аморозить сердца, оглушительный гром и очищающий огонь!
   Она бросила факел к своим ногам. Яркое пламя охватило  камень.  Некоторые
танцоры  пронзительно  закричали,  когда   загорелись   их   одежды.   Толпа
отшатнулась, потрясенная: стена огня пахнула на людей жаром.
   - Элисия, Матерь Божия! - воскликнул Диниван в ужасе.
   - Так оно и будет! - кричала женщина, хотя пламя охватило  ее  одеяние  и
добралось до волос, окружив ее голову огнем и дымом. Она все  еще  улыбалась
потерянной, проклятой улыбкой. - Он говорит с нами во сне! Грядет расплата!
   Пламя взвивалось все выше, скрывая женщину, но ее последние слова звучали
снова и снова:
   - Грядет наш Господин! Грядет Господин наш!
   Мириамель  перегнулась  через  шею  лошади,  удерживая  тошноту.  Диниван
проехал вперед и сошел с лошади,  чтобы  помочь  пострадавшим  в  давке  при
отступлении толпы. Принцесса выпрямилась, пытаясь отдышаться.
   Забыв о ее присутствии, Кадрах смотрел  на  сцену  самосожжения,  которая
развернулась перед ними. Его лицо, алое в пляшущем пламени,  было  исполнено
печали и в то же время ожидания, как будто произошло нечто важное и ужасное,
чего опасались так долго, что само ожидание стало страшнее страха.

8 ПУТЬ ПО ГОРЕ СИККИХОК

   - Куда мы направляемся, Бинабик? - Саймон протянул  покрасневшие  руки  к
огню. От его рукавиц, лежавших рядом на  стволе  поваленной  ели,  шел  пар.
Бинабик поднял голову от свитка, который они с Ситки внимательно изучали.
   - Пока вниз по горам. Потом наступает  необходимость  иметь  указания.  А
теперь позволяй мне продолжить поиски этих указаний, пожалуйста.
   Саймон подавил неподобающее мужчине желание  показать  язык,  но  его  не
особенно задел резкий ответ тролля. У него было хорошее настроение.
   Силы Саймона возвращались. Каждый из двух дней,  проведенных  в  нелегком
пути с Минтахока, главной горы Толльфельса, прибавлял бодрости.  И  вот  они
уже покинули Минтахок и перешли с него на склон его брата Сиккихока. Сегодня
вечером и первый раз у Саймона не было желания  просто  рухнуть  и  заснуть,
пока отряд разбивал лагерь. Вместе с другими он собирал хворост для  костра,
затем помог выгрести снег из пещеры, где они собирались провести ночь.  Было
приятно снова стать самим собой. Шрам  на  щеке  еще  болел,  но  боль  была
какой-то тихой. Она только не давала ему забыть о прошлом.
   Он понимал, что кровь дракона изменила его. Не волшебным образом,  как  в
одной из сказок Шема-Конюха: он не научился понимать язык зверей или  видеть
на сотню лиг. Ну, не совсем так. Когда  сегодня  снег  прекратился  на  миг,
белые долины Белой пустыни вдруг  стали  видны  очень  четко:  они  казались
близкими, как складки на одеяле,  но  при  этом  простирались  далеко  -  до
темного пятна Альдхортского леса. В какой-то  момент,  когда  он  замер  как
статуя, несмотря на обжигающий ветер, он почувствовал в  себе  действительно
магическую способность провидеть. Как в те дни, когда он взбирался на  Башню
Зеленого ангела, чтобы увидеть Эркинланд,  простирающийся  под  ним  подобно
ковру, и когда ему казалось, что он может изменить мир,  просто  протянув  к
нему руку.
   Но все это не имело отношения  к  дракону.  В  ожидании,  когда  высохнут
рукавицы, он предавался размышлениям. Глядя на Бинабика и Ситки,  он  видел,
как они касаются друг друга даже без прикосновении, замечал их долгие беседы
меж собой, заключенные в одном мимолетном взгляде.  Саймон  понял,  что  его
чувства, его воззрения сильно  изменились  после  урмсхеймских  дней.  Связь
между людьми и событиями стала более очевидной: все они оказывались  частями
большой  мозаичной  картины,  как,  например,  Бинабик  и  Ситки.  Они  было
поглощены друг другом, но  в  то  же  время  их  мир,  мир  для  двоих,  был
переплетен с другими мирами - с  миром  Саймона,  с  миром  их  собственного
народа, с миром принца Джошуа и Джулой... Просто поразительно, думал Саймон,
как все является частью чего-то другого! Хоть мир и столь  обширен,  что  не
поддается осмыслению, каждая  малейшая  частичка  жизни  в  нем  борется  за
существование, и каждая частичка важна.
   Вот чему научила его драконья кровь, пожалуй. Он не велик, напротив,  он,
в сущности, очень мал. В то же время он полон значения,  так  же  как  любое
пятнышко света на темном небе может оказаться звездой, ведущей мореплавателя
к спасению, или звездой, которая светит одинокому ребенку...
   Саймон тряхнул головой и подул на закоченевшие пальцы. Мысли его  бежали,
кувыркаясь, как мыши в незапертом чулане. Он снова пощупал рукавицы, но  они
еще не высохли. Он засунул руки под мышки и придвинулся к огню.
   - Ты очень точно уверен, что Джулой говаривала: Скала прощания, Саймон? -
спросил Бинабик. - Я две ночи погружаюсь в чтение свитков Укекука, но такого
не обнаруживал.
   - Я тебе передал все, что она сказала, - Саймон выглянул из пещеры, чтобы
посмотреть на привязанных баранов, которые жались друг к другу и были похожи
на живой сугроб. - Я же помню. Она передавала все через  маленькую  девочку,
которую мы спасли, через Лилит. Вот что она сказала: "Иди к Скале  прощания.
Это единственное место для спасения от надвигающейся бури, по  крайней  мере
на время".
   Бинабик озадаченно поджал губы и быстро сказал что-то Ситки  по-канукски.
Она серьезно кивнула.
   - Я  не  питаю  сомнений  в  тебе,  Саймон.  Мы  имели  много  совместных
переживательств. И я не могу питать сомнений в Джулой, которая самая  мудрая
из всех знаемых мной. Но я не нахожу понимания. - Он указал своей  маленькой
рукой  на  расстеленный   перед   ним   пергамент.   -   Имеет   возможность
предположение, что я взял не те свитки.
   - Ты слишком много думаешь, человечек, - отозвался Слудиг с другого конца
пещеры.  -  Мы  с  Хейстеном  показываем  твоим  друзьям,   как   играть   в
"Завоевателя". С  вашими  тролльскими  камешками  выходит  не  хуже,  чем  с
настоящими костями. Иди поиграй, отвлекись ненадолго.
   Бинабик поднял голову и улыбнулся, помахав Слудигу рукой.
   - Не имеешь желания пойти играть, Саймон? Это было бы  очень  лучше,  чем
рассматривать мои тщетные усилия.
   - Я тоже все время думаю, - сказал Саймон. - Об Урмсхейме, об Игьярике  и
обо всем случившемся.
   - Да, происхаживалось иначе, чем среди мечтаний твоей юности?  -  спросил
Бинабик, снова погружаясь в изучение свитка. - Не имеет похожести на  старые
баллады,  где  поют  о  драконах.  Но  твои  действования,  Саймон,  были  с
достоинством любого Камариса или Таллистро.
   Саймон зарделся от удовольствия.
   - Не знаю. Какая там храбрость! То есть, я хочу сказать, что же еще я мог
сделать? Но я не об этом думаю. Я думал о драконьей крови. Дело не только  в
этом, - он указал на шрам и белую прядь в волосах. Бинабик не поднял головы,
чтобы проследить за его  жестом,  Ситки,  однако,  взглянула.  Она  смущенно
улыбнулась, ее темные узкие глаза остановились на нем, как  на  дружелюбном,
но, возможно, небезопасном звере. Она тут же поднялась и отошла.  -  Я  стал
по-другому думать обо всем, - продолжал Саймон, провожая ее взглядом. -  Все
время, пока ты сидел пленником в этой яме, я думал и видел сны.
   - Ну, и к чему приводило твое думанье? - спросил Бинабик.
   - Трудно сказать. О мире и о том, как он стар. И как  он  мал.  Даже  сам
Король Бурь мал, вообще-то говоря.
   Бинабик изучающе посмотрел на него. Карие глаза тролля были серьезны.
   - Имеет возможность, что он не очень велик в подзвездном мире, Саймон,  -
и гора тоже очень маленькая в сравнительности с целым миром. Но гора.  очень
больше нас, и если она на нас обрушивается, мы будем очень маленькие в очень
большой яме. Саймон нетерпеливо замахал руками:
   - Знаю, знаю. Я не говорю, что  мне  не  страшно.  Просто...  просто  это
трудно объяснить, - он отчаянно пытался найти подходящие слова. - Как  будто
драконья кровь обучила меня иному языку,  научила  меня  видеть  все  вокруг
иначе, мне кажется. Ну как объяснить другой язык?
   Бинабик начал отвечать, потом запнулся, уставившись поверх плеча Саймона.
Встревоженный, Саймон обернулся, но увидел лишь  нависший  камень  пещеры  и
кусок Серого в белую крапинку неба.
   - Что случилось? Ты не заболел, Бинабик?
   - Я нахожу понимание, - сказал тролль просто. - Я  все  время  чувствовал
какую-то очень знакомость. Но была запутанность с языками. Видишь ли, дело в
переводе. - Он вскочил и бросился  к  своему  мешку.  Некоторые  из  троллей
подняли  головы.  Один  хотел   что-то   сказать,   но   промолчал,   увидев
сосредоточенное выражение лица Бинабика. Через несколько мгновений маленький
человек вернулся с новой охапкой свитков.
   - Что с тобой происходит? - спросил Саймон.
   - Я говариваю про язык - про разные языки. Ты сказывал: Скала прощания.
   - Это то, что сказала мне Джулой, - ответил он, оправдываясь.
   - Вне сомнительности, но свитки Укекука  имеют  совсем  другой  язык.  Не
такой, как беседуем ты и я. Одни перекопированы с наббанайских манускриптов,
еще другие имеют  канукский  язык,  а  совсем  третьи  -  язык  ситхи.  И  я
предпринимал розыски  Скалы  прощания,  а  ситхи  именовывают  это  место  -
Расставальный камень. Нет большой разницы, но очень препятствует  нахождению
требованного. Теперь имей ожидание.
   Он начал быстро просматривать  свитки,  губы  его  двигались,  следуя  за
движением короткого пальца по строчкам. Ситки возвратилась с двумя  плошками
супа. Одну она поставила около  Бинабика,  который  был  настолько  поглощен
своим занятием, что лишь кивнул в  знак  благодарности.  Вторую  плошку  она
предложила Саймону. Не зная, что еще следует сделать, он поклонился  и  взял
ее.
   - Спасибо, - сказал он, не зная, назвать ли ее по имени.
   Ситкинамук начала было что-то говорить  в  ответ,  но  остановилась,  как
будто не в состоянии вспомнить положенных слов.  Мгновение  они  с  Саймоном
смотрели друг на друга - назревающей дружбе  мешала  неспособность  свободно
разговаривать. Наконец Ситки поклонилась в ответ  и  прижалась  к  Бинабику,
задав ему какой-то тихий вопрос.
   - Чаш, - ответил он, - это верно. - Потом он помолчал, продолжая  поиски.
- Хо-хо! - вскричал он, наконец, хлопая себя по затянутой в  кожу  ляжке.  -
Вот и ответ. Мы его находили!
   - Ну что? -  Саймон  наклонился  к  нему.  Свиток  был  покрыт  странными
знаками, маленькими рисунками, похожими на  птичьи  лапки  и  следы  улиток.
Бинабик указывал на один из  символов  -  квадрат  с  закругленными  углами,
полный точек и черточек.
   - Сесуадра, - выдохнул он, протяжно произнося слово,  как  будто  любуясь
тонкой материей. - Сесуадра - Расставальный камень.  А  Джулой  называла  ее
Скала прощания. Я очень думаю, что это ситхская штука.
   - Но что это такое? - спросил Саймон, глядя на руны и не в  силах  понять
их смысла, хотя понимал написанное на вестерлинге.
   Бинабик посмотрел на свиток, прищурившись.
   - Это таковое место, говорится здесь, где расторгали союз между зидайя  и
хикедайя, что означивает между ситхи и норнами, когда они имели конфликт,  и
потом оба народа делали выбирание своей  дороги.  Это  место  очень  большой
силы, но и большой печали.
   - Но где оно? Как мы можем туда добраться, не зная, где оно?
   - Оно местополагалось в Энки э-Шаосай, летнем городе ситхи.
   - Джирики рассказывал мне о нем, - сказал Саймон, вдруг загоревшись. - Он
мне его показывал в зеркале. В том, которое он мне дал. Может быть,  мы  там
его найдем! - Он порылся в рюкзаке, разыскивая дар Джирики.
   - Нет обязательности, Саймон, нет обязательности! - засмеялся Бинабик.  -
Я был бы полный болван и самый жалкий ученик Укекука, если бы не имея знания
Энки э-Шаосай. Он был одним из Девяти городов, великих  красотой  и  великих
знанием.
   - Так ты знаешь, где находится Скала прощания?
   - Энки э-Шаосай  местополагался  на  юго-восточной  оконечности  великого
Альдхортского леса. Это означивает, что он не находится вблизи. Много недель
будут проходить в дороге. Город стоял на очень  дальней  стороне  леса,  над
плоскими землями Верхних Тритингов. - Лицо  его  просветлело.  -  Теперь  мы
имеем знание, куда пойти. Это благоприятно. Сесуадра, - он снова  задумчиво,
со смаком произнес это слово. - Я ее никогда не видывал,  но  слова  Укекука
вспоминаются. Это странное и мрачное место, так говаривает легенда.
   - Не понимаю, почему Джулой его выбрала? - сказал Саймон.
   - С вероятностью, она не имела возможности выбирать. -  Бинабик  принялся
за свой остывший суп.

***

   Баранам, естественно, не нравилось, что Кантака идет за ними следом. Даже
через несколько дней  пути  их  все  еще  беспокоил  волчий  запах,  поэтому
Бинабику приходилось ехать впереди. Кантака ловко выбирала  путь  по  крутым
узким тропам,  наездники  верхом  на  баранах  следовали  за  ней,  тихонько
переговариваясь или напевая. Они не  повышали  голоса,  чтобы  не  разбудить
Макухою, богиню снежных обвалов. Саймон, Хейстен и Слудиг замыкали  колонну,
стараясь ступать в колеи, оставленные баранами, чтобы не зачерпнуть  снег  в
тщательно промасленные сапоги.
   Там, где  Минтахок  закруглялся,  как  согбенная  годами  спина  старика,
Сиккихок, напротив, состоял из сплошных углов  и  крутых  склонов.  Тропинки
троллей то приникали к самой спине горы, то выдавались далеко вперед,  чтобы
обвить обледеневшие каменные колонны, то терялись в тени самой горы,  следуя
внутреннему  абрису  вертикальной  расселины,  падающей  далеко  вниз,   под
тропинку - в снежную дымку внизу.
   Час за часом, ковыляя вниз по  этим  узким  дорожкам,  постоянно  вытирая
тающий на ресницах снег,  Саймон  ловил  себя  на  том,  что  молит  Бога  о
скорейшем окончании спуска. Возвратятся к нему силы или нет, но он не создан
для этой горной  жизни.  От  разреженного  воздуха  болели  легкие,  а  ноги
делались тяжелыми и слабыми, как намокшие буханки хлеба.  Когда  он  пытался
заснуть в конце дня, мышцы гудели от напряжения.
   Сама высота, на которой они находились, вызывала в нем  чувство  тревоги.
Он всегда считал себя бесстрашным скалолазом, но это было до  того,  как  он
оставил Хейхолт и отправился бродить по белу свету. Теперь он обнаружил, что
ему гораздо легче идти, уставившись на задники коричневых сапог Слудига, чем
оглядываясь вокруг. Когда его взгляд отклонялся и падал  на  нависающие  над
ними каменные громады или на зияющие  пустоты  под  ними,  ему  было  трудно
представить себе ровную поверхность. Где-то, напоминал он  себе,  существуют
места, где можно  повернуть  в  любую  сторону,  не  рискуя  сломать  шею  в
бездонной пропасти. Когда-то он жил в таком месте - значит, они все еще есть
на земле. Где-то лига за лигой стелется ровным ковром  земля,  которая  ждет
Саймона.
   На более широком уступе они остановились на отдых. Саймон помог  Хейстену
снять рюкзак и увидел, как тот рухнул на мокрый камень, дыша так тяжело, что
скоро оказался в облаке пара от  собственного  дыхания.  Хейстен  на  минуту
сбросил капюшон, но вздрогнул от сильных  порывов  ледяного  ветра  и  снова
поспешно натянул его. Кристаллики льда сверкали в его темной бороде.
   - Ну и стужа, парень, - сказал он. - Зверская. -  Внезапно  он  показался
старым.
   - У тебя есть семья, Хейстен? - спросил Саймон.
   Стражник помолчал минуту, застигнутый врасплох, потом засмеялся:
   - Да вроде бы. У меня есть женщина, жена, но детишек нет. Первый помер, а
больше не было. Да я ее с зимы и не видел. -  Он  покачал  головой.  -  Она,
однако, должно быть спаслась - к своим подалась, в Хевеншир: в Наглимунде уж
слишком неспокойно, я ей сказал. - Он снова покачал головой.  -  Да-а,  если
эта Твоя колдунья права, войну мы проиграли и принц Джошуа пропал.
   - Но Джулой сказала, что он спасся, - поспешил заверить его Саймон.
   - Это хорошо бы.
   Они посидели молча, прислушиваясь к вою ветра в скалах.
   Саймон взглянул на меч Торн, который  лежал  поверх  рюкзака  Хейстена  и
тускло мерцал, усыпанный тающими снежинками.
   - Тебе не слишком тяжело нести меч? Я могу немного понести его.
   Хейстен изучающе посмотрел на него и улыбнулся:
   - Пожалуйста, дружище Саймон. Тебе подобает нести  меч  теперь,  когда  у
тебя борода пробивается. Только мечом-то его не назовешь, если ты понимаешь,
про что я.
   - Я знаю. Я знаю, как он меняется. - Он вспомнил ощущение  этого  меча  в
своих руках: сначала холодный и тяжелый, как  наковальня,  потом,  когда  он
стоял наготове на самом краю  скалы,  упершись  взглядом  в  молочно-голубые
глаза дракона, меч вдруг стал легким, как березовый  кол.  Блестящее  лезвие
вдруг стало одушевленным, казалось, оно дышит. - Он как будто  оживает.  Как
зверь, что ли. Сейчас тебе тяжело его тащить?
   Хейстен отрицательно покачал головой.
   - Нет, парень. Он, вроде, хочет идти туда же, куда и мы.  Может,  думает,
мы несем его домой.
   Саймон улыбнулся тому, что они говорят о мече, как будто это  собака  или
конь. И все же в Торне чувствовалось какое-то напряжение, как бывает у паука
в паутине или у рыбы, которая зависла над речным дном. Он снова взглянул  на
меч. Если он и живой, то часть дикой природы. Его  чернота  поглощает  свет,
оставляя лишь легкий отсвет: сверкающие крошки в бороде скупца. Дикая вещь -
темная вещь.
   - Ему с нами по пути, - сказал Саймон, потом задумался. - Но мы не  домой
идем, по крайней мере не ко мне домой.

***

   Лежа ночью в узенькой пещере -  не  более  чем  трещинка  на  мускулистой
каменной спине Сиккихока - Саймон видел во сне гобелен.  Это  был  подвижный
гобелен, висящий на абсолютно черной  стене.  На  нем,  как  на  картинах  в
часовне Хейхолта, было огромное дерево, уходящее в небеса. Дерево было белым
и гладким, как хачский мрамор. Принц Джошуа висел на нем головой  вниз,  как
Узирис Эйдон в своих мучениях.
   Перед Джошуа стояла неясная фигура,  вбивающая  в  него  гвозди  огромным
серым молотком. Джошуа ничего не говорил и не  вскрикивал,  но  его  друзья,
стоявшие вокруг, стонали. Глаза принца были  широко  раскрыты  в  безмолвном
страдании, как на лице Узириса, вырезанного  из  дерева,  который  висел  на
стене в доме его детства.
   Саймон не в силах был больше  смотреть.  Он  бросился  в  изображение  на
гобелене и побежал к неясной фигуре. Пока он бежал,  в  руке  его  оказалась
какая-то  тяжесть.  Он  поднял  руку  в  замахе,  но  таинственное  существо
вытянулось и схватило Саймона за  руку,  пытаясь  вырвать  оружие  -  черный
молоток, который отличался от серого лишь цветом.
   "Это лучше", - сказало существо. Оно подняло  молоток  черного  дерева  и
снова стало вбивать гвозди. На этот раз Джошуа вскрикивал от каждого  удара.
Он кричал и кричал...
   ...Саймон пробудился, дрожа всем телом, в полной тьме.  Вокруг  слышалось
затрудненное дыхание спутников,  смешанное  со  стенаниями  ветра  в  горных
теснинах вокруг пещеры. Ему хотелось разбудить Бинабика, или  Хейстена,  или
Слудига - любого, кто смог бы поговорить с ним на его родном языке, но он не
мог найти их в потемках, и, кроме того,  даже  сквозь  страх  он  знал,  что
нельзя пугать других.
   Он снова лег, прислушиваясь к завыванию ветра. Ему страшно было  заснуть,
он боялся снова услышать эти вопли. Он попытался  хоть  что-то  различить  в
темноте, чтобы убедиться, что глаза его открыты, но не смог.
   Совсем перед рассветом усталость взяла верх над его встревоженным мозгом,
и он наконец заснул. Если ему и снились новые  сны,  он  не  помнил  их  при
пробуждении.

***

   Еще три дня они брели по узким тропам, от которых замирало сердце, прежде
чем покинули  вершины  Сиккихока.  На  боковых  склонах  им  не  нужно  было
держаться друг  за  другом,  а  когда  они  оказались  на  широкой  площадке
усеянного снегом гранита, они отметили это радостное событие.  Оно  пришлось
на редкий час, когда светило вечернее солнце. Свет пробивался через  паутину
облаков, а ветер из хищного вдруг превратился в игривый.
   Бинабик ве