упил  к  прерванным
занятиям, уже успел заскучать при такой спокойной жизни  и  звал  "мистера
Арцеулова и Стива" в Париж...
     ...О Наташе в письме не было ни слова. Арцеулов перечитал его еще раз
- Валюженич писал лишь о себе. И это было странно...
     Ясное дело,  Косухин  тоже  обратил  на  это  внимание.  Он,  правда,
поделился с Ростиславом несколько успокоившим его соображением, что будь с
Наташей что-то не так, Тэд непременно сообщил бы. Арцеулов вполне  с  этим
согласился,  отметив  про  себя,  что,  вероятно,  предложение,  сделанное
горячим американцем у Тадж-Махала,  не  нашло  отклика  -  и  бедняга  Тэд
предпочел ничего не сообщать об этом...
     Но  все  же  в  глубине  души  шевельнулось  какое-то  неопределенное
подозрение. В конце концов Валюженич мог просто написать одну  фразу,  что
Наташа жива, здорова и шлет всем приветы. Но этой фразы не было.  Арцеулов
вспомнил Наташины сомнения перед отъездом -  и  встревожился  еще  больше.
Впрочем, делиться с Косухиным своими опасениями он не стал  -  все  равно,
здесь, за тысячи километров от Парижа, ничего нового узнать было нельзя.


     Несколько дней прошло для Арцеулова  в  томительном  ожидании.  Степе
было легче. Он продолжал бегать по  митингам,  на  одном  из  которых  ему
феноменально повезло: он встретил пожилого индуса,  работавшего  несколько
лет в России и - плохо ли,  хорошо  ли  -  знавшего  русский  язык.  Степа
воспрял. Новый его знакомый оказался  "конгрессистом",  то  есть  типичным
буржуазным либералом, зато он сообщил, что в  Дели  действительно  имеются
несколько молодых людей, которые читают давно уже непопулярного  и  ничего
не понимавшего в индийских делах  немецкого  экономиста  Маркса.  Большего
Степе не требовалось, и уже на следующий день он свел знакомство  с  худым
интеллигентного  вида  очкариком,  носившим  странную  для  Степиного  уха
фамилию Ранадиве.
     Ранадиве действительно читал  Маркса,  но  во  всем  остальном  вышла
осечка.  Молодой  индус,  недавно  приехавший  из  Англии,  где  учился  в
Оксфорде, ни слова  не  понимал  по-русски.  Правда,  такие  понятия,  как
"Красная Армия", "товарищ Ленин", "коммунизм" и  "даешь!"  были  ясны  без
перевода,  но  результат  от  горячей   речи   коммуниста   Косухина   был
обескураживающим. Товарищ  Ранадиве  приложил  палец  к  губам,  испуганно
оглянулся и произнес также  вполне  понятное  слово  "полис".  Лишь  после
больших трудов Степа смог убедить излишне  пугливого  выпускника  Оксфорда
познакомить страшного посланца Коминтерна с другими "товарищами".
     Встреча с "товарищами" была намечена на вечер следующего  дня.  Степа
составил краткий англо-русский словарик, куда  с  помощью  Арцеулова  внес
такие  совершенно  необходимые  термины  как   "пролетарская   революция",
"экспроприация экспроприаторов", "всеобщее вооружение трудящихся"  и  даже
"продразверстка". Правда, ехидный Ростислав постарался подобрать  наиболее
подходящие  эквиваленты  для  подобного  людоедского   жаргона,   переведя
"продразверстку", как "грабеж", а "пролетарскую  революцию"  -  как  "бунт
оборванцев". Наивный Степа, не ведая об очередной  буржуйской  провокации,
старательно зубрил эти столь необходимые каждому агитатору и столь близкие
его сердцу слова...
     Уже вечерело, и Косухин начал собираться, когда  послышались  быстрые
шаги, и в комнату вошел  капитан.  Степа  взглянул  на  него  с  некоторым
удивлением - вид  у  Арцеулова  был  какой-то  особенный.  Заметив  Степин
взгляд, Ростислав усмехнулся и не торопясь достал из  внутреннего  кармана
пиджака пакет из плотной бумаги.
     - Можно ехать, - сообщил он, с удовольствием затягиваясь купленной по
этому случаю дорогой сигарой. - Это паспорта, господин Косухин. Сегодня  я
зарегистрировал их в канцелярии губернатора...
     - Во, чердынь!.. - Степа бросился к столу,  схватил  пакет  и  извлек
оттуда две книжечки  в  твердой  обложке  с  обязательными  старорежимными
орлами.
     Арцеулов не без удовольствия поведал  Степе  историю  со  швейцарским
гражданином фон  Денике.  Затем  достал  сапфир  и  положил  его  рядом  с
паспортами, рассказав о подарке старого монаха и сообщив, что  сей  камень
принадлежит исключительно краснопузому Степе.
     Сапфир  буквально  добил  Косухина.  Он  оторопело   глядел   то   на
возвращавшие им свободу книжечки в твердой обложке, то  на  переливающийся
васильковым светом камень.
     - Ну ты даешь, Ростислав! - проговорил наконец он. - Чего  ж  ты  мне
раньше не сказал, чердынь-калуга?
     - Вы  же  занимались  проблемами  свараджа,  господин  уполномоченный
Сиббюро! - хмыкнул довольный произведенным эффектом капитан. - Я решил вас
не отвлекать...
     - Значит, так... - Степа уже успел переварить  новость  и  был  готов
давать распоряжения. - Заказываем билеты из  этого,  как  его,  Бомбея.  Я
узнавал, там пароходов больше всего ходит. Плывем  до  Марселя,  а  там  в
Париж. Пристрою тебя, интеллигента - и в Ревель...
     - Слушаюсь, господин комиссар, - покорно  кивнул  капитан.  -  Я  уже
заказал вам билет. Как раз из Бомбея. Пароход "Маргарита",  отходит  через
четыре дня.
     - Это хорошо, - милостиво одобрил Степа. - Как раз успею... Да,  и  к
товарищу Ингвару надо будет заглянуть  -  попрощаться.  А  камень  покуда,
чердынь-калуга, продавать не будем...
     И тут до него дошло. Беляк сказал не "билеты", а "билет"!
     - Я не еду в Марсель, - спокойно пояснил Арцеулов. - Я плыву в тот же
день, но на час позже - в Стамбул.
     - Вот, чердынь!.. - поразился Степа. - Да чего ты там не  видел?  Там
же  сейчас  война,  в  этой  Турции!  Товарищ   Кемаль   лупит   проклятых
интервентов...
     - Я едва ли встречусь с господином Кемалем, - скривился  Арцеулов.  -
Из Стамбула я поеду в Варну - а оттуда домой...
     - То есть? Ты, эта, не спеши, Ростислав. Вот  кончится  война,  будет
амнистия, тогда и вернешься. Посиди покуда в Париже, да книжки почитай...
     - Плевал я на вашу хамскую амнистию! - рубанул капитан.  -  Я  еду  в
Россию, господин Косухин! Генерал Врангель собирает в Крыму  тех,  у  кого
еще остались совесть и честь! Теперь ясно, краснопузый?
     И тут только до Степы дошло. Вначале он потерял  дар  речи,  а  затем
выдохнул: "Сволочь!"
     Арцеулов не отреагировал. Почему-то в голосе Степы он почувствовал не
ненависть, а что-то совсем другое. А Косухин уже бушевал:
     - Ты... ты... гад белый! Что, не  навоевался?!  Крови  мало  народной
пролил, да? Да я тебя лучше своей рукой положу, беляка! Чего выдумал!
     Арцеулов не отвечал, поймав себя на странной  мысли,  что  ничуть  на
Степу не обижается, как будто этот чумазый  парень  имеет  законное  право
ругать его, словно нашкодившего гимназиста.
     - Да там же самое зверье собирается! - продолжал кричать Степа. - Они
же гады, убийцы! Мало им крови! Что, не навоевался, интеллигент?
     Степа  вобрал  побольше  воздуха  и  прибавил  нечто,  совсем  уж  не
вязавшееся с предыдущим:
     - Да тебя же там убьют, Ростислав! Понимаешь, чердынь-калуга - убьют!
     Махнув  безнадежно  рукой,  красный  командир  Косухин   замолчал   и
отвернулся к стене.
     - Степан, давайте не ссориться, - Арцеулов говорил  спокойно,  и  это
давалось ему без  всякого  труда.  Он  действительно  не  хотел  ссориться
напоследок.
     - А я что, с тобой - мирился? - огрызнулся Степа, не оборачиваясь.  -
Вражиной был, вражиной и остался! Я думал,  что  ты  хоть  сейчас  чего-то
понял...
     -  Понял?  После  Иркутска?  После  Челкеля?  После  того,  как  ваши
комиссары пытали вас током? Что я должен был понять? Только то,  что  ваша
банда оказалась еще страшнее, чем все мы  думали!  И  там,  в  Крыму,  мои
товарищи пытаются сделать хоть что-то. А я должен отсиживаться в Париже?
     - Да побьют вас всех! - Степа резко обернулся,  лицо  его  исказилось
болью. - Понимаешь, Ростислав  -  вам  всем  крышка!  Всем  вам  -  умным,
образованным, воспитанным - конец! Штык в брюхо, чердынь-калуга - и  амба,
в штаб Духонина! Ну, если тебе и всем твоим так не нравится социализм,  то
мотайте куда-нибудь в Аргентину.  Авось  отсидитесь  там  пару  лет,  пока
Мировая не начнется... А вы - опять, как псы цепные...
     - Вы можете считать меня белым гадом, Степан, но трусом даже вы  меня
не назовете. И мои друзья - не  трусы.  Ни  Виктор  Ухтомский,  ни  Андрей
Орловский, ни Михаил Корф. На кого мы должны оставлять Россию?  На  вашего
Венцлава и его упырей?
     - С ними сами разберемся, - буркнул Степа, но в голосе  его  не  было
уверенности.
     - Не разберетесь, командир Косухин. И если кто рискует, то это вы!  У
меня будет оружие, меня будет защищать целая армия. А вас - уж не знаю...
     - Пожалел волк кобылу.
     - Ну, извините... Ладно, убеждать вас не  собираюсь,  но  попытайтесь
представить. Если бы в Крыму сейчас оборонялись не  белые,  а  красные,  и
шансов не было, вы бы поехали в Париж?
     - Сравнил, беляк!
     - Да вот уж сравнил. Ладно, в любом случае... У нас с  вами  остались
кое-какие общие дела. Прежде всего...
     Арцеулов, как мог, изложил Степе то, что говорила ему  Берг,  правда,
не сказав о  наивном  американце  и  его  предложении.  Потом  упомянул  о
генерале Аскольде Богоразе, напоследок посоветовал сразу не ехать к  Карлу
Бергу и, вообще, не очень афишировать свое пребывание в столице Франции.
     Затем капитан положил на  стол  бланк  заказа  на  пароходный  билет,
объяснил, где его следует выкупить и приложил к нему небольшую пачку денег
- половину того, что оставалось после продажи одного  из  сапфиров.  Степа
слушал молча, закусив губу, и было даже непонятно, слышит ли  он  то,  что
говорит капитан.
     Когда Арцеулов умолк, Степа  лег  на  койку  и  отвернулся  к  стене,
напрочь забыв о  встрече  с  индийскими  "товарищами"  и  о  своей  миссии
полпреда Мировой Революции. Арцеулов пожал плечами и вышел прогуляться  по
вечернему Дели, понимая, что дальнейшего разговора не будет.
     Наутро капитан обнаружил, что койка Степы пуста, все вещи исчезли,  а
на  пустом  столе  лежит  записка,  поверх  которой  равнодушно   сверкает
фиолетовыми гранями "Камень Спасения".
     Степа писал в совершенно непривычной для него манере,  вежливо,  даже
почти без грамматических ошибок. Он уведомлял "гражданина Арцеулова",  что
впредь  не  желает  иметь  с  ним  никаких  дел,  но  поскольку   вынужден
воспользоваться предложенными деньгами, а также будучи должен  "гражданину
Арцеулову" за эти месяцы, оставляет камень в счет  оплаты  долга.  Подпись
отсутствовала, более того, записка  была  перечеркнута  крест-накрест,  но
новой Степа почему-то не написал, лишь нацарапал  сверху  короткую  фразу:
"Шел бы ты, Слава, к черту!"
     Арцеулов невесело усмехнулся. Первый раз за эти  месяцы  его  назвали
так, как когда-то в детстве. Первый и, наверное, последний...


     С Ингваром он простился в тот  же  вечер,  перед  поездом,  увозившим
капитана в Бомбей. Оказывается, Косухин уже успел  забежать  к  художнику,
поблагодарить и заодно пригласить  в  революционную  Россию.  Правда,  как
сообщил не без усмешки Ингвар, красный командир посоветовал ему  ехать  не
сразу,  а  чуток  погодя,  когда  победивший   пролетариат,   покончив   с
контрреволюционной гидрой, будет готов к более полному  восприятию  картин
художника.  В  РОСТА  Степа  поступать  Николаю  Константиновичу  уже   не
советовал, то ли забыв, то ли передумав.
     Перед тем как  расстаться,  Арцеулов  достал  сапфир  и  передал  его
Ингвару. Предваряя возражения, он заявил, что вовсе  не  собирается  таким
образом отблагодарить художника за его заботы о двух  русских  эмигрантах.
Он передает камень для того, чтобы Николай Константинович  мог  продолжить
свои гималайские экспедиции - и заодно  рассказал  услышанную  от  ювелира
историю сапфира.
     Ингвар  долго  разглядывал  камень,  и  отблеск   кристалла   странно
отражался в его глазах. Наконец, он покачал головой и вернул его капитану.
     - Он будет  вам  нужнее,  -  заявил  художник,  не  слушая  протестов
Ростислава. - Даже если бы вы просто ехали в эмиграцию, он бы не  дал  вам
умереть с голоду. Но вы едете на фронт...
     - И его закопают вместе со мною после первого же боя, - сухо  отрезал
капитан.
     - Может быть, - спокойно согласился художник. - Но может случиться  и
так, что этот камень спасет вам жизнь. Ведь это же "Камень Спасения"...
     - Вы верите в эту мистику?
     - Ну, я  же  недаром  увлекаюсь  Востоком...  Знаете,  мне  почему-то
кажется, что тот, кто подарил камни - старый  монах  -  знал,  ЧТО  именно
отдает вам. Ведь благодаря им вы сумели прожить в чужой  стране  и  теперь
возвращаетесь на Родину. Не спешите  расставаться  с  сапфиром,  Ростислав
Александрович. К тому же ваш друг оставил этот камень именно вам...
     - Мой друг? - Арцеулов недоуменно поглядел  на  художника,  с  трудом
соображая, что речь идет не о ком-нибудь, а о краснопузом Степе.
     - Да, ваш друг. Который сам не свой от того, что  вы  едете,  как  он
считает, на верную смерть. Не пренебрегайте его даром.
     - Он сам рискует больше моего, - неожиданно для самого себя  произнес
Арцеулов. - Ему нельзя сейчас возвращаться в Россию!
     - Как и вам, Ростислав Александрович. Лучше всего,  если  бы  вы  оба
поработали вместе со мною. Ведь мы занимаемся куда более важным делом, чем
та мерзость, которую вы зовете войной.
     - "Красота спасет мир", - цитата прозвучала без особого почтения.
     Художник грустно улыбнулся:
     - Да, конечно, "эйне колонне  марширен,  битте  колонне  марширен..."
Красота не спасет мир, вы правы. Но культура - это единственное, что может
объединить людей.  Все  остальное  лишь  разделяет  -  политика,  религия,
экономика... Мне кажется, когда-то в Индии это понимали. Поэтому я  здесь,
я не в Париже или не в Таврии, хотя,  поверьте,  стреляю  я  недурственно.
Жаль только вас, честных и умных - белых, красных и всех прочих цветов...
     - Мы защищаем культуру, - возразил Арцеулов.  -  Ту  самую  культуру,
которая должна спасти мир. Иначе господа комиссары доберутся и сюда...
     - Защищаете... Культура не нужна мертвым, Ростислав Александрович.  У
мертвых другие интересы.  У  них  -  Шекар-Гомп...  Боюсь,  Око  Силы  еще
напомнит о себе. И тогда действительно понадобятся защитники.
     - Я готов, - кивнул Арцеулов. - И не один я...
     - Дай-то Бог... Но, боюсь, слишком многих уже нет, а теперь  и  вы  с
вашим другом едете убивать. И дай-то Бог вам не встретиться на поле боя. А
войско Лха Старшего Брата растет, и, может, через какое-то  время  господа
комиссары, о которых вы изволили упомянуть, покажутся вам  сущими  агнцами
по сравнению с теми, для кого они мостят дорогу...
     Уезжал Ростислав с тяжелым сердцем. Вроде бы, он делал все правильно.
Он выполнил приказ Адмирала. Он  помог  выручить  Наташу  Берг  из  логова
упырей в Шекар-Гомпе. И теперь он, капитан русской армии, возвращается  на
последний клочок русской  земли,  чтобы  встретить  там  свою  судьбу.  Он
рассчитался почти со всеми долгами, даже умудрился дожить до  собственного
двадцатипятилетия - и отметить юбилей в компании краснопузого, который еще
совсем  недавно  ловил  его  по  всему  Иркутску.  Оставался   лишь   долг
большевикам - и Арцеулов ехал в Таврию отдавать его...
     Но что-то было не так. Уже ночью, когда экспресс,  мягко  покачиваясь
на рельсах, подъезжал к  Бомбею,  Ростислав  сообразил,  что  мешает  ему.
Тогда, в поезде Верховного, он, казалось, подумал обо всем. Но в те дни он
не знал еще о Шекар-Гомпе, об Оке Силы, о Лха Старшем Барте. Он  и  сейчас
не понимал почти ничего - но он что-то видел,  что-то  успел  заметить.  И
если через несколько недель,  месяцев  или  даже  лет  он  упадет  посреди
белесой крымской степи, эти знания пропадут вместе с ним. А все  остальные
могут сообразить, что к чему, слишком поздно,  когда  то,  что  собирается
сейчас среди заснеженных гор, обрушится с их вершин на весь мир.
     Его жизнь не имела особого значения - не больше, чем жизни тысяч  его
товарищей. Но о Шекар-Гомпе знал лишь он. Он, и еще  трое.  И  может,  это
требовало от него,  Ростислава  Арцеулова,  чего-либо  иного,  чем  просто
возвращения на безнадежный фронт... Но менять что-либо было поздно...
     Яркое солнце заливало утренний Бомбей, у пирсов толпились огромные  -
белые, серые, черные - пароходы, билет лежал в кармане, и оставалось  лишь
одно - подняться по трапу  и  сказать  "Прощай"  этой  прекрасной  стране,
которую он  так  и  не  сумел  хоть  сколько-нибудь  узнать.  До  отплытия
оставалось совсем немного. Ростислав стоял неподалеку от  трапа,  провожая
глазами вереницу  пассажиров,  поднимавшихся  на  борт  огромного  лайнера
"Фламинго". Где-то неподалеку отправлялась "Маргарита",  на  которой  плыл
краснопузый  Степа.  Он  не  пришел,  впрочем  и  Ростислав  не  собирался
разыскивать Косухина. Ругаться не хотелось, а говорить было не о чем...
     ...Внезапно он почувствовал взгляд. Это бывало с Ростиславом нечасто,
но в таких случаях он не ошибался. Кто-то смотрел на него. Арцеулов ощутил
странную тревогу, хотя вроде бы опасаться до самого отъезда  было  нечего.
Он обернулся.
     В  глаза  бросилась  яркая  желтая  ткань  -  плащ,  который   носили
буддийские монахи. Их было здесь много, но Ростислав сразу понял - это  не
случайная встреча - хотя он и не  думал  когда-либо  вновь  увидеть  этого
человека.
     - Господин Цронцангамбо?
     Монах сложил руки на груди, поклонился и медленно заговорил. В первую
секунду Ростислав растерялся, но затем заставил себя сосредоточиться:
     "Что-то случилось... Слушай... Слушай внимательно..."
     Контакт наладился быстро. Уже через минуту Ростислав  стал  разбирать
отдельные слова:
     - Спешил... брат Цонхава... Надо...
     - Погодите, - остановил его капитан. - Я сейчас...
     Монах на минуту замолчал, а затем заговорил  вновь,  и  на  этот  раз
смысл сказанного четко отпечатывался в сознании:
     - Да пребудет с вами мир, Ростислав. Рад, что нашел  вас  -  я  очень
спешил, но от Шекар-Гомпа было трудно добраться. Я шел пешком...
     - Что-то случилось? - перебил его Арцеулов. - Они обнаружили убежище?
     - Нет. Это покуда не в их силах, но  монастырь  теперь  защищен  куда
лучше. Даже брату Цонхаве не проникнуть туда. Боюсь,  нам  скоро  придется
уходить. Брат Цонхава велел предупредить...
     Он  замолчал,  переводя   дух.   Арцеулов   успел   сообразить,   что
Цронцангамбо шел пешком от самого Шекар-Гомпа. Шел, чтобы предупредить.  И
ему стало стыдно, что он когда-то обвинял монаха в излишнем благоразумии.
     -  Брат  Цонхава  говорил  с  духами.  Никто  из  нас  не  умеет  так
разговаривать с духами, как он. Вам, людям Запада, это, наверное,  кажется
странным...
     - Нет, нет! - Арцеулов вдруг понял, что и в самом деле верит  монаху.
Люди  Востока  разговаривают  с   духами.   Люди   Запада   называют   это
предчувствием или интуицией...
     - Он говорит, что вам четверым грозит опасность. Гораздо большая, чем
он думал раньше. Кого-то из вас ждет предательство и смерть.  А  может,  и
то, что хуже смерти. Кого - духи не смогли объяснить. Учти это, Ростислав,
и сообщи своим друзьям. Прощай...
     Цронцангамбо поклонился и, прежде  чем  капитан  успел  сказать  хоть
слово, исчез в  толпе.  Ростислав  растерянно  оглянулся.  Надо  задержать
монаха и расспросить подробнее. Надо бежать к трапу "Маргариты"  и  ловить
там дурака-Степу, которого он  не  имел  права  отпускать  в  Совдепию  на
растерзание упырям Венцлава. Надо узнать, что случилось с Наташей,  почему
молчит Тэд...
     Заревел гудок, Арцеулов взглянул на  часы  и  понял,  что  опоздал  -
"Маргарита" отчалила, унося Степу в Марсель, и ему  не  успеть.  Трап  уже
снимали. Арцеулов еще раз оглянулся -  но  монах  исчез,  и  капитан  стал
медленно подниматься наверх...