тстеде будет то  же  самое,  -  сказал
Бинабик, заставляя Кантаку снова подняться вверх по склону. - Очень  хорошо,
что мы не имели плана по дороге прибавлять что-нибудь к нашим запасам.
   Здесь, у дальнего края озера, горы постепенно  сглаживались,  и  северный
Альдхорт вытянул свою огромную руку,  чтобы  прикрыть  их  последние  низкие
склоны. Он отличался от той южной части леса, которую  видел  Саймон,  и  не
только ковром снега, покрывавшим лесную почву и заглушавшим звук  их  шагов.
Деревья здесь были прямыми и высокими, темно-зеленые сосны и ели - колонны в
белых одеяниях, образующие широкие тенистые коридоры. Всадники двигались  по
белому лабиринту, а снег сыпался сверху, словно пепел веков.

***

   - Здесь кто-то есть, брат Кадрах,  -  шепнула  Мириамель.  Она  протянула
руку. - Вот там! Видите, как блестит металл?
   Кадрах опустил мех с  вином  и  посмотрел.  В  уголках  его  рта  застыли
лиловато-красные капельки. Он нахмурился и прищурился, как будто  для  того,
чтобы успокоить  капризного  ребенка.  Через  мгновение  он  нахмурился  еще
больше.
   - Боже милостивый, вы правы, принцесса, - прошептал он, осаживая  лошадь.
- Что-то там есть, это точно. - Он передал ей поводья и соскочил  на  густую
зеленую траву. Жестом приказав ей сохранять тишину, монах прокрался  вперед,
укрываясь за широким древесным стволом. На расстоянии примерно ста шагов  от
блестящее предмета он вытянул шею, чтобы рассмотреть его, и  стал  похож  на
ребенка, играющего в прятки. Через некоторое время он повернулся к девушке и
кивнул. Мириамель подъехала к нему, ведя в поводу лошадь Кадраха.
   Это был человек, полуприслонившийся к извилистым корням дуба. Его доспехи
все еще блестели в нескольких местах, несмотря на чудовищные удары,  видимо,
нанесенные по ним. В траве  рядом  с  ним  лежала  рукоять  разбитого  меча,
сломанное древко и зеленое знамя с геральдическим изображением Белого  Оленя
Эрнистира.
   - Элисия, Матерь Божья, - ахнула подбежавшая Мириамель. - Он еще жив?
   Кадрах привязал лошадей к одному из дугообразных корней дуба и подошел  к
ней.
   - Не похоже.
   - Но он жив, - сказала принцесса. - Слушайте... он дышит.
   Монах встал на колени, чтобы посмотреть на человека, чье  слабое  дыхание
действительно  доносилось  из  разбитого  шлема.  Кадрах  поднял  маску  под
крылатым гребнем и открыл бледное усатое лицо в пятнах засохшей крови.
   - Небесные псы! - выдохнул Кадрах. - Это Артпреас, граф Куимна.
   - Вы знаете его? - спросила Мириамель, роясь в седельной сумке в  поисках
меха с водой. Она нашла его и смочила водой кусок ткани.
   - Правда, я знаю его, - сказал Кадрах и указал на двух птиц,  вышитых  на
порванной накидке. - Он сеньор Куимна, который около  Над  Муллаха,  вот  он
кто. Его эмблема - два полевых жаворонка.
   Мириамель  смачивала  лицо  Артпреаса,  монах  тем  временем   исследовал
окровавленные проломы в его доспехах. Ресницы рыцаря затрепетали.
   - Он сейчас очнется, - сказала принцесса, резко вздохнув. -  Кадрах,  мне
кажется, он будет жить.
   - Недолго, леди, - тихо сказал маленький человек. - У него в животе  рана
шириной с мою руку. Позвольте мне сказать ему последние слова,  и  он  умрет
спокойно.
   Граф застонал, и струйка крови  потекла  из  уголка  его  рта.  Мириамель
заботливо вытерла ее. Артпреас медленно открыл глаза.
   - И гундейн слуит, ма конналбен... - пробормотал  он  на  эрнистирийском.
Потом рыцарь слабо кашлянул, и кровь снова показалась у него на губах. -  Ты
хороший... парень. Они... взяли Оленя?
   - Что это значит? - шепнула  принцесса.  Кадрах  показал  на  разорванное
знамя, лежащее на траве у руки графа.
   - Вы спасли его, граф Артпреас, - сказала она, склонившись к нему. -  Оно
в безопасности. Что случилось?
   - Вороны Скали... они были повсюду.  -  Долгий  кашель,  и  глаза  рыцаря
открылись шире. - Ах, мои храбрые друзья... убиты, все  убиты...  порублены,
как, как... - Из груди Артпреаса вырвалось полное боли сухое  рыдание.  Взор
его устремился в небо, как бы следя за медленным движением облаков.
   - А где король? - спросил он наконец. - Где наш  храбрый  старый  король?
Эти гойрахи северяне, да сгноит их Бриниох, окружили его.  Бриниох  на  ферт
уб.... уй строцини...
   - Король? - прошептала Мириамель. - Он, должно быть, говорит о Луте.
   Взгляд графа внезапно остановился  на  Кадрахе,  и  глаза  его  блеснули,
словно какая-то радость зажгла их.
   - Падреик? - спросил он и положил дрожащую окровавленную руку на запястье
монаха. Кадрах вздрогнул и  хотел  отодвинуться,  но  глаза  его,  казалось,
источали странное сияние.
   - Это ты, Падреик-фейр? Ты... вернулся...
   Потом рыцарь резко вытянулся и мучительно закашлялся. Изо рта его  хлынул
фонтан крови. Секундой позже глаза его закатились под темные веки.
   - Мертв, - сказал Кадрах, и жесткие нотки звучали  в  его  голосе.  -  Да
спасет его Узирис, да успокоит Господь его душу. - Он  начертал  знак  древа
над окровавленной грудью Артпреаса и встал.
   - Он назвал вас Падреик,  -  сказала  Мириамель,  отсутствующим  взглядом
глядя на покрасневшую тряпку.
   - Он перепутал меня с кем-то, - ответил монах. - Умирающий человек  искал
старого друга. Пойдемте. У нас нет лопат, чтобы вырыть могилу,  но  давайте,
по крайней мере, наберем камней" чтобы закрыть его. Он был... мне  говорили,
что он хороший человек.
   Кадрах повернулся и  пошел  прочь.  Принцесса  бережно  стянула  железную
перчатку с руки Артпреаса и завернула ее в разорванное зеленое знамя.
   - Пожалуйста, придите и окажите мне помощь, моя леди, - позвал Кадрах.  -
Мы не можем себе позволить терять здесь много времени.
   - Я иду, - ответила она, укладывая сверток  в  свою  седельную  сумку.  -
Столько времени мы можем потратить.

***

   Саймон и его спутники медленно двигались по краю озера, вдоль полуострова
высоких деревьев и мерцающею снега. Слева от них сверкало замерзшее  зеркало
Дроршульвена, справа виднелись белые плечи верхнего Вальдхельма. Песни ветра
заглушали любую беседу, если она  была  чуть  тише  громкого  крика.  Саймон
смотрел на широкую темную спину Хейстена, трясущуюся перед ним, и думал, что
они похожи на острова в  холодном  море:  видят  друг  друга,  но  не  могут
сократить разделяющее их расстояние. Саймон почувствовал, как  путаются  его
мысли, убаюканные мерным шагом лошади.
   Странным  образом  недавно  покинутый   им   Наглимунд   казался   сейчас
призрачным, как слабые воспоминания далекого детства. Даже лица Мириамели  и
Джошуа расплывались, как будто  он  пытался  вспомнить  давно  потерянных  и
забытых людей. На него нахлынули воспоминания о Хейхолте... о долгих  летних
вечерах во дворе, щекотных  от  покалывания  скошенной  травы  и  насекомых,
ветреные весенние дни  на  стенах,  когда  пьянящий  аромат  розовых  кустов
притягивал его, словно теплые нежные руки.  Вспоминая  запах  помещения  для
слуг, слегка отдающий сыростью,  он  чувствовал  себя  королем  в  изгнании,
лишенным всех прав иноземным узурпатором, как, в сущности, оно и было.
   Остальные  тоже  казались  погруженными  в  раздумья.  Если  не   считать
насвистывания Гримрика - тоненькой мелодии, изредка различимой в вое  ветра,
но казавшейся постоянной, -  путь  над  Дроршульвеном  проходил  в  глубоком
молчании.
   Несколько раз за легким занавесом снежных хлопьев он различал  Кантаку  -
волчица останавливалась и  наклоняла  голову,  словно  прислушиваясь.  Когда
центральная часть озера осталась позади к юго-западу от них  и  они  наконец
разбили лагерь, Саймон спросил об этом у Бинабика.
   - Она что-то чует, Бинабик? Перед нами кто-то есть?
   Тролль покачал головой, протягивая к огню свои замерзшие руки.
   - Может быть, даже в такую погоду Кантака чует что-то в ветре,  навстречу
которому мы идем, но скорее она слушает что-то сзади или сбоку.
   Некоторое  время  Саймон  раздумывал  над  этим.   Вряд   ли   кто-нибудь
преследовал их от вымершего Гульнира, в котором не было даже птиц.
   - Кто-то идет за нами? - спросил он.
   - С сомнительностью. Кто? И зачем?
   Тем  не  менее  Слудиг,  замыкавший   колонну,   тоже   заметил   видимое
беспокойство волчицы. Он  еще  не  чувствовал  себя  свободно  в  общении  с
Бинабиком и тем более не хотел доверять Кантаке - устраивался на  ночлег  на
другом конце лагеря, подальше от тролля и его коня  -  но  не  сомневался  в
остроте чувств серого волка. Пока остальные жевали черствый хлеб  и  сушеную
оленину, он затачивал ручные топоры на большом точильном камне.
   - Между Диммерскогом - лесом на  севере  от  нас  -  и  Дроршульвеном,  -
нахмурившись, сказал северянин, - всегда была дикая  страна,  даже  когда  в
Элвритсхолле правили Изгримнур или его отец, а зима знала  свое  место.  Кто
знает, что разгуливает в эти дни по Белой пустыне и  Тролльфельсу?  -  Топор
ритмично скользил по камню.
   - Во-первых, тролли, - сардонически ответил Бинабик. - Но я могу заверять
вас, что очень скудным может  быть  страх  перед  народом  троллей,  которые
спускаются вниз, чтобы убивать и грабить.
   Слудиг кисло улыбнулся, продолжая точить свой топор.
   - Этот риммер дело говорит, -  сказал  Хейстен,  недовольно  поглядев  на
Бинабика, - я и сам-то боюсь, только вовсе не троллей.
   - Мы далеко от твоей страны, Бинабик? - спросил Саймон. - От Йиканука?
   - Большая близость произойдет, когда мы будем достигать  гор,  но  место,
где я родился, местополагается, как я предполагаю, восточнее, чем  то,  куда
мы направляемся.
   - Ты предполагаешь?
   - У  нас  еще  нет  великой  очевидности  знать,  куда  мы  идем.  Дерево
Рифмоплета  -  дерево  рифм?   Я   знаю,   что   гора   Урмсхейм,   куда   с
предположительностью  направлялся  Колмунд,  местополагается  где-то   между
Риммергардом и Йикануком, но это очень большая гора. - Тролль пожал плечами.
- Дерево на ней? Перед ней? Вообще в другом месте? Сейчас я не  имею  такого
знания.
   Саймон и остальные мрачно смотрели в огонь. Одно дело  выполнять  опасное
поручение своего сюзерена, и  другое  дело  вслепую  без  толку  бродить  по
ледяной пустыне.
   Пламя шипело, пожирая сырое  дерево.  Кантака,  растянувшаяся  на  снегу,
вдруг встала и подняла голову, потом быстро подошла к краю облюбованной  ими
поляны в рощице сосен на низком склоне. Постояв в нерешительности  несколько
минут, она вернулась обратно и снова легла. Никто не произнес ни  слова,  но
внезапное напряжение заставило снова замереть их сердца.
   Когда трапеза была окончена, в костер подбросили новые сучья. Они щелкали
и дымились в сердитом снежном веселье.  Бинабик  и  Хейстен  о  чем-то  тихо
беседовали, а Саймон точил меч на одолженном у Этельберна  точиле,  когда  в
воздухе  возникла  нежная  мелодия.  Обернувшись,  Саймон  увидел,  что  это
насвистывает Гримрик, недвижно глядя на пляшущее пламя. Увидев,  что  Саймон
смотрит на него, жилистый эркинландер улыбнулся, обнажив сломанные зубы.
   - Вспомнилось кое-что, - сказал он. - Старая зимняя песня, вот это что.
   - Так что же ты бубнишь себе под нос? - спросил  Этельберн.  -  Спой  для
всех, парень, нет никакой беды в тихой песне.
   - Валяй, спой, - присоединился и Саймон.
   Гримрик посмотрел на Хейстена и тролля, как бы ожидая возражений, но  они
все еще горячо обсуждали что-то.
   - Ну ладно тогда, - сказал он. - Надеюсь, что  беды  в  этом  нет.  -  Он
прочистил горло и опустил глаза, словно смущенный неожиданным  вниманием.  -
Ну, это просто песня, которую мой старый  папаша  пел,  когда  мы  с  ним  в
декандере выходили дрова  рубить.  Зимняя  песня,  -  добавил  он  и,  снова
прочистив горло, запел хриплым, но не лишенным приятности голосом:

   Окошко снегом замело,
   И лед в соломе крыши.
   И кто-то в дверь твою стучит -
   Все громче стук, ты слышишь?
   Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?
   А в доме тени на стене,
   Огонь горит в печи,
   И крошка Арда говорит:
   - Кто в дверь мою стучит?
   Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?
   И голос раздался из тьмы:
   - Открой мне дверь скорее!
   У твоего огня в ночи
   Я руки отогрею!
   Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там ?
   Но Арда скромно говорит:
   - Скажите мне, мой друг,
   Кто это бродит по двору,
   Когда все спят вокруг?
   Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?
   - Я странник бедный, я монах,
   Идти уж нету силы!
   Была мольба так горяча,
   Что лед бы растопила.
   Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?

   - Тогда, отец, тебя впущу,
   В тепле тебя согрею.
   Девицу божий человек
   Обидеть не посмеет.
   Пой-ка, пой-ка, хей-а хо, кто стучится там?

   Открыла дверь, но кто ж за ней?
   Кто в дом войти так хочет?
   Стоит там старый Одноглаз
   И весело хохочет.

   - Я врал, я врал и в дом попал,
   - Кричит он ей, смеясь, -
   Мороз мой дом, сугроб - постель,
   А ты теперь - моя!

   - Святой Узирис,  вы  ума  лишились?  -  Слудиг  вскочил,  ошарашив  всех
слушателей. Глаза его расширились от ужаса, он  широко  чертил  перед  собой
знак древа, как будто защищался от нападающего зверя. - Вы ума  лишились!  -
повторил он, глядя на онемевшего Гримрика.
   Эркинландер посмотрел на своих товарищей и беспомощно пожал плечами.
   - Что с этим риммером, тролль? - спросил он.
   Бинабик, прищурившись, взглянул на все еще стоящего Слудига.
   - В чем была не правильность, Слудиг? Мы никто совсем не понимаем.
   Северянин оглядел недоумевающие лица.
   - Вы потеряли разум? - спросил он. - Вы что, не понимаете, о ком поете?
   - Старый Одноглаз? - спросил Гримрик, удивленно подняв брови. - Да просто
глупая песня, северянин. Научился от папаши.
   - Тот, о ком вы поете, эту Удун Один Глаз - Удун  Риммер,  старый  черный
бог моего народа. В Риммергарде все поклонялись ему, погрязнув  в  языческом
невежестве. И не надо призывать Удуна, Небесного Отца, когда идете  по  этой
стране - а не то он придет вам на горе.
   - Удун Риммер... - задумчиво пробормотал Бинабик.
   - Но если вы в него больше не верите, - спросил Саймон, - то почему тогда
вы боитесь говорить о нем?
   Губы Слудига все еще были тревожно сжаты.
   - Я не говорил, что не верю в него... да простит меня Эйдон... Я  сказал,
что мы, риммеры, больше не поклоняемся ему. - Он опустился на землю.  -  Вы,
конечно, считаете меня дураком. Пусть так. Лучше это, чем призывать на  себя
гнев ревнивых старых богов. Мы сейчас в его стране.
   - Так ведь это просто песня, - защищаясь,  сказал  Гримрик.  -  Никуда  я
ничего не призывал. Это просто чертова песня.
   - Бинабик, так вот почему  мы  говорим  Удунсдень,  -  начал  Саймон,  но
замолчал, увидев, что тролль не слушает. На лице маленького  человека  сияла
широкая улыбка, как  будто  он  только  что  сделал  добрый  глотою  сладкой
наливки.
   - Так оно и есть, конечно! - сказал он и повернулся к бледному Слудигу. -
Ты додумался до этого, мой друг.
   - О чем ты говоришь? - с  некоторым  раздражением  спросил  светловолосый
северянин. - Я не понимаю.
   - Наше искательство. Место, куда шел Колмунд. Дерево Рифм. Мы думали, это
в действительности рифма или поэзия, но теперь ты  находил.  Дерево  Рифм  -
Дерево Риммера\ Вот что мы ищем.
   Мгновение лицо Слудига оставалось непонимающим, потом он медленно  кивнул
головой.
   - Благословенная Элисия, тролль, - Удундрево! Как я раньше не  догадался?
Удундрево!
   - Ты знаешь, о чем говорил Бинабик? - Саймон тоже начинал понимать.
   - Конечно. Это старая, старая наша легенда - о ледяном дереве.  Удун  сам
вырастил его, чтобы взобраться на небо и сделаться королем всех богов.
   - А что это нам дает? - услышал Саймон  голос  Хейстена,  но  как  только
слова о ледяном дереве достигли его ушей, какой-то тяжелый  холод  навалился
на него, нечто вроде одеяла из дождя и снега.  Ледяное  белое  дерево...  он
видел его: белый  ствол,  уходящий  в  темноту,  непостижимая  белая  башня,
светлая полоса на фоне непроглядной тьмы... все они  стояли  на  дороге  его
жизни, и Саймон знал, что нет дороги, по которой он смог бы обойти их... нет
дороги  вокруг  тонкого  белого  пальца   -   манящего,   предостерегающего,
ожидающего.
   Белое дерево.
   - Потому что легенда говорит, где оно, - голос был гулким, как будто  шел
из длинного коридора. - Если даже оно и не существует,  сир  Колмунд  должен
был пойти туда, куда указывает легенда, - на северную сторону Урмсхейма.
   - Слудиг прав, - сказал кто-то...
   Бинабик сказал:
   - Мы имеем должность идти туда, куда шел Колмунд с Торном,  ничто  другое
не имеет значимости, - голос тролля был бесконечно далеким.
   - Я думаю, мне... мне пора спать, - Саймон еле ворочал языком. Он встал и
заковылял прочь  от  костра  -  не  замеченный  своими  спутниками,  которые
оживленно обсуждали  длину  полных  переходов  по  горам.  Саймон  свернулся
калачиком под теплым плащом, чувствуя,  как  снежный  мир  головокружительно
вращается вокруг него. Закрыв глаза, он все еще ощущал головокружение,  и  в
то же время тяжело и беспомощно скатывался в полный сновидений сон.
   Весь следующий день они продолжали путь вдоль лесистой  снежной  излучины
между озером и оседающими горами, надеясь к вечеру  добраться  до  Хетстеда,
находившегося  на  северо-восточном  краю  озера.  Если  его  обитатели   не
испугались суровой зимы и не убежали на запад, по  решению  путников  Слудиг
спустится туда один и пополнит их запасы. Даже если город пуст,  они  смогут
приютиться в покинутом доме и высушить свои вещи перед  долгим  путешествием
по необитаемым местам. Так что, в приятном предвкушении  и  весело  беседуя,
они ехали вдоль берега озера.
   Хетстед, городок примерно из двух дюжин больших домов, стоял на  земляном
мысе, не более широком, чем сам город. Сверху он казался выросшим  прямо  из
замерзшего озера.
   Радость, загоревшаяся при первом взгляде, продлилась недолго. Чем  дальше
они спускались вниз, тем яснее  становилось,  что  здания  были  всего  лишь
выгоревшими оболочками.
   - Будь прокляты мои глаза, -  злобно  сказал  Слудиг.  -  Это  не  просто
покинутый город, тролль. Их выгнали оттуда.
   - И хорошо, если они выбрались живыми, - пробормотал Хейстен.
   - Я думаю, мы имеем должность  соглашаться  с  тобой,  Слудиг,  -  сказал
Бинабик. - И все-таки надо идти туда и смотреть, как давно  происходил  этот
пожар.
   Пока они спускались на дно лощины, Саймон смотрел на  обгоревшие  останки
Хетстеда  и  не  мог  не  вспомнить  обугленный  скелет  аббатства   Святого
Ходерунда.
   Священник в Хейхолте всегда говорил, что огонь очищает,  думал  он.  Если
это правда, то почему огонь и пожар так пугают всех? Нет,  клянусь  Эйдоном,
верно, никто не хочет быть очищенным так основательно.
   - Ну нет, - сказал Хейстен.  Саймон  чуть  не  столкнулся  с  ним,  когда
огромный стражник осадил лошадь. - О, милостивый Бог, - добавил  он.  Саймон
глянул через его плечо и  увидел  темные  фигуры,  гуськом  выходящие  из-за
деревьев у селения и  медленно  двигающиеся  к  снежной  дороге  -  люди  на
лошадях. Саймон считал их, по  мере  того,  как  они  выезжали  на  открытое
место... семь, восемь, девять. Все они были вооружены. На  предводителе  был
шлем в  форме  собачьей  головы,  и  когда  человек  поворачивался,  отдавая
приказы, в профиль, была видна оскаленная морда собаки.  Девятеро  двигались
вперед.
   - Этот, который с собачьей головой, - Слудиг вытащил топоры и показал  на
приближающихся  людей.  -  Это  тот  самый,  который  командовал  засадой  у
Ходерунда. Это ему я должен за молодого Хова и монахов аббатства.
   - Никогда нам с ними не справиться, - спокойно сказал Хейстен. - Они  нас
вырежут - шестеро против девяти; а у нас еще двое - тролль и мальчик.
   Бинабик невозмутимо развинтил свой посох,  засунутый  за  подпругу  седла
Кантаки, и сказал:
   - Мы имеем должность побежать.
   Слудиг уже пришпорил  коня,  но  Хейстен  и  Этельберн  настигли  его  за