щий зерна,  рассыпанные
по дну ящика. Тиамак осторожно протянул руку и взял  птицу,  потом  со  всей
осторожностью, на которую был способен, он спустился вниз по  крыше  и  влез
обратно в окно.
   Вранн посадил воробья в клетку  для  крабов,  специально  для  этой  цели
повешенную на потолочной  балке,  и  быстро  развел  огонь.  Когда  пламя  в
каменном  очаге  запылало  вовсю,  он  достал  птицу  из  клетки.  От  дыма,
поднимавшегося к отверстию в потолке, щипало глаза.
   Воробей потерял пару хвостовых перьев и странно оттопыривал  одно  крыло,
как будто натерпелся больших неприятностей в  дальнем  пути  из  Эркинланда.
Тиамак знал,  откуда  прилетела  птица,  потому  что  это  был  единственный
воробей, которого он воспитал. Остальные его птицы были болотные  голуби,  и
только Моргенс настаивал на воробьях - смешной старик.
   Поставив воду на огонь, Тиамак сделал все, что  было  в  его  силах,  для
поврежденного  серебряного  крылышка,  потом  насыпал  птичке  еще  зерна  и
поставил в клетку низкий фунтик из коры, полный воды. Был соблазн  подождать
и прочитать прибывшее послание после еды,  чтобы  оттянуть  удовольствие  от
новостей, принесенных издалека, но в такой день, как  сегодня,  нельзя  было
ожидать от себя такого неимоверного терпения. Он растолок в  ступке  немного
рисовой муки, добавил воды и перца, слепил хлебец и посадил его печься.
   Кусочек пергамента, обернутый вокруг птичьей лапки, измочалился по краям,
буквы расплылись, как будто птица  здорово  вымокла  по  дороге,  но  Тиамак
привык к таким вещам и скоро все разобрал. Цифры, обозначавшие  день,  когда
было отправлено письмо, удивили его -  серый  воробушек  почти  целый  месяц
добирался до Вранна. Послание удивило его еще больше, но это было совсем  не
то удивление, на которое он надеялся.
   Чувствуя холодную тяжесть в  желудке,  которая  заставляла  забыть  любой
голод, он подошел к окну и стал смотреть  на  быстро  разгорающиеся  звезды,
виднеющиеся сквозь спутанные ветки смоковницы. Тиамак смотрел на север, и на
мгновение почти почувствовал дуновение ветра, несущего ледяной  клин  сквозь
теплый воздух Вранна. Он довольно долго простоял так, когда до него  долетел
наконец запах сгоревшего ужина.
   Граф Эолер откинулся в мягком теплом кресле и посмотрел в потолок. Он был
покрыт  религиозной  росписью,   душераздирающими   изображениями   Узириса,
исцеляющего прачку, Сутрина, замученного на  арене  императора  Крексиса,  и
тому  подобным.  Цвета  немного  поблекли,  и  пыль,  словно  легкая  вуаль,
покрывала картины. И все-таки это было весьма впечатляющее зрелище,  хоть  и
принадлежащее одному из меньших вестибюлей Санкеллана Эвдонитиса.
   Ужасающий груз песчаника, мрамора и золота, думал Эолер,  и  все  это  во
славу того, кого никто никогда не видел.
   На него вдруг накатила непрошенная  волна  тоски  по  дому  -  это  часто
случалось за последнюю неделю. Чего бы он не отдал за  то,  чтобы  оказаться
сейчас  в  своем  скромном  доме  в  Над  Муллахе,  в  окружении  племянниц,
племянников и памятников эрнистирийским героям  и  богам;  или  в  Тайге,  в
Эрнисадарке, куда всегда тянется тайная частичка его сердца, - но он  должен
быть здесь, среди попирающего землю  камня  Наббана.  Ветер  приносил  запах
войны, и он не мог оставаться в стороне, когда король нуждался в его помощи.
И все-таки он устал от путешествий. Как хорошо было бы  снова  почувствовать
траву Эрнистира под копытами своей лошади!
   - Граф Эолер! Прошу простить меня за то, что заставил вас ждать!  -  Отец
Диниван, молодой секретарь Ликтора, стоял в дальних дверях, вытирая  руки  о
край черной сутаны. - Сегодня тяжелый день, а мы еще не достигли и  полудня!
Тем не менее... - он засмеялся. - Это очень  жалкое  извинение.  Пожалуйста,
пройдемте в мои комнаты!
   Эолер последовал за ним, его сапоги бесшумно ступали  по  толстым  старым
коврам.
   - Ну вот, - сказал улыбающийся Диниван, протягивая руки к уютному пламени
камина. - Так лучше? Это просто скандал, но нам  очень  трудно  поддерживать
тепло в доме его святейшества. Потолки очень высокие.  А  весна  была  такая
холодная!
   Граф улыбнулся.
   - По правде говоря, я как-то не обратил на это внимания. В  Эрнистире  мы
всегда спим с открытыми окнами, кроме, разве что,  самой  суровой  зимы.  Мы
люди, живущие на свежем воздухе.
   Диниван поднял брови.
   - А мы, наббанаи, изнеженные южане, э?
   - Я этого  не  говорил!  -  засмеялся  Эолер.  -  Вот  что  вам,  южанам,
действительно присуще, так это редкостное красноречие.
   Диниван сел на стул с высокой твердой спинкой.
   - Ах, но вот его святейшестве Ликтор - который на самом деле эркинландер,
как вам хорошо известно, - Ликтор всех нас  заткнет  за  пояс.  Он  умный  и
тонкий человек.
   - Это мне известно. И это о нем я хотел бы поговорить, отец.
   - Называйте меня просто Диниван, пожалуйста.  Ах,  это  печальная  судьба
секретарей  великих  людей  -  встреч   с   ними   ищут   больше   благодаря
приближенности к великим, чем за личные качества, - он  насмешливо  состроил
удрученную мину.
   Эолер снова поймал себя на том, что ему крайне симпатичен этот священник.
   - Таков ваш рок, Диниван. Теперь выслушайте меня, пожалуйста. Я  полагаю,
вам известно, зачем мой господин послал меня сюда?
   - Я был бы олухом, если  бы  не  знал.  Новые  времена  заставляют  языки
болтаться, как хвосты возбужденных собак.  Ваш  господин  просит  Леобардиса
объединиться с ним в некий союз.
   - Вот именно, - Эолер отошел  от  огня  и  передвинул  кресло  поближе  к
Динивану. - Все мы находимся в состоянии неустойчивого равновесия: мой  Луг,
ваш Ликтор Ранессин, Верховный король Элиас и герцог Леобардис...
   - И принц Джошуа, если он жив,  -  закончил  Диниван,  и  лицо  его  было
озабоченным. - Да, в неустойчивом равновесии, и вы знаете, что Ликтор ничего
не может сделать, чтобы нарушить его.
   Эолер медленно кивнул.
   - Я знаю.
   - Тогда почему же вы пришли ко мне? - любезно спросил Диниван.
   - Как бы вам сказать... Все выглядит так, как будто заваривается  обычная
свара, как часто случается, но я боюсь, что все это гораздо  глубже.  Можете
считать меня сумасшедшим, но у меня предчувствие, что так кончается эпоха, и
я холодею при мысли о том, что может принести следующая.
   Секретарь Ликтора молчал.  На  мгновение  его  простое  добродушное  лицо
показалось лицом умудренного годами и опытом человека,  словно  неисчислимые
горести проступили на нем.
   - Я скажу только, что разделяю ваши опасения, граф Эолер, -  вымолвил  он
наконец. - Но я не могу сказать о Ликторе ничего, кроме того, что  уже  было
сказано, - он умный и тонкий человек. - Священник коснулся древа у  себя  на
груди. - Чтобы немного облегчить вашу  ношу,  скажу  вам  следующее:  герцог
Леобардис еще не решил, окажет ли он вам  поддержку.  Несмотря  на  то,  что
Верховный король попеременно то улещивает его, то  угрожает,  Леобардис  все
еще колеблется.
   - Что ж, это хорошие новости, - сказал Эолер и устало улыбнулся. -  Когда
я видел герцога сегодня утром, он был очень отдален, как будто  боялся,  что
его увидят слушающим меня слишком внимательно.
   - Он должен многое взвесить, так  же,  как  и  мой  господин,  -  ответил
Диниван. - "Но я могу открыть вам одну тайну. Только  этим  утром  я  провел
барона Дивисаллиса к Ликтору Ранессину. Барон отправляется в путь  с  важной
миссией в качестве  посла,  и  это  будет  иметь  огромное  значение  и  для
Леобардиса, и для моего господина. Кроме того, это поможет решить, на  какую
сторону бросит Наббан свое могущество в каком-нибудь конфликте.  Большего  я
сказать не могу, но надеюсь, что это хоть как-то поможет вам.
   - Это больше, чем ничего, - кивнул Эолер. - Я благодарен вам за  доверие,
Диниван.
   Где-то в Санкеллане Эйдонитисе глубоко и низко зазвучал колокол.
   - Колокол возвещает о наступлении  полудня,  -  сказал  отец  Диниван.  -
Пойдем, найдем какую-нибудь еду и кувшин пива и поговорим о  более  приятных
вещах. - Улыбка снова сделала его лицо молодым. - Знаете ли вы,  что  я  был
однажды в Эрнистире? Ваша страна прекрасна, Эолер.
   - Маловато каменных зданий, - ответил граф, похлопывая по стене.
   - И это одна из ее прелестей, - засмеялся Диниван, направляясь к двери.
   Снежно-белая борода старца была  достаточно  длинной,  чтобы  можно  было
засовывать ее за пояс на время прогулок, а до этого утра он гулял  несколько
дней подряд. Волосы его были не темнее бороды. Даже  куртка  с  капюшоном  и
краги были сделаны из толстой, аккуратно снятой шкуры белого волка. Передние
лапы зверя скрещивались на груди, голова была прикреплена к железной  шапке.
Если бы не красные кристаллы в пустых глазницах волка и не свирепые  голубые
глаза человека, старец был бы просто еще одним белым  пятном  в  заснеженном
лесу между Дроршульвенским озером и холмами.
   Стон ветра в верхушках деревьев все нарастал,  и  дождь  снега  с  ветвей
высокой сосны обрушился на скорчившегося под ней человека. Он, как животное,
нетерпеливо отряхнулся, и легкий туман  на  секунду  поднялся  вокруг  него,
разбив  слабый  свет  бледного  солнца  на  тысячи  крошечных  радуг.  Ветер
продолжал свою пронзительную песню, и старик в белом протянул руку и схватил
что-то, что казалось раньше еще одним снежным комом -  камнем  или  обрубком
дерева, занесенным снегом. Он поднял этот предмет,  очистил  его  от  снега,
сдвинул прикрывающую его ткань и заглянул внутрь.
   Старик прошептал что-то в отверстие и  подождал.  Нахмурился  раздраженно
или встревоженно. Опустил предмет на землю, встал и  развязал  затянутый  на
талии пояс из отбеленной  оленьей  кожи.  Затем,  стянув  капюшон  и  открыв
загрубевшее от ветра лицо, он сбросил волчью  куртку.  Рубаха  без  рукавов,
которую он носил внизу, была того же цвета, что и куртка,  кожа  мускулистых
рук не намного темнее, но на правом запястье, как раз над меховой рукавицей,
яркими  красками  была  нарисована   голова   змеи   -   синим,   черным   и
кроваво-красным. Тело змеи спиралью обвивалось вокруг правой руки человека и
исчезало за рукавом рубашки, чтобы вновь появиться, обхватив его левую  руку
и закончиться свернутым хвостом на запястье. Этот буйный всплеск цвета резал
глаза на фоне скучного снежного леса, белой одежды и  белой  кожи  человека;
казалось, что какая-то летучая змея, в воздухе разделившаяся пополам, билась
в смертельной агонии в двух локтях от промерзшей земли.
   Старик не обращал внимания на  холод,  заставивший  его  обнаженные  руки
покрыться  гусиной  кожей,  пока  не  кончил  укутывать   сверток   курткой,
подпихивая под него свободные концы.  Тогда  он  вытащил  из  кармана  своей
нижней рубахи кожаный мешочек, выдавил оттуда немного желтого жира и  быстро
втер его в кожу обнаженных рук, заставив змею сверкать и  переливаться,  как
будто она только что приползла из каких-нибудь южных джунглей. Закончив,  он
снова скорчился, усевшись на пятки, и стал ждать. Он был голоден,  взятый  в
дорогу запас подошел к концу  еще  вчера  вечером.  Впрочем,  это  не  имело
значения, потому что скоро придут те,  кого  он  ждет,  и  тогда  еды  будет
вдоволь.
   Опустив подбородок,  сверкая  кобальтовыми  глазами  из-под  обледеневших
бровей, Ярнауга смотрел туда, откуда должны были прийти люди. Он был старым,
старым человеком, суровость времени и погоды сделали его жестким, сильным  и
свободным. Он не боялся того неизбежного часа, когда смерть придет за ним  и
позовет в свой темный, тихий дворец. В тишине и одиночестве не было  страха,
они были утком и основой  его  длинной  жизни.  Он  хотел  только  выполнить
возложенную  на  него  миссию,  передать  факел,   который   другие   смогут
использовать в грядущей тьме; тогда он отринет жизнь и бренное тело  так  же
легко, как стряхивает сейчас снег с обнаженных плеч.
   Думая о торжественных залах, ожидавших его за последним  поворотом  пути,
он вспомнил свой возлюбленный Танголдир, оставленный им  две  недели  назад.
Когда он последний раз стоял на пороге дома, маленькое селение, в котором он
провел большую часть из своих девяноста  лет,  было  таким  же  пустым,  как
легендарный Хелгейм, который ждал его, когда предназначение будет выполнено.
Все остальные  обитатели  Танголдира  бежали  много  месяцев  назад.  Только
Ярнауга остался в селении под названием  Лунная  дверь,  приютившемся  среди
Химельфельтских гор и все-таки в тени далекого Стурмспейка - Пика Бурь. Зима
дохнула  таким  холодом,  какого  никогда  раньше  не  знали  даже   риммеры
Танголдира, а ночные песни ветра отдавались таким воем и рыданиями, что люди
теряли  разум  и  поутру  были  только  хохочущими  безумцами,   окруженными
мертвецами.
   И один Ярнауга не покинул свой маленький  дом,  когда  ледяные  туманы  в
горных ущельях и на узких улочках стали густыми,  как  шерсть,  а  наклонные
крыши Танголдира превратились  в  корабли  призрачных  воинов,  плывущих  по
облакам.
   Никто, кроме Ярнауга, не видел, как все ярче и ярче разгораются огни Пика
Бурь,  не  слышал  звуков  безграничной,  бесчувственной   музыки,   которая
разносилась повсюду через громовые раскаты, через горы и долины этих крайних
северных провинций Риммергарда.
   Но теперь даже он - его  время  пришло  наконец,  на  то  были  даны  ему
определенные знаки и послания - оставил Танголдир наступающим тьме и стуже.
   Ярнауга знал: что бы ни случилось, он никогда больше не увидит  солнечные
блики на стенах деревянных домов и не услышит пения горных ручьев, когда они
несутся с плеском мимо его дверей к разбухающему Гратуваску. И не  будет  он
больше стоять на своем крыльце в чистые темные весенние ночи и  смотреть  на
сияние огней в небе - мерцающих северных огней, знакомых ему с  детства,  не
похожих на грохочущие нездоровые вспышки, которые мерцают теперь  на  темной
громаде Пика Бурь. Все это отошло в прошлое. Дорога его была ясна,  но  мало
радости было в ней.
   Но даже теперь не все еще прояснилось. Все еще непонятен  был  навязчивый
сон, с которым следовало разобраться, сон о черной книге и  трех  мечах.  Он
упорно приходил к нему по ночам последние две недели, но смысл его  был  все
еще темен.
   Течение мыслей старика было  прервано  появлением  движущегося  пятна  на
далекой опушке леса западного края Вальдхельма. Он быстро  сощурился,  потом
наклонил голову и поднялся на ноги.
   Пока он натягивал куртку, ветер сменил направление,  и  вскоре  с  севера
прокатился слабый раскат грома. Вслед за  ним,  с  противоположной  стороны,
раздался все усиливающийся стук копыт, в конце концов перекрывший гром.
   Когда Ярнауга поднял клетку с птицами и отправился  навстречу  всадникам,
звуки слились - раскаты северного грома и мерный цокот всадников  с  юга,  -
наполнив лес ледяным рокотом, музыкой, сыгранной на ледяных барабанах.

Глава 15

ОХОТНИКИ И ДИЧЬ

   Рев реки бился в ушах. Мгновение Саймону  казалось,  что  только  вода  и
движется в этом мире, все остальные - лучники на том берегу, Мария, сам он -
все  застыли  в  оцепенении  в  тот  момент,  когда  достигла  цели  стрела,
трепетавшая  в  спине  Бинабика.  Потом  еще  одна  стрела  пролетела   мимо
побелевшего  лица  девушки,  с  треском  ударившись  в  разбитый  карниз  из
блестящего камня, и все снова наполнилось безумным, порывистым движением.
   Почти забыв случниках, которые, словно насекомые, чье гнездо разворошили,
суетились на той стороне  реки,  Саймон  в  три  прыжка  одолел  расстояние,
отделявшее его от девочки и  тролля.  Он  нагнулся,  чтобы  посмотреть,  что
произошло, и какая-то отстраненная часть  его  сознания  зафиксировала,  что
мальчишеские краги, которые носила Мария, продрались на коленях и что в  его
рубашку под рукой вонзилась стрела. Сначала  он  решил,  что  она  вовсе  не
задела его, но потом резкая боль обожгла ребра.
   Новые и новые стрелы бились о каменные плиты перед  ними  и  отскакивали,
как  камешке  на  озере.  Саймон  быстро  встал  на  колени,  взяв  на  руки
безмолвного тролля и ощущая, как ужасная беспощадная стрела трепещет у  него
под пальцами.
   Он повернулся так, чтобы его спина оказалась между маленьким человеком  и
лучниками - Бинабик был такой бледный! Наверное, он умер! - и  встал.  Снова
обожгла боль в ребрах, юноша пошатнулся, и Мария подхватила его за локоть.
   - Кровь Локкена! - закричал на том берегу одетый в черное  Инген,  и  его
далекий голос слабым бормотанием отозвался в ушах Саймона. - Вы же  убиваете
их, вы, идиоты! Я сказал, задержать их там! Где барон Хеаферт?
   Кантака прибежала вниз и присоединилась  к  Саймону  и  Марии.  Пока  они
тяжело  взбирались  на  Да'ай  Чикизу,  девушка  пыталась  прогнать  волчицу
взмахами руки.
   Последняя стрела ударилась в ступеньку за их спинами, и воздух снова стал
неподвижным.
   - Хеаферт здесь, риммер! - звук этого голоса перекрыл даже шум реки.
   Саймон, стоя на верхней ступеньке, обернулся. Сердце его оборвалось.
   Дюжина  вооруженных  людей   проталкивалась   между   лучниками   Ингена,
направляясь прямо к Воротам оленей, мосту, который лодка путников прошла как
раз перед тем, как они высадились на берег.  Сам  барон  замыкал  группу  на
рыжем коне, высоко над головой подняв длинную пику. Они не смогли бы убежать
далеко даже от пеших солдат, а уж  лошадь  барона  нагонит  их  в  считанные
минуты.
   - Саймон! Беги! - Мария дернула его за руку и потащила  за  собой.  -  Мы
можем еще спрятаться в городе!
   Саймон знал, что это тоже безнадежно. К тому времени, как  они  достигнут
первого укрытия, солдаты уже нагонят их.
   - Хеаферт! - раздался голос Ингена Джеггера, незначительный слабый  звук,
теряющийся в гуле воды. - Нельзя! Не будь дураком, эркинландер! Твоя лошадь!
   Остальное затерялось в шуме реки; если Хеаферт и услышал  что-нибудь,  он
не обратил на это внимания. Через мгновение к  топоту  солдатских  сапог  по
мосту присоединилась тяжелая поступь лошади.
   Как раз когда шум погони стал невыносимо близким, Саймон зацепился носком
сапога за перевернутую каменную плиту и упал.
   Стрела в спине, думал он, падая. Как же это случилось? И  тут  же  больно
стукнулся плечом, перекатившись на бок, чтобы  уберечь  лежащее  у  него  на
руках тело тролля.
   Он лежал на спине,  глядя  на  расколотые  кусочки  неба,  проглядывающие
сквозь темные купол деревьев, грудь  сдавливало  отнюдь  не  невесомое  тело
Бинабика.
   Мария тащила его за край рубахи, пытаясь поднять. Он  хотел  сказать  ей,
что  теперь  это  уже  неважно,  теперь  уже  не  стоит   беспокоиться,   но
приподнявшись на локте и поддерживая другой рукой тело тролля, вдруг увидел,
что внизу происходит что-то странное.
   Барон Хеаферт и его люди остановились на  середине  длинного,  изогнутого
дугой моста. Они раскачивались, и вооруженные  люди  отчаянно  цеплялись  за
низкие перила. Барон не сходил с лошади, лицо его было  невидимым  на  таком
расстоянии, но  поза  его  была  позой  только  что  разбуженного  человека.
Секундой позже - Саймон не мог разглядеть, почему - лошадь барона попятилась
и бросилась вперед; люди метнулись за ней, еще быстрее, чем бежали раньше. И
тут же дрожь поразила всю эту кутерьму - раздался страшный треск, как  будто
руки гиганта  отломили  верхушку  дерева  для  зубочистки.  Мост,  казалось,
разошелся в середине.
   На глазах у  пораженных,  зачарованных  Саймона  и  Марии  Ворота  оленей
рухнули в воду. Огромные, угловатые осколки камней сыпались вниз.  Несколько
мгновений казалось, что Хеаферт и его  солдаты  успеют  добраться  до  того,
дальнего берега, но потом, всколыхнувшись, как одеяло, которое  встряхивают,
каменная арка сложилась, опрокинув корчащуюся массу рук, ног, побелевших лиц
и брыкающуюся лошадь вместе с обломками молочного халцедона в буруны зеленой
воды и белой пены. Через секунду голова лошади барона появилась в нескольких
эллях ниже по течению и почти сразу снова исчезла в клочья