и  все  крошки  и  косточки  на  тарелке  Динивана
рассыпались как бы оттого, что рассеялись силы, их соединившие.
   Рука Динивана невольно потянулась к цепи под сутаной,  на  которой  висел
тайный свиток; улыбка Преиратса исполнилась.  почти  детского  удовольствия.
Диниван  почувствовал,  как  тает  его  привычный  оптимизм  под   действием
несомненной уверенности красного священника. Он вдруг осознал, какой  тонкой
и непрочной тростинкой является его собственная жизнь.
   - ..Я  предполагаю,  что  они  не  представляют  настоящей  опасности,  -
продолжал болтать Веллигис, - но это  ужасный  удар  по  достоинству  Матери
Церкви. То, что эти варвары устраивают самосожжения на общественных площадях
- это ужасный удар, как бы вызов церкви! Это какое-то заразительное безумие,
говорят, разносимое  вредным  воздухом.  Я  теперь  не  выхожу  без  платка,
прикрывающего нос и рот.
   - Но возможно, огненные танцоры и не сумасшедшие, - сказал  Прейратс  как
бы между прочим. - Возможно, их видения более... реальны... чем вам хотелось
бы думать.
   - То есть... то есть... -  забрызгал  слюной  Веллигис,  но  Прейратс  не
обращал на него внимания, его бесстыдно пустой взгляд, был все еще устремлен
на Динивана.
   Он не боится теперь зайти  слишком  далеко,  подумал  Диниван.  Осознание
этого показалось ему невыносимым. Его уже ничто не  связывает.  Его  ужасное
любопытство перешло в безграничный и ненасытный голод.
   Не с этого ли началось крушение мира? Когда Диниван  и  его  товарищи  по
Ордену Манускрипта вовлекли Прейратса в свои тайные совещания,  они  открыли
юному священнику свои сердца и сокровенные архивы, оценив отточенную остроту
ума Преиратса задолго до того, как стала  заметна  гниль  в  сердцевине  его
натуры. Они изгнали его  из  своей  среды  позже,  но  уже  слишком  поздно,
кажется. Да, слишком, слишком поздно. Как  и  Диниван,  этот  поп  сидел  за
столами сильных мира сего, но красная звезда Прейратса  сейчас  всходила,  а
путь Динивана казался темным и неясным.
   Может ли он сделать что-нибудь еще? Он отправил послания к  двум  из  еще
оставшихся в живых носителям свитка - Ярнауге и ученику Укекука, но  пока-не
получил  ответа.  Он  также  разослал  предложения   или   указания   другим
разделяющим их убеждения, таким как лесная  жительница  Джулой  и  маленький
Тиамак из болотистого Бранна. Он доставил в Санкеллан принцессу Мириамель  и
заставил ее все рассказать Ликтору. Он позаботился обо  всех  деревьях  так,
как того пожелал бы Моргенс: теперь ему лишь оставалось  ждать  и  смотреть,
какие это даст плоды.
   Уклонившись от бередящего душу взгляда Прейратса, Диниван  обвел  глазами
столовую Ликтора, пытаясь рассмотреть все детали. Если эта ночь должна стать
знаменательной, то ему следует  запомнить  как  можно  больше.  Возможно,  в
будущем, более светлом, чем ему дано сейчас представить, стариком,  стоя  за
плечом молодого художника, он станет вносить поправки: "Нет, это было совсем
не так! Я там был..."  Он  улыбнулся,  на  миг  забыв  свои  тревоги.  Какая
счастливая участь - пережить события этих темных дней, жить, не  имея  более
трудной проблемы, чем досаждать какому-то бедному художнику, работающему  по
заказу!.
   Миг задумчивости закончился для него с  внезапным  появлением  в  дверях,
ведущих в кухню, знакомого лица.  Что  делает  здесь  Кадрах?  Он  пробыл  в
Санкеллане Эвдонитисе не более недели, что может делать он в  личных  покоях
Ликтора? Только шпионить за гостями на ужине. Это что, из  любопытства,  или
Кадрах... Падреик... чувствует зов  прежних  привязанностей?  Противоречивых
привязанностей?
   Не успели эти  мысли  пронестись  в  голове  Динивана,  как  лицо  монаха
скрылось в тени и потом совсем исчезло из  виду.  Через  мгновение  слуга  с
широким подносом в руках прошел через дверь, и стало ясно, что Кадраха нет в
проходе.
   И как бы в противовес смятению Динивана Ликтор вдруг поднялся  со  своего
высокого стула во главе стала. Доброе лицо Ранессина  было  сумрачно;  тени,
отбрасываемые  ярким  пламенем  свечей,  сделали  его  каким-то  древним   и
обремененным заботами.
   Одним движением руки он заставил замолчать болтливого Веллигиса.
   - Мы подумали, - проговорил Ликтор медленно. Голова  его  с  белоснежными
волосами казалась далекой, как вершина горы, покрытая снегом. -  Мир,  каким
ты его описываешь, Прейратс, кажется  разумным.  В  этом  есть  определенная
логика.  Мы  слышали  подобные  рассуждения  от  герцога  Бенигариса  и  его
посланника Аспитиса, который здесь часто бывает.
   - Графа Аспитиса, - резко сказал Бенигарис, его грубое  лицо  покраснело.
Он выпил порядочно дикторского вина. - Граф, - продолжал он бесцеремонно.  -
Король Элиас возвел его в графский титул по моей просьбе. Как дружеский жест
по отношению к Наббану.
   Тонкие черты Ранессина исказила гримаса почти нескрываемого отвращения:
   - Мы знаем, что вы с Верховным королем близки, Бенигарис, и мы знаем, что
ты сам правишь Наббаном. Но сейчас ты за нашим столом в Доме Божием, за моим
столом, и мы требуем, чтобы ты хранил  молчание,  пока  не  кончит  говорить
высший настоятель Церкви Господней.
   Динивана потряс разгневанный тон Ликтора - Ранесеин обычно был  мягчайшим
из людей, - но  его  приободрила  такая  неожиданная  мощь.  Усы  Бенигариса
сердито дрогнули, и  он  потянулся  за  бокалом  с  неуклюжестью  смущенного
ребенка.
   Голубые глаза Ранессина были уже направлены на Прейратса. Он продолжая  в
высокопарной манере, к которой редко прибегал:
   - Как мы уже заметили, мир,  который  проповедуете  ты,  король  Элиас  и
Бенигарис, можно в какой-то  мере  считать  разумным.  Это  мир,  в  котором
алхимики и монархи решают судьбу не только плоти человеческой, но и  души  и
где прислужники короля поощряют  заблудшие  души  к  самосожжению  во  славу
ложных  идолов,  если  это  служит  их  целям.  Мир,  где   неопределенность
невидимого Бога заменяется определенностью черного горящего духа, сжигающего
духа, который обитает на этой земле - в сердце ледяной горы.
   Безволосые брови Прейратса взметнулись вверх  при  этих  словах:  Диниван
испытал момент холодной радости. Хорошо! Значит это  существо  еще  способно
удивляться.
   - Выслушайте меня!  -  голос  Ранессина  набрал  силу,  так  что  на  миг
показалось, что не только эта комната погрузилась в молчание,  но  вместе  с
ней весь мир, как будто в этот миг освещенный свечами стол находится в самом
центре Творения. - Этот мир  -  ваш  мир,  который  вы  проповедуете  своими
хитрыми словами, - это не мир Матери Церкви. Мы давно знаем о темном ангеле,
который витает над  землей,  чья  холодная  рука  тянется  ко  всем  сердцам
Светлого Арда, чтобы посеять в них смятение, но наш враг -  сам  архидьявол,
непримиримый враг света Божьего. Будь вашим союзником действительно наш враг
на протяжении тысячелетий или просто еще один приспешник царства тьмы.  Мать
Церковь всегда выступала против них и им подобных, и всегда  будет  на  этом
стоять.
   Казалось, все в комнате затаили дыхание на нескончаемый миг.
   - Ты не понимаешь, что говоришь, старик, - голос Прейратса был  похож  на
шипение серы. - Ты ослабел, и ум твой помутился...
   Как это ни позорно, ни один из  представителей  церковной  канцелярии  не
поднял голос протеста или несогласия.  Они  смотрели  огромными  глазами  на
Ранессина, когда он наклонился над столом и спокойно  выдержал  злой  взгляд
попа. Свет, казалось, померк во всем  банкетном  зале,  оставив  освещенными
лишь две фигуры: алую и белую, а тени их все вытягивались и вытягивались...
   - Ложь, ненависть и алчность, - сказал Ликтор негромко, -  это  знакомые,
стародавние враги. Неважно, под чьим знаменем они маршируют.
   Он распрямился, стройная бледная тень,  и  воздел  руку.  Динивана  снова
охватила горячая неуемная любовь, которая заставляла его и раньше склонять в
почтении голову перед тайной святой цели, которая заставляет  его  связывать
свою жизнь со служением этому скромному и замечательному Человеку и  Церкви,
вополощенной в нем.
   Спокойно и величественно Ранесеин осенил пространство перед собой  знаком
древа. Динивану почудилось, что стол снова задрожал под его рукой;  на  этот
раз он не поверил, что это дело рук алхимика.
   - Ты раскрыл двери, которые навсегда должны  были  оставаться  запертыми,
Прейратс, - возгласил Ликтор. - В своей гордыне и глупости  ты  и  Верховный
король принесли тяжкое зло в мир, который и без  того  стонал  под  бременем
страдания. Наша церковь - моя церковь - будет  бороться  с  вами  за  каждую
душу, пока не настанет Судный день.Я отрешаю тебя от церкви и короля  Элиаса
вместе с тобой, а также каждого, кто последует  за  вами  по  пути  мрака  и
заблуждения, отлучаю от лона церкви. - Руки его дважды  опустились.  -  Дуос
Оненподенсис. Феата Ворум Ликсеран. Дуос Оненподенсис. Феата Ворум Ликсеран.
   Ни удара грома, ни трубного  гласа  не  последовало  за  гулкими  словами
Ликтора, только отдаленный звук Клавеанского колокола, бьющего час. Прейратс
медленно встал, лицо его  было  белым  как  мел,  рот  кривился  в  дрожащей
гримасе.
   - Ты сделал ужасную ошибку, - просипел он. - Ты  глупый  старик,  а  твоя
великая Мать Церковь - детская игрушка, сделанная из пергамента  и  клея.  -
Его трясло от сдерживаемого гнева. - Мы скоро  поднесем  к  ней  факел.  Вой
будет оглушительным, когда она загорится. Ты сильно ошибся.
   Он повернулся и зашагал из комнаты, звонко стуча каблуками, а одежда  его
развевалась, как пламя. Во всей сцене  ухода  красного  священника  Динивану
почудился  последний  всепожирающий  огонь,  оставляющий   за   собой   лишь
обгоревшие страницы истории.

***

   Мириамель пришивала деревянную пуговицу к плащу, когда кто-то постучал  в
дверь. Встревоженная, она вскочила с постели и босиком  протопала  к  двери,
чтобы узнать, кто это.
   - Откройте дверь, прин... Малакиас. Пожалуйста, откройте.
   Она отодвинула засов. В слабо освещенном вестибюле стоял Кадрах, лицо его
блестело от пота. Он протиснулся мимо нее в крохотную  келью  и  локтем  так
толкнул дверь, что Мириамель обдало ветром, а дверь чуть не  ударила  ее  по
носу.
   - Ты что, с ума сошел? - возмутилась  она.  -  Ты  не  имеешь  права  так
врываться!
   - Прошу вас, принцесса...
   - Убирайся! Сию же минуту!
   - Моя леди! - К ее удивлению. Кадрах упал на  колени.  Его  лицо,  обычно
красноватое, было совершенно  бледно.  -  Мы  должны  бежать  из  Санкеллана
Эйдонитиса. Этой же ночью.
   Она уставилась на него.
   - Ты таки действительно сошел с ума. - Ее тон. был царствен:
   - О чем ты говоришь? Ты что-нибудь украл, что ли? Не знаю, следует ли мне
защищать тебя и дальше, и я уж, конечно, не стану тебя выручать из...
   Он прервал ее на полуслове.
   - Нет. Я ничего такого не сделал, по крайней мере  сегодня,  и  опасность
грозит не столько мне, сколько вам. Но опасность эта необычайно  велика.  Мы
должны бежать немедленно!
   На  несколько  мгновений  Мириамель  растерялась.  Кадрах   действительно
выглядел страшно испуганным, с ним произошла разительная перемена, без следа
исчезло обычное неопределенное выражение лица.
   Он снова заговорил:
   - Прошу вас, моя леди. Я знаю, что не был слишком надежным спутником,  но
ведь я делал и что-то хорошее. Пожалуйста, доверьтесь мне на  этот  раз.  Вы
находитесь в страшной опасности!
   - Чего я должна опасаться?
   - Здесь Прейратс.
   Она почувствовала, как по ней прошла волна  облегчения.  Яростные  мольбы
Кадраха все-таки напугали ее.
   - Идиот. Мне это известно. Я вчера  разговаривала  с  Ликтором.  Мне  все
известно о Прейратсе.
   Грузный монах поднялся с колен. Лицо его было исполнено решимости:
   - Это одно из ваших глупейших  заявлений,  принцесса.  Вы  знаете  о  нем
крайне мало и должны этому радоваться. Радоваться!
   Он протянул руку и схватил ее под локоть.
   - Перестань! Как ты смеешь?! -  Она  попыталась  дать  ему  пощечину,  но
Кадрах уклонился от удара, не отпустив ее локтя. Он был на редкость силен.
   - Мощи св. Муирфата! - прошипел он. - Не дури, Мириамель! - Он наклонился
к ней, впившись ей в глаза своим взглядом. От него, заметила она  мимоходом,
как ни странно, не пахло вином. - Если я вынужден обращаться с тобой  как  с
ребенком, ладно, - прорычал монах. Он толкнул ее так, что  она  опрокинулась
на постель, и  встал  над  ней,  рассерженный,  но  почтительный.  -  Ликтор
провозгласил, что отлучает Прейратса и твоего отца. Ты  понимаешь,  что  это
означает?
   - Да, - почти закричала она. - И я рада!
   - Но Прейратс не рад, и случится нечто ужасное.  Случится  скоро.  И  вас
здесь быть не должно, когда это произойдет.
   - Ужасное? Что ты имеешь в виду? Прейратс в Санкеллане  один.  Он  прибыл
лишь с полудюжиной стражников моего отца. Что он может сделать?
   - И вы говорите, что все о  нем  знаете?  -  Кадрах  в  отчаянии  покачал
головой, потом отвернулся и стал запихивать разбросанные вещи Мириамели в ее
дорожную сумку. - Я, например, - заявил он, - не хочу видеть ничего из того,
что он способен натворить.
   Она ошеломленно наблюдала за ним несколько мгновений. Кто  этот  человек,
похожий на Кадраха, что кричит, и приказывает, и хватает ее за  локоть,  как
речной разбойник?
   - Я никуда не пойду, не переговорив с  отцом  Диниваном,  -  заявила  она
наконец. Голос ее, однако, утратил прежнюю резкость.
   - Великолепно, - сказал Кадрах. -  Что  угодно.  Только  приготовьтесь  к
отъезду. Думаю, Диниван согласится со мной,  если  только  нам  удастся  его
найти.
   Она неохотно начала помогать ему.
   - Скажи мне только одно, -  спросила  она.  -  Ты  клянешься,  что  мы  в
опасности? И что это не результат того, что ты натворил?
   Кадрах замер. Впервые с того момента, как он вошел, на его лице появилась
прежняя полуулыбка, но на этот раз она исказила его лицо горестной гримасой.
   - Мы все совершили что-то, о чем сожалеем, Мириамель.  Я  совершил  такие
ошибки, которые заставили Великого Господа рыдать на его высоком троне. - Он
потряс головой от необходимости тратить дорогое время на разговоры. - Но эта
опасность реальна и близка, и ни один из нас ничего не в состоянии  сделать,
чтобы ее уменьшить. Поэтому - бежим. Трусы всегда выживают.
   Взглянув в его лицо, Мириамель вдруг расхотела  узнать  причину,  которая
заставляла его так себя ненавидеть. Ее пробрала  дрожь,  она  отвернулась  и
нагнулась за сапогами.
   Санкеллан Эйдонитис казался непривычно пустынным даже для этого  позднего
вечернего часа. Небольшие группы священников собрались  в  разных  гостиных.
Одни сидели и сплетничали тихими голосами; другие  сновали  по  коридорам  с
зажженными свечами с  разного  рода  поручениями.  Кроме  этих  немногих,  в
коридорах никого не было. Факелы неровно горели в стенных нишах,  как  будто
их постоянно тревожил ветерок;
   Мириамель и Кадрах находились в безлюдной верхней галерее,  которая  вела
от комнат для приезжих священнослужителей  кадминистративным  и  официальным
помещениям Дома Божьего, когда монах вдруг втянул Мириамепь в  нишу  темного
окна.
   - Опустите свечу и посмотрите, - сказал он тихонько.
   Она воткнула подсвечник в щель между двумя плитами и наклонилась вперед.
   - На что смотреть?
   - Там, внизу. Видите всех этих людей с факелами? - Он пытался показать ей
что-то сквозь узкую рамку окна. Мириамель  смогла  увидеть  в  нижнем  дворе
минимум двадцать человек в доспехах и плащах, с копьями на плечах.
   - Да, - проговорила она медленно. Солдаты,  казалось,  были  заняты  лишь
тем, что грели руки у костров. - Ну?
   - Это солдаты внутренней гвардии герцога Бенигариса, -  мрачно  промолвил
Кадрах. - Здесь ожидается что-то тревожное, именно здесь.
   - Но  я  знаю,  что  солдатам  не  разрешено  носить  оружия  в  пределах
Санкеллана Эйдонитиса. - Острия копий блестели в свете  факелов,  как  языки
пламени.
   -  Ха,  герцог  Бенигарис  собственной  персоной  здесь  в   гостях,   он
присутствовал на дикторском банкете.
   - Почему он не вернулся в Санкеллан Магистревис? - Она отошла от окна, из
которого дуло. - Это ведь недалеко.
   - Прекрасный вопрос, - ответил Кадрах с кислой улыбкой на  полузатененном
лице. - И правда, почему?

***

   Герцог Изгримнур  потрогал  острое  лезвие  Квалнира  большим  пальцем  И
удовлетворенно кивнул; Он убрал оселок и баночку со смазкой  в  сумку.  Было
что-то успокаивающее в затачивании меча. Жаль, что приходится оставлять его.
Он вздохнул и, снова завернув его в тряпки, сунул под матрас.
   Не годится идти на аудиенцию с ликтором, имея при себе меч, размышлял он,
как бы это ни облегчало самочувствия. Его гвардейцам это не пришлось  бы  по
вкусу, я полагаю.
   Не то чтобы Изгримнур шел прямо к Ликтору.  Вряд  ли  незнакомого  монаха
допустят до личной спальни пастыря Матери Церкви,  но  покои  Динивана  были
возле нее. У секретаря Ликтора не было никакой охраны. К тому же Диниван был
знаком с герцогом и уважал его. Когда священник поймет, кто к нему пришел  в
этот поздний час, он выслушает внимательно все, что  герцог  собирается  ему
поведать.
   Тем не менее Изгримнур ощутил нервные спазмы в желудке, точно так же, как
перед битвой. Именно поэтому он и вынимал свой клинок: Квалнир обнажался  не
более двух  раз  с  того  момента,  как  герцог  покинул  Наглимунд,  и  уж,
разумеется, не успел затупить свою драгоценную сталь. Но затачивание  клинка
давало занятие его хозяину и скрашивало ожидание. Что-то неладное  витает  в
воздухе сегодня вечером, какое-то тревожное ожидание,  подобное  испытанному
Изгримнуром на берегах Клоду перед битвой за Озерный край.
   Даже королю Джону, закаленному в битвах ястребу, и тому было не по себе в
ту ночь, ибо он знал, что десять тысяч тритингов поджидают где-то в  темноте
за сторожевыми кострами, и знал  также,  что  жители  равнин  не  привержены
порядку начинать битву в рассветный час и  вообще  не  знают  цивилизованных
путей ведения войны.
   Престер Джон в ту ночь присел к костру рядом со своим  риммерским  другом
Изгримнуром, который на тот момент еще не унаследовал отцовского герцогства,
чтобы выпить кувшин вина и  побеседовать.  Пока  они  разговаривали,  король
достал кремень и замшу для полировки  знаменитого  Сверкающего  Гвоздя.  Они
провели ночь в рассказах, сначала несколько напряженных и полных пауз, когда
они прислушивались к незнакомым шумам, потом уже разговоры велись смелее,  а
ближе к рассвету они поняли, что тритинги не готовят ночных атак.
   Джон поведал Изгримнуру о своей, юности, прошедшей на Варинстене, который
он описывал как остров отсталых, исполненных предрассудков земледельцев, и о
своих ранних выездах на материк  Светлого  Арда.  Изгримнура  захватили  эти
неожиданно приоткрывшиеся картины юности короля:  Престеру  Джону  было  уже
почти пятьдесят, когда они сидели у костра на берегу озера Клоду, и молодому
риммерсману всегда казалось, что он был королем с  незапамятных  времен.  Но
когда он спросил о его легендарной победе над красным червем  Шуракаи,  Джон
отмахнулся от этого вопроса как от надоедливой  мухи.  Так  же  неохотно  он
обсуждал вопрос о том, как ему достался Сверкающий Гвоздь, сославшись на то,
что эти истории уже слишком затерты и надоели.
   Теперь, сорок лет спустя, в  монашеской  келье  в  Санкеллане  Эйдонитисе
Изгримнур вспомнил все это и улыбнулся. Никогда, ни до, ни после, герцог  не
видел даже подобия страха в своем господине, только когда  он  нервно  точил
свой меч. Это был страх перед битвой.
   Герцог фыркнул. Теперь добрый старик уже два года в могиле,  а  его  друг
Изгримнур сидит в  непонятной  тоске,  когда  нужно  делать  дела  на  благо
королевства, оставленного Джоном.
   Если Богу будет угодно, Диниван станет моим союзником. Он умный  человек.
Он привлечет Ликтора Ранессина на мою сторону, и мы найдем Мириамель.
   Он натянул пониже капюшон, открыл дверь, впустив луч