стые  склоны  Минтахока
отвесно  шли  вниз,  в  белую  бездну,  лишь  в  некоторых  местах  тронутую
солнечными бликами. Глядя вниз, Саймон вдруг вспомнил  видение  своего  сна:
неясная  белая  башня,  которую  лижут  языки  пламени.  Он  отвернулся   от
тревожного зрелища и обнаружил, что над каменистой площадкой, на которой  он
стоит, возвышается высокое яйцеобразное снежное здание, которое он видел  во
время первого  выхода  из  пещеры.  Теперь  с  близкого  расстояния  он  мог
рассмотреть, с каким тщанием были  вытесаны  треугольные  блоки  снега,  как
старательно они были пригнаны друг к другу, как смело была выполнена  резьба
на снежных блоках, так что многочисленные грани, улавливая  солнечный  свет,
делали Ледяной дом похожим на бриллиант, а  стены  с  их  незаметными  глазу
внутренними углами служили призмами, искрящимися синим и розовым.
   Цепочка вооруженных троллей, которые охраняли  Ледяной  дом,  почтительно
расступилась,  когда  Нунуйка  и  Вамманак  прошли  к  колоннам  из   плотно
уложенного  снега,  обрамлявшим   вход.   Саймон   смог   рассмотреть   лишь
серо-голубую дыру за дверью. Бинабик и Ситки, взявшись за руки, заняли место
на  нижней  ледяной  ступени.  Канголик,  заклинатель  духов,  взобрался  на
ступеньку рядом с ними. Хотя его лицо  было  по-прежнему  скрыто  маской  из
бараньего черепа,  Саймону  показалось,  что  он  мрачен.  Этот  мускулистый
тролль, который порхал  как  птица  в  танце  во  время  судилища  в  Чидсик
Уб-Лингит, теперь устало горбился, как батрак на поле.
   Когда Пастырь поднял свой крючковатый посох и начал речь,  Бинабик  начал
переводить своим друзьям-низоземцам.
   - Странные дни мы переживаем,  -  глаза  Вамманака  были  озабоченными  и
усталыми. - Мы знали, что что-то неладно. Мы живем в слишком тесном единстве
с горой, которая является костью земли, чтобы не почувствовать  беспокойства
в окружающих нас землях. Ледяной дом еще на своем месте. Он еще не  растаял.
- Ветер усилился и засвистел сильнее, как бы подчеркивая его слова.  -  Зима
никак не уходит. Сначала мы винили в этом Бинабика. Поющий  или  его  ученик
всегда пели Заклинание Призыва. Лето всегда наступало, а сейчас  мы  узнаем,
что задерживает приход весны не то, что не было пропето заклинание. Странные
дни. Все изменилось.
   - Нам нужно отказаться от этой традиции, - добавила Нунуйка, Охотница.  -
Слово мудреца должно быть законом для менее мудрых. Укекук говорит так,  как
будто он сейчас с нами. Теперь мы больше знаем о том, чего  боялись,  но  не
могли назвать. Мой муж говорит правду: мы живем в странные времена. Традиция
служила нам, но теперь она только мешает. Таким образом. Охотница и  Пастырь
объявляют, что Бинабик свободен от  наказания.  Было  бы  безумием  с  нашей
стороны убивать того, кто пытался спасти нас от бури, о которой предупреждал
Укекук. И еще большим  безумием  было  бы  убить  того  единственного,  кому
известна воля сердца Укекука.
   Нунуйка  остановилась,  позволяя  Бинабику  перевести  ее  слова,   затем
продолжила, проведя рукой по лбу в каком-то ритуальном жесте.
   - Риммерсман Слудиг представляет  еще  более  странную  проблему.  Он  не
является кануком, поэтому его нельзя обвинить в нарушении клятвы, в  чем  мы
обвиняли Бинабика, но он принадлежит враждебному народу, и если  справедливы
рассказы наших самых дальних охотников,  риммерсманы  на  западе  стали  еще
более жестокими, чем раньше. Бинабик же уверяет нас, что  Слудиг  не  такой,
что он занят той же борьбой, что и Укекук. Мы не уверены, но в эти  безумные
дни мы не можем это опровергнуть. Таким образом, со Слудига  тоже  снимается
обвинение, и он волен покинуть Йиканук по своему желанию. Впервые со  времен
битвы в долине Хухинка  в  годы  правления  моей  прабабушки,  когда  с  гор
струились красные от крови снега, случается такое. Мы взываем к духам высот,
к бледной Шедде и Кинкипе снегов, к Морагу Безглазому и отважному  Чукку,  а
также ко всем остальным уберечь нас, если мы рассудили неверно.
   Когда Охотница окончила, Вамманак встал рядом  с  ней  и  сделал  широкий
жест, как бы разбивая что-то пополам и выбрасывая.  Наблюдавшие  это  тролли
пропели какое-то слово из одного слога и начали возбужденно перешептываться.
   Саймон повернулся и пожал руку Слудигу. Северянин натянуто улыбнулся.
   - Эти недоростки правы: воистину странные времена, - сказал он.
   Вамманак поднял руку, призывая к тишине.
   - Низоземцы теперь уйдут. Бинабик, который в  случае  возвращения  станет
нашим новым Поющим, волен идти с ними, чтобы отнести это,  -  он  указал  на
Тори, который Хейстен держал перед собой, - низоземцам,  которые  могут  это
использовать, по его уверению, для отпугивания зимы. Мы  направляем  с  ними
группу  охотников  во  главе  с  нашей  дочерью  Ситкинамук,  которая  будет
сопровождать их, пока они  не  покинут  пределов  Йиканука.  Охотники  тогда
направятся к весеннему городу у Озера голубой глины и подготовятся к приходу
всех остальных наших кланов. - Вамманак подал  сигнал,  и  один  из  троллей
выступил вперед с кожаным мешком, покрытым изящной вышивкой. -  У  нас  есть
для вас подарки.
   Бинабик вывел своих друзей вперед. Охотница  даровала  Саймону  ножны  из
прекрасной кожи, искусно выделанной и украшенной  каменными  бусинами  цвета
весенней луны. Пастух дал ему нож к этим ножнам. Бледный клинок  был  сделан
из цельной кости. Рукоятку украшали резные полированные  сверху  изображения
птиц.
   - Волшебный меч низоземцев может быть очень хорош в сражениях со снежными
червями, - сказала ему Нунуйка, - но скромный канукский нож легче  спрятать,
и он удобнее для близкого боя.
   Саймон вежливо поблагодарил  их  и  отошел  в  сторону.  Хейстен  получил
вместительный бурдюк, украшенный лентами  и  вышивкой,  наполненный  доверху
канукским  горячительным  напитком.   Стражник,   который   накануне   выпил
достаточно  этого  кислого  напитка,  чтобы  войти  во   вкус,   поклонился,
пробормотал несколько слов благодарности и отошел.
   Слудиг, появившийся в Йикануке  в  качестве  пленника  и  покидающий  его
теперь почти гостем, получил копье  с  чрезвычайно  острым  наконечником  из
блестящего черного камня. Древко  не  было  обработано,  так  как  оно  было
сделано в спешке - тролли не употребляют копий такого размера - но оно  было
прекрасно отбалансировано и могло также служить посохом.
   - Мы надеемся, ты также способен оценить дарованную тебе жизнь, -  сказал
Вамманак, - и запомнишь, что суд кануков строг, но не жесток.
   Слудиг поразил их, опустившись на колено.
   - Запомню, - это бьмо все, что он сказал.
   - Бинабик, - начала Нунуйка, - ты  уже  получил  самый  большой  подарок,
который мы способны дать тебе и  теперь.  Если  она  все  еще  согласна,  мы
возобновляем свое разрешение на брак  с  нашей  младшей  дочерью.  Когда  мы
сможем исполнить Заклинание Призыва будущей весной, обряд будет совершен.
   Бинабик и Ситки взялись за руки и поклонились, стоя  на  ступеньке  перед
Пастырем и Охотницей, выслушав слова благословения.
   Заклинатель духов в своей бараньей маске выступил вперед. С  заклинаниями
и пением он смазал их лбы маслами, но Саймону показалось, что он  проделывал
все это с большим неудовольствием. Когда Канголик закончил и мрачно сошел со
ступеней Ледяного дома, помолвка была восстановлена.
   Охотница и Пастырь сказали  от  себя  слова  напутствия  отряду.  Бинабик
перевел. Хотя  Охотница  и  улыбнулась,  и  коснулась  руки  Саймона  своими
маленькими сильными пальцами, Нунуйка все равно казалась ему  холодной,  как
камень, острой и опасной,  как  наконечник  копья.  Ему  пришлось  с  трудом
улыбнуться в ответ и медленно отойти, когда она закончила.

***

   Кантака ждала их, свернувшись в снежном гнезде  около  Чидсик  Уб-Лингит.
Полуденное солнце скрылось в наползающем тумане, от холодного  ветра  Саймон
застучал зубами.
   - Теперь нам надлежит спускаться, друг Саймон, - сказал  ему  Бинабик.  -
Большая неудобность, что ты, Слудиг и Хейстен такого великого  роста  -  для
вас нет достаточных верховых баранов. В связанности с этим  наш  темп  будет
медлительнее.
   - Но куда мы идем? - спросил Саймон. - Где эта Скала прощания?
   -  С  течением  времени,  -  ответил  тролль,  -   я   буду   производить
рассматривание свитков, когда мы будем иметь остановки для сна, но сейчас мы
имеем должность уходить очень скорее. Горные дороги питают коварство.  Скоро
наступит снег.
   Опять снег, - повторил Саймон, забрасывая за спину рюкзак. - Опять снег.

6 БЕЗВЕСТНЫЕ МЕРТВЫЕ

   Пришел к ней Друкхи,
   К Ненайсу возлюбленной, ветроногой плясунье,
   Пела Мегвин.
   Лежала она на зеленой траве,
   В небо смотрели темные глаза.
   Молчала Ненайсу, как. камень гор.

   Мегвин подняла  руку  к  глазам,  защищая  их  от  резкого  ветра,  затем
нагнулась, чтобы поправить цветы на надгробии отца.  Ветер  успел  разметать
фиалки по камням; лишь  несколько  засохших  лепестков  остались  на  другой
могиле - могиле Гвитина. Куда подевалось коварное лето?  И  когда  же  снова
расцветут цветы, чтобы она могла ухаживать за могилами своих родных так, как
они того заслужили?
   Ветер перебирал голые ветки берез, а она пела дальше:

   Отвечала Друкхи только кровь ее,
   Алая кровь на белой щеке.
   Разметались волосы Ненайсу -
   Черные волосы на зеленой траве.

   Долго обнимал он Ненайсу.
   Вечер, прячущийся в серых тенях,
   Предвестник ночи стыдливой,
   Разделил одинокие его часы.

   Не смыкал Друкхи ясных глаз,
   О древнем Востоке песни пел,
   Шептал Ненайсу, что солнце взойдет.
   Рассвет златокудрый пришел, но не смог
   Не смог отогреть Друкхи Дитя Соловья.

   Бездомным улетел ее быстрый дух.
   Крепче Друкхи и обнял ее.
   Лес и пустыня слышали, как он стонал.
   И там, где два сердца бились,
   Только одно сжалось от горя...

   Мегвин внезапно оборвала песню, пытаясь вспомнить  остальные  слова.  Эту
песню в раннем детстве няня пела ей - печальную песню о ситхи, "мирных", как
называли их ее предки. Мегвин не знала легенды, лежащей  в  основе  баллады.
Возможно, и няне она не была  известна.  Это  была  просто  грустная  песня,
оставшаяся от лучших времен ее детства в Таиге... до того,  как  погибли  ее
отец и брат.
   Она встала, отряхнула грязь со своей  черной  юбки  и  рассыпала  остатки
увядших цветов на траву, пробивавшуюся сквозь надгробные  камни  над  прахом
Гвитина. Поднимаясь по тропинке и кутаясь в плащ  от  продувающего  насквозь
ветра, она подумала, отчего бы ей не лежать рядом с братом и отцом ее  Лутом
здесь, на тихом горном склоне. Что уготовила ей жизнь?
   Она знала, что сказал бы на это Эолер. Граф Над Муллаха сказал бы, что  у
ее народа больше никого не осталось, кроме Мегвин, чтобы  вдохновлять  их  и
вести. "Надежда, - говорил он своим  тихим  вкрадчивым  голосом,  -  подобна
подпруге королевского  седла:  тонкая  вещица,  но  если  лопнет,  весь  мир
окажется вверх тормашками".
   Подумав о графе, она испытала приступ гнева.  Что  он  знает?  Что  может
вообще знать о смерти человек, подобный Эолеру, настолько исполненный жизни,
что она кажется ему божественным даром? Разве способен он понять, как тяжело
просыпаться по утрам с сознанием, что от тебя ушли те, кого ты любил  больше
всего на свете, что твой народ, окруженный врагами, не защищен и обречен  на
медленное унизительное вымирание? Какой дар богов стоит этого  серого  груза
боли и непрерывного потока черных мыслей?
   Эолер из Над Муллаха часто навещал ее в  последние  дни,  разговаривая  с
ней, как с ребенком. Когда-то, очень давно, она была  влюблена  в  него,  но
никогда не была настолько глупа, чтобы поверить, что он способен на ответное
чувство. Как можно влюбиться в Мегвин,  которая  при  своем  высоком,  почти
мужском росте, прямоте и неуклюжести в словах и манерах была гораздо  больше
похожа на дочь  фермера,  чем  на  принцессу?  Но  теперь,  когда  от  всего
королевского рода Луг Уб-Лутин остались лишь она да ее  растерянная  молодая
мачеха, Эолер вдруг стал проявлять интерес к ней.
   Однако не из каких-то низменных соображений. Она рассмеялась вслух, и  ей
это не понравилось. О боги, низменные соображения? Только не у  благородного
графа Эолера! Это-то  как  раз  она  больше  всего  в  нем  ненавидела:  его
бесконечную доброту и несгибаемую честь. Ей до смерти надоела жалость. Кроме
того, даже если, что невероятно, он мог бы подумать о выгоде в такое  время,
какую выгоду он сможет извлечь из соединения их судеб? Мегвин была последней
дочерью разоренного рода, правительницей  разоренного  народа.  Эрнистирийцы
одичали, живя в лесах Грианспогских  гор,  загнанные  в  первобытные  пещеры
предков сокрушительным смерчем, обрушенным на их  головы  Верховным  королем
Элиасом и его риммерским орудием - Скали из Кальдскрика.
   Может быть, Эолер и прав. Может быть, она и  вправду  обязана  жить  ради
своего народа. Она была последней в роду Лута,  той  тонкой  нитью,  которая
связывала  их  с  лучшим  прошлым,  единственным  звеном  в  цепи,   которое
сохранилось у эрнистирийцев. Ей придется жить, и кто бы  мог  подумать,  что
жизнь может стать такой обременительной обязанностью?!
   Пока Мегвин поднималась по крутой  тропинке,  лица  ее  коснулось  что-то
мокрое. Она взглянула вверх. На фоне свинцового неба кружились белые точки.
   Снег. Это добавило холода в ее остывшее сердце. Снег в середине  лета,  в
тьягаре. Небесный бог Бриниох и другое,  видно,  и  вправду  отвернулись  от
эрнистирийцев.

***

   Единственный часовой, парнишка  лет  десяти  с  красным  сопливым  носом,
приветствовал ее при входе в лагерь.  Несколько  детишек  в  меховой  одежде
играли на поросших мхом камнях у входа в пещеру, пытаясь поймать снежинки на
язык. Они поспешно расступились, когда она проходила мимо в развевающихся на
ветру черных юбках.
   Им известно, что принцесса сумасшедшая,  подумала  она  горько.  Все  так
думают. Принцесса целыми днями разговаривает сама с собой и ни с кем больше.
Принцесса говорит только о смерти. Конечно, принцесса сумасшедшая.
   Ей захотелось улыбнуться испуганным детям,  но  взглянув  на  их  грязные
мордашки и рванье одежд, она решила, что такая попытка их только еще  больше
испугает. Мегвин быстро прошла в пещеру.
   Я и вправду сошла с ума? вдруг  пришло  ей  в  голову.  Может  быть,  эта
давящая тяжесть и есть безумие? Эти тяжелые мысли, когда  голова,  как  руки
тонущего, которые бьются, слабеют?..
   Широкая пещера была почти пуста. Старик Краобан,  оправляющийся  от  ран,
полученных в бесполезной попытке защитить Эрнисадарк, лежал  у  очага,  тихо
беседуя с Арнораном, любимым лютнистом ее отца. Когда она вошла, оба подняли
головы. Она видела,  что  они  пытаются  по  выражению  лица  определить  ее
настроение. Арноран начал подниматься, но она махнула  рукой,  чтобы  он  не
вставал.
   - Снег идет, сказала она.
   Краобан пожал плечами. Старый рыцарь  был  почти  лыс,  если  не  считать
нескольких пучков белых волос, - его череп представлял собой сложный рисунок
из голубых вен.
   - Это неладно, леди. Неладно. У нас мало скота, мы и так скучены  в  этих
нескольких пещерах, причем еще хорошо, что большинство днем на улице.
   - Будем жить еще теснее. - Арноран покачал головой. Он не был  так  стар,
как Краобан, но еще более хил. - Народ будет еще злее.
   - Ты знаешь "Скалу прощания"? - вдруг спросила  Мегвин  лютниста.  -  Это
старая баллада о ситхи, о смерти какой-то Ненайсу.
   - Мне кажется, я ее когда-то знал, очень давно, - сказал  Арноран,  глядя
на огонь прищуренными глазами и пытаясь вспомнить. - Это очень, очень старая
баллада.
   - Можешь не петь, - сказала Мегвин, присаживаясь рядом  с  ним,  скрестив
ноги и натянув юбку на коленях, как барабан. - Просто наиграй мне мелодию.
   Арноран вытащил лютню и робко сыграл несколько первых нот.
   - Не уверен, что помню...
   - Неважно, просто попробуй. - Она жалела, что не может  придумать  слова,
способные вызвать улыбку на их лицах, пусть  на  мгновение.  Разве  ее  люди
заслуживают того, чтобы видеть ее все время в трауре? - Хорошо бы, - сказала
она наконец, - вспомнить былые времена.
   Арноран кивнул и начал  пощипывать  струны  своего  инструмента,  прикрыв
глаза: ему легче было найти мелодию в темноте.  Потом  он  начал  наигрывать
нежную  мелодию,  исполненную  странных  звуков,  дрожащих  на  самой  грани
диссонанса, но не переходящих в него. Когда он играл,  Мегвин  тоже  закрыла
глаза. Она снова слышала  далекий  голос  няни,  рассказывающий  ей  историю
Друкхи и Ненайсу - какие странные имена были в этих  старинных  балладах!  -
рассказывающий об их любви и смерти, об их враждующих семьях.
   Музыка раздавалась еще долго. Мысли Мегвин наполнились образами  далекого
и не очень далекого прошлого. Ей  виделся  бледный  Друкхи,  склонившийся  в
печали, приносящий клятву отмщения, но лицо его было лицом ее брата Гвитина,
полным отчаяния. А лицо Ненайсу, простертой недвижимо на траве, не  было  ли
оно лицом самой Мегвин?
   Арноран остановился.Мегвин открыла глаза, не  зная,  давно  ли  кончилась
музыка.
   - Когда Друкхи умер, желая отомстить за любимую, - промолвила она как  бы
в продолжение прерванного разговора, - его семья уже не могла больше жить  с
семьей Ненайсу. - Арноран и Краобан обменялись взглядами. Она не обратила на
них внимания и продолжала:
   - Я теперь вспомнила всю историю. Няня мне пела эту балладу. Семья Друкхи
сбежала от своих врагов, уехала  далеко...  -  Помолчав,  она  обратилась  к
Краобану:
   - Когда вернутся Эолер и его отряд из экспедиции?
   Старик посчитал на пальцах.
   - Они должны вернуться к новой луне, меньше, чем через две недели. :
   Мегвин встала.
   - Некоторые из этих пещер идут далеко в глубь горы,  правда?  -  спросила
она.
   - В Грианспоге всегда существовали глубокие впадины,  -  медленно  кивнул
Краобан, силясь понять ее, - а иные углубляли для добычи ископаемых...
   - Тогда мы завтра на рассвете начнем обследование. К тому времени,  когда
вернутся граф и его люди, мы будем готовы к переселению.
   - К переселению? - Краобан удивленно сморщился.  -  К  переселению  куда,
леди Мегвин?
   - В глубь горы, - сказала она. - Это  пришло  мне  в  голову,  когда  пел
Арноран. Мы, эрнистирийцы, как семья Друкхи в той песне. Мы больше не  можем
здесь жить. - Она потерла руки,  пытаясь  согреться  в  холодной  пещере.  -
Король Элиас разорил владения своего брата Джошуа. Теперь никто и  ничто  не
может прогнать прочь Скали.
   - Но, моя леди! - Краобан был так удивлен, что позволил себе перебить ее.
- Ведь есть же Эолер, и кроме него, остались еще эрнистирийцы...
   - Некому прогнать Скали, - снова сказала она резко, - и  в  это  холодное
лето  тану  из  Кальдскрика  луга  Эрнистира  несомненно   покажутся   более
гостеприимными, чем его собственные земли в Риммергарде. Если  мы  останемся
здесь, нас постепенно переловят и перебьют, как кроликов, перед этими самыми
пещерами. - Голос ее стал тверже. - Но если мы уйдем вглубь, им никогда  нас
не найти. Тогда Эрнистир не исчезнет, он будет существовать вдали от Элиаса,
Скали и прочих!
   Старик Краобан смотрел на нее с тревогой. Она знала, его беспокоит то же,
что и остальных: не слишком ли она  потрясена  своими  потерями,  их  общими
потерями?
   Может быть, это так, подумала она, но  здесь  другое.  В  этом  случае  я
уверена в своей правоте...
   - Но, леди Мегвин, - сказал старый советник, - как мы будем питаться? Как
нам одеться, где взять зерна?..
   - Ты же сам сказал, что горы пронизаны тоннелями. Если  мы  их  изучим  и
исследуем, то сможем жить в глубине и не  опасаться  Скали,  а  выходить  на
поверхность, когда захотим, чтобы охотиться, запасать пищу, даже нападать на
лагери кальдскрикцев, если сочтем нужным.
   - Но... но... - Старик повернулся к Арнорану за  поддержкой,  но  лютнист
ничего не мог ск