приносим вам благодарность за кров и тепло.
   - О нет, - сказала Схоуди, устремив на них свои большие глаза,  -  это  я
должна вам быть благодарна. У нас  почти  не  бывает  гостей.  Врен,  помоги
освободить место для ночлега нашим гостям. Врен, ты меня слышишь?
   Врен  пристально  смотрел  на  Саймона.  Взгляд  его  темных   глаз   был
загадочным.
   - Вы сказывали о гостях, моя леди, - начал Бинабик, - и я  имею  смелость
задавать вопрос, который очень давно не дает мне успокоения.  Каким  образом
вы с этими детьми оказались в таком безлюдном месте?
   - Начались бури. Кто-то сбежал. Нам некуда было податься. - Ее оживленный
ответ плохо скрывал тот факт, что вопрос ей не по вкусу. - Мы все  оказались
никому не нужны: ни дети, ни Схоуди. - По мере  этих  рассуждений  ее  голос
теплел. - Теперь малышам пора спать. Пойдемте все. Помогите  мне  встать!  -
Несколько питомцев бросились к ней, чтобы помочь поднять ее полное  тело  из
кресла. Когда она  направилась  прочь  из  комнаты,  причем  парочка  спящих
малышей висела на ней, как летучие мыши, она крикнула:
   - Врен проводит вас. Не забудь  свечу,  когда  пойдешь,  Врен.  -  И  она
исчезла во тьме.

***

   Саймон очнулся от тревожного  сна  посреди  ночи,  охваченный  непонятной
паникой, в красноватой беззвездной  темноте.  Снаружи  доносилась  тоненькая
ниточка звука, которая вплеталась в канаву  приглушенной  песни  ветра.  Ему
потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что они спят у  камина  в
аббатстве, согреваясь тлеющими  угольками  и  укрытые  от  стихии  крышей  и
полуразрушенными стенами. Звуком был одинокий вой Кантаки, который доносился
издалека. Страх Саймона несколько утих, но не прошел.
   Это мне приснилось вчера:  Шем,  Рубен  и  голоса?  Было  ли  это  просто
безумной фантазией или было так на самом деле, как мне показалось... или как
мне послышалось?
   С самого дня бегства из Хейхолта он перестал  чувствовать  себя  хозяином
собственной судьбы. Та Ночь  камней,  когда  ему  каким-то  образом  удалось
против воли уловить отталкивающие мысли Прейратса и стать свидителем ритуала
вручения Элиасу жуткого дара -  меча  Скорбь  -  заставила  его  задуматься,
является ли он хозяином собственного рассудка. Его сновидения  стали  такими
явственными, что вышли за рамки обычного ночного  блуждания  разума.  Сон  в
доме Джулой, в котором похожий на труп Моргенс предостерег  его  от  ложного
посланника, и  Повторяющиеся  видения  огромного  всесокрушающего  колеса  и
белого  дерева-башни  среди  звезд,  -  все  эти  видения  казались  слишком
навязчивыми, слишком уж яркими, чтобы объяснить их просто  хрупким  сном.  И
еще: накануне  ночью  он  слышал,  как  Прейратс  разговаривает  с  каким-то
неземным созданием, так ясно, как будто подслушивал у замочной скважины. Все
это совсем не похоже  на  те  сновидения,  которые  посещали  его  до  этого
ужасного года.
   Когда Бинабик и Джулой повели его по Дороге снов,  видения,  пришедшие  к
нему тогда, были очень похожи на  его  сны,  но  еще  более  необузданные  и
сильные. Возможно, каким-то  образом  из-за  того,  что  Прейратс  восседает
наверху или еще почему-то, в нем приоткрылась дверца, которая иногда выводит
его на Дорогу снов. Это все похоже на безумие, но  чего  ждать  от  мира,  в
котором все перевернулось  вверх  ногами?  Наверное,  сны  важны:  когда  он
просыпается, такое чувство, будто ускользнуло что-то важное,  но,  к  своему
ужасу, он не имел представления о том, что они могут означать.
   Жалобный вой Кантаки снова послышался сквозь завывание  бури  за  стенами
аббатства. Саймон удивился,  что  тролль  не  поднимается,  чтобы  успокоить
своего скакуна, но  храп  Слудига  и  Бинабика  звучал  по-прежнему.  Саймон
приподнялся, решив впустить ее, потому что в ее голосе  были  одиночество  и
бесприютность и на улице было холодно, но вдруг  почувствовал,  как  сковано
его тело и он просто не может встать. Он пытался, но безуспешно. Его тело не
слушалось, оно было как деревянное.
   Вдруг невыносимо захотелось спать. Он пытался побороть сонливость, но она
неудержимо тянула его вниз: отдаленный вой Кантаки затихал и ускользал назад
- в непознаваемое...
   Когда он  снова  пробудился,  последние  угольки  догорали,  и  аббатство
погрузилось в полный мрак. Холодная рука касалась его лица. Он задохнулся от
ужаса, - воздух не проникал в легкие. Тело было налито  свинцом,  оно  не  в
силах было двинуться.
   - Хорошенький, - шептала Схоуди. Она казалась более темной тенью на  фоне
окружающего мрака, ее  присутствие  скорее  можно  было  почувствовать,  чем
увидеть: нечто обширное и высокое нависло над ним. Она погладила его щеку. -
Борода только начала расти. Ты хорошенький. Я тебя оставлю.
   Саймон беспомощно пытался увернуться от ее прикосновения.
   - Ты ведь им тоже не нужен, правда? - сказала Схоуди, сюсюкая с ним,  как
с младенцем. - Я это чувствую. Схоуди знает. Ты брошенный. Я это чувствую по
тебе. Но я послала за тобой Врена не поэтому.
   Она устроилась рядом с ним в темноте, сложившись, как палатка, из которой
вытащили распорки.
   - Схоуди знает, что у тебя есть. Я слышала, как это поет у меня  в  ушах,
видела во сне. Госпоже  в  серебряной  маске  это  нужно.  Ее  Красноглазому
господину тоже. Им нужен меч, черный меч, и когда я его им отдам, они  будут
ко мне благосклонны. Они полюбят Схоуди  и  наградят  ее  подарками.  -  Она
ухватила пучок волос Саймона полными пухлыми пальцами и резко дернула.  Боль
показалась какой-то далекой. Как бы в  вознаграждение  она  нежно  пробежала
рукой по голове и лицу юноши.
   - Хорошенький, - повторила она.  -  Дружок  для  меня  и  как  раз  моего
возраста. Вот я и дождалась.  Я  сниму  эти  сны,  которые  тебя  все  время
беспокоят. Я все сны прогоню. Я это умею, знаешь? - Она еще больше  понизила
голос, и Саймон впервые осознал, что затрудненное дыхание  двух  его  спящих
друзей прекратилось. Он подумал, не  затаились  ли  они  в  потемках,  желая
прийти ему на помощь. Если так, то  он  молит  их  не  медлить.  Сердце  его
казалось настолько же лишенным биения, как  его  налитое  свинцом  тело,  но
страх пронзил его и бился в нем, скрытый как пульс.
   - Они меня выгнали из Хетстеда, - бормотала  Схоуди.  -  Моя  собственная
семья с соседями. Говорили, что я ведьма, что я налагаю проклятия на  людей.
Выгнали меня. -  Она  начала  отвратительно  всхлипывать.  Когда  она  снова
заговорила, слова ее были неясны из-за слез. - Я им п-п-показала. Когда отец
заснул пьяный, я заколола мать его ножом, и вложила нож ему в руку. Он  убил
себя. - Ее смех был горек, но лишен раскаяния. - Я всегда умела  видеть  то,
чего не видели другие, и думать о том, о чем другие не смели.  Потом,  когда
долгая зима пришла и не уходит, я смогла делать многое. Сейчас я могу делать
то, чего другие не могут. - Голос ее звучал победоносно. - Я становлюсь  все
сильнее. Сильнее и сильнее. Когда я  вручу  госпоже  в  серебряной  маске  и
Красноглазому господину тот меч, что снился мне, то я стану, как  они.  Тоща
мы с детьми заставим всех сожалеть...
   Пока она говорила, ее холодная рука как бы невзначай скользнула  в  вырез
его рубашки и поглаживала его по груди, как ласкают собачку. Ветер утих, и в
ужасающей тишине, которая за этим последовала, он  вдруг  осознал,  что  его
друзей забрали. Никого не было  в  этой  темной  комнате,  только  Схоуди  и
Саймон.
   - Но тебя я оставлю, - проговорила она. - Тебя я оставлю для себя.

5 В БОЖЬЕЙ ОБИТЕЛИ

   Отец Диниван копался  в  своей  еде,  как  бы  пытаясь  обнаружить  среди
оливковых косточек и хлебных крошек  в  чаше  какое-то  послание,  способное
помочь ему. По всему столу были расставлены яркие свечи. Голос Прейратса был
громким и резким, как медный гонг.
   - ..Видите ли, ваше святейшество, все, чего хочет  король  Элиас,  -  это
принятие вами того факта, что Мать Церковь может заниматься духовной  жизнью
людей, но она не имеет права  вмешиваться  в  то,  как  их  законный  монарх
распоряжается их телесной оболочкой. - Безволосый поп улыбнулся,  необычайно
довольный собой. Сердце Динивана упало, когда он увидел, что  Ликтор  скучно
улыбается в ответ. Конечно, Ранессину  известно,  что  Элиас  таким  образом
практически провозглашает, что Божественный пастырь на  земле  имеет  меньше
прав на власть, чем земной монарх. Почему он сидит и молчит?
   Ликтор неторопливо кивал. Он посмотрел через  стол  на  Прейратса,  потом
бросил мимолетный взгляд на герцога Бени-гариса, нового повелителя  Наббана,
который несколько нервничал под изучающим взглядом Ликтора и поспешно утирал
жир с подбородка расшитым рукавом.  Этот  пир  накануне  праздника  Лафмансы
обычно считается официальной религиозной церемонией. Диниван знал, что  хотя
Бенигариса посадил на герцогский престол повелитель Прейратса Элиас, в  этот
момент герцогу хотелось бы побольше церемонии и поменьше конфронтации.
   - Верховный король и  его  посланник  Прейратс  желают  всего  наилучшего
Матери Церкви, святейшество, - сказал Бенигарис хрипло, не в силах выдержать
взгляда Ранессина, как будто он  видел  в  нем  осуждение  содеянного  им  -
убийства отца, о котором ходили слухи. - Нам следует прислушиваться к  тому,
что говорит Прейратс. - Он снова обратился  к  еде,  находя  более  приятной
общение с ней.
   - Мы обдумываем все, предлагаемое Прейратсом, - мягко ответил Ликтор.  За
столом снова наступило молчание. Толстый Веллигис и другие члены  канцелярии
снова обратились к  своим  тарелкам,  явно  довольные,  что  противостояние,
которого так долго опасались, кажется, преодолено.
   Диниван   обратил   взгляд   к    остаткам    своего    ужина.    Молодой
священнослужитель, прислуживавший ему, наполнил его  кубок  водой:  казалось
разумным в эту ночь  избегать  употребления  вина,  -  и  протянул  руку  за
тарелкой, но Диниван жестом удержал его. Нужно было иметь под рукой  что-то,
на чем можно сосредоточить внимание, чтобы не  смотреть  на  источающего  яд
Прейратса, который не скрывал своего огромного  удовольствия  от  того,  что
растревожил церковных иерархов.
   Рассеянно катая по столу хлебные  крошки,  Диниван  поражался  тому,  как
неотделимо в этом мире великое от обыденного. Этот ультиматум короля  Элиаса
и ответ Ликтора когда-нибудь будут рассматриваться как  событие  необычайной
важности, подобное акту Ларексиса Третьего, Ликтора Матери  Церкви,  который
объявил  императора  Сулиса  еретиком  и  отступником   и   отправил   этого
достойнейшего человека в ссылку. Но даже во время  того  памятного  события,
размышлял Диниван, наверное, нашлись священники, которые потирали носы,  или
устремляли взоры в потолок, или молча стенали по поводу боли  в  суставах  -
так же, как Диниван сейчас копается в остатках  ужина,  а  герцог  Бенигарис
рыгает и ослабляет ремень на поясе. Да, такими люди  и  останутся  навсегда:
смесью обезьян и ангелов,  их  животная  натура  будет  противиться  рамкам,
налагаемым цивилизацией, вне зависимости от того. устремлены ли их помыслы в
рай или в  ад.  Это  вообще-то  забавно...  во  всяком  случае  должно  быть
забавным.
   Когда эскритор  Веллигис  попытался  начать  более  спокойную  застольную
беседу, Диниван вдруг почувствовал странную дрожь  в  пальцах:  стол  слегка
подрагивал под его руками. Землетрясение,  -  было  его  первой  мыслью,  но
оливковые косточки на тарелке начали постепенно  сходиться  вместе,  образуя
перед его удивленными глазами руны.  Он,  потрясенный,  поднял  голову,  но,
казалось, никто больше за банкетным столом  не  заметил  ничего  необычного.
Веллигис продолжал бубнить, его толстое лицо лоснилось,  остальные  гости  с
притворным интересом прислушивались к нему.
   Остатки пищи на тарелке, сползаясь, как насекомые, сложились в два  слова
насмешки: Свинья со свитком. Ему стало  не  по  себе,  он  поднял  взгляд  и
встретился с черными акульими глазами Преиратса. На  лице  алхимика  читался
нескрываемый восторг. Один из его белых пальцев размахивал над  столом,  как
будто писал  что-то  в  воздухе.  Потом  он  вдруг  заработал  всеми  своими
щупальцами одновременно,