гка  приподнялся,   стараясь
выглянуть из-за скрывавшего его камня и почувствовал,  что  сердце,  молотом
колотившееся у него в груди, готово разорваться. Попытки  унять  невыносимую
дрожь в ногах были безуспешны. Он  легко  мог  коснуться  рукой  стражников,
которые с устрашающими проклятиями поднимали, на ноги Брейугара. Один из них
поднял меч и плашмя ударил графа.  Саймон  видел  Прейратса,  застывшего  на
грани освещенного круга, и пепельное зачарованное лицо короля рядом  с  ним.
Даже когда спотыкающегося Брейугара вновь приволокли к  огню,  Прейратс  все
еще не сводил глаз с места, где упал граф.
   Кто здесь?
   Казалось, что этот голос вместе с ночным ветром  влетел  прямо  в  голову
Саймона. Прейратс смотрел прямо на него. Он видел юношу.
   Выходи, кто бы ты ни был! Я приказываю тебе выйти!
   Одетые  в  черное  фигуры  угрожающе  загудели,  а   Саймон,   как   мог,
сопротивлялся воле алхимика. Он не забыл о том, что чуть не произошло с  ним
в подземелье замка, и старался противостоять  подчиняющей  силе,  но  быстро
слабел и чувствовал себя выжатым, как выстиранное белье.
   - Выходи! - повторил голос, и ищущее нечто коснулось его мозга. Он  хотел
держать закрытыми двери своей души, но нечто  было  пока  сильнее  его,  ему
нужно было только схватить его...
   - Если вам не нравится соглашение, - произнес  тонкий  голос,  -  давайте
расторгнем его сейчас. Опасно прерывать ритуал - очень опасно.
   Это был голос существа в черном, и  Саймон  почувствовал,  что  мысленные
вопросы Прейратса оставили его.
   - Что... Что? - спросил Прейратс голосом внезапно разбуженного человека.
   - Может быть, вы не понимаете, что вы здесь делаете? -  прошипела  черная
фигура. - Может быть, вы не осознаете, кто и что вовлечено...
   -  Нет...  Да,  я  понимаю...  -  сказал,  запинаясь,  священник.  Саймон
задыхался от его напряжения, как от резкого запаха.
   - А  ну,  быстро,  -  проговорил  Прейратс,  обращаясь  к  стражникам,  -
принесите сюда этот мешок падали.
   Стражники подтащили свою жертву к ногам алхимика.
   - Прейратс... - начал король.
   - Прошу вас, ваше величество, прошу вас, это всего одно мгновение.
   Ужасно, но что-то от мыслей Прейратса продолжало  терзать  мозг  Саймона,
какая-то часть сознания Прейратса оставалась в его  голове:  его  будоражило
угрожающее предвкушение алхимика, когда он тянул вверх голову Брейугара,  он
ощущал, как священник отзывается на смутное бормотание  этих,  в  черном,  а
потом появилось и  что-то  еще,  более  властное,  холодная  тяжесть  ужаса,
заполняющего  все  его  существо.  Среди  людей   появилось   нечто   чужое,
необъяснимое и могущественное что-то еще. Оно душным облаком окутало вершину
горы, и черным пламенем горело в теле существа наверху кареты;  оно  жило  в
Камнях гнева, наполняя их своим жадным присутствием.
   Прейратс поднял нож. На мгновение сверкающий красный  изгиб  стал  второй
луной в ночном небе,  стройным,  красным  полумесяцем.  Священник  выкрикнул
что-то на высоких нотах языка, которого Саймон не понимал.
   - АН Саму ситех а! АН Наккига! Серп опустился, и Брейугар без звука  осел
вперед. Из его горла ударил фонтан крови, заливая черный ящик-гроб  и  землю
вокруг него. Лорд-констебль дико извивался  в  руках  священника  и  наконец
поник; темный поток крови продолжал струиться по черной крышке. Не  в  силах
разобраться  в  чудовищной  мешанине  мыслей,  Саймон  беспомощно  переживал
паническое ликование  Прейратса.  За  этим  ликованием  было  что-то  еще  -
огромное, темное, невыносимо  холодное.  Древние  мысли  пели  с  бесстыдной
радостью.
   Одного из солдат рвало, и если  бы  не  вялое  бессилие,  нахлынувшее  на
Саймона, с ним бы случилось то же самое.
   Прейратс оттолкнул тело графа, оно лежало безжизненной грудой. Белые  как
устрицы пальцы тянулись к небу. Кровь дымилась на темном  ларце,  и  голубой
огонь пылал все ярче. Линия, образованная им, становилась более  явственной.
Пугающе медленно открылась крышка, как будто ее толкали изнутри.
   Святой Узирис, любящий меня! Святой Узирис, любящий меня, - мысли Саймона
неслись, как взбесившиеся кони, - помоги мне, спаси  меня,  помоги,  в  этом
ящике дьявол, он сейчас выйдет, помоги, спаси меня, о, спаси!
   Дело сделано, дело сделано, - другие,  чужие  мысли,  -  слишком  поздно,
чтобы вернуться назад, слишком поздно!
   Первый шаг, - то, холодное и могучее. - Как они будут  платить,  платить,
платить...
   По  мере  того,  как  крышка  поднималась,  свет  становился  все   ярче,
пульсирующий ярко-голубой свет с примесью дымно-серого  и  зловеще-лилового.
Свет цвета кровоподтека ширился-, сиял и озарял все вокруг.  Наконец  крышка
упала, и ветер усилился, как будто и он был испуган  тем,  что  должно  было
появиться из длинного черного ящика. Пришло время, и то, что было  в  ящике,
стало видимым.
   Джингизу, прошептал голос в голове Саймона. Джингизу...
   Это был меч, укрывшийся в  ящике,  как  смертоносная  гадюка;  он  был  и
прекрасным, и волнующим, как острые коготки, нежно царапающие кожу.
   - Возьмите его, ваше величество! - настаивал Прейратс под вой ветра.
   Зачарованный, беспомощный Саймон внезапно понял, что будь  у  него  такая
сила, он принял бы меч. Неужели это ему не по плечу? В ушах звучала победная
песнь власти, песнь о могуществе, тронах, восторге исполненной мечты.
   Элиас неуверенно сделал шаг вперед. Один за другим  отступали  окружавшие
его солдаты. С рыданиями и проклятиями побежали они  вниз  по  склону  горы,
скрываясь в спасительной тени леса. В  считанные  секунды  рядом  с  черными
фигурами и их мечом остались только Прейратс, король и спрятавшийся Саймон.
   Элиас сделал еще шаг и остановился над мечом. Страх  широко  раскрыл  его
глаза; казалось, им овладело мучительное  сомнение,  губы  короля  беззвучно
шевелились.
   Невидимые пальцы ветра дергали полы его плаща, и горные травы  извивались
у его колен, как бы преграждая дорогу.
   - Вы должны принять дар! - снова сказал Прейратс. - Возьмите его.
   Слова Прейратса метались в мозгу Саймона, как крысы в пылающем доме.
   Король нагнулся, протягивая руку. Вожделение Саймона сменилось  внезапным
ужасом перед мрачной песней меча, исполненной дикой пустоты небытия.
   Это зло, неужели он не чувствует этого? Зло!
   Когда рука Элиаса приблизилась к  мечу,  ветер  стих.  Четыре  закутанных
фигуры застыли перед каретой, пятая, казалось,  еще  глубже  погрузилась  во
тьму.
   Вершину холма сковало безмолвие, бывшее почти физически ощутимым.
   Одним легким движением Элиас схватил рукоять и поднял меч. Как только меч
оказался в его руке, страх исчез с лица короля и  губы  его  раздвинулись  в
идиотской улыбке. Голубоватое сияние играло по краям высоко поднятого  меча,
отделяя его от ночного неба. Голос Элиаса дрожал от фанатического восторга.
   - Я принимаю дар господина. Я... буду чтить наш договор. -  Держа  клинок
перед собой, он медленно опустился на одно колено. - Слава  Инелуки,  Королю
Бурь!
   Вновь завыл ветер. Саймон отполз подальше от мечущегося, бушующего  огня,
а черные фигуры воздели к небу белые руки, взывая:
   - Инелуки, ай! Инелуки, ай!
   Нет! бушевали мысли Саймона. Король... все кончено! Бегите, Джошуа!
   Скорбь...  Скорбь  всей  земли...  Пятая   закутанная   фигура   медленно
поднималась над каре-той. Черный  плащ  упал,  открыв  огненно-алое  сияние,
полыхающее, подобно горящему парусу. Мертвящий, гложущий сердце ужас исходил
от него. Остановившимся глазам Саймона предстала страшная  картина:  красное
сияние начало расти, оставаясь всеобъемлющим и  бестелесным,  становясь  все
больше и больше, до тех пор пока страшная алая тень не  нависла  надо  всем,
тень огненно-алого воющего смерча.
   Дьявол здесь! Скорбь, его имя скорбь! Король  призвал  дьявола!  Моргенс,
Святой Узирис, спасите меня, спасите меня, спасите меня!
   Он бросился в ночную тьму, мечтая  в  беспамятстве  скрыться  от  красной
твари и ликующего чужого. Звуки его панического бегства потерялись в вопящем
ветре.
   Ветви деревьев били его по рукам  и  лицу,  вцеплялись  в  волосы  словно
когти...
   Ледяные когти севера... руины Асу'а.
   И когда он наконец упал,  споткнувшись,  и  душа  его  скрылась  от  зла,
растворившись в еще большей тьме, в последний момент он  слышал,  как  камни
земли жалобно стонут на своих ложах под ним.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

САЙМОН ПИЛИГРИМ

Глава 1

ВСТРЕЧА В ТРАКТИРЕ

   Первое, что услышал Саймон, было странное гудение, унылый жужжащий  звук,
который настойчиво лез к нему в уши, пока он мучительно пытался очнуться.
   Приоткрыв один глаз, юноша увидел нечто чудовищное - темную смутную массу
копошащихся ног и блестящих глаз. Саймон  вскочил  с  воплем  ужаса,  молотя
руками, и шмель, простодушно исследовавший его нос, умчался прочь с сердитым
гудением на поиски менее возбудимого субъекта.
   Он  поднял  руку,  прикрывая  глаза,  завороженный   трепетной   чистотой
окружающего мира. Дневной свет был ослепителен. Солнце с  царской  щедростью
рассыпало свое золото по травянистым холмам. Повсюду, куда хватало  взгляда,
росли одуванчики и ноготки на длинных стеблях. Пчелы торопливо сновали между
ними, то и дело  присаживаясь,  как  маленькие  доктора,  которые  к  своему
удивлению обнаружили, что все их пациенты неожиданно поправились.
   Саймон рухнул обратно в траву, закинув руки за  голову.  Он  спал  долго;
яркое солнце высоко поднялось над горизонтом. От  этого  волосы  у  него  на
руках горели расплавленной медью. Носки его ободранных башмаков казались ему
такими далекими, что их вполне можно было принять за вершины высоких гор.
   Внезапно холодная дрожь воспоминания нарушила его безмятежный покой.  Как
он попал сюда? Что?..
   Присутствие чего-то темного за плечом  заставило  его  быстро  сесть.  Он
обернулся и увидел окруженную деревьями шапку  Тистеборга,  возвышавшуюся  в
полумиле позади него. Каждая деталь была ошеломляюще отчетлива,  края  холма
казались  выписанными  тонкой  кисточкой.  Если  бы  не  гнет   пульсирующих
воспоминаний, он  мог  бы  показаться  уютным  и  прохладным,  мирный  холм,
окруженный высокими деревьями, одетый  тенью  и  зеленой  листвой.  У  самой
вершины  покоились  Камни  гнева  -  еле  различимые  серые  точки  на  фоне
ярко-голубого весеннего неба.
   Сияние дня будто заволокло  призрачным  туманом.  Что  про-исходило  этой
ночью? Он, конечно, не забыл побег из замка, минуты расставания с  Моргенсом
были навсегда выжжены в его сердце, но вот что было дальше?  Откуда  взялись
эти кошмарные воспоминания? Бесконечные тоннели? Элиас? Огонь  и  демоны  со
снежными волосами?
   Сны, идиот, дурные сны. Страх, усталость и снова  страх.  Я  бежал  ночью
через кладбище, упал, заснул и видел страшные сны.
   Но эти тоннели и... черный гроб? Голова  все  еще  ныла,  но  кроме  того
возникло мучительное чувство оцепенения, как будто к  ране  приложили  кусок
льда.
   Странный сон был чересчур реальным.  Теперь  это  стало  чем-то  далеким,
ускользающим и не имеющим значения: черная  волна  страха  и  боли,  которая
готова была рассеяться, как дым, стоило ему только захотеть, по крайней мере
он на это надеялся. Саймон постарался упрятать эти страшные мысли как  можно
глубже и захлопнул за ними память, словно тяжелую крышку сундука.
   Как будто мне и без них не о чем беспокоиться!
   Яркое солнце Дня Белтейна смягчило боль в перетруженных мышцах,  но  тело
все равно ныло... а кроме  того  он  был  невыносимо  голоден.  Он  медленно
поднялся на ноги, стряхнул приставшую к грязной, выпачканной в глине рубашке
траву  и  бросил  еще  один  взгляд  на  Тистеборг.  Интересно,  угли   того
гигантского костра еще тлеют среди камней? Или все это было просто безумием,
вызванным   невероятными   событиями   вчерашнего   дня?   Гора   оставалась
равнодушно-спокойной; впрочем, какие бы тайны  ни  скрывались  под  покровом
густой листвы и в каменной короне холма, Саймон не хотел о них ничего знать.
Было вполне достаточно пустот, которые давно необходимо заполнить.
   Он повернулся спиной к Тистеборгу. Далеко  за  чередой  холмов  виднелись
макушки леса. Вид  этого  бесконечного  свободного  пространства  неожиданно
вызвал у него глубинную скорбь и жалость к себе. Чудовищное одиночество! Они
отняли у него все - дом, друзей... Он всплеснул руками в бессильной ярости и
почувствовал боль от резкого движения. Потом! Потом можно будет  плакать,  а
сейчас надо быть мужчиной. Но все вокруг оставалось несправедливым.
   Он снова глубоко вздохнул и еще раз посмотрел в сторону далеких лесов.
   Где-то там,  насколько  он  знал,  тянулась  Старая  Лесная  дорога.  Она
пролегала вдоль края  Альдхорта,  иногда  на  некотором  расстоянии,  иногда
приближаясь к самому краю леса, словно дразнящий ребенок.
   Кое-где она заходила и под  полог  леса,  пробегая  через  черные,  сырые
заросли и светлые, залитые солнцем поляны. Несколько  маленьких  деревень  и
одиноких полузаброшенных домишек ютились в тени леса.
   Может быть, мне удастся найти какую-нибудь работу,  чтобы  хватило  денег
хотя  бы  на  хлеб.  Я  голоден,  как  медведь...  к  тому  же  только   что
проснувшийся. Я ведь ничего не ел с тех пор... с тех пор...
   Он до крови закусил губу. Выхода не было, надо отправляться в путь.
   Нежные лучи солнца, казалось, благословляли его.  Согревая  ноющее  тело,
они пробивали  гнетущий  мрак  его  мыслей.  Он  ощущал  себя  чем-то  вроде
новорожденного  жеребенка,  которого  показывал  ему  Шем  прошлой   весной.
Любопытство на дрожащих ногах. Но непривычный  сияющий  мир,  расстилавшийся
перед ним, не был больше простым и понятным - что-то чужое было  в  чересчур
ярких красках и слишком сладких запахах.
   Через некоторое время дал о себе знать манускрипт Моргенса под кушаком.
   Несколько сотен метров Саймон пронес  манускрипт  в  потных  ладонях,  но
потом сдался и снова засунул  его  за  пояс.  Старик  просил  его  сохранить
рукопись, и он сделает это. Саймон подпихнул под нее подол рубахи, чтобы  не
так  терло.  Когда  ему  надоело  каждый  раз   отыскивать   переход   через
бесчисленные ручейки, тонкой сетью покрывавшие поля, он снял башмаки.  Запах
травы и влажного майского воздуха, хотя и не заслуживавший  больше  доверия,
все же отвлек его  мысли  от  немедленной  голодной  смерти,  обратив  их  к
болезненным кровоподтекам, холодная вязкая глина  между  пальцами  ног  тоже
хорошо помогала.
   Вскоре он достиг Старой Лесной дороги. Идти по глинистой дороге, разбитой
колесами тяжелых телег, размокшей от дождей, было тяжело, и  он  свернул  на
заросшую жесткой травой обочину. Белые нарциссы и синие  левкои  смущенно  и
удивленно покачивались у него  под  ногами,  лужи  сверкали  послеполуденной
голубизной свежего неба, словно кусочки гладкого стекла, впаянные  в  мокрую
глину.
   По ту сторону дороги деревья Альдхорта вскоре превратились  в  монолитный
строй, как целая армия,  заснувшая  стоя.  Между  некоторыми  стволами  было
небольшое расстояние, и видно  было,  какая  глубокая,  непроницаемая  тьма,
напоминавшая  входы  в  подземелье,  царила  за  ними.  Кое-где  встречались
неуклюжие  постройки,  возможно,  хижины  дровосеков,   безобразие   которых
подчеркивали стройные деревья.
   Продолжая свой путь вдоль бесконечного порога леса, Саймон  споткнулся  о
куст и больно ушиб и без того разбитые коленки. Как только он  осознал,  что
было  причиной  его  очередного  злоключения,   юноша   перестал   ругаться.
Большинство ягод на кусте, правда, еще не созрели, но хватало и спелых,  так
что, когда он наконец двинулся дальше, продолжая жевать,  подбородок  его  и
щеки были густо  вымазаны  ягодным  соком.  Ягоды  не  были  еще  достаточно
сладкими, но именно они стали первым за последнее время аргументом в  пользу
того, что не все так плохо в этом мироздании. Кончив есть, он вытер  руки  о
давно погубленную рубашку.
   Когда дорога, а вместе  с  ней  и  Саймон,  начала  преодолевать  длинный
подъем, появились, наконец, первые следы человеческого обитания. Здесь и там
из высокой травы вырастали серые хребты  изгородей;  за  этими  обветренными
стражами,  подчиняясь  беззвучным  внутренним   ритмам,   двигались   фигуры
огородников, сажавших весенний горох. Рядом другие так же медленно двигались
вдоль рядов, методично работая мотыгой, прилагая все  усилия,  чтобы  спасти
драгоценный урожай от возможного ненастья. Те, кто помоложе,  взбирались  на
крыши, и там ворошили и уплотняли солому длинными  палками  и  сдирали  мох,
выросший за время авриельских дождей. Ему страшно хотелось  рвануться  через
поля, к этим аккуратным фермам, где его наверняка впустят, накормят... дадут
работу...
   Где кончается моя глупость? думал он. Почему бы мне просто не отправиться
обратно в замок и не  покричать,  что  я,  наконец,  явился,  где-нибудь  на
хозяйственном дворе?
   Крестьяне всегда подозрительно относились к  незнакомцам,  а  уж  теперь,
когда с севера поползли слухи о бандитизме  и  о  чем-то  похуже  того,  тем
более.
   Кроме того, Саймон был уверен, что эркингарды  будут  искать  его  именно
здесь.
   Эти  фермеры   непременно   припомнят   странного   рыжеволосого   юношу,
про-ходившего мимо. Нет, лучше подождать с разговорами, по крайней мере пока
Хейхолт так близко. Может быть, ему повезет в одном из трактиров, граничащих
с этим таинственным лесом, - если только его пустят туда?
   Я ведь знаю кое-что о работе на кухне, верно?  Где-нибудь  найдется  дело
для меня... правда?
   Поднимаясь все дальше в гору, он увидел, что дорогу перед ним  пересекает
темная полоса, след проехавшей здесь телеги, выходивший из леса и  тянущийся
через  поля  к  югу;  путь,  проложенный,  вероятно,  лесником  к   западным
фермерским  землям  Эрчестера.  На  перекрестке  торчало  что-то  темное   и
угловатое. После короткого приступа страха он сообразил,  что  предмет  этот
слишком высок, чтобы оказаться поджидающим его стражником. Это было, видимо,
пугало  или  придорожная  статуя  Элисии,  Матери   Божьей   -   перекрестки
пользовались дурной славой, и  местный  люд  часто  водружал  там  священную
реликвию, чтобы отпугнуть блуждающих духов.
   Подойдя ближе, он решил, что был  прав,  подумав  о  пугале,  потому  что
темный предмет был привязан к шесту  или  дереву  и  слегка  покачивался  от
легкого ветра.
   Приблизившись еще, он увидал, что  это  не  пугало.  Вскоре  сомнений  не
оставалось, предмет был именно тем, чем казался, - телом человека,  висевшим
на грубой виселице.
   Он дошел до перекрестка. Ветер стих;  вокруг  застыли  коричневые  облака
дорожной пыли. Он остановился, беспомощно глядя на виселицу.  Дорожная  пыль
осела, а потом снова закружилась под порывами ветра.
   Ноги повешенного, босые, черные и распухшие,  болтались  на  уровне  плеч
Саймона. Голова склонилась на сторону, как у  щенка,  поднятого  за  шкирку,
птицы изуродовали его лицо и выклевали глаза. Сломанная деревянная доска  со
словами "ЛЯХ КОРОЛЯ" тихо стучала по  его  груди;  на  дороге  лежал  второй
обломок. На нем было нацарапано: "ОХОТИЛСЯ НА ЗЕМ".
   Саймон отступил; невинный ветерок качнул тело,  так  что  безглазое  лицо
повешенного уставилось  в  бескрайние  поля.  Юноша  быстро  перешел  дорогу
лесорубов, сотворив знак древа.  Прежде  такое  зрелище  показалось  бы  ему
притягательным, как все мертвое, но теперь он  не  испытывал  ничего,  кроме
ледяного, сковывающего страха. Он сам украл -  или  помог  украсть  -  нечто
гораздо большее, чем этот бедный воришка когда-нибудь мог мечтать: он  украл
брата  короля  из  собственного  королевского  подземелья.  Сколько  времени
пройдет,  прежде  чем  они  поймают  его,  как  поймали  этого  несчастного,
поеденного грачами? Как они накажут его?
   Он оглянулся. Изувеченное лицо еще раз качнулось, будто наблюдая  за  его
уходом. Он побежал и бежал до тех пор, пока дорога не ушла  далеко  вниз  по