ловатым, но приятным.

   Моя любимая жила,

   - начала она тихим голосом. Мелодия ясно звучала в сумеречном лесу.

   У озера, у Кэтрин-Дейр.
   Прекрасней всех она была
   Во всей стране моей.

   Осенний лист летел, звеня,
   У озера, у Кэтрин-Дейр.
   Она плясала для меня
   В сиянии полей.

   В домах горели огоньки
   У озера, у Кэтрин-Дейр.
   Коснулся я ее руки
   В один из зимних дней.

   Всю зиму я о ней мечтал
   У озера, у Кэтрин-Дейр.
   И я ее поцеловал,
   Когда настал апрель.

   Дождались летом мы тепла
   У озера, у Кэтрин-Дейр.
   Но ты на свадьбу не пришла,
   Не стала ты моей.

   И снова лист летел, звеня,
   У озера, у Кэтрин-Дейр.
   Теперь уже не для меня
   Плясать хотелось ей.

   Пришла зима, покрылись льдом
   И озеро, и Кэтрин-Дейр.
   И я покинул отчий дом,
   Чтоб стала боль слабей.

   Озерная недвижна гладь,
   Не повернется время вспять.
   Ты эту сказку должен знать -
   Любовь купить, любовь продать...
   И бесконечно повторять:
   "Жестокий Кэтрин-Дейр".

   - Красивая песня, - сказал Саймон, когда она закончила. - И  грустная.  -
Мелодия все еще  звучала  у  него  в  голове;  он  понял,  почему  Мириамель
незаметно для себя напевала ее.
   - Мама пела мне ее в саду в Меремунде. Она всегда пела. И  все  говорили,
что у нее самый красивый голос, какой они когда-либо слышали.
   На некоторое время наступила тишина. Оба, и Саймон, и Мириамель,  лежали,
завернувшись в плащи, поглощенные своими тайными мыслями.
   - Я никогда не знал своей матери, - сказал наконец Саймон. - Она  умерла,
когда я родился. Я не знал никого из моих родителей.
   - Я тоже.
   К тому времени, когда странный смысл этой фразы  прорвался  сквозь  стену
расстроенных чувств Саймона, Мириамель повернулась  спиной  к  огню  -  и  к
своему спутнику. Он хотел спросить, что она имела в виду,  но  почувствовал,
что принцесса не хочет больше  разговаривать.  Вместо  этого  он  стал  тихо
смотреть, как угасает огонь и улетают в темноту последние искры.

2 ОКНА, КАК ГЛАЗА

   Бараны сгрудились так тесно, что между ними почти невозможно было пройти.
Бинабик пел тихую овечью колыбельную, с трудом  пробираясь  между  мохнатыми
спинами.
   - Ситки! - позвал он. - Мне надо поговорить с тобой.
   Она сидела скрестив ноги и перевязывала узлы сбруи своего барана.  Вокруг
нее несколько других троллей -  мужчин  и  женщин  -  заканчивали  последние
приготовления перед тем, как вместе  с  отрядом  Джошуа  продолжить  путь  к
Наббану.
   - Я здесь, - сказала она.
   Бинабик огляделся.
   - Не пойдешь ли ты со мной в какое-нибудь более тихое место?
   Она кивнула и положила сбрую на землю.
   - Пойду.
   Они пробрались через стадо толкающихся баранов,  забрались  на  холмик  и
сели на траву. Суетящийся лагерь расстилался перед ними.  Палатки  разобрали
еще ранним утром, и теперь от того, что в течение трех дней  было  маленьким
городком, осталась только бесформенная движущаяся масса людей и животных.
   - Ты раздражен, - внезапно сказала Ситки. -  Скажи  мне,  что  случилось,
любимый?  Хотя,  конечно,  за  последние   дни   у   нас   было   достаточно
неприятностей, чтобы расстроить кого угодно.
   Бинабик вздохнул и кивнул.
   - Это верно. Смерть Джулой - очень тяжелая потеря, и не только  из-за  ее
мудрости. Мне не хватает ее самой, Ситки.  Мы  никогда  не  встретим  никого
похожего на нее.
   - Но это не все,  -  мягко  настаивала  Ситки.  -  Я  хорошо  тебя  знаю,
Бинбиниквегабеник. Это из-за Саймона и принцессы?
   - Это корень всего. Смотри, я покажу тебе кое-что. -  Он  развинтил  свой
посох. Длинное белое древко с наконечником из сине-серого камня выскользнуло
оттуда.
   - Это стрела Саймона. - Ситки широко  открыла  глаза.  -  Дар  ситхи.  Он
оставил ее?
   - Я не думаю, что он сделал это нарочно. Я нашел ее запутавшейся в  одной
из рубашек, которые ему сшила Гутрун. Он мало взял с собой, но  все-таки  не
забыл мешок со своими главными драгоценностями - зеркальцем Джирики,  куском
камня, который он  принес  с  могилы  Хейстена,  и  кое-какие  другие  вещи.
Полагаю, Белую стрелу он оставил по  ошибке.  Может  быть,  он  для  чего-то
вынимал ее раньше и забыл положить обратно в мешок. - Бинабик поднял  стрелу
и повернул ее, так что она засверкала в лучах утреннего солнца.  -  Это  мне
кое о чем напоминает, - сказал он медленно. - Это знак долга Джирики Саймону
- долга ничуть не меньшего, чем тот, который, в  память  Укекука,  связывает
меня с доктором Моргенсом.
   Внезапно страх появился на лице Ситки,  хотя  она  и  делала  все,  чтобы
скрыть его.
   - Что ты хочешь сказать, Бинабик?
   Он печально посмотрел на стрелу.
   - Укекук обещал Моргенсу свою помощь. Я принял на себя  его  обещание.  Я
поклялся защищать юного Саймона, Ситки.
   Она двумя руками схватила его ладонь.
   - Но ты уже выполнил обещание - и даже больше, Бинабик.  Тебе  совсем  не
нужно сторожить его день и ночь до конца жизни.
   - Это... это другое. - Он бережно убрал стрелу в посох. - Это больше, чем
просто долг, Ситки. Путешествуя по этим диким местам, и Саймон, и  Мириамель
уже в опасности, но еще большей опасности  они  подвергнутся,  когда  придут
туда, куда, я боюсь, они направляются. Но кроме того, они представляют собой
страшную угрозу и для всех нас.
   - Но почему? - Ей трудно было скрыть боль.
   - Если их поймают, то наверняка доставят к  Прейратсу,  советнику  короля
Элиаса. Ты не знаешь его, Ситки, но я знаю, по крайней мере по рассказам. Он
могуществен и без колебаний употребляет это могущество по любому  поводу.  И
он жесток. Он узнает от них все, что они знают о нас - а Саймон и Мириамель,
оба они знают очень много, - о наших планах, о мечах и обо всем остальном. И
Прейратс убьет их - во всяком случае Саймона, - добывая эти сведения.
   - Значит, ты идешь искать их? - медленно спросила она.
   Он уронил голову.
   - Я чувствую, что должен пойти.
   - Но почему именно ты? У Джошуа целая армия!
   - На то есть причины, возлюбленная моя. Если ты пойдешь со мной, когда  я
буду говорить с Джошуа, ты все узнаешь. Тебе  в  любом  случае  следует  там
быть.
   Она вызывающе посмотрела на него:
   - Если ты пойдешь за ними, я пойду с тобой.
   - А кто убережет наших людей от опасности  -  в  чужой  стране,  с  чужим
языком. - Он сделал жест в сторону двигавшихся внизу троллей.  -  Ты  теперь
хотя бы немного говоришь на вестерлинге. Мы не можем уйти вдвоем и  оставить
кануков глухими и немыми.
   Слезы показались на глазах Ситки:
   - Неужели нет другого выхода?
   - Я не могу ничего придумать, - сказал он медленно. -  Хотел  бы,  но  не
могу. - Его глаза тоже заблестели.
   - Камни Чукку! - простонала она. - Неужели  мы  перенесли  все,  что  нам
пришлось перенести  во  имя  нашей  любви,  только  для  того,  чтобы  вновь
расстаться? - Она крепко сжала его пальцы.  -  Почему  ты  такой  упрямый  и
благородный, Бинабик из Минтахока? Я проклинала тебя за  это  и  раньше,  но
никогда еще мне не было так больно.
   - Я вернусь к тебе. Я клянусь, Ситкинамук. Что бы ни случилось, я вернусь
к тебе.
   Она наклонилась, спрятала лицо у него на груди и зарыдала. Бинабик  обнял
ее и крепко прижал к себе; по его щекам тоже катились слезы.
   - Если ты не вернешься, - простонала она, - пусть  у  тебя  не  будет  ни
минуты покоя до конца времен!
   - Я вернусь, - повторил он и замолчал.
   Они долго стояли так, скованные горестным объятием.

***

   - Я не могу сказать, что мне нравится эта идея, Бинабик, -  сказал  принц
Джошуа. - Нам придется нелегко без твоей мудрости,  особенно  теперь,  после
смерти Джулой. - Принц угрюмо покачал головой. - Эйдон знает,  каким  ударом
это было для нас. Я почти болен от горя,  и  у  нас  нет  даже  тела,  чтобы
оплакать ее.
   - Таково было ее желание, - мягко сказал Бинабик. - Но в  относительности
нашего первого беспокойства мы не имеем возможности очень меньше  печалиться
о потере вашей племянницы и юного Саймона. Я объяснял вам мои соображения.
   - Возможно, но как быть с мечами? Нам еще многое нужно узнать.
   - Малое воспомоществование я могу оказать Стренгъярду и Тиамаку, - сказал
маленький человек. - Я уже производил  переводы  на  вестерлинг  почти  всех
пергаментов Укекука. С очень немногими оставшимися может помогать  Ситки.  -
Он указал на свою невесту, молча сидевшую подле него. Глаза ее покраснели. -
А затем с сожалением сообщаю, что после  окончания  этой  работы  она  будет
забирать оставшихся кануков и возвращаться к нашему народу.
   Джошуа посмотрел на Ситки.
   - Еще одна утрата!
   Она склонила голову.
   - Но вас теперь много, - заметил Бинабик. - В горах также тяжело,  и  эти
пастухи и охотницы будут нужны у Озера голубой глины.
   - Конечно, - сказал принц.  -  Мы  всегда  будем  благодарны  за  помощь,
оказанную вашими людьми. Мы никогда этого не забудем, Бинабик. Так,  значит,
ты решил идти?
   Тролль кивнул.
   - Есть много причин, убеждающих меня в очень  большой  разумности  этого.
Также это страх, что Мириамель питает надежду  украдать  Сверкающий  Гвоздь,
думая, что ускорит этим заканчивание борьбы.  Это  пугает  меня,  поскольку,
если в рассказе графа Эолера много истинности, дворры  признались  подручным
Короля Бурь, что в могиле вашего отца упокаивался Мин-неяр.
   - Что, по всей вероятности, делает  беспочвенными  все  наши  надежды,  -
мрачно сказал Джошуа. - Потому  что,  если  он  это  знает,  Элиасу  незачем
оставлять меч в гробнице.
   - Знания Короля Бурь и знания вашего брата  не  есть  одно  и  то  же,  -
возразил Бинабик. - Нет большой редкости в том, что  союзники  таят  секреты
друг от друга. Король Бурь может не иметь знания,  что  мы  обладаем  данной
тайной. Очень большая запутанность, не правда ли? Кроме  всего  прочего,  из
того, что поведывал старик Таузер, - истории о том, как вел себя  ваш  брат,
когда получал лезвие, - можно делать вывод, что обладатели клейма Пика  Бурь
не переносят его близости.
   - Глупо было бы рассчитывать на это, - сказал Джошуа. - Изгримнур, что ты
думаешь обо всем этом?
   Риммер шевельнулся:
   - О чем? О мечах или о поездке тролля за Мири и мальчиком?
   - О том и о другом. - Джошуа устало махнул рукой.
   - Немного могу сказать про мечи, но в словах Бинабика есть резон. Что  до
остального... - Изгримнур пожал плечами. - Кто-то должен ехать, это ясно.  Я
один раз уже привез ее обратно, так что, если хочешь, могу снова поехать.
   - Нет. - Принц твердо покачал головой. - Ты мне нужен здесь. И я не стану
снова разлучать тебя с Гутрун ради моей упрямой племянницы. - Он  повернулся
к троллю:
   - Сколько человек ты хотел бы взять с собой?
   - Ни единого, принц Джошуа.
   - Никого? - Принц был потрясен. - Да почему же? Спокойнее было бы взять с
собой несколько верных людей, как ты сделал, отправляясь к Урмсхейму.
   Бинабик покачал головой:
   - Имею предположение, что Мириамель и Саймон не  стали  бы  прятаться  от
меня, но, с несомненностью,  они  будут  пугаться  и  побегать  от  верховых
солдат. Кроме того, есть места, где очень хорошая проходимость  для  меня  с
Кантакой, но  совсем  плохая  для  всадников,  имеющих  даже  такое  великое
искусство, как тритинги Хотвига. И потом, я могу ехать с  большей  тихостью.
Нет, очень лучше мне отправляться в одиночестве.
   - Мне это не нравится,  -  сказал  Джошуа.  -  Я  вижу,  что  Ситки  тоже
недовольна. Но, по крайней мере, я обдумаю твое предложение. Может быть, это
действительно самый лучший выход. - Он поднял руку и потер лоб. - Дайте  мне
немного подумать.
   - С несомненностью, принц Джошуа. - Бинабик встал.  -  Но  не  предавайте
забыванию тот факт, что даже редкостной замечательности нос Кантаки не имеет
возможности чуять  след,  слишком  долго  прохлаждавшийся  на  земле.  -  Он
поклонился, Ситки последовала его примеру. Потом тролли повернулись и вышли.
   - Он маленький - они оба маленькие, - задумчиво сказал Джошуа. - Но я  не
только не хотел бы, чтобы тролли уходили, - я был бы  счастлив,  если  бы  с
нами была еще тысяча таких, как они.
   - Он храбрый, этот Бинабик, что верно, то верно, -  сказал  Изгримнур.  -
Иногда кажется, что, кроме храбрости, у нас уже ничего и не осталось.

***

   Некоторое время Эолер наблюдал за мухой, жужжавшей у головы  его  лошади.
Если не считать легкого  подергивания  ухом,  лошадь  оставалась  совершенно
спокойной, но Эолер продолжал смотреть. В путешествии по  западным  окраинам
Эрнистира, неподалеку от Фростмарша, смотреть больше особенно было и  не  на
что; кроме того, муха напомнила ему о чем-то не совсем отчетливом,  но  явно
требовавшем его внимания. Граф Над  Муллаха  наблюдал  за  крошечной  черной
точкой, пока наконец не понял, почему  она  приобрела  в  его  глазах  такую
значительность.
   Это первая муха за долгое, долгое время - первая с  начала  зимы.  Должно
быть, становится теплее.
   Эта довольно заурядная  мысль  дала  толчок  к  множеству  других,  менее
обычных размышлений.
   Может ли быть,  что  каким-то  образом  ветер  переменился,  подумал  он.
Возможно ли, чтобы Джошуа и его люди каким-то образом  уменьшили  могущество
Короля Бурь и разжали тиски его магической зимы? Он обернулся и посмотрел на
небольшой отряд ободранных  эрнистирийцев,  ехавших  за  ним,  и  на  ситхи,
которые вели людей за собой, сверкая разноцветными  знаменами  и  доспехами.
Может быть, то, что Джирики и его народ  вступили  в  битву,  склонило  чашу
весов  на  нашу  сторону?  Или  я  придаю  слишком  большое  значение  этому
мельчайшему из знаков?
   Он мрачно усмехнулся  про  себя.  Ужасы  последнего  года  заставили  его
захмелеть от предзнаменований, как его предков в Эрнов день.
   Мысли о предках последние несколько дней  очень  занимали  Эолера.  Армия
ситхи и людей по пути в Наглимунд недавно останавливалась в замке  Эолера  в
Над Муллахе, на реке Баралейн. За те два дня, что они провели в замке,  граф
нашел в округе еще шестьдесят человек, пожелавших присоединиться  к  отряду.
Эолер подозревал, что их к этому побудило скорее желание  ехать  в  обществе
легендарных справедливых, чем чувство долга или  стремление  к  отмщению.  В
основном это были те, чьи  семьи  были  потеряны  или  уничтожены  во  время
недавних  боев.  Люди,  у  которых  оставалась  земля,  или  близкие   люди,
нуждающиеся в защите, не хотели ехать на новую войну,  независимо  от  того,
насколько благородной и важной была ее причина, - и Эолер не  мог  приказать
им сделать это: аристократия Эрнистира лишилась этого права еще  во  времена
короля Тестейна.
   С Над Муллахом обошлись менее жестоко, чем  с  Эрнисадарком,  но  все  же
родовое поместье графа сильно пострадало во время  оккупации  Скали.  За  то
короткое время, что у него было, Эолер собрал немногих  оставшихся  слуг  и,
как мог, постарался  наладить  жизнь  в  замке.  Если  он  каким-то  образом
умудрится вернуться сюда после этой безумной войны,  которая  день  ото  дня
становится все безумнее, он ничего бы  так  не  хотел,  как  по  возможности
быстро скинуть  с  плеч  бремя  ответственности  и  поселиться  в  тишине  и
уединении в своем возлюбленном Над Муллахе.
   Его вассалы долго выдерживали осаду, но, когда люди в стенах замка начали
голодать, Гвинна, кузина и кастелянша Эолера,  строгая  и  деловая  женщина,
открыла ворота риммерам. Многие из  вещей,  принадлежавших  роду  Эолера  со
времен битвы при Ач Самрате, пропали, то же произошло с  тем,  что  уже  сам
Эолер привозил из путешествий по Светлому Арду. И все-таки, утешал он  себя,
стены  по-прежнему  стояли,  поля  -  под  снежным  одеялом   -   оставались
плодородными, а широкий Баралейн, не затронутый ни войной, ни зимой, все еще
бежал мимо Над Муллаха на своем пути к Абенгейту и морю.
   Граф похвалил Гвинну за принятое ею решение, сказав, что если бы он был в
резиденции, то поступил бы точно так же. Женщина,  для  которой  присутствие
завоевателей Скали в ее любимом доме было невообразимо отвратительным,  была
немного успокоена его словами.
   Эти  чужеземцы  -  возможно  потому,  что  их  господин  был   далеко   в
Эрнисадарке, или  потому,  что  сами  они  не  принадлежали  к  кровожадному
кальдскрикскому клану Скали, - оказались  менее  жестокими,  чем  риммеры  в
других частях Эрнистира. Они плохо обращались со  своими  пленниками,  вволю
грабили и разрушали, но не увлекались  насилием,  пытками  и  бессмысленными
убийствами, отличавшими армию Скали во  время  ее  вторжения  в  Эрнисадарк.
Однако, несмотря на сравнительную незначительность  вреда,  нанесенного  его
родовому поместью, на пути из Над Муллаха Эолер был полон  горечи  человека,
испытавшего  насилие  и  позор.  Его  предки  построили  этот  замок,  чтобы
наблюдать за принадлежавшей им частью речной долины. Теперь замок  подвергся
нападению, а нынешний граф спешит покинуть его.
   Но я служил своему королю, сказал он себе. Что я еще мог сделать?
   Ответа не было, но от этого не становилось легче жить с воспоминаниями  о
разбитом камне, прожженных факелами гобеленах и испуганных людях  с  пустыми
глазами. Даже если война и магическая зима  завтра  закончатся  -  вред  уже
причинен.

***

   - Не хотели бы вы съесть что-нибудь еще, моя леди? - спросил Эолер. Он не
мог не удивляться тому, что думала Мегвин в своем  безумии  о  скудной  еде,
которой  они  вынуждены  были  довольствоваться  во  время   путешествия   к
Наглимунду.  Конечно,  от  разоренной  войной  страны  нельзя  было  многого
ожидать, но графу было любопытно, как можно счесть черствый хлеб  и  твердые
луковицы пищей, подходящей для богов.
   - Нет, Эолер, спасибо. - Мегвин покачала головой и  мягко  улыбиулась.  -
Даже в краю вечного блаженства мы должны иногда отдыхать от наслаждения.
   Вечное блаженство! Граф против воли улыбнулся. Может быть, безумие Мегвин
имеет свои преимущества - по крайней мере во время трапезы. Мгновением позже
он уже бранил себя за жестокую мысль. Только  посмотрите  на  нее!  Она  как
ребенок. Это не ее вина - наверное, это случилось  после  удара  Скали.  Он,
конечно, не убил ее, как она думает, но, без сомнения, повредил ее рассудок.
   Эолер смотрел на  нее.  Мегвин  с  явным  удовольствием  наблюдала  закат
солнца. Лицо ее казалось почти сияющим.
   Как это они говорят в Наббане? "Святые безумцы". Вот на кого она похожа -
на человека не от мира сего.
   - Небо в раю еще прекраснее, чем я когда-то  воображала,  -  сказала  она
мечтательно. - Я думаю, может быть, это наше небо, но теперь мы видим его  с
другой стороны?
   И даже если бы было какое-то средство, внезапно подумал  Эолер,  какое  я
имею право отнимать это у нее? Мысль эта обожгла его,  словно  ему  плеснули
холодной водой в лицо. Она счастлива. Счастлива в первый раз с тех пор,  как
ее отец ушел на войну и погиб. Она ест, она спит, она разговаривает со  мной
и с другими... Вряд ли она будет чувствовать себя лучше, если в это  ужасное
время к ней вернется разум.
   На этот вопрос, конечно, не могло быть  ответа.  Эолер  тяжело  вздохнул,
борясь с усталостью, которая каждый раз охватывала графа, когда он находился
в обществе Мегвин. Он встал, подошел к куче тающего снега, вымыл свою  миску
и вернулся к дереву, у которого сидела Мегвин, глядя на  холмистые  травяные
поля и серый снег у румяного западного края небес.
   - Я собираюсь поговорить с Джирики, - сказал он ей. - Вам здесь удобно?
   Она кивнула, легкая полуулыбка тронула ее губы.
   - Конечно, граф Эолер.
   Он склонил голову и оставил ее.

***

   Ситхи сидели на земле вокруг костра Ликимейи. Эолер  отступил  немного  в
сторону, восхищаясь необычным зрелищем.  Около  дюжины  справедливых  сидели
широким кругом. Никто не говорил ни слова,  ситхи  молча  смотрели  друг  на
друга, словно обмениваясь беззвучными замечаниями. Не в первый раз граф  Над
Муллаха почувствовал, как от суеверного изумления  заходится  сердце.  Как