уверить  его,  что  все  это  было  просто
ошибкой. Вмиг Тиамак ухватился за шест и замахнулся вдоль борта, чтобы сбить
ганта, пока тот не улизнул вверх по лиане. Раздался звук удара о панцирь,  и
гант полетел через лодку, поджав лапы, как обгоревший  паук.  Раздался  лишь
тихий всплеск, когда он плюхнулся в зеленую воду.
   Тиамака передернуло от отвращения, пока он ждал его появления над  водой.
Над его головой раздался целый  хор  цокающих  звуков.  Он  быстро  взглянул
наверх и увидел  полдюжины  гантов,  каждый  размером  с  большую  обезьяну,
которые уставились на него с безопасного расстояния - с  верхних  веток.  Их
черные, ничего не выражающие глаза блестели; Тиамак нисколько не сомневался,
что если бы они знали, что он не может стоять, они бы тотчас же  набросились
на него, хотя обычно ганты не набрасываются на взрослых людей, даже раненых.
Как бы странно это ни было, он мог лишь надеяться, что они не поймут, как он
на самом деле слаб или какие раны скрывает его кровавая повязка.
   - Вот так-то, мерзкие жуки! - закричал он, воинственно размахивая  шестом
и ножом. Морщась от боли, он только молился, чтобы не  упасть  от  истощения
сил; он был уверен, что в  этом  случае  ему  уже  не  удастся  очнуться.  -
Спускайтесь, и я проучу вас, как вашего приятеля!
   Ганты злобно цокали в ответ, но делали вид, что можно не торопиться: если
он им сегодня не достанется, какие-нибудь другие ганты непременно  доберутся
до него. Их жесткие панцири, местами покрытые лишайником, скрежетали,  когда
они карабкались вверх по ветвям. Не поддаваясь накатившему на него  приступу
дрожи, Тиамак медленно направил плоскодонку на середину стремнины,  подальше
от нависающих ветвей.
   Утреннее солнце не поднялось и до  середины  неба,  когда  он  видел  его
последний раз, а сейчас оно, к его ужасу, оказалось уже далеко за полуденной
отметкой. Очевидно, он заснул сидя, несмотря на ранний час. Лихорадка сильно
изнурила его. И хотя ему стало немного легче,  по  крайне  мере,  на  данный
момент, он был все еще страшно слаб, а раненая нога, казалось, горела огнем.
   Внезапный хохот Тиамака прозвучал хрипло и  неприятно.  Подумать  только,
пару  дней  назад  он  строил  грандиозные  планы  насчет  того,  куда   ему
отправляться, кому из великих мира сего, жаждущих его услуг,  посчастливится
заполучить  его,  а  кому  придется  потерпеть!  Он  вспомнил,   что   решил
отправиться в Наббан, как о  том  просили  старейшины  его  племени,  и  что
Кванитупулу придется пока подождать - решение,  которое  стоило  ему  многих
часов тревожных размышлений. Теперь его тщательный выбор был  изменен  самым
непредвиденным образом.  Ему  повезет,  если  вообще  удастся  добраться  до
Кванитупула живым, а долгое Путешествие  до  Наббана  вообще  немыслимо.  Он
потерял много крови, его терзала рана: ни одна из  трав,  которые  могли  бы
помочь, не росла в этой части Вранна. К тому  же,  словно  для  того,  чтобы
сделать его еще несчастнее, стая гантов увидела в нем добычу, которую  скоро
можно будет растерзать!
   Сердце учащенно билось,  серая  пелена  слабости  обволакивала  тело.  Он
протянул свою тонкую руку за борт и брызнул в  лицо  прохладной  водой.  Эта
мерзкая тварь  действительно  прикасалась  к  нему,  хитрая,  как  карманный
воришка: она пыталась выбить нож из его руки, чтобы стая  могла  наброситься
на него, безоружного... Можно ли думать,  что  ганты  всего  лишь  животные?
Некоторые из его соплеменников утверждали,  что  они  всего  лишь  жуки  или
крабы-переростки. Хотя они  были  очень  похожи  на  крабов,  Тиамак  уловил
затаенный интеллект в их беспощадных черных  агатовых  глазах.  Ганты  могут
быть  творениями  Тех,  Что  Напускают  Тьму,  а  не  Той,   Что   Произвела
Человеческое Дитя, но от этого они на становятся глупее.
   Он поспешно осмотрел содержимое лодки, чтобы убедиться, что ганты  ничего
не похитили до того, как он  пришел  в  себя.  Несколько  предметов  одежды,
врученный ему старейшинами Призывный жезл, немногочисленная кухонная утварь,
рогатка, свиток Ниссеса в промасленном мешочке - все его жалкие пожитки были
разбросаны на дне лодки. Все, казалось, было на месте.
   Тут же лежали остатки рыбы, с поимки которой и начались его беды. Видимо,
на протяжении последних двух дней, когда он ощущал то лихорадку, то приступы
безумия, он, очевидно, съел большую часть ее, если только птицы не  склевали
все до костей, пока он спал. Тиамак пытался восстановить в  памяти,  как  он
провел это время, но все, что он смог  вспомнить,  была  бесконечная  работа
шестом, в то время как небо и  вода  изливали  на  него  свою  глазурь,  как
стекает она  с  плохо  обожженного  глиняного  горшка.  Помнил  ли  он,  что
необходимо разжигать костер и кипятить болотную воду, прежде  чем  промывать
ею раны? У него было смутное воспоминание,  что  он  пытался  поджечь  трут,
который лежит в глиняном горшке, но удалось ли разжечь костер, не помнил.
   Это  отчаянное  напряжение  памяти  вызвало  головокружение.  Что   толку
беспокоиться по поводу того, что сделано или не  сделано,  сказал  он  себе.
Конечно, он все еще болен; его единственный шанс на спасение - добраться  до
Кванитупула, прежде чем  снова  начнется  приступ  лихорадки.  С  сожалением
покачав головой, он выбросил рыбий скелет за борт  -  размеры  его  еще  раз
подтвердили, что рыбина была превосходной, - потом натянул рубашку, так  как
его снова затрясло. Он откинулся на корму и  потянулся  за  шляпой,  которую
сплел из пальмовых ветвей в первые дни путешествия. Он натянул ее  поглубже,
пытаясь уберечься от беспощадных дневных лучей, еще раз обмыл глаза  и  стал
работать шестом, с усилием удерживая лодку  на  стремнине.  Каждое  движение
причиняло ему боль.

***

   Лихорадка все-таки возвратилась в какой-то момент  ночью.  Когда  Тиамаку
удалось вырваться из ее тисков, он обнаружил, что ложа его лениво  кружит  в
болотной заводи. Состояние ноги, хотя она распухла и невыносимо  болела,  не
показалось ему намного хуже. Если ему повезет  добраться  до  Кванитупула  в
ближайшее время, он, возможно, и не лишится ее.
   Стряхнув с себя последние путы сна, он  вознес  еще  одну  молитву  Тому,
Который Всегда Ступает по Песку, чье существование, несмотря  на  постоянный
скептицизм Тиамака,  теперь,  после  злоключения  с  крокодилом,  показалось
гораздо более вероятным. Было ли ослабление неверия вызвано  лихорадкой,  от
которой мутится разум, или возрождением истинной веры,  вызванным  близостью
смерти, Тиамаку было все равно. Он и не  стал  вдаваться  глубоко  в  анализ
своих чувств. Если  не  боги,  то  кто  поможет  ему  в  этой  предательской
болотине, а его собственная решимость ослабевает с каждым часом. Перед лицом
этой простейшей альтернативы Тиамак обратился к молитве.
   Он выбрался, наконец, из  заводи  и  добрался  до  места,  где  сходились
различные водные пути. Трудно было сказать, как ему вообще это  удалось.  Он
мог ориентироваться только по звездам, особенно ему помогли Луна и  Выдра  с
ее сверкающими лапами: они указали ему направление на Кванитупул и к морю.
   До самого рассвета он без остановки работал шестом, а утомленная голова и
израненное тело потребовали отдыха. Стараясь  не  заснуть,  он  еще  немного
проплыл по течению, отталкиваясь шестом от топкого берега, пока не обнаружил
большого камня, который выковырял, чтобы привязать к леске вместо якоря.  Он
хотел обезопасить себя от гантов  и  другой  нежелательной  компании  и  как
следует выспаться, в чем так остро нуждался.
   Теперь, когда ему удалось наверстать потерянное время, Тиамак не отставал
от намеченного графика. Часть следующего дня у него пропала  из-за  приступа
лихорадки. Эго был, по его подсчетам, восьмой или девятый день пути.  И  все
же он немного продвинулся за вечер. После того,  как  солнце  погрузилось  в
далекие западные болота, Тиамак  в  удовольствием  отметил,  что  количество
насекомых-кровососов значительно убавилось; это, а также необычайно приятное
голубоватое свечение сумерек оказались такой желанной переменой по сравнению
с раскаленным дневным воздухом, что  он  устроил  себе  пир,  съев  довольно
неаппетитное на вид речное яблоко, которое нашел висящим на ветке. Обычно  в
эту пору речные яблоки не встречались на деревьях: те плоды, что  не  успели
склевать птицы, осыпались,  и  их  уносило  течением.  Подпрыгивая  на  воде
поплавками, они оседали на  какой-нибудь  запруде  или  кочке  между  корней
деревьев. Поэтому Тиамак воспринял находку яблока  как  добрую  примету.  Он
отложил  его,  вознеся  благодарение   небесным   благодетелям.   Лакомство,
отложенное впрок, станет еще более вкусным, когда  он  решится  его  съесть.
.Сверху речное яблоко показалось кислым, но бледная мякоть в  середине  была
необычайно сладкой. Тиамак, который в течение  многих  дней  питался  только
водяными жуками и съедобными травами и листьями, пришел в такой  восторг  от
вкуса этого фрукта, что чуть не потерял сознания. Большую  часть  яблока  он
отложил на потом.

***

   О Кванитупуле можно было бы  сказать,  что  он  занимает  северный  берег
верхнего выступа залива Ферракоса, если бы в этом месте был настоящий берег:
Кванитупул лежал на самой северной окраине Вранна, но все же  большая  часть
его территории приходилась на болота.
   То,  что  когда-то  было  небольшим  торговым  селением,   состоящим   из
нескольких десятков деревянных домов  и  свайных  хижин,  разрослось,  когда
торговцы из Наббана, Пирруина и с  Южных  островов  открыли  ряд  ценностей,
которые поступали туда из недоступных  глубин  Вранна,  недоступных  никому,
разумеется,  кроме  самих  враннов.  Перья  экзотических  птиц  для  дамских
туалетов, сушеная глина для красителей, фармацевтические порошки и  минералы
несравненной редкости и силы воздействия  -  из-за  всего  этого  и  многого
другого базары Кванитупула кишели купцами и торговцами Со  всего  побережья.
Однако здесь практически не было земли. Приходилось вбивать колья  в  топкий
берег, нагружать лодки с плоскими днищами растертыми  в  порошок  камнями  и
гипсом и затапливать их вдоль  берегов  болотистых  водных  путей.  На  этих
укрепленных площадках и возникли многочисленные строения и переходы.
   По мере роста Кванитупула наббанайцы и пирруинцы поселились здесь радом с
враннами в богатых  кварталах,  пока  город  не  разросся  на  многие  лиги,
пересеченный каналами и соединенный подвесными мостами. Он  рос  как  водный
гиацинт, заполняя собой все выходы из болотистой местности.  Он  вознесся  в
своем жалком величии над заливом Ферракоса так же, как его старший  и  более
крупный собрат Анзис  Пелиппе  -  над  Эметгинским  заливом  на  центральном
побережье Светлого Арда.
   Все еще оглушенный лихорадкой, Тиамак обнаружил, что  его  лодку  вынесло
наконец из безлюдных болот в запруженную водную артерию Кванитупула.  Сперва
в зеленых водных  просторах  неподалеку  показались  лишь  несколько  других
плоскодонок. Почти все лодки управлялись враннами, на  многих  из  них  были
традиционные украшения из перьев, надетые в честь их первого визита в  самое
великолепное из всех болотных селений.
   По мере продвижения к Кванитупулу в каналах становилось все более  тесно.
Суда, не только такие крошечные, как лодка Тиамака,  но  и  корабли  разного
типа и размера - от украшенных искусной резьбой и навесами баркасов  богатых
купцов до огромных парусников, груженных зерном, и барж, груженных камнем, -
скользили по воде. Величественные как  киты  суда  заставляли  более  мелкие
лодки разбегаться в стороны, иначе им грозил риск быть опрокинутыми.
   Вид Кванитупула обычно доставлял Тиамаку удовольствие, хотя, в отличие от
своих соплеменников, он повидал  Анзис  Пелиппе  и  другие  портовые  города
Пирруина, в сравнении с которыми Кванитупул был лишь убогим подобием города.
Но сейчас на него снова накатила лихорадка. Плеск воды и крики жителей  этих
мест  казались  далеким  шумом,  а  водные  пути,  по  которым  он  не   раз
путешествовал, казались ему совершенно незнакомыми.
   Он не мог вспомнить  название  гостиницы,  в  которой  ему  было  указано
остановиться. В письме, доставка которого стоила жизни Чернильному Пятнышку,
одному из отважных голубей Тиамака, отец Диниван велел ему... велел ему...
   Ты совершенно необходим. Да, эту часть он  помнил.  Лихорадка  не  давала
сосредоточиться. Отправляйся  в  Кванитупул,  писал  Диниван,  остановись  в
таверне, о которой мы говорили, и жди моих дополнительных указаний. Что  еще
сообщал священник? От тебя, возможно, зависит больше, чем жизнь.
   Но о какой таверне идет речь? Тиамака  испугало  яркое  пятно,  возникшее
перед его затуманенным взором. Он  вовремя  поднял  голову,  чтобы  избежать
столкновения с большим судном, на носу которого были нарисованы два огромных
глаза. Владелец судна прыгал на корме, потрясая кулаком в  сторону  Тиамака,
когда тот проплывал мимо. Рот этого человека двигался,  но  в  ушах  Тиамака
стоял какой-то гул, и он он слышал слов, пытаясь выгрести  в  сторону  и  не
попасть в сильное кормовое течение. Какая же таверна?
   "Чаша Пелиппы"! Это название вдруг осенило его, как будто гром  ударил  с
ясного неба. Он не понял, что прокричал его вслух,  но  вокруг  стоял  такой
шум, что его неосторожный поступок ничего не значил.
   "Чаша Пелиппы" - таверна, упомянутая Диниваном в одном из писем.
   Она принадлежала бывшей  монахине  ордена  Св.  Пелиппы.  Тиамак  не  мог
вспомнить ее имени, но помнил, что она все еще не прочь порассуждать на темы
теологии и философии.  Моргенс  останавливался  там,  когда  посещал  Вранн,
потому что ему нравилась владелица и ее свободомыслие.
   По  мере  возвращения  к  нему  этих  воспоминаний  Тиамак   почувствовал
некоторый подъем духа. Возможно, Диниван тоже будет в этой гостинице! Или, и
того лучше, сам Моргенс остановился там, и тогда станет понятным, почему все
послания Тиамака к нему в Хейхолт оставались без ответа. Как бы то ни  было,
с  помощью  этих  имен  носителей  свитка  в  качестве  гарантии  он   может
рассчитывать на постель и на сочувствие в "Чаше Пелиппы"!
   Все еще не оправившись от лихорадки, но уже воспрянув духом, Тиамак снова
согнул свою ноющую спину над шестом. Его  хрупкая  лодчонка  заскользила  по
грязным зеленым водам.

***

   Странное присутствие в голове Саймона  снова  дало  о  себе  знать.  Чары
женского голоса Не отпускали его, удерживая в своем нежном  плену,  окутывая
колдовством, в котором не было ни  единой  щели  или  шва.  Он  был  окружен
непроницаемой мглой, как бывает перед самым погружением в сон, но мысли  его
были  такими  же  будоражащими  и  живыми,  как  у  человека,  который  лишь
притворяется спящим, в то время как его враги строят козни  против  него  на
другом конце комнаты. Он не просыпался, но и не  поргужался  в  забытье.  Он
вслушивался в голос, который вызывал образы, исполненные красоты и ужаса.
   - И хотя ты удалился, Хакатри, - в смерть или на Крайний Запад, я не знаю
куда, - я все же скажу тебе это; ибо никто не знает, как проходит  время  на
Дороге снов или где блуждают мысли, сброшенные на чешую Великого  Червя  или
на других Свидетелей. Может случиться так, что где-то... или когда-то...  ты
услышишь эти слова и узнаешь о своей семье и о своем народе.
   К тому же мне просто необходимо поговорить с тобой, возлюбленный сын мой,
хотя тебя давно уже нет рядом.
   Ты знаешь, что твой брат винил себя  за  твою  страшную  рану.  Когда  ты
отправился на Запад, чтобы  найти  исцеление  сердечной  тоске,  он  остался
холодным и неудовлетворенным.
   Я не стану рассказывать тебе о том,  какому  разорению  была  подвергнута
наша земля этими мореходами - смертными, пришедшими  из-за  моря.  Кое-какие
предзнаменования их прихода были  тебе  известны  еще  до  ухода.  Некоторые
думают, что именно риммеры нанесли нам самый страшный удар, потому  что  они
низвергли Асу'а - наш величайший дом, а тех из  нас,  что  выжили,  изгнали.
Некоторые говорят, что нашими главными врагами были риммеры, многие, однако,
полагают, что самая страшная рана была нанесена,  когда  твой  брат  Инелуки
поднял руку на Ий'Унигато, твоего отца и моего мужа, и поразил его в Большом
зале Асу'а.
   Найдутся и такие, что скажут: первая тень появилась из глубины  времен  в
Венига Досай'э - в Утраченном Саде, и мы  принесли  ее  с  собой  в  сердцах
наших. Они станут утверждать также, что те, кто рожден здесь, в  этой  новой
земле, как и ты, сын мой, приходят в мир с душой, уже пораженной этой тенью.
Таким образом, считают они, невинности в мире не было с того самого времени,
когда мир был молод.
   Много вопросов связано с тенями, Хакатри. При первом взгляде все кажется,
простым: есть нечто, заслоняющее свет. Но то, что затенено с одной  стороны,
может, если посмотреть с другой стороны, дать сверкающее отражение. То,  что
скрыто тенью сегодня, завтра может погибнуть в ярком солнечном свете, и  мир
понесет утрату с его исчезновением. Не  все,  живущее  в  тени,  плохо,  сын
мой...

***

   "Чаша Пелиппы"... "Чаша Пелиппы"...
   Тиамаку было трудно сосредоточиться. Он рассеянно повторил  это  название
еще несколько раз, тут же забыв, что оно  значит,  потом  понял,  что  видит
перед собой вывеску с изображением золотой чаши. Он  недоуменно  смотрел  на
нее некоторое время, пытаясь сообразить, как он здесь оказался, потом  начал
искать место, где бы привязать лодку.
   Вывеска находилась над дверью большого, но  ничего  особенного  собой  не
представляющего сарая  в  той  части  заводи,  где  располагались  складские
помещения. Казалось, что это шаткое строение провалилось между  двумя  более
крупными зданиями, подобно пьянчуге, которого поддерживают  двое  приятелей.
Целая армада лодок - маленьких и среднего размера  -  покачивалась  на  воде
перед ним. Все они были привязаны к  пристани  или  к  столбам,  на  которых
стояло это примечательное строение и его неряшливые собратья.  Таверна  была
на редкость тихой, как будто и гости и хозяева ее заснули.
   Сильный приступ лихорадки и крайняя  усталость  полностью  истощили  силы
Тиамака.  Он  в  отчаянии  смотрел  на  перекрученную  веревочную  лестницу,
свисавшую с площадки. Пытаясь зацепить ее шестом, он не смог дотянуться даже
до последней ступеньки. Он подумывал о том, чтобы прыгнуть до нее,  но  даже
затуманенным сознанием понимал, что  если  ты  настолько  ослаб,  что  не  в
состоянии плыть, глупо прыгать в маленькой  лодке.  Убедившись,  наконец,  в
безвыходности положения, он хрипло крикнул.
   Если это любимый приют Моргенса, подумал он несколько  позже,  то  доктор
чересчур терпим к нерасторопности обслуживающего  персонала.  Он  возобновил
свои блеющие крики, поражаясь страдальческому звучанию своего голоса в  этом
всеми забытом месте. Наконец седовласая голова показалась в дверях наверху и
долго оставалась там, рассматривая Тиамака, как будто он был интересной,  но
неразрешимой загадкой. Наконец владелец головы покинул безопасное укрытие  и
выступил вперед. Это был старый житель Наббана или Пирруина, высокий, хорошо
сложенный, но выражение его розового лица напоминало выражение лица ребенка.
Он остановился и  присел  на  корточки  у  Причала,  разглядывая  Тиамака  с
приятной улыбкой.
   - Лестницу, - Тиамак помахал  своим  шестом.  -  Я  не  могу  достать  до
лестницы.
   Старик добродушно посмотрел на  Тиамака  и  на  лестницу,  затем  как  бы
всерьез обдумал проблему. В конце концов он кивнул,  улыбнувшись  еще  шире.
Тиамак, несмотря на крайнюю усталость и боль в ноге, улыбнулся  в  ответ  на
улыбку этого странного человека. Этот милый обмен улыбками  продолжался  еще
некоторое время, после чего человек вдруг поднялся и исчез в дверях.
   Тиамак в отчаянии  завыл,  но  старик  через  несколько  мгновений  снова
появился, держа в руках лодочный крюк, которым  он  распутал  Лестницу.  Она
полностью развернулас