Хотвиг кивнул. Что-то вроде гордости мелькнуло на его лице.
   - Все мы умеем сражаться, но те, которые вне кланов, самые... - он  искал
слово, - самые свирепые.
   - И эркинграды не намного лучше. -  Голос  Слудига  был  сердитым,  но  в
глазах его горела хищная искорка: это была бы беспощадная и кровавая  битва,
металл против металла.
   - Пора возвращаться. - Саймон оглянулся на темную полосу Имстрека.  -  До
сих пор нам везло.
   Маленький отряд снова выехал на открытое пространство. Саймон снова остро
ощущал свою уязвимость и близость тысячи врагов, благодаря небеса,  что  эта
бурная погода помогла им подойти близко к лагерю, не  сходя  с  коней.  Сама
мысль о том, чтобы спасаться бегом от верховых  часовых,  пробиваясь  сквозь
ветер и снег, была совершенно невыносима.
   Они достигли прикрытия - рощи иссеченных ветром деревьев, которые одиноко
стояли у подножий холмов. Когда Саймон обернулся, чтобы посмотреть назад, на
брызги огней, обозначавших  край  спящего  лагеря  Фенгбальда,  гнев,  ранее
сдерживаемый возбуждением, вдруг забурлил  в  нем  -  мысль  обо  всех  этих
солдатах, которые спокойно спали в своих безопасных палатках, как  гусеницы,
которые  жиреют,  поедая  листья   прекрасного   сада,   а   теперь   лежат,
превратившись в уютные  коконы.  Это  были  грабители,  эркингарды,  которые
приходили, чтобы арестовать Моргенса, которые пытались захватить  Наглимунд.
Под предводительством Фенгбальда они сожгли целый город в  Фальшире  так  же
равнодушно, как ребенок может пнуть ногой муравейник. И  самое  главное  для
Саймона - они выгнали его из Хейхолта,  а  теперь  хотят  выгнать  еще  и  с
Сесуадры.
   - У кого из вас есть лук? - отрывисто бросил он.
   Один из тритингов удивленно поднял глаза.
   - У меня.
   - Дай его мне. Да, и стрелу тоже.
   Саймон взял лук и приторочил его к луке седла, не сводя глаз с  тем  -  к
силуэтов сгруппировавшихся шатров.
   - Теперь дай мне этот факел, Хотвиг.
   Тритинг молча смотрел на него некоторое время, потом вытащил из-за  пояса
незажженный факел и отдал ему.
   - Что ты будешь делать? - спросил он тихо. Лицо его не  выражало  ничего,
кроме спокойного интереса.
   Саймон не ответил. Занятый другими мыслями  и  позабыв  о  своей  обычной
застенчивости, он с удивительной легкостью соскочил с седла, размотал липкую
ткань на конце факела и намотал ее на наконечник  стрелы,  привязав  кожаным
ремешком, на котором висели его канукские ножны. Встав на колени,  укрывшись
от ветра за широким туловищем Домой, он достал из сумки кремень и кресало.
   - Пойдем, Саймон, - голос Слудига звучал сердито  и  встревоженно.  -  Мы
сделали то, зачем пришли. Что ты затеял?
   Саймон не слушал его, высекая искру  до  тех  пор,  пока  липкие  складки
ткани, накрученной на стрелу, не начали тлеть.  Он  раздул  тлеющий  огонек,
потом сунул в карман кремень и кресало и быстро вскочил в седло.
   - Ждите меня, - бросил он через плечо и,  пришпорив  Домой,  поскакал  из
рощи вниз по склону. Слудиг двинулся было за ним, но Хотвиг вытянул  руку  и
схватил коня риммера за уздечку, резко остановив его.  Они  начали  спорить,
ожесточенно, но шепотом.
   У Саймона не было случая как следует попрактиковаться в стрельбе из лука,
и уж тем более в стрельбе сидя на лошади, со дня ужасной, но кратковременной
битвы за Хетстедом, в которой погиб  Этельберн.  Но  сейчас  требовались  не
столько опыт  и  умение,  сколько  желание  сделать  хоть  что-то,  отправив
маленькую весточку  Фенгбальду  и  его  самонадеянным  войскам.  Он  натянул
тетиву, продолжая придерживать поводья, сжав коленями бока  Домой,  скачущей
по неровному снегу. Ветер относил пламя  назад  вдоль  древка  стрелы,  пока
Саймон не почувствовал сильный жар. Наконец спустившись в долину, он  дернул
поводья. Действуя ногами, он развернул Домой, пустив ее широким кругом, и до
самого уха натянул тетиву. Губы его двигались, но Саймон сам не слышал,  что
он говорит, таким всепоглощающим был огненный шар, дрожащий на конце стрелы.
Он набрал в грудь побольше воздуха и выпустил стрелу.
   Она полетела вперед, яркая и быстрая, как метеор, и дугой  пронеслась  по
ночному небу, как кровавый след на черной ткани.  Саймон  почувствовал,  как
сердце его подпрыгнуло, наблюдая за  ее  неровным  полетом.  Он  видел,  как
ветер, почти уничтоживший пламя, относил ее сначала в одну сторону, потом  в
другую,  и  наконец  уронил  среди  скученных  теней   лагеря.   Несколькими
мгновениями позже вспышка света озарила  долину,  когда  загорелся  один  из
шатров. Секунду Саймон смотрел на это, с колотящимся как  у  птицы  сердцем,
потом повернулся и направил Домой вверх, на холм.
   Он ничего не сказал о стреле, когда нагнал своих товарищей.  Даже  Слудиг
не стал ни о чем расспрашивать.  Маленький  отряд  окружил  Саймона,  и  они
вместе поскакали через темные холмы, навстречу холодному ветру. ***
   - Я хотел бы, чтобы ты пошла и легла, - сказал  Джошуа.  Воршева  подняла
глаза. Она сидела на матрасике около жаровни. На коленях у нее  лежал  плащ,
который она чинила. Молодая девушка из Нового Гадринсетта, которая  помогала
ей, тоже подняла глаза, потом быстро опустила взгляд к работе.
   - Легла? - сказала Воршева, насмешливо наклоняя голову. - Почему?
   Джошуа снова начал расхаживать взад-вперед.
   - Так было бы лучше.
   Воршева провела рукой по волосам, наблюдая, как он бредет от одной стенки
шатра к другой - путешествие  не  многим  более  десяти  локтей.  Принц  мог
выпрямиться только в самом центре шатра, и  потому  ходил  сгорбившись,  как
аист.
   - Я не хочу ложиться, Джошуа, - сказала она наконец, продолжая  наблюдать
за ним. - Что с тобой?
   Он остановился и сплел пальцы.
   - Это было бы лучше для ребенка... и для тебя... если бы ты легла.
   Воршева смотрела на него некоторое время, потом рассмеялась:
   - Джошуа, ты ведешь себя глупо. Ребенок появится не раньше конца зимы.
   - Я беспокоюсь за тебя, леди, - сказал  он  жалобно.  -  Суровая  погода,
тяжелая жизнь.
   Его жена снова засмеялась, но  на  этот  раз  в  ее  голосе  было  легкое
раздражение.
   - Мы, женщины  Клана  Жеребца,  даем  жизнь  в  открытой  степи  и  сразу
возвращаемся к работе. Мы не  похожи  на  городских  женщин.  Что  с  тобой,
Джошуа?
   Тонкое лицо принца ужасно покраснело.
   - Почему ты никогда  не  можешь  согласиться  со  мной?  -  требовательно
спросил он. - Разве я не твой муж? Мне не нравится, что  ты  так  напряженно
работаешь в такой час.
   - Я не ребенок, - отрезала Воршева. -  Только  я  и  забочусь  обо  всем.
Почему ты все время ходишь взад-вперед, взад-вперед? Встань  и  поговори  со
мной нормально!
   - Я пытаюсь говорить с тобой, но ты хочешь только ссориться.
   - Потому что ты указываешь мне; что делать, как будто  я  ребенок.  Я  не
дурочка, хоть и не умею разговаривать, как ваши придворные леди.
   - Проклятие Эйдона, я никогда не говорил, что ты дурочка! - закричал  он,
прекращая свое расхаживание. Посмотрев некотрое время в пол, он поднял глаза
на юную помощницу Воршевы. Девушка замерла, сжавшись, стараясь казаться  как
можно меньше и незаметней. - Ты, - сказал он, - не оставишь  ли  ты  нас  на
некотрое время? Мы с женой хотим остаться одни.
   - Она помогает мне, - сердито сказала Воршева.
   Джошуа сверкнул на девушку стальными глазами:
   - Ступай!
   Молодая женщина  вскочила  и  вылетела  из  шатра,  оставив  свою  работу
бесформенной грудой. Мгновение принц смотрел ей вслед, потом  перевел  глаза
на  Воршеву.  Казалось,  он  хотел  что-то  сказать,  потом  остановился   и
повернулся к входному клапану шатра.
   - Святая Элисия! - пробормотал он и вышел.
   - Куда ты идешь!? - крикнула ему вслед Воршева.
   Джошуа, прищурившись, всматривался в темноту. Наконец он заметил  светлую
фигуру на фоне одного из расположенных неподалеку шатров. Он  пошел  к  ней,
сжимая и разжимая кулак.
   - Подожди! - он потянулся, чтобы коснуться лица молодой женщины. Ее глаза
расширились. Она стояла, прижавшись спиной к шатру; теперь она подняла перед
собой руки, как бы защищаясь. -  Прости  меня,  -  сказал  он.  -  Это  было
нехорошо с моей стороны. Ты была добра к  моей  леди,  и  ты  ей  нравишься.
Пожалуйста, прости меня.
   - Про... простить вас, лорд? - она фыркнула. - Мне? Я же никто!
   Джошуа поморщился.
   - Для  Бога  все  души  равны.  Теперь,  пожалуйста,  иди  в  шатер  отца
Стренгьярда, вон там. Вон, видишь тот огонек? Там будет тепло, и, я  уверен,
он даст тебе что-нибудь поесть и попить. Я приду за тобой, когда поговорю  с
женой. - Грустная усталая улыбка озарила его худое лицо. - Иногда мужчина  и
женщина должны побыть вдвоем, даже если это принц и его леди.
   Она снова фыркнула, потом попыталась сделать реверанс, но была так плотно
прижата к ткани шатра, что это ей не вполне удалось.
   - Да, принц Джошуа.
   - Тогда ступай. - Джошуа проследил, как она спешит по заснеженной земле к
палатке Стренгьярда. Он посмотрел,  как  архивариус  и  кто-то  еще  встали,
приветствуя ее, потом повернулся и пошел назад к шатру.
   Когда он входил,  Воршева  смотрела  на  него.  Любопытство  на  ее  лице
явственно смешивалось с раздражением. Он рассказал ей, зачем выходил.
   - Ты самый странный человек из всех, каких  я  когда-либо  знала.  -  Она
глубоко,  прерывисто  вздохнула  и  опустила  глаза,  прищурившись  на  свое
рукоделие.
   - Если сильный может без всякого стыда запугивать слабого, то  в  чем  же
наше отличие от лесных и полевых зверей?
   - Отличие? - Она все еще избегала его взгляда. - Отличие? В чем  отличие?
Твой брат преследует  нас  со  своими  солдатами,  люди  умирают  -  женщины
умирают, дети умирают -  и  все  это  ради  пастбищ,  званий  и  знамен.  Мы
действительно только животные, Джошуа, разве ты не видишь этого? - Она снова
взглянула на него, на этот раз более снисходительно,  как  мать  смотрит  на
ребенка, который еще не усвоил суровых уроков жизни. Она покачала головой  и
вернулась к своей работе.
   Принц подошел к матрасу и сел среди груды подушек и одеял.
   - Иди сюда, - он похлопал по постели рядом с собой.
   - Здесь теплее, ближе к огню.  -  Воршева  казалась  погруженной  в  свое
шитье.
   - Будет так же тепло, если мы немного посидим рядом.
   Воршева вздохнула, отложила свое рукоделие, встала и подошла  к  постели.
Она села подле него и прислонилась к подушкам. Вместе они глядели в потолок,
на провисшую под грузом снега крышу шатра.
   - Прости меня,  -  сказал  Джошуа.  -  Я  не  хотел  быть  грубым,  но  я
беспокоюсь. Я боюсь за твое здоровье и за здоровье ребенка.
   - С чего это мужчины взяли, что они храбрые, а женщины слабые?  Мужчинам,
конечно, если только они не сражаются, никогда и не снилось столько крови  и
боли, сколько переносят женщины. - Воршева поморщилась. - Женщины  ухаживают
за неизлечимыми ранами.
   Джошуа не ответил. Он обнял ее за плечи и  рассеянно  перебирал  пальцами
темные завитки ее волос.
   - Ты не должен бояться за меня, - сказала она. - Женщины клана сильные. Я
выношу нашего ребенка, и он будет здоровым и крепким.
   Джошуа некоторое время молчал, потом глубоко вздохнул.
   - Я виню во всем себя, - сказал он. - Я не дал тебе  возможности  понять,
что ты делаешь.
   Она внезапно повернулась, чтобы посмотреть на него. Лицо ее  перекосилось
от страха. Она потянулась и схватила его руку, крепко сжав ее.
   - О чем ты говоришь? - спросила она. - Скажи мне!
   Он медлил, подыскивая слова.
   - Разные вещи - быть женой принца или женщиной принца.
   Она подвинулась и посмотрела ему в лицо.
   - Что ты говоришь? Ты что, хочешь привести какую-нибудь другую женщину на
мое место? Я убью тебя и ее, Джошуа, клянусь моим кланом.
   Он мягко засмеялся, хотя в это мгновение она выглядела  вполне  способной
осуществить свою угрозу.
   - Нет, я не это имел в виду, вовсе нет. - Он посмотрел на нее,  и  улыбка
его погасла. - Пожалуйста, никогда не думай ни о чем таком, моя леди.  -  Он
снова взял ее за руку. - Я хотел только сказать, что, став женой принца,  ты
стала не такой, как другие женщины, и наш ребенок будет не таким, как другие
дети.
   - И что? - Она еще не успокоилась, страх еще не ушел.
   - Я не могу допустить, чтобы что-нибудь случилось с тобой или с ребенком.
Если я погибну, жизнь, которую ты носишь в себе,  может  стать  единственным
связующим звеном с прежним миром.
   - Что это значит?
   - Это значит, что наш  ребенок  должен  жить.  Если  мы  проиграем,  если
Фенгбальд победит нас или если даже мы выиграем эту битву, но я умру, в один
прекрасный день наш ребенок должен  будет  отомстить  за  нас.  -  Он  потер
подбородок. - Нет, я не это хотел сказать. Это гораздо важнее, чем отмщение.
Наш ребенок может быть последним лучом света, противостоящим  вековой  тьме.
Мы не знаем, вернется ли к нам Мириамель  и  даже  жива  ли  она.  Если  она
погибла, сын или дочь принца, внук  Престера  Джона,  поднимет  единственное
знамя,  которое  может  повести  за  собой  сопротивление   Элиасу   и   его
дьявольскому союзнику.
   Воршева облегченно вздохнула.
   - Я сказала тебе, что мы, женщины тритингов, рожаем сильных  детей.  Тебе
не о чем беспокоиться. Ты еще сможешь гордиться нашим ребенком. И мы победим
здесь, Джошуа, ты сильнее, чем думаешь. - Она  придвинулась  к  нему.  -  Ты
напрасно терзаешь себя.
   Он вздохнул.
   - Я молюсь, чтобы ты оказалась права. Узирис и его милость,  есть  ли  на
свете что-нибудь хуже власти? Как бы я хотел просто встать и уйти.
   - Ты не сделаешь этого. Мой  муж  не  трус.  -  Она  приподнялась,  чтобы
глядеться в него, как будто он мог  оказаться  самозванцем,  и  потом  снова
легла.
   - Нет. Ты права. Таков мой жребий, мое  испытание...  и  может  быть  мое
древо, а каждый гвоздь тверд и холоден.  Но  даже  приговоренному  к  смерти
дозволено мечтать о свободе.
   - Не говори так больше, - сказала она,  уткнувшись  ему  в  плечо.  -  Ты
накличешь беду.
   - Я могу перестать говорить, моя дорогая, но мне не так легко  избавиться
от этих мыслей.
   Она потерлась лбом о его плечо.
   - Теперь помолчи. ***
   Худшая часть бури прошла, двигаясь на  юго-восток.  Луна,  проглядывающая
сквозь тучи, придавала снегу слабое  сияние,  как  будто  вся  долина  между
Гадринсеттом и Сесуадрой была посыпана бриллиантовой пылью.
   Саймон смотрел на фонтаны снега, летящие из-под копыт лошади  Слудига,  и
раздумывал, доживет ли он до того, чтобы оглянуться на прошедший год. Кем он
будет, если  каким-то  невероятным  образом  ему  удастся  выжить?  Рыцарем,
конечно - он уже рыцарь, что-то настолько величественное, о чем  он  не  мог
даже подумать в своих самых смелых детских мечтаниях, но что  должен  делать
рыцарь? Конечно сражаться на  войне  за  своих  вассалов  -  но  Саймону  не
хотелось думать о войнах. Если когда-нибудь наступит мир и если  он  доживет
до этого времени - две вещи, в которые очень трудно было поверить -  как  он
будет жить?
   Что делают рыцари? Он может управлять своим поместьем - если у него будет
земля.  Это  похоже  на  фермера,  верно  ведь?  В  этом  не  было   особого
великолепия, но внезапно ему  показалась  страшно  привлекательной  мысль  о
возвращении домой после мокрого дня, проведенного в поле. Он снял бы плащ  и
сапоги, влез бы в домашние туфли  и  согрелся  бы  перед  огромным  камином.
Кто-нибудь принес бы ему вина, и помешал бы огонь раскаленной  кочергой,  но
кто? Женщина, жена? Он попытался вызвать из  тьмы  подходящее  лицо,  но  не
смог. Даже Мириамель, если бы она не была принцессой, и согласилась бы выйти
замуж за простого человека, и к тому же выбрала бы Саймона - иными  словами,
если бы реки побежали вспять, а рыбы научились летать  -  не  была  женщиной
того сорта, которая может тихо ждать дома, пока  муж  не  вернется  с  поля.
Представить ее в такой роли было так же мучительно, как думать о  прекрасной
птице со связанными крыльями.
   Но если он не женится и не обзаведется хозяйством, что будет тогда?  Одна
мысль  о  турнирах,  этом  обычном  для  рыцарей  развлечении,  которое  так
интересовало его в течение нескольких лет, делала его сейчас почти  больным.
Здоровые мужчины калечат друг друга, теряют глаза, руки, ноги и  даже  жизни
ради пустой игры, когда мир и без того такое  ужасное  и  полное  опасностей
место - это приводило Саймона в ярость.  Игра  в  войну,  как  называли  это
некоторые, как будто это был простой  спорт,  хотя  последствия  этой  игры,
виденные Саймоном,  были  ужасны.  Война  похожа  на  чудовищный  ветер  или
землетрясение, она так страшна,  что  этим  нельзя  шутить.  Имитация  войны
казалась почти кощунством.  Другое  дело  упражнения  с  копьем  или  мечом,
помогающие вам выжить, если настоящая война  захватит  вас.  Когда  все  это
кончится - если все это  кончится,  -  Саймон  хотел  бы  как  можно  дальше
держаться от всякой войны - и настоящей, и игрушечной.
   Но человек не может все время жить в  ожидании  войны,  боли  или  ужаса,
смерть не нуждается в том, чтобы ее искали - а долг рыцаря  быть  все  время
готовым встать на защиту себя и других. Так говорил сир  Деорнот,  а  он  не
казался Саймону человеком, который сражается с удовольствием и  без  крайней
необходимости. А что некогда говорил Моргене о великом Камарисе? Он трубил в
свой знаменитый рог Целиан не для того, чтобы вызвать подкрепление, а  чтобы
дать знать врагам о  своем  приближении  и  дать  им  возможность  скрыться.
Моргене несколько раз упоминал в своей книге,  что  Камарис  не  получал  от
битвы никакого удовольствия и что его искусство владения мечом было для него
тяжким грузом, потому что привлекало к нему нападающих и  вынуждало  убивать
помимо его воли. Вот в чем заключался парадокс. Как  бы  ты  ни  был  ловок,
всегда найдется кто-нибудь, кто захочет проверить тебя. Так что же  лучше  -
готовиться к войне или избегать ее?
   Пласт снега сорвался с  ближайшей  ветки,  словно  живой  проскочил  мимо
плотного шарфа и упал Саймону за шиворот. Саймон недовольно пискнул и быстро
обернулся, надеясь, что никто из его спутников не слышал, что он издал такой
немужественный звук. Никто не смотрел на него. Все внимание  его  товарищей,
казалось, было сосредоточено на серебристо-серых холмах  и  острых  силуэтах
деревьев.
   Так что же лучше - избегать войны или  попытаться  стать  таким  сильным,
чтобы никто не смел задеть тебя? Моргене говорил ему, что подобные  проблемы
являются неизменными спутниками королевской власти  -  вопросы,  которые  не
дают добросердечным монархам спать по ночам как  спят  их  подданные.  Когда
Саймон посетовал на неопределенность такого ответа, доктор  Моргене  грустно
улыбнулся.
   - Ответ, конечно, неудовлетворительный, Саймон, -  сказал  старик,  -  но
таковы все ответы на подобные вопросы. Если бы можно  было  ответить  точно,
мир был бы упорядоченным, как собор  -  гладкий  камень  на  гладком  камне,
прямой угол к прямому углу, и все такое  же  добротное  и  неподвижное,  как
стены Святого Сутрина. - Он поднял пивную кружку в некоем подобии салюта.  -
Но как ты думаешь, Саймон,  могла  бы  в  таком  мире  существовать  любовь?
Красота и очарование без невежества и безобразия, с которыми можно  было  бы
их сравнить? Во что превратился бы мир, в котором не было бы  неожиданности?
- Старик сделал долгий глоток, вытер рот и переменил тему. Саймон больше  не
вспоминал о том, что сказал доктор, до сегодняшнего дня.
   -  Слудиг!  -  Голос  Саймона,  нарушивший  долгое  молчание,   прозвучал
неожиданно громко.
   - Что? - Слудиг повернулся в седле, чтобы посмотреть на него.
   - Ты бы захотел жить в мире  без  неожиданностей?  Я  хочу  сказать,  без
хороших и без плохих - без всяких?
   Риммер свирепо посмотрел на него.
   - Не говори глупостей, - проворчал он и повернулся, коленями сжимая  бока
лошади, чтобы объехать валун, торчавший посреди снежных заносов.
   Саймон  пожал  плечами.  Хотвиг