ьями. Это все - все, что я знаю.
   - Гореть им вечным пламенем! - прошипел брат Хенгфиск.
   - Они будут гореть в нем, - вздохнул Лангриан. - А я опять хочу спать,  -
он закрыл глаза. Бинабик выпрямился.
   - Я думаю, я должен пойти коротким путем, - сказал он. Саймон  кивнул.  -
Нинит, Кантака, - позвал он. Волчица вскочила, потянулась и побежала за ним.
   Они мгновенно скрылись за деревьями,  оставив  Саймона  в  обществе  трех
монахов - двух живых и одного мертвого.
   Похороны Дочиаса были быстрыми и скромными. Хенгфиск отыскал в развалинах
аббатства готовый саван. Они завернули в него тело и  опустили  его  в  яму,
вырытую, пока Лангриан спал под охраной Кантаки, на  монастырском  кладбище.
Рыть было тяжело - деревянные  рукояти  лопат  сгорели,  приходилось  копать
уцелевшими лезвиями, и это был  действительно  каторжный  труд.  Когда  брат
Хенгфиск закончил страстные молитвы, дополненные обещаниями  Страшного  Суда
грязным убийцам, видимо позабыв, что брата Дочиаса не  было  в  аббатстве  и
значит он не может иметь к ним никаких претензий,  солнце  уже  клонилось  к
западу. Оставался только яркий ореол  над  Виноградной  горой,  и  трава  на
церковном дворе стала мокрой и холодной от росы. Бинабик и  Саймон  оставили
скорченного  Хенгфиска  молиться  у  могилы,  а  сами  отправились  поискать
продовольствия и осмотреть аббатство.
   Хотя тролль старался по возможности избегать встречи с жертвами трагедии,
но их было так много, что Саймон почти сразу начал жалеть, что не остался  в
лесном  лагере  с  Кантакой  и  Лангрианом.  Второй  жаркий  день  "не   мог
положительно сказаться на состоянии мертвецов. В обгоревших  трупах  Саймону
почудилось неприятное сходство с жареным поросенком, выставлявшимся на  стол
в День леди.
   Сначала  он  удивился  такой  сердечной  слабости  -  уж   он   навидался
насильственных смертей за последние две недели, пора бы и привыкнуть,  -  но
потом осознал,  стараясь  не  встретиться  взглядом  с  невидящими  глазами,
потускневшими и потрескавшимися на солнце, что смерть, по крайней  мере  для
него, никогда не станет привычной и обыденной. В каждом  из  этих  зловонных
мешков костей и требухи когда-то  билось  сердце,  каждый  обладал  голосом,
который жаловался, смеялся и пел.
   Однажды это случится со мной, думал он, когда они обогнули церковь,  -  и
кто вспомнит обо мне? Он не мог найти ответа,  и  вид  маленького  кладбища,
такого опрятного, по сравнению с лежащими в беспорядке  телами,  принес  ему
некоторое облегчение.
   Бинабик отыскал остатки боковой двери церкви. Куски сохранившегося дерева
сияли на обугленной поверхности, как полосы свежеочищенной  меди  на  старой
лампе. Тролль толкнул  дверь.  Обгоревшие  куски  обвалились,  но  дверь  не
поддалась. Он ударил по ней посохом, но дверь оставалась  непреклонной,  как
часовой, погибший на посту.
   - Очень хорошо, - сказал Бинабик. - Это  имеет  значение,  что  мы  можем
заходить внутрь, и все помещение не позволит себе упасть на наши  головы.  -
Он вставил посох в щель между  дверью  и  дверной  рамой,  действуя  им  как
рычагом, и она при некоторой помощи Саймона наконец распахнулась, осыпав  их
дождем черной сажи.
   После того как проникновение в церковь  стоило  им  таких  усилий,  очень
странно было обнаружить, что крыша обвалилась, и церковь изнутри  похожа  на
незакрытую кастрюлю. Саймон поднял голову и увидел  небо,  серое  наверху  и
розовое по  бокам.  Створки  закопченных  окон  выгнулись  наружу,  рассыпая
лопнувшие стекла, как будто гигантская рука стянула  крышу,  и  выдавила  их
титаническим пальцем.
   Быстрый  осмотр  помещения  не  обнаружил  ничего  примечательного.   Все
внутреннее убранство церкви огонь не  пощадил.  Странное  депо,  скамейки  и
ступени стояли на своих местах, но были они из пепла, как и изящный венок на
каменных ступенях алтаря.
   Затем Саймон и Бинабик через общие помещения прошли к  жилищам,  длинному
низкому коридору крошечных келий.  здесь  последствий  пожара  было  меньше,
потому что огонь, охвативший один конец здания, по какой-то  причине  погас,
не успев распространиться.
   - Имей особенность на поиск башмаков, - сказал Бинабик. -  Повседневно  в
аббатстве  носят  сандалии,  но   отдельные   экземпляры   имеют   должность
путешествовать, когда очень холодно. Лучше найди, которые тебе подойдут,  но
если таковых не предвидится, очень лучше брать слишком большие, чем  слишком
маленькие.
   Они начали с разных концов длинного коридора.  Двери  не  запирались,  но
комнаты были нищенски пусты, и единственным украшением  большинства  из  них
было деревянное древо на  стене.  Один  монах  подвесил  над  своей  жесткой
лежанкой цветущую ветку рябины, и такая изысканность в этом грубом помещении
очень развеселила Саймона, но тут он вспомнил о печальной  судьбе  обитателя
комнатушки.
   В шестой или седьмой келье Саймона ошарашило шипение, и что-то проскочило
мимо него. Он решил, что в него пустили стрелу, но один взгляд, брошенный на
пустую покинутую келью, показал ему, что это невозможно. Вдруг его  осенило,
и догадка заставила его улыбнуться. Один из монахов, наверняка  нарушая  тем
самым правила аббатства, завел себе маленького питомца - кошку,  ни  больше,
ни меньше, такую же,  как  маленькая  серая  кувыркошка,  с  которой  Саймон
подружился в Хейхолте. Она просидела два  дня  в  пустой  келье  в  ожидании
хозяина, который больше никогда не  вернется,  и  была  голодна,  сердита  и
испугана. Он выглянул в коридор, но кошка уже куда-то скрылась.
   Бинабик, услышав его шаги, окликнул из какой-то комнатушки:
   - Эй, все в порядке, Саймон?
   - Да! - прокричал в ответ Саймон. Свет в крошечном окошке над его головой
почти иссяк. Он немного поразмыслил, стоит ли ему искать  дальше,  или  пора
уже возвращаться к выходу и прихватить по дороге Бинабика. Дело в  том,  что
келья монаха с контрабандной кошкой действительно заинтересовала его.
   Однако вскоре Саймону пришлось на опыте убедиться, что не следует слишком
долго содержать животных в закрытом помещении. Зажав нос, он осмотрел  келью
и заметил маленькую книжечку, переплетенную в кожу. Он на  цыпочках  пересек
сомнительной чистоты пол, подхватил ее и вышел.
   В следующей комнатке он присел, чтобы рассмотреть свой трофей,  и  тут  в
дверях появился Бинабик.
   - Мне довольно очень не повезло здесь, - сказал тролль. - А тебе?
   - Сапог нет.
   - Ну что же, быстро становится очень темнее. Я думаю,  надо  заглянуть  в
зале путников, где спали смертоносные незнакомцы. Может быть,  там  осталось
что-нибудь разъясняющее. Подожди меня здесь, хмммм?
   Саймон кивнул, и Бинабик удалился.
   Книга оказалась Книгой Эйдона, как и предполагал Саймон, хотя она и  была
слишком дорогой и хорошо сделанной, чтобы лежать в келье у простого монаха.
   Саймон решил, что монах получил ее в подарок  от  богатого  родственника.
Сам по себе томик не представлял ничего особенного, хотя и был очень  хорошо
проиллюстрирован, по  крайней  мере,  насколько  мог  рассмотреть  Саймон  в
наступающих сумерках - но была одна вещь, которая  привлекла  его  особенное
внимание.
   На первой странице, там, где люди обычно пишут свои имена или посвящения,
если дарят книгу, было выведено заботливой, но дрожащей рукой:
   Сердце мое пронзает золотой кинжал;
   Это Бог.
   Сердце Бога пронзает золотая игла;
   Это я.
   Саймон сидел и, не отрываясь, смотрел на прекрасные слова. Его только что
обретенная смелость исчезла. Волна от-чаянного раскаяния и  страха  накатила
на него. Это было мгновенное  осознание  того,  что  многое  в  мире  уходит
бесследно, разбивая слабое человеческое сердце.
   Из этой  ошеломленной  задумчивости  его  вывел  Бинабик,  появившийся  в
дверях.
   С глухим стуком на пол упала пара сапог.
   - Много интересующего имеет этот  зал  путников,  твои  сапоги  не  менее
всего.
   Но темнота приходит, и для моего использования остается только  еще  один
момент.
   Встреча со мной у этого коридора. Скоро.
   Через некоторое время, в благословенной тишине, наступившей  после  ухода
тролля, Саймон положил книгу на место, потому что передумал ее  забирать,  и
примерил сапоги. В другое время это принесло бы ему массу  удовольствия,  но
теперь он просто положил на пол  свои  оборванные  башмаки  и  отправился  к
переднему входу.
   Стемнело. Напротив служб находился  зал  путников,  брат-близнец  здания,
которое  он  только  что  покинул.  Почему-то   дверь   зала,   со   скрипом
поворачивающаяся на ржавых петлях, вызывала у него безотчетный  страх.  Куда
пропал тролль?
   Как раз когда он вспомнил ворота выгона, бывшие первым сигналом того, что
в аббатстве не все  благополучно,  грубая  рука  схватила  его  за  плечо  и
потянула назад.
   - Бинабик! - закричал он, но широкая ладонь зажала ему рот, и он оказался
прижатым к твердой как камень груди.
   - Вауэр эс ду кундс?<Кто этот ребенок? (римм.)> - прорычал голос  у  него
над ухом. Это бы железный язык Риммергарда.
   - Им тостден груккер!<Мародер! (римм.)>  -  усмехнулся  другой  голос.  В
слепой панике-Саймон укусил ладонь, зажимавшую ему рот. Вскрик боли,  и  рот
Саймона открылся. Он воспользовался своим шансом.
   - Помоги мне, Бинабик, - пронзительно завопил  он.  Рука  снова  схватила
его,  причиняя  на  сей  раз  сильную  боль,  а  через  минуту  он   получил
сокрушительный подзатыльник.
   Он еще слышал затихающее эхо своего крика, когда все поплыло у него перед
глазами. Дверь зала путников тихо поскрипывала, и Бинабик не пришел.

Глава 7

СЛАБЫЕ УТЕШЕНИЯ

   Герцог  Элвритсхолла  Изгримнур  слишком  сильно  нажал  на  лезвие.  Нож
соскочил и мазнул по большому пальцу прямо под суставом. Герцог  раздраженно
выругался, отшвырнул кусок дуба и сунул палец в рот.
   Фрекке прав, думал он, будь он проклят. У меня никогда не будет  сноровки
для этого дела. И чего я мучаюсь, непонятно.
   Но на самом деле он  отлично  знал,  почему:  Изгримнур  уговорил  Фрекке
научить  его  искусству  резьбы  во  время  его  фактического  заключения  в
Хейхолте.
   Лучше уж резать по дереву,  чем  бесконечно  слоняться  по  замку,  вроде
цепного медведя. Старый солдат, верно служивший еще  отцу  герцога  Изборну,
терпеливо показывал Изгримнуру, как правильно выбрать дерево, как разглядеть
древесного духа, скрытого глубоко внутри и как по кусочкам освободить его от
всего лишнего. Герцог часто наблюдал за тем, как работает Фрекке. Он вырезал
демонов, рыб и почти живых зверей неизменно полузакрыв глаза и чуть  заметно
улыбаясь изувеченными губами. Казалось, что одним движением умелого ножа  он
легко  разрешает  важнейшие  проблемы  мироздания,  проблемы   случайных   и
предопределенных древесных форм, положения камня, причуд дождевых облаков.
   Посасывая пораненный палец, герцог беспокойно перескакивал от одной мысли
к другой - несмотря на категорические требования Фрекке, Изгримнур вообще ни
о чем не мог думать,  когда  резал.  Сражение  дерева  и  ножа  без  должной
бдительности легко вырывалось из-под его контроля и заканчивалось трагедией.
   Как сейчас, думал он, не вынимая палец изо рта и ощущая солоноватый  вкус
крови.
   Изгримнур сунул нож в ножны и встал. Вокруг усердно трудились  его  люди:
свежевали кроликов, разводили огонь, занимались подготовкой лагеря к вечеру.
Он подошел поближе к костру и повернулся спиной к огню. Взглянув  на  быстро
темнеющее небо, он снова подумал о дождевых облаках.
   Вот и снова майа, думал герцог. Л мы меньше чем в двадцати лигах к северу
от Эрчестера... Откуда налетела эта буря?
   Уже   около   трех   часов   отрад   Изгримнура   преследовал   бандитов,
подстерегавших их в аббатстве. Герцог до сих пор не знал, что  это  были  за
люди - некоторые в крестьянской одежде, но среди них не видно было ни одного
знакомого лица. Кроме  того,  он  не  мог  даже  предположить,  что  вызвало
нападение. Их главарь носил шлем - оскаленную собачью морду, - но  Изгримнур
никогда не слыхал о такой эмблеме.
   Собственно,  вряд  ли  он  дожил  бы  до  момента,  когда   предоставится
возможность  поразмыслить  над  этим,  если  бы  не  монах  в  черной  рясе,
выкрикнувший предостережение из ворот аббатства и упавший вслед за  этим  со
стрелой в спине.
   Битва была свирепой и беспощадной, но смерть этого монаха... Да  будет  с
ним милость Божья, кто бы он ни был... он  подал  знак,  и  люди  Изгримнура
ждали  нападения.  Они  потеряли  только  молодого  Хова  в  первой   атаке;
Айнскалдир был ранен, но тем не менее  прикончил  своего  противника  и  еще
двоих, подвернувшихся ему под руку. Эти  подонки  не  ждали  открытого  боя,
угрюмо подумал Изгримнур.
   Встретившись лицом к лицу с  бойцами,  рвущимися  в  бой  после  месяцев,
бездарно проведенных  в  замке,  они  немедленно  побежали  через  службы  к
конюшням, где их, вероятно, ждали оседланные лошади.
   Люди герцога не нашли  никого,  кто  мог  бы  объяснить  им  происшедшее,
переседлали коней  и  бросились  в  погоню.  Разумнее  было  бы  остаться  и
похоронить Хова и ходерундиан, но кровь Изгримнура  пылала.  Он  должен  был
точно знать, кто и почему.
   Но узнать ничего не удалось.  Бандиты  опередили  риммерсманов  минут  на
десять, кроме того, они скакали на  свежих  лошадях.  Люди  герцога  все  же
заметили их - далекое пятно,  спускавшееся  по  склону  Виноградной  горы  в
долину, укрытую низкими холмами и граничащую с Вальдхельмской  дорогой.  Это
зрелище вдохнуло новую жизнь в измученных  риммерсманов,  и  они  пришпорили
лошадей. Их кони,  казалось,  почувствовали  возбуждение  хозяев  и  рвались
вперед, собрав остаток сил. Некоторое время они были близки  к  тому,  чтобы
нагнать бандитов, настигнуть их, подобно мстительной  туче  прокатившись  по
долине.
   Но тут произошла странная вещь. Только что они неслись вперед  под  ярким
весенним солнцем, как  вдруг  свет  померк.  Солнце  не  появилось  и  через
полмили, и, взглянув на небо, Изгримнур увидел собирающиеся в воронку облака
серо-стального цвета, пятно тени, закрывшее солнце. Неясный треск раскатился
по небу, и внезапно тучи лопнули дождем - сначала незначительными  брызгами,
а потом и настоящим потоком.
   - Откуда он взялся? - крикнул герцогу Айнскалдир, невидимый  из-за  стены
ливня.  Изгримнур  представления  не  имел,  откуда,  но  странное   событие
чрезвычайно обеспокоило его. Он никогда еще не видел,  чтобы  буря  налетела
так  внезапно,  да  еще  с  такого  чистого  неба.  Когда  одна  из  лошадей
поскользнулась на мокрой траве и сбросила всадника, который,  хвала  Эйдону,
приземлился  благополучно,  Изгримнур  возвысил  голос  и  приказал   отряду
остановиться.
   Вот так и получилось, что они разбили лагерь здесь, всего в  полулиге  от
Вальдхельмской дороги. Герцог собирался вернуться в  аббатство,  но  люди  и
лошади  очень  устали,  а  кроме  того,  все  помнили  пламя,  ревевшее  над
монастырем, когда они уезжали, и понимали, что вряд  ли  там  осталось  хоть
что-нибудь, ради чего стоило возвращаться. Раненый Айнскалдир решил все-таки
съездить в аббатство, забрать тело Хова и все, что могло  дать  риммерсманам
ключ к разгадке. Иногда казалось - но Изгримнур знал, что это не так, -  что
Айнскалдир не способен испытывать никаких чувств, кроме свирепой злобы. Зная
эти качества Айнскалдира, герцог быстро сдался, приказав  на  всякий  случай
захватить с собой Слудига, обладателя менее пылкого духа. Слудиг был хороший
солдат, но тем не менее достаточно ценил собственную шкуру, чтобы сдерживать
необузданные порывы Айнскалдира.
   Стою как столб, -  с  усталым  отвращением  думал  Изгримнур,  грею  свою
задницу, а молодежь делает дело. Будь проклят этот  возраст,  будь  проклята
эта ноющая спина, будь проклят Элиас, будь прокляты эти чертовы времена!
   Он посмотрел себе под ноги, нагнулся и  поднял  из  грязи  кусок  дерева,
который он надеялся при помощи какого-то  чуда  превратить  в  древо,  чтобы
положить его на грудь Гутрун,  своей  жене,  когда  он  наконец  вернется  в
Элвритсхолл.
   И будь проклята эта резьба! Он бросил брусок в огонь.
   Удовлетворенно погладив себя по животу, он  швырнул,  в  костер  кроличьи
кости. Тут раздался приближающийся стук копыт. Изгримнур вытер руки о  штаны
и другие последовали его примеру - не годится держать оружие в жирной  руке.
Судя по звуку, всадников было  немного,  два,  от  силы  три,  но  никто  не
расслабился  до  тех  пор,  пока  из  темноты  не  появилась  белая   лошадь
Айнскалдира. Слудиг ехал следом, ведя в поводу третью  лошадь,  через  седло
которой были перекинуты два тела.
   Два тела, но - как выразительно объяснил Айнскалдир, - только один труп.
   - Мальчишка! - буркнул Айнскалдир. Его черная  борода  уже  лоснилась  от
кроличьего жира. - Нашел его в аббатстве,  повсюду  совал  свой  нос.  Решил
прихватить его.
   - Зачем? - зевнул Изгримнур. - Это просто мусорщик. Айнскалдир передернул
плечами. Слудиг, его светловолосый спутник, вежливо улыбнулся; это  была  не
его идея.
   - Вокруг нет жилья, и мы не  видели  в  аббатстве  мальчишек.  Откуда  он
взялся? - Айнскалдир отрезал еще кусочек. - Когда мы схватили его,  он  звал
какого-то Бенну или Биннока, я не разобрал.
   Изгримнур отвернулся и с горечью посмотрел  на  молодого  Хова,  лежащего
рядом. Хов был двоюродным братом жены Изорна, сына  Изгримнура.  Родство  не
близкое,  но  достаточное,  по  суровым   законам   севера,   чтобы   герцог
почувствовал мгновенный укол совести. Смерть молодого человека  до  сих  пор
оставалась неотомщенной.
   Потом он перевел взгляд на пленника, все  еще  связанного.  Его  сняли  с
лошади и прислонили к большому камню. Это был парнишка, всего на год или  на
два моложе Хова, худой, но жилистый. Его  веснушчатое  лицо  и  копна  рыжих
волос странно тревожили память герцога, но ему никак не удавалось вспомнить.
Парень все еще не пришел в себя после удара Айнскалдира,  глаза  закатились,
рот полуоткрыт.
   Похоже, обычная деревенщина, думал Изгримнур, кроме разве что  сапог.  Но
их, держу пари,  он  нашел  в  аббатстве.  Зачем,  во  имя  фонтана  Мемура,
Айнскалдир притащил беднягу сюда?  Что  мне  теперь  с  ним  делать?  Убить?
Забрать с собой?
   Дать ему помереть с голоду?
   - Поищите камней, - сказал, наконец, герцог. - Хову понадобится пирамида.
   Мне кажется, здесь полно волков.
   Наступила ночь. Скопления камней, которыми была  усеяна  вся  долина  под
Вальдхельмом, казались только  глыбами  непроницаемой  тьмы.  Горел  высокий
огонь, и мужчины задумчиво слушали песню Слудига. Изгримнур  слишком  хорошо
знал, почему взрослые мужчины, потерявшие  товарища,  могут  позволить  себе
заниматься такими глупостями. Незаметная пирамида Хова стала одной из  теней
в ночной долине, и как сказал он сам месяцы назад, сидя за  столом  напротив
короля Элиаса,  странные  слухи  прилетают  с  ветром.  Здесь,  на  открытом
незащищенном пространстве, то, что  в  Хейхолте  или  Элвритсхолле  казалось
россказнями  путешественников,  совсем  не  просто  было  отогнать  нехитрой
шуткой. Так что мужчины пели,  и  их  нестройные  голоса  были  единственным
человеческим звуком в безмолвии ночи.
   Но даже забыв о всяких  там  привидениях,  нельзя  забыть,  что  мы  были
атакованы сегодня, и причину этого я понять не могу. Они ждали  нас.  Ждали.
Что, во имя Святого Узириса, это может значить ?
   Может  ли  быть,  что   бандиты   просто   поджидали   очередную   группу
путешественников, которая соберется остановиться в аббатстве? Но почему там?
   Если это обыкновенный грабеж, они ведь могли ограбить и сам монастырь?  И
зачем ждать случайных  путников  в  аббатстве,  где  уж  наверняка  найдутся
свидетели любому воровству?
   Но нельзя сказать, чтобы осталось так уж много свидетелей, будь  прокляты
их глаза. Может  быть,  один  найдется,  если  окажется,  что  этот  мальчик
что-нибудь видел.
   Это не имело никакого смысла. Терпел