ы  были
завалены костями, в небе было черно от воронья.
   И зачем это было нужно? - спрашивал себя Изгримнур. Не  успело  смениться
поколение, а мы снова здесь, и готовим обед для падальщиков.  Все  больше  и
больше. Больше и больше. Меня тошнит от этого.
   Он сидел в неудобном седле и смотрел вниз, в проход.  Под  ним  стояли  в
ожидании ряды новых союзников Джошуа, яркие знамена их домов развевались под
полуденным солнцем: Гуси, Тетерева, Ласточки, Фазаны - целый птичник. Бароны
- соседи Сориддана - не замедлили последовать за  ним:  мало  кому  нравился
герцог Бенигарис, а воскресшего Камариса все любили.
   Изгримнура поражал круговорот,  в  который  они  попали.  Войска  Джошуа,
возглавляемые человеком, которого считали давным-давно умершим,  вступили  в
решающую битву в том самом месте, где Престер Джон, отец Джошуа и  ближайший
друг Камариса, одержал свою крупнейшую победу.  Это  должно  было  бы  стать
хорошим предзнаменованием, подумал Изгримнур,  но  вместо  этого  ему  вдруг
показалось, что  прошлое  вернулось,  чтобы  жить  в  настоящем,  как  будто
История, этот ревнивый монстр, хочет заставить жизнь  бесконечно  копировать
самое себя.
   Это не годится для стариков. Изгримнур вздохнул.  Слудиг,  с  восхищением
следивший за ходом сражения, не обратил на это внимания. Чтобы  воевать,  ты
должен верить, что можешь что-то изменить. Сейчас  мы  воюем,  чтобы  спасти
королевство Джона, а может быть даже, и  все  человечество...  но  ведь  так
всегда бывает. Все войны отвратительны и бесполезны, кроме  той,  в  которой
мы. участвуем сейчас, не так ли?
   Он тронул поводья. Спина не гнулась и болела, а ведь он пока что даже  не
давал ей никакой серьезной работы. Квалнир висел в ножнах на боку. Герцог ни
разу не дотрагивался до него, с тех пор как  вычистил  и  наточил  меч  этой
бессонной ночью.
   Я устал, думал он. Я хочу назад, в  Элвритсхолл.  Я  хочу  увидеть  своих
внуков. Я хочу гулять со своей женой вдоль Гратуваска, когда он  вскрывается
ото льда. Но об этом нечего даже  мечтать,  пока  это  чертово  сражение  не
закончится.
   Слудиг закричал. Изгримнур испуганно взглянул на него, но молодой человек
кричал от восторга.
   - Вы только посмотрите! Камарис и всадники наступают!
   Когда стало ясно, что лучникам не удалось сдвинуть метессцев  с  середины
прохода, Вареллан Наббанайский дал своим рыцарям новое распоряжение. Теперь,
когда основной задачей наббанайцев стало отбросить войска  Джошуа  назад,  в
долину, Камарис и тритинги Хотвига  спустились  со  склонов  и  врезались  в
основные силы Вареллана.
   - Где же Камарис? - крикнул Слудиг. - А, вот! Я вижу его шлем!
   Изгримнур тоже видел. С этого расстояния морской  дракон  казался  только
ярким золотым пятном, но высокий рыцарь с золотым шлемом  на  голове  стоял,
приподнявшись  в  стременах,  посреди  небольшого  пустого  пространства   -
наббанайцы старались держаться вне пределов досягаемости Торна.
   Принц Джошуа, который наблюдал за битвой, стоя  на  сто  локтей  ниже  по
склону, повернул Виньяфода к риммерам.
   - Слудиг! - окликнул он. - Скажи, пожалуйста, Фреозелю, что я хочу, чтобы
его отряд подождал, пока он десять раз не согнет пальцы на обеих руках после
того, как я дам основной сигнал к наступлению.
   - Да, ваше высочество. - Слудиг развернул свою клячу и потрусил туда, где
в томительном ожидании стояли Фреозель и личная гвардия Джошуа.
   Принц Джошуа проехал еще немного и остановился около Изгримнура.
   - Наконец-то сказалась молодость Вареллана! Он слишком нетерпелив.
   - Он делал и более серьезные ошибки, - ответил Изгримнур. - Но  ты  прав.
Он наверняка доволен, что удерживает выход из ущелья.
   - Он просто решил, что нащупал слабое место,  когда  вчера  отбросил  нас
назад. - Джошуа покосился на небо. - Теперь он хочет довершить начатое.  Нам
везет. Бенигарис, несмотря на его стремительность во всем прочем, никогда не
стал бы так рисковать.
   - Тогда зачем он послал сюда своего юного брата?
   Джошуа пожал плечами:
   - Кто знает? Возможно, он недооценил нас.  Кроме  того,  не  забудь,  что
Бенигарис не один правит в Наббане.
   Изгримнур хмыкнул:
   - Бедняга Леобардис! Что он такого сделал,  чем  заслужил  такую  жену  и
сына?
   - Опять-таки, кто знает? Но, может быть, всему этому скоро придет  конец,
которого мы пока не видим.
   Принц критически наблюдал за ходом  битвы,  глаза  его  терялись  в  тени
шлема. Обнаженный Найдл лежал поперек седла.
   - Время подошло, - медленно сказал принц. - Почти подошло.
   - Их по-прежнему намного больше, чем нас, Джошуа.
   Изгримнур наконец вытащил Квалнир из ножен. Это  все-таки  доставило  ему
некоторое  удовольствие:  клинок   уже   разрешил   множество   споров,   он
свидетельствовал, что герцог по-прежнему здесь - живой,  с  болью  в  спине,
сомнениями и со всем прочим.
   - Но у нас есть Камарис... и ты, старый друг. - Джошуа коротко улыбнулся.
- Чего еще желать? - Он не отрывал взгляда от  сражения.  -  Да  хранит  нас
Узирис Искупитель. - Джошуа торжественно сотворил знак древа,  потом  поднял
руку с мечом. Солнечный свет  блеснул  на  лезвии  Найдла,  и  на  мгновение
Изгримнур почувствовал, что задыхается.
   - За мной, мужчины! - крикнул Джошуа.
   Запел рог. Из тесного прохода на его зов дважды протрубил Целлиан. ***
   Когда войска принца и мятежных баронов хлынули  в  проход,  Изгримнур  не
переставал  восхищаться.  Они  наконец  стали  настоящей  армией,  силой   в
несколько тысяч воинов. Когда он вспоминал, как все это начиналось -  Джошуа
с дюжиной грязных, измученных людей, бежавших из Наглимунда  через  потайной
ход, - к горлу герцога подступал комок. Воистину  всемилостивый  Господь  не
мог бы завести их в такую даль только для того, чтобы одним  ударом  разбить
все надежды.
   Метессцы держались стойко. Когда армия Джошуа подошла к ним,  копьеносцы,
избавленные от своей страшной работы,  начали  оттаскивать  раненых.  Отряды
принца бросились на бесчисленных, великолепно вооруженных рыцарей Вареллана,
с которыми до сих пор ничего не могли сделать Камарис и тритинги.
   Сначала Изгримнур сдерживал себя, помогая всюду, где это  было  возможно,
но не желая бросаться в гущу битвы,  где  жизням,  казалось,  были  отмерены
мгновения. Он увидел  одного  из  всадников  Хотвига,  стоявшего  над  своим
издыхающим конем и отражавшего удары пики конного рыцаря. Изгримнур помчался
туда, выкрикивая предостережение; когда наббанаец услышал его  и  обернулся,
тритинг сделал выпад и воткнул меч в незащищенное место  под  рукой  рыцаря.
Окровавленный  наббанаец  упал,  и  Изгримнур  почувствовал,   что   взбешен
бесчестной тактикой союзника, но когда спасенный им человек, прокричав слова
благодарности, бросился вниз по склону обратно, в гущу битвы, герцог уже  не
знал, что и думать. Должен ли был тритинг умереть ради  того,  чтобы  лишний
раз подтвердить лживые сказки о том, что война может быть честной? Но  разве
другой человек заслужил смерть только потому, что верил в эту ложь?
   После полудня Изгримнур обнаружил, что незаметно для самого себя оказался
втянутым в бой. Он убил одного и тяжело  ранил  нескольких  других.  Сам  он
получил только пару незначительных царапин, благодаря  тому,  что  удача  не
оставляла его. Один раз он споткнулся, и мощный удар противника сбил макушку
шлема. Если бы Изгримнур сидел  прямо,  этот  удар  наверняка  снес  бы  ему
голову. Герцог дрался уже без прежнего боевого азарта, но страх придавал ему
силы, о наличии которых он уже давно забыл. Это было очень похоже на  гнездо
гантов. Куда  бы  он  ни  повернулся,  повсюду  были  закованные  в  панцири
существа, мечтавшие убить его.
   На склоне Джошуа и его рыцари оттеснили силы Вареллана почти до  внешнего
края прохода. Конечно, думал Изгримнур, некоторые из тех, кто сражался  там,
должны были уже увидеть внизу широкую  зеленую  равнину,  залитую  солнечным
светом, но видели только человека перед собой и его оружие, несущее  быструю
гибель.
   Когда солнце начало двигаться к западному горизонту, Изгримнур  обнаружил
себя там, где сражение временно прекратилось. Вокруг, разбросанные как рыбы,
оставленные отливом, лежали мертвые солдаты.
   Прямо под горой Изгримнур увидел золотую вспышку: это был Камарис. Герцог
изумленно смотрел на него. Спустя много  часов  после  начала  битвы  старый
рыцарь сражался с неослабевающим  упорством,  хотя  и  чуть-чуть  медленнее.
Камарис прямо сидел в седле, движения его были  размеренными  и  спокойными,
как у фермера, работающего в поле. Рог висел у него на боку. Торн свистел  в
воздухе, как черная коса, оставляя за собой, словно свежескошенную  пшеницу,
обезглавленные тела.
   Он не такой, каким был раньше, изумлялся Изгримнур. Нет, он еще свирепее.
Он дерется как проклятая душа! Что в голове у этого человека? Что грызет его
сердив?
   Неожиданно Изгримнуру стало стыдно, что он стоит и смотрит, как сражается
и истекает кровью Камарис, который был старше его на двадцать лет. Возможно,
это самая важная битва из всех прошлых и будущих,  и  ее  исход  по-прежнему
неясен. Он был нужен. Он мог быть старым и уставшим от войны, но по-прежнему
хорошо владел мечом.
   Герцог  легко  пришпорил  коня,  направляя  его  туда,  где  сир  Камарис
удерживал, не подпуская к себе, трех пеших солдат. Это было  место,  скрытое
от взгляда сверху паутиной крон низких деревьев. Хотя он слегка беспокоился,
сможет ли Камарис продержаться, пока не подойдет подмога, но все же понимал,
что при самом неблагоприятном стечении обстоятельств должно пройти  какое-то
время, прежде чем нападающие коснутся его. В любом случае  сидящий  в  седле
Камарис вдохновлял войска Джошуа...  так  что  стыдно  было  отсиживаться  в
кустах.
   Не успев проскакать и дюжины локтей, Изгримнур неожиданно увидел  стрелу,
торчащую из груди  своего  коня,  прямо  перед  стременем.  Лошадь  заржала.
Изгримнур почувствовал жгучую боль в  боку  и  упал.  Земля  вздыбилась  ему
навстречу, ударив  как  дубинка.  Лошадь,  пытаясь  удержать  равновесие  на
скалистом склоне, качнулась над ним, молотя передними ногами, потом рухнула.
   Последнее, что увидел и  почувствовал  Изгримнур,  это  страшная  вспышка
света, как будто солнце упало с неба прямо на него.

6 ПЫЛЬНЫЕ ИМПЕРИИ

   Это сводило с ума. Саймона мучила жажда, во рту было сухо, как  будто  он
наелся костяной муки, и его преследовал звук капающей  воды...  но  воды  не
было. Словно какой-то злобный демон заглянул  в  его  мысли,  вытащил  самое
заветное желание и превратил его в жестокую шутку.
   Он остановился, глядя в темноту. Туннель расширялся, но  по-прежнему  вел
вниз, нигде не сворачивая.  Поперечных  коридоров  не  было.  Капающий  звук
теперь доносился сзади, словно он прошел мимо источника, скрытого в темноте.
   Но этого не может быть. Сначала звук был передо мной, теперь он сзади, но
я так и не слышал его рядом со мной. Саймон пытался подавить страх,  который
казался ему почти живым существом, состоящим из  крошечных  сухих  чешуек  и
скребущих когтей.
   Пусть он затерян под землей, говорил себе Саймон, но он все еще  жив.  Он
уже бродил в похожих туннелях раньше и в конце  концов  вышел  к  солнцу.  А
теперь он стал старше. Он видел такое, что немногие смогли бы  пережить.  Он
выживет. А если нет? Тогда он без позора встретит смерть.
   Храбрые слова, простак, издевался внутренний голос. Хорошо  говорить  это
теперь. Но когда пройдут бессолнечный день и безлунная ночь, а ты так  и  не
найдешь воды? Когда погаснет факел?
   Заткнись, сказал он внутреннему голосу.

   В пещерный мрак спустился Джон, -

   Тихо запел Саймон. Горло болело, но он уже  устал  от  монотонного  стука
каблуков  по  камню.  Кроме  того,  этот  звук  навевал  на   него   чувство
невыносимого одиночества.

   Где огненный сидел дракон,
   Где жаб и троллей дом родной,
   Король спустился молодой.

   Саймон нахмурился.  Если  бы  этот  туннель  действительно  служил  домом
какому-нибудь троллю! Он отдал бы все что угодно за встречу с Бинабиком -  и
бурдюком воды, конечно, и глотком канканга. А если Престер Джон  не  взял  с
собой в подземелье ничего, кроме меча - а он и его не взял, если  уж  на  то
пошло: эрнистириец Эолер говорил, что Джон нашел Миннеяр где-то под землей -
как же он освещал себе дорогу? У Саймона был только один факел, и огонь  уже
начинал слабеть. Идти, размахивая кулаками в поисках дракона, конечно, очень
интересно, но песни обычно ничего не говорят  насчет  еды,  воды  и  попыток
развести костер.
   Старые колыбельные, исчезнувшие мечи и туннели в темной, зловонной земле.
Почему жизнь снова и снова бросает это ему в лицо?  Когда  Саймон  мечтал  о
приключениях настоящего рыцаря, он рассчитывал на более благородные  вещи  -
кровавые битвы, до  блеска  отполированные  доспехи,  подвиги,  храбрость  и
приветствия толпы. Все это Саймон нашел в той или иной  степени.  Но  он  не
этого ждал. И снова он возвращался назад, к безумию мечей  и  туннелей,  как
будто должен был играть в  бессмысленную  детскую  игру,  от  которой  давно
устал... Он стукнулся плечом о стену и чуть не упал. Факел выпал из его рук,
и теперь, дымя, лежал на полу. Некоторое время Саймон тупо смотрел на  него,
потом пришел в себя, нагнулся и схватил головню так поспешно,  словно  факел
пытался убежать от него.
   Простак.
   Тяжело  вздохнув,  он  сел.  Саймон  устал  идти,  устал  от  пустоты   и
одиночества. Туннель  превратился  в  извивающийся  спиралью  проход  сквозь
неровные  каменные  плиты  -  очевидно,  он  уже  достиг  глубинных   костей
Свертклифа и быстро продвигается к центру земли.
   Что-то в его кармане терлось о ногу,  привлекая  внимание.  Что  это?  Он
ковылял  по  нескончаемому  коридору  долгие  часы  и  даже  не   удосужился
посмотреть, какие вещи оказались при нем, когда он провалился  в  крошащуюся
землю.
   Опустошая карманы и слегка постанывая от боли в  обожженных  пальцах,  он
обнаружил, что немного потерял, откладывая осмотр. Там был  круглый  гладкий
камень, который он  подобрал,  потому  что  ему  понравилась  его  форма,  и
истертая пряжка - он  был  уверен,  что  выкинул  ее.  Пряжку  Саймон  решил
сохранить, смутно надеясь, что она пригодится для копания.
   Единственной ценной находкой был кусочек  сушеного  мяса,  оставшийся  от
вчерашнего обеда. Он с вожделением  смотрел  на  узкую  полоску  толщиной  с
палец, потом отложил ее. У него было чувство, что через несколько  часов  он
будет хотеть съесть ее даже больше, чем сейчас.
   С карманами было покончено. Золотое кольцо, переданное ему Моргенсом, все
еще оставалось у него на пальце, почти невидимое под слоем грязи -  но  если
это и имело какое-то значение  в  мире  солнечного  света,  здесь  оно  было
совершенно бесполезно. Саймон не мог съесть его, и оно не испугало бы врага.
Канукский нож все еще лежал в привязанных к ноге ножнах.  Он  да  еще  факел
были его единственным оружием. Меч остался наверху, вместе  с  Мириамелью  и
Бинабиком - если они ушли от землекопов, - Белой стрелой, плащом,  доспехами
и остальными скудными пожитками. Его руки были почти так же пусты,  как  год
назад, когда он бежал из замка. В удушающей земле...
   Прекрати, приказал он себе. Как это говорил Моргенс? "Не то, что у тебя в
руках, а то, что у тебя в голове". А теперь у меня в голове гораздо  больше,
чем тогда.
   Но какой в этом прок, если я умру от жажды?
   Он с трудом встал и пошел вперед. Он не имел ни малейшего  представления,
куда может вести этот туннель, но куда-то же он ведет? Предположение, что он
может кончиться тем же, чем кончался другой  его  конец  -  сплошной  стеной
осыпавшейся земли, - было не тем, что ему хотелось обдумывать.

   Во мрак, во мрак спустился Джон,
   Там долго ждал его дракон.
   Никто об этом не узнал,
   Ведь никому он не сказал...

   Это было очень странно. Саймон не  чувствовал  себя  сумасшедшим,  но  он
слышал вещи, которых на самом деле не было. Звук плещущейся воды вернулся  и
стал еще громче и настойчивее, чем  прежде.  Теперь  он  доносился  со  всех
сторон,  как  будто  Саймон  шел  через  водопад.  Едва  слышимое   журчание
человеческой речи смешивалось с шипением брызг.
   Голоса! Может быть, здесь имеются поперечные  туннели?  Может  быть,  они
ведут к людям. К настоящим, обыкновенным, живым людям...
   Голоса и шум воды преследовали  его  некоторое  время,  потом  постепенно
стихли, оставив Саймона со стуком собственных шагов в качестве единственного
аккомпанемента.
   Запутавшийся и усталый, напуганный призрачными звуками, он чуть не шагнул
в яму. Он споткнулся, удержавшись рукой за стенку, и  посмотрел  вниз.  Свет
другого факела сиял из глубины, и на мгновение Саймону показалось,  что  его
сердце вот-вот остановится.
   - Кто... кто... - Он наклонился, и свет, казалось, поднялся к нему.
   Отражение. Вода.
   Саймон  упал  на  колени  и  опустил  лицо  к  маленькой  лужице,   потом
остановился, почуяв маслянистый, неприятный запах. Он сунул в воду пальцы  и
вытащил их. Вода казалась странно скользкой  на  ощупь.  Он  поднес  к  руке
факел, чтобы рассмотреть получше.
   Стена огня скакнула вверх и горячо ударила ему в  лицо;  он  закричал  от
боли и удивления, откатившись назад. Впечатление было такое,  что  загорелся
весь мир.
   Сидя на земле, он поднес руку к лицу. Борода завилась и крошилась, но все
остальное осталось целым. Саймон посмотрел вниз и увидел, что пламя  танцует
в отверстии в полу.
   Узирис Эйдон! - молча ругался он.  Такое  уж  мое  счастье!  Нашел  воду,
которая горит!
   Слеза покатилась по его горячей щеке.
   Что бы ни было в  странной  луже,  оно  весело  горело.  Саймон  был  так
подавлен разочарованием от того, что найденную  воду  нельзя  пить,  что  не
сразу понял смысл увиденного. Наконец он припомнил давний рассказ Моргенса.
   Пирруинский огонь, вот  это  что.  Доктор  говорил,  что  его  находят  в
пещерах. Пирруинцы делают из него шары  для  катапульт  и  превращают  своих
врагов в шкварки. Это был один из тех  уроков  истории,  на  которые  Саймон
обращал самое  пристальное  внимание,  -  такой,  в  котором  говорилось  об
интересных вещах. Если бы у меня были еще палки и тряпки, я мог  бы  сделать
несколько факелов.
   Покачав головой, он пошел дальше по туннелю.  Через  несколько  шагов  он
остановился и покачал головой еще раз.
   Простак. Настоящий простак.
   Он вернулся к горящей луже и сел, потом снял свою рубашку и стал отрывать
полоски ткани от подола. От пирруинского огня исходило приятное тепло.
   Рейчел спустила бы с меня шкуру за то, что я испортил хорошую рубашку. Он
хихикнул слишком громко, и эхо пронеслось по туннелю, уходя в темноту. Хотел
бы я снова увидеть Рейчел, подумал он. Странный, но неоспоримый факт.
   Теперь у него была дюжина матерчатых полосок, а рубашка кончалась  где-то
около подмышек. Некоторое время он смотрел на пламя, пытаясь сообразить, как
окунуть ткань и не обжечь руки. Он хотел было использовать факел,  но  решил
этого не делать. Он не знал, какой глубины  это  отверстие,  и  боялся,  что
может уронить головню. Тогда его единственный источник  света  нельзя  будет
сдвинуть с места.
   После долгих размышлений он установил свой факел на полу и начал сгребать
в отверстие землю, скопившуюся в щелях между каменными плитами. Ему пришлось
высыпать около двадцати горстей, прежде чем пламя заколебалось и погасло. Он
подождал немного, представления  не  имея  о  том,  сколько  может  остывать
жидкость, потом расчистил поверхность. Образовалось  открытое  пространство,
куда он мог макать тряпки. Смочив все полоски, он отложил  одну  в  сторону,
туго скатал остальные и сложил их на  самый  большой  кусок,  оторванный  от
рубашки. Связав узлом этот самодельный мешок, Саймон  повесил  его  себе  на
пояс. Оставшуюся  полоску  он  намотал  на  факел  прямо  под  огнем,  потом
перевернул головню и дер