да решено. Только поставьте стул, на который я мог бы опустить  свою
толстую старую задницу, чтобы все рассмотреть.
   Во взгляде Джошуа сквозило раздражение:
   - Это не турнир, Изгримнур. Но ты будешь там  -  мы  все  будем.  Видимо,
этого хочет Бенигарис. ***
   Ритуалы, подумал Тиамак. Мой народ должен казаться  сухоземцам  таким  же
странным, как они мне. Он стоял на ветреном склоне холма и смотрел на широко
распахнутые  ворота  Наббана.  Оттуда  появился  небольшой  верховой  отряд.
Предводитель был одет в кованые доспехи, блестевшие даже в свете серого дня.
Другой всадник вез огромное синее с золотом знамя Дома Зимородка, но рога не
трубили.
   Тиамак наблюдал, как Бенигарис и его  отряд  приближаются  к  месту,  где
вместе со всем штабом Джошуа стоял  и  сам  вранн.  Пока  они  ждали,  ветер
усилился. Тиамак задрожал.
   Пронзительно холодно. Слишком холодно для этого времени  года  -  даже  у
самого океана.
   Всадники остановились в нескольких шагах  от  принца  и  его  соратников.
Солдаты Джошуа, неровными рядами расположившиеся у подножия холма,  зашумели
и снова притихли, наблюдая. Многие столпились на крышах и  у  окон  внешнего
Наббана, некоторые стояли у городских стен. Ради этого мгновения война  была
приостановлена. Теперь все участники застыли, как  расставленные  и  забытые
игрушки.
   Джошуа шагнул вперед:
   - Итак, ты пришел, Бенигарис.
   Предводитель всадников поднял забрало.
   - Пришел, Джошуа. В известном смысле я благородный  человек.  В  точности
как и ты, принц.
   - И ты намерен придерживаться условий,  которые  были  предложены  барону
Сориддану? Один на один?  И  все,  чего  ты  просишь,  если  выиграешь,  это
гарантии безопасности для твоей семьи и слуг?
   Бенигарис нетерпеливо передернул плечами:
   - Ты получил мое слово, я твое. Так давайте покончим с этим.  Где  ваш...
великий человек?
   Джошуа посмотрел на него с некоторым недоверием.
   - Он здесь. - Когда принц произнес последние слова, люди  за  его  спиной
расступились, и Камарис вышел вперед. Старый рыцарь был в кольчуге.  На  его
накидке не было эмблемы, под мышкой он держал древний золотой  шлем.  Тиамак
подумал, что Камарис выглядит даже более несчастным, чем обычно.
   Посмотрев в лицо старика, Бенигарис кисло улыбнулся.
   - Ах, я был прав. Я говорил ей. - Он поклонился в сторону рыцаря:
   - Привет, дядюшка.
   Камарис промолчал.
   Джошуа поднял  руку.  Он,  по-видимому,  находил  эту  сцену  недопустимо
безвкусной.
   - Ну хорошо, приступим. - Принц повернулся к герцогу Наббана. -  Вареллан
здесь, с ним обращались хорошо. Я обещаю: что бы ни случилось, вашей  сестре
и матери будет оказано подобающее уважение.
   Бенигарис долго смотрел на него, глаза наббанайца были холодными,  как  у
ящерицы.
   - Моя мать мертва. - Он резко повернул коня, опустил  забрало  и  немного
отъехал назад, вверх по холму.
   Джошуа устало посмотрел на Камариса.
   - Постарайся не убивать его.
   - Ты знаешь, что я ничего не могу обещать, - сказал старый рыцарь. - Но я
пощажу его, если он попросит. ***
   Ветер усилился. Тиамак пожалел, что не взял одежды  сухоземцев:  штаны  и
сапоги больше подходили к  здешнему  климату,  чем  голые  ноги  и  сандалии
Тиамака. Он дрожал, наблюдая, как всадники поворачивают друг к другу.
   Тот, Кто Сгибает Деревья, наверное,  встал  с  левой  ноги,  подумал  он,
повторяя то, что часто говорил  его  отец.  От  этой  мысли  ему  стало  еще
холоднее. Но я не думаю, что этот холод посылает враннский бог погоды. У нас
другой враг, таившийся  долгое  время,  -  и  нет  сомнения,  что  он  может
распоряжаться ветром и бурями.
   Тиамак смотрел вверх на склон холма, где Камарис и Бенигарис  стали  друг
против друга на расстоянии, которое человек мог бы преодолеть  за  несколько
шагов. Они стояли так близко друг к другу, и узы крови  связывали  их  -  но
было ясно, что бездонная пропасть простирается между ними.
   А тем временем дуют вихри  Короля  Бурь,  подумал  Тиамак.  И  эти  двое,
племянник и дядя, участвуют в каком-то безумном  ритуале  сухоземцев,  точно
так же, как Джошуа и Элиас.
   Два всадника внезапно пришпорили лошадей, но для Тиамака они были  просто
ярким пятном. Ужасная мысль поразила его, черная и  пугающая,  как  грозовая
туча.
   Мы все время думали, что король Элиас был инструментом мщения Инелуки.  И
два брата шли, ссорясь, от Наглимунда  к  Сесуадре,  кусая  и  царапая  друг
друга, так что принцу Джошуа и нам, остальным, оставалось  только  уцелеть..
Но может быть, Элиас знает о планах Короля Бурь столько же, сколько мы? Что,
если он только послушно играет свою роль,  не  давая  нам  заниматься  ничем
другим, а тем временем страшное темное существо готовит и ему, и Джошуа один
ужасный конец?
   Несмотря на холод, Тиамак почувствовал, как капли пота выступили  у  него
на лбу. Но если это так, в чем же состоит план Инелуки? Адиту  клялась,  что
он никогда не сможет вернуться из пустоты, в которую его отбросило  заклятие
смерти, но, может быть,  есть  какое-то  другое  отмщение,  придуманное  им,
которое могло бы принести человечеству гораздо больше вреда, чем  управление
Светлым Ардом посредством Элиаса и норнов?
   Тиамак  огляделся  в  поисках  Стренгъярда,  торопясь  поделиться   своей
тревогой с носителем свитка. Но священник затерялся в бурлящей  толпе.  Люди
вокруг  вранна  возбужденно  кричали.  Расстроенному  Тиамаку  потребовалось
немало времени, чтобы понять, что один из всадников сбил с  лошади  другого.
Легкий укол страха быстро прошел,  когда  он  увидел,  что  упал  сверкающий
доспехами Бенигарис. Гул пробежал по  толпе,  когда  Камарис  спешился.  Два
мальчика выбежали и отвели в сторону  лошадей.  Тиамак  постарался  отложить
ненадолго свои догадки и подозрения и протиснулся между Хотвигом и Слудигом,
стоявшими рядом с принцем Джошуа.  Риммер  недовольно  посмотрел  вниз,  но,
увидев Тиамака, ухмыльнулся:
   - Он его  здорово  стукнул  по  перьям.  Хороший  урок  старик  преподнес
Бенигарису.
   Тиамак вздрогнул. Он никогда не мог понять удовольствия, которое получали
его спутники в таких случаях. Этот "урок" мог кончиться  смертью  одного  из
двух мужчин, круживших друг  возле  друга,  подняв  щиты  и  держа  наготове
длинные мечи. Торн выглядел чернее самой темной ночи.
   Сперва казалось, что схватка  скоро  закончится.  Хотя  Бенигарис  и  был
хорошим бойцом, Камарис казался существом  другой  породы:  грациозным,  как
речная выдра, быстрым, как жалящая змея. В его руках Торн казался  мечущимся
черным мерцанием, паутиной сверкающей тьмы. Хотя  Тиамак  не  слышал  ничего
хорошего о Бенигарисе, он все же не мог не пожалеть герцога. Конечно же, эта
нелепая битва кончится через несколько секунд.
   Чем скорее Бенигарис сдастся, думал Тиамак, тем скорее мы уйдем  с  этого
ветра.
   Но, как быстро стало ясно, у Бенигариса были другие планы.  После  первых
двух десятков ударов, во время которых он казался почти беспомощным,  герцог
наббанайский неожиданно кинулся в атаку на Камариса,  нанося  сокрушительные
удары по щиту старого рыцаря и легко отражая те, которыми отвечал противник.
Камарис отступил, и Тиамак почувствовал,  как  волна  тревоги  пробежала  по
отряду Джошуа.
   В конце концов, он все-таки старый человек, старше, чем  был  отец  моего
отца, когда умер. И может быть, для этой битвы ему понадобилось даже  больше
отваги, чем для других.
   Бенигарис  осыпал  ударами  щит  Камариса,  пытаясь   ликвидировать   его
преимущество, и старый рыцарь начал отступать. Герцог  кряхтел  так  громко,
что все, собравшиеся на холме, слышали его, несмотря  на  звон  мечей.  Даже
Тиамак, который почти совсем ничего не понимал в военных  играх  сухоземцев,
думал, сколько он сможет выдержать такой темп.
   Но ему совсем не обязательно выдерживать долго, понял Тиамак.  Только  до
тех пор, пока он не пробьет оборону Камариса и не найдет  слабое  место.  Он
блефует.
   Казалось, риск Бенигариса оправдался. Один из его  мощных  ударов  застал
врасплох Камариса, державшего щит слишком низко, отбил край щита и ударил по
шлему старого  рыцаря,  заставив  его  пошатнуться.  Толпа  жадно  взревела.
Камарис устоял и поднял щит, как будто он  стал  почти  невыносимо  тяжелым.
Бенигарис набросился на старика.
   Тиамак так и не понял, что произошло дальше. Одно мгновение старый рыцарь
стоял, согнувшись, подняв щит, - казалось, он ничего не мог противопоставить
сокрушительному мечу Бенигариса; потом Камарис каким-то образом зацепил  щит
Бенигариса своим и подбросил, так что несколько долгих  секунд  он  висел  в
воздухе, как яркая золотая монетка. Когда щит упал, черное острие Торна было
приставлено к вороту Бенигариса.
   - Ты сдаешься, Бенигарис? -  Голос  Камариса  звучал  чисто,  но  немного
дрожал от усталости.
   В ответ Бенигарис  отбил  Торн  в  сторону  закованным  кулаком  и  ткнул
собственным клинком в незащищенный живот Камариса.  Старик  согнулся,  когда
меч коснулся его. На миг Тиамаку показалось,  что  он  пронзен.  Но  Камарис
развернулся со страшной скоростью, и клинок герцога бесполезно скользнул  по
кольчуге,  а  старый   рыцарь,   обернувшись   вокруг   своей   оси,   нанес
сокрушительный удар. Черное лезвие с хрустом пробило доспехи Бенигариса  как
раз под ребрами. Герцог рухнул на одно колено, пошатнулся  и  упал.  Камарис
вытащил Торн из пробоины в нагрудной  пластине  доспехов  герцога,  и  струя
крови хлынула оттуда.
   Рядом с Тиамаком Слудиг и Хотвиг хрипло кричали от восхищения. Джошуа  не
выглядел таким счастливым.
   - Милостивый Эйдон. - Он  повернулся,  чтобы  посмотреть  на  двух  своих
военачальников с нескрываемой яростью, и встретился глазами с вранном. -  По
крайней мере Камарис жив, спасибо Господу. Пойдем к ним и посмотрим, что  мы
можем сделать для Бенигариса. Ты принес свои травы, Тиамак?
   Вранн кивнул. Они  с  принцем  стали  пробиваться  сквозь  толпу,  быстро
собиравшуюся вокруг бойцов.
   Достигнув центра, Джошуа положил руку на плечо Камариса.
   - Все в порядке?
   Старик кивнул. Он казался совершенно изнемогшим, волосы прилипли ко лбу.
   Джошуа повернулся к упавшему Бенигарису. Кто-то снял с герцога  шлем.  Он
был бледен как норн, на губах его пузырилась кровавая пена.
   - Лежи смирно, Бенигарис. Дай этому человеку взглянуть на твою рану.
   Затуманенные глаза герцога обратились к Тиамаку.
   - Болотный человек, - прохрипел он. - Ты  все-таки  странный,  Джошуа.  -
Вранн встал на колени подле него и начал искать крючки на грудной  пластине,
но Бенигарис оттолкнул его:
   - Оставьте меня в покое, будьте вы прокляты! Дайте мне умереть без  того,
чтобы мою одежду хватали дикарские лапы.
   Джошуа сжал зубы, но сделал Тиамаку знак отойти.
   - Как хочешь. Но может быть, есть что-то, что я могу сделать для тебя...
   Бенигарис засмеялся лающим  смехом,  кровавые  пузыри  выступили  на  его
губах.
   - Дай  мне  умереть,  Джошуа.  Это  все,  что  мне  осталось.  Ты  можешь
получить... - Он поперхнулся кровью и закашлялся. - Ты можешь  получить  все
остальное.
   - Почему ты это сделал? - спросил Джошуа. - Ты должен был знать,  что  не
можешь победить.
   Бенигарис насильственно улыбнулся.
   - Но ведь я вас напугал, верно? - Лицо его исказилось, но он  снова  взял
себя в руки. - Во всяком случае, я взял, что мне причиталось... так же,  как
моя мать.
   - Что ты хочешь сказать? - Джошуа  смотрел  на  умирающего  герцога,  как
будто никогда не видел никого, похожего на него.
   - Моя мать поняла... с моей помощью... что ее игра окончена. Не  осталось
ничего, кроме позора. Она приняла яд. Я пошел своим путем.
   - Но ведь ты мог бежать! У тебя оставался морской путь.
   - Бежать куда? - Бенигарис выплюнул еще один алый сгусток.  -  В  любящие
руки твоего братца и его ручного колдуна? Кроме  того,  эти  проклятые  доки
теперь  принадлежат  Страве.  Я  думал,  что  держу  его  пленником,  но  он
подтачивал мою власть изнутри. Граф обыгрывает  нас  всех  ради  собственной
выгоды. - Герцог тяжело дышал. - Нет, все уже было  кончено.  Я  понял  это,
когда мы отдали Онестрийский проход. Так что я сам выбрал свою смерть. Я был
герцогом меньше года, Джошуа. Меня  бы  вспоминали  только  как  отцеубийцу.
Теперь, если кто-нибудь  уцелеет,  я  буду  человеком,  который  сражался  с
Камарисом за трон Наббана и был чертовски близок к победе.
   Джошуа смотрел на Бенигариса с каким-то непонятным выражением. Тиамак  не
мог не задать один вопрос.
   - Что вы имели в виду, когда сказали "если кто-нибудь уцелеет"?
   Бенигарис с презрением посморел на вранна.
   - Оно разговаривает. - Он медленно повернулся к принцу. - О да, - дыхание
герцога становилось все тяжелее, - я забыл сказать тебе. Ты выиграл то,  что
хотел - но вряд ли это доставит тебе удовольствие, Джошуа.
   - Мне почти стало жаль тебя, Бенигарис, - сказал принц.  -  Но  это  была
глупая слабость. - Он встал.
   - Подожди. - Бенигарис поднял окровавленную руку.  -  Тебе  действительно
следует знать это, Джошуа. Подожди чуть-чуть. Я не займу тебя долго.
   - Говори.
   - Ганты выползают из болот. Всадники из Озерных  Тритингов  и  прибрежных
городов залива Ферракоса разносят повсюду это известие. Они кишат там. О, их
больше, чем ты можешь вообразить! -  Он  снова  засмеялся,  извергая  фонтан
крови. - Но это еще не все, - весело продолжал он. - Есть еще одна  причина,
по которой я не хотел бежать из Наббана на корабле.  Килпы  тоже  обезумели.
Ниски в ужасе. Так что, видишь ли, я не зря покупаю себе чистую  и  почетную
смерть. Может быть, ты и твои люди скоро будете мечтать о чем-то подобном.
   - А твой народ? - сердито спросил Джошуа. - Тебе наплевать на  них?  Если
то, что ты говоришь, правда, они уже страдают.
   - Мой народ? - Бенигарис опять вздрогнул. - Уже нет. Я мертв,  а  мертвые
не платят долгов. И в любом случае теперь это твой  народ  -  твой  и  моего
дяди.
   Джошуа долго смотрел на него, потом повернулся  и  пошел  прочь.  Камарис
хотел было последовать за ним, но не  смог  вырваться  из  толпы  любопытных
солдат и наббанайских горожан.
   Тиамак стоял на коленях подле сраженного герцога  и  ждал.  Солнце  почти
коснулось горизонта и  холодные  тени  протянулись  по  склону  горы,  когда
Бенигарис наконец перестал дышать.

12 ПЛЕННИК КОЛЕСА

   Саймон с самого начала подумал,  что  огромная  подземная  литейная  была
чьей-то попыткой устроить ад на земле. Пробыв здесь  пленником  больше  двух
недель, он в этом уже не сомневался.
   Он и его товарищи по несчастью едва успевали рухнуть на  свои  оборванные
постели после надрывающего жилы дня, как один из помощников Инча  -  горстки
людей, не таких страшных, но так же лишенных человеческого  облика,  как  их
хозяин, - орал на них, чтобы они вставали и начинали  следующий.  С  тяжелой
головой, почти падая от усталости, Саймон и  другие  литейщики  проглатывали
чашку жидкой овсянки, отдававшей ржавчиной, и спускались в литейную.
   Если в пещере,  где  спали  рабочие,  было  слишком  жарко,  то  огромная
литейная была настоящей преисподней. Тугой жар охватывал лицо  Саймона,  так
что глаза становились сухими, как ореховые скорлупки, а кожа, казалось, была
готова поджариться и облупиться. Каждый день  приносил  нескончаемую  череду
обжигающей пальцы, ломающей спину работы, которую скрашивал только  человек,
таскавший в черпаке  воду.  Казалось,  что  вечность  разделяла  эти  редкие
глотки.
   Саймону повезло только в одном: он сошелся со Стенхельмом -  единственным
из  человеческих  обломков,  работающих  в  литейной,  сохранившим   остатки
порядочности. Стенхельм  показал  новому  пленнику  места,  где  воздух  был
немного более прохладным, кого из подчиненных Инча следует избегать особенно
тщательно и, что самое главное, как не выделяться из общей массы.  Стенхельм
не знал, что у Саймона есть особая  причина  горячо  желать,  чтобы  его  не
заметили, но справедливо полагал, что никому не следует привлекать  внимание
Инча, так что он научил нового пленника, чего ждут от  рабочих,  по  большей
части забитых и раболепных;  Саймон  научился  держать  глаза  опущенными  и
работать быстро и усердно, как только Инч оказывался рядом. Кроме  того,  он
завязал тряпкой палец, чтобы скрыть золотое кольцо. Он не хотел выпускать из
рук такую ценную вещь, но  понимал,  что  было  бы  непростительной  ошибкой
показать ее другим литейщикам.
   Стенхельм должен был сортировать куски металлического лома для тиглей. Он
устроил так, чтобы Саймон присоединился к нему, и  научил  нового  помощника
отличать медь от бронзы и олово от свинца, постукивая металлом о камень  или
царапая его поверхность заостренным железным прутом.
   Самые невероятные вещи проходили через их  руки  на  пути  в  переплавку:
цепи, горшки, тележные ободья и обручи от  бочек,  мешки  погнутых  гвоздей,
утюги и дверные петли. Один раз Саймон поднял искусно сработанную  подставку
для бутылок и узнал в ней ту, что когда-то висела на стене  комнаты  доктора
Моргенса. Но когда он смотрел на нее,  оглушенный  приливом  воспоминаний  о
счастливом прошлом, Стенхельм толкнул его, предупреждая о приближении  Инча.
Саймон поспешно бросил подставку обратно в кучу.
   Разобранный металлический лом относили к ряду  тиглей,  висевших  в  огне
литейной над пламенем высотой с дом, питающимся нескончаемым запасом угля  и
раздуваемым  кузнечными  мехами,  в  свою  очередь  приводимыми  в  действие
массивным водяным колесом, в три раза выше человеческого  роста,  работавшим
безостановочно день и ночь. Огонь литейной  горел  с  невероятной  силой,  и
Саймону казалось чудом, что до сих пор не расплавились  сами  камни  пещеры.
Тигли, каждый из которых содержал свой металл, действовали при помощи  целой
системы цепей и блоков, которые  также  были  соединены  с  колесом.  Другая
система цепей,  еще  больших,  чем  те,  что  приводили  в  движение  тигли,
казалось, была  сделана  для  того,  чтобы  сковывать  великанов;  эти  цепи
тянулись от ступицы колеса наверх, где исчезали  в  темной  щели  в  потолке
литейной. Даже Стенхельм не хотел говорить о том, куда они ведут, но  Саймон
думал, что это как-то связано с Прейратсом.
   В редкие украденные мгновения относительной свободы  Стенхельм  показывал
Саймону весь процесс: как лом превращается в  раскаленную  алую  жидкость  и
формуется в чушки, цилиндрические куски необработанного металла. После того,
как они остывали, обливающиеся потом люди оттаскивали чушки в  другую  часть
огромного помещения, где они должны были превратиться в то, чем Инч  снабжал
своего  короля.  Доспехи  и  оружие,  решил  Саймон,  поскольку  в  огромном
количестве лома, прошедшего через его руки, он не  видел  никакой  амуниции,
кроме разве что пришедшей в полную негодность. Понятно  было,  почему  Элиас
собирается превратить каждый ненужный кусок металла в наконечник стрелы  или
копья.
   Дни шли, и Саймону становилось все более и более ясно, что бежать  отсюда
почти невозможно. Стенхельм сказал ему, что всего нескольким удалось уйти за
последний год, и всех, кроме одного, быстро  притащили  назад.  Ни  один  из
пойманных не прожил долго после возвращения.
   И единственным спасшимся был Джеремия, подумал Саймон.  Ему  это  удалось
только потому, что Инч был так глуп, что послал  его  наверх  с  поручением.
Сомневаюсь, что у меня будет такая возможность.
   Ощущение, что он попал в ловушку, так давило на него, а  желание  убежать
было таким сильным, что временами Саймон с  трудом  мог  это  выносить.  Его
преследовала навязчивая идея, что он мог бы попасть наверх,  ухватившись  за
цепи водяного колеса, в какое бы мрачное место это его ни привело. Он мечтал
о том, чтобы найти туннель, ведущий в подземный лабиринт, как  это  было  во
время его первого бегства из Хейхолта, но теперь все проходы  были  заделаны
или вели в другие части литейной. Сообщение с внешним  миром  осуществлялось
при пом