неизбежный
"червонец" или "четвертак" и ждать. Терапевт обещал помочь - даже в этом
случае. В конце концов, можно даже  попытаться  бежать,  хотя  Орловский
слабо представлял себя в подобной роли.
   Да, все логично, но действительность оказалась  куда  страшнее.  Юрий
мог подписать все - и адский конвейер для него закончился бы  в  тот  же
день. Но это значит оговорить двоих ребят, которых  он  сам  же  защищал
несколько дней назад. Юрий понимал, что Сергея и Василия не спасти,  но,
может, его показания станут решающей каплей, когда  суд  будет  выбирать
между "червонцем" и "четвертаком". И был еще профессор Орешин - тут  еще
оставалась надежда. Значит, тем более нельзя признаваться.
   Но  Юрий  понимал,  что  у  следователя  уже   есть   готовая   схема
троцкистской организации  в  Музее.  Очевидно,  Орешину  отводится  роль
руководителя, Юрий своего рода хранитель "почтового  ящика",  а  молодые
ребята должны, по его мысли, выполнять конкретные вредительские задания.
Схема, очевидно, подсказана тем же Аверхом. Ни следователя, ни  парторга
не смущало, что никто из арестованных и  подозреваемых  никогда  не  был
троцкистом и не состоял в ВКП(б). Достаточно к слову "троцкист" добавить
определение "тайный".
   Вообще-то можно  отпираться,  спорить  -  даже  с  риском  угодить  в
обещанный  карцер.  Но  Юрия  ошеломил  конверт  -  и  семь  брошюрок  с
ненавистной фамилией на обложке. Если бравые опричники из Большого  Дома
не подбрасывали ему в ящик эту пакость, то в  их  глазах  он  становился
виновным раз и навсегда. И самое жуткое, что  Орловский  ничего  не  мог
возразить. Это его фонд, его кабинет и его стол.
   Он еще раз вспомнил брошюрки  -  на  скверной  тусклой  бумаге,  чуть
пожелтевшие от времени, но чистые,  вероятно  нечитаные.  Затем  конверт
грубо склеенный, с заметным рубчиком в верхней части... Нет,  от  такого
не  отвертеться.  И  одновременно  это  был  единственный  шанс   что-то
изменить. Ни профессор Орешин, ни  Иноземцев  с  Кацманом,  ни  две  его
помощницы из фонда не имели к  конверту  никакого  отношения.  Значит...
Значит, следовало найти того, кто очень  хотел  видеть  Юрия  в  составе
"антисоветской троцкистской группы".
   Орловский прикрыл глаза и начал вспоминать -  неторопливо,  обдумывая
каждую подробность. Итак, Музей...
   Он попал туда в сентябре 1935-го, два года  назад.  В  мае,  как  раз
перед  летним  отпуском,  в  Институте  народов  Востока  заговорили   о
реорганизации. Разговоры велись уже не первый год, и  ни  сам  Юрий,  ни
руководитель  сектора  истории  и  культуры  дхарского   народа   Родион
Геннадьевич Соломатин не придали этому никакого значения.  Но  в  начале
июня  внезапно  вышел  приказ  о  новой  структуре  института.   Секторы
объединились, и вскоре выяснилось, что для сотрудников дхарского сектора
места не предусмотрены. А еще через  неделю  Родион  Геннадьевич  исчез.
Вскоре были арестованы и остальные сотрудники.  Позже  Юрий  узнал,  что
одновременно были распущены Дхарское  культурное  общество  и  все  пять
дхарских школ.
   Юрий ждал ареста. Тогда он уже работал над книгой и поэтому  поспешил
отдать все материалы Терапевту. С  немногими  приятелями  видеться  было
нельзя - и круг  начал  смыкаться.  Клава  -  его  жена,  с  которой  он
расписался  еще  в  32-м,  -  не  выдержала  безденежья  и  страха:  они
развелись, Юрий оставил ей комнату на Ордынке, а сам поселился у "тетки"
- двоюродной бабушки - в ее маленьком флигельке...
   Тогда  все  обошлось.  Уже  позже  Терапевт  предположил,  что  арест
затронул лишь дхаров. Ни Орловский, ни другие русские сотрудники сектора
не пострадали. К сентябрю Юрий немного успокоился и вновь  начал  работу
над  книгой.  Жизнь  стала  налаживаться.  Каким-то   чудом   он   сумел
прописаться в  "теткином"  флигеле,  с  деньгами  помог  Терапевт,  а  в
сентябре он сумел вновь устроиться на работу.
   Уже позже он узнал, что в этом ему помог Флавий,  -  негласно,  через
верных знакомых. К  этому  времени  Юрия  уже  знали,  его  статьи  были
достаточно известны, поэтому дирекция без особых возражений доверила ему
один из фондов. Ему даже предложили работу  над  диссертацией,  но  Юрий
понимал, что изучение дхарского эпоса теперь  стало,  мягко  говоря,  не
особо актуальным.
   В Музее  было  спокойно  -  и  тихо.  Можно  было  даже  игнорировать
обязательные  собрания,  не  интересоваться  "общественной   жизнью"   и
заниматься делом. Впрочем, свободное время тоже оставалось, и  Орловский
бросил все силы, чтобы скорее закончить книгу -  он  словно  чувствовал,
что передышка будет очень короткой.
   Все изменилось через год. В Музее появился новый  парторг  -  Соломон
Исаевич Аверх. Он пришел из Института красной профессуры. Никто не  знал
его раньше, но Аверх гордо именовал себя профессором и даже ссылался  на
какие-то свои исследования, напечатанные еще в 20-е.  Однажды  Орловский
ради интереса перелистал старые журналы: Аверх печатал статьи о "мировом
революционном  процессе"  и  "беспощадной   борьбе"   с   разного   рода
противниками этого самого "процесса". Впрочем,  научные  изыскания  были
для  "красного  профессора"  уже  в  прошлом.  Сейчас  его  интересовало
другоеЧерез неделю после избрания Аверх созвал общее  собрание.  Парторг
обвинил  руководство  Музея  в  "мягкотелости",  "потакании  врагу"   и,
естественно, в "тайном троцкизме". Сотрудники лишь пожимали плечами,  но
на следующий день директор Музея был арестован. Вскоре взяли - одного за
другим - его заместителей, а затем коса пошла  по  рядовым  сотрудникам.
Юрия вначале не трогали.  Но  месяца  через  два  его  вызвал  начальник
Первого отдела Духошин. Этот маленький лысый и очкастый тип  появился  в
Музее одновременно с  Аверхом.  Поговаривали,  что  они  знакомы  еще  с
Гражданской. Во всяком случае, скоро уже никто не сомневался, что именно
Духошин собирает столь необходимые Аверху для его "обличении" данные.
   Начальник  Первого  отдела  предложил   Юрию   подписать   бумагу   о
сотрудничестве и регулярно информировать  о  поступках  и  высказываниях
коллег.  Отказ  удивил  -  но  уговаривать  Духошин  не  стал,  отпустив
Орловского с миром. А вскоре произошел эпизод с новой экспозицией. Аверх
со        вкусом        разобрал        по         косточкам         все
мелкобуржуазно-дворянско-троцкист-ские  уклоны,  в  которые  впал  Юрий.
Правда, говорили они один на один, но на следующий  день  Духошин  вновь
вызвал Орловского и вновь предложил сотрудничать.
   Уходить из Музея было некуда, да и едва ли его  теперь  отпустили  бы
просто так. Аресты продолжились. Аверх заселял пустые кабинеты какими-то
никому не известными людьми, и вскоре  из  старых  сотрудников  осталась
едва ли четверть. Две недели назад стали поговаривать, что Аверх  станет
директором, - и никто уже не удивлялся.
   В третий раз Духошин вызвал Юрия как раз накануне собрания.  В  ответ
на  очередной  отказ  начальник  Первого  отдела  сочувственно   покачал
головой, но вновь ничего не сказал...
   Сережа Кацман и Вася  Иноземцев,  недавние  выпускники  университета,
работали в отделе, которым руководил сам Аверх.  Что-то  там  произошло:
поговаривали, что они возмутились какой-то очередной глупостью,  которую
изрек Соломон Исаевич. За два дня до собрания Аверх столкнулся с Юрием в
коридоре, поинтересовался его делами, чего не случалось еще ни  разу,  и
внезапно предложил выступить  против  "некоторых  научно  некомпетентных
сотрудников", которые,  по  его  мнению,  ведут  в  Музее  вредительскую
работу. Орловский тогда попросту ничего не понял и  предпочел  побыстрее
закончить неприятный разговор.
   Все стало ясно на самом собрании. Аверх выступил с докладом,  но,  не
дочитав текст до конца, внезапно отложил его в сторону  и  обрушился  на
"банду вредителей-троцкистов", которые, как он выразился, "свили гнездо"
в стенах Музея. Когда он назвал фамилии,  по  залу  прошел  робкий  гул,
который тут же испуганно и стих. Кацман и Иноземцев  сидели  бледные,  и
вокруг них уже  начал  образовываться  вакуум:  стулья  пустели,  словно
ребята внезапно заразились чумой. И тогда Юрий не выдержал. Теперь  уже,
вспоминая этот день, он понимал, что его речь едва ли что-то изменила, а
если изменила, то лишь его личную судьбу.  Сразу  же  после  него  вновь
выступил парторг - и теперь в "троцкисты" был возведен сам  Орловский...
Затем,  как  и  полагалось,  на  голосование  был  поставлен  вопрос   о
возможности пребывания "банды вредителей" в числе сотрудников Музея.  И,
как  обычно,  все  руки  взметнулись  единогласно,  впрочем,  за   одним
исключением.  Профессор  Орешин,  все  собрание,  казалось,   дремавший,
голосовал против...
   Дальнейшее складывалось вполне логично. Аверх - или тот же Духошин по
его приказу - позвонил в Большой  Дом.  Последовал  обыск  -  и  "тайный
троцкизм" Юрия мог считаться доказанным. Ребят взяли, очевидно, сразу, а
за Орловским решили проследить, хотя и недолго - всего сутки.  Вероятно,
бумаги на его арест были попросту еще не готовы.
   Что же, "кви продест" - римское право  давно  нашло  верную  формулу.
Единственным человеком, которому было выгодно разоблачение врага  народа
Орловского, был, естественно, товарищ Аверх.
   Юрий еще раз вспомнил  содержимое  конверта.  Будь  он  действительно
троцкистским нелегалом, то, наверно, хранил  бы  не  старые  брошюры,  а
кое-что  поновее   -   хотя   бы   экземпляры   "Бюллетеня   оппозиции",
издававшегося  изгнанником  в  Париже.  Или  его  нашумевшую   книгу   о
сталинской школе фальсификации, которую как-то показывал Юрию  Терапевт.
Но, очевидно, те, кто спешил  "подставить"  Орловского,  сами  не  имели
подобной литературы. Зато у них было кое-что  из  старого  троцкистского
хлама...
   И тут Юрий вспомнил случайный разговор, слышанный еще год назад. Один
из его коллег с горькой усмешкой заметил, что Аверх так старается,  дабы
замолить собственные грехи: в 20-е годы будущий "красный профессор"  сам
был активным троцкистом.  Если  это  так,  то  понятно,  откуда  взялись
нечитаные экземпляры "Уроков Октября".
   Да, очевидно, это было именно так. Но доказать  это  невозможно.  Он,
конечно, мог отплатить Аверху той же монетой, сообщив  следователю  все,
что знал о ретивом парторге. Но это лишь  слова,  которые  мало  значили
против улик. Скорее всего, Юрия попросту обвинят в  клевете  -  и  крыть
будет нечем.
   Нет,  так  ничего  не  докажешь.  "Красный  профессор"  продумал  все
досконально: брошюрки перевешивали  любые  умозаключения.  Так  сказать,
"корпус деликти"... Брошюрки... В сером, неважно склеенном,  к  тому  же
бракованном конверте...
   Внезапно мысли Юрия зацепились за этот проклятый  конверт.  В  первый
момент ему показалось, что он уже где-то видел его  -  или  нечто  очень
похожее. Конвертов в мире много, но этот имел  характерный  рубчик  -  и
этот рубчик не выходил из головы. Точно! Юрий уже видел конверт с  точно
таким же браком, причем совсем недавно. Оставалось вспомнить - где.
   Дома... Нет, в его флигеле таких больших конвертов вообще не было. На
почту он давно не заходил. У  Терапевта  он  тоже  не  был  больше  трех
месяцев, они обычно встречались где-нибудь в парке или  в  музеях,  если
погода шалила... В гостях? Нет, он давно не бывал в гостях...
   Оставалась работа -  его  Музей.  Юрий  начал  тщательно  вспоминать.
Фонд... У него лежал запас больших конвертов, но они были  другие  -  из
белой бумаги, без всякого брака. Соседний фонд... Канцелярия...
   Юрий лежал на узких нарах, прикрыв глаза и  стараясь  сосредоточиться
на этой, в данный момент самой главной проблеме. Он знал,  он  почему-то
был твердо уверен, что вспомнит. Он может. Он должен, Орловский мысленно
путешествовал по всем знакомым ему  кабинетам.  Перед  глазами  вставали
одинаковые  столы,  груды  папок,  высокие  шкафы  у  стен...  Нет,   не
получалось. Конвертов с рубчиком не было ни у его коллег, ни в дирекции,
ни в канцелярии.
   Юрий закусил губу, стараясь сообразить, в чем ошибка.  Может,  стоило
не вспоминать чужие столы,  а  представить  себе  сам  конверт.  Вернее,
конверты он вдруг понял,  что  видел  не  один  такой,  а  целую  груду.
Конверты лежали в беспорядке, и он тогда обратил внимание, что на каждом
из них был этот характерный дефект. Да, целая группа конвертов лежала на
столе, и он еще подумал тогда, что  в  подобном  заведении  такой  брак,
наверно, недопустим, и удивился...
   В подобном заведении... Он  вспомнил.  Орловский  по-прежнему  лежал,
закрыв глаза и не двигаясь. На душе было легко, словно все беды остались
позади и он  вновь  свободен.  Что  же,  теперь  ему  есть  что  сказать
следователю. Завтра же он расскажет правду.
   И тут Юрий оборвал себя. Правду? Его  коллег,  его  самого  эти  гады
бросили в камеру, тысячи и тысячи уже успели сгинуть, - а он будет,  как
классический гнилой интеллигент, жалко оправдываться! Ну уж нет!  Не  он
первый поднял меч. И теперь  пусть  те,  кто  решили  поплясать  на  его
костях, получат сполна. По полному счету! Вспомнилось лицо следователя -
лицо типичного недоумка с  трехклассным  образованием.  Может,  Терапевт
прав и где-то в Большом  Доме  есть  люди  поумнее,  но  уж  этого  типа
обыграть не так сложно. Ему нужна группа врагов народа?  Что  ж,  он  ее
получит...
   Мелькнула запоздалая мысль о том, что так поступать  все  же  нельзя.
Оружие врага - не из тех, что  возьмет  в  руки  честный  человек.  Есть
какой-то предел... Юрий вспомнил наглую, щекастую  физиономию  Аверха  и
усмехнулся. Нет, хватит бесполезной болтовни! Иного оружия не  будет,  а
его бой не закончен. Песчинка попала в жернова - ну  что  ж,  и  от  нее
останется царапина...
   Он заснул крепко, без сновидений,  и  надзирателю  пришлось  тряхнуть
Юрия за плечо, когда пришло время идти на допрос.
   Орловский почти не волновался. Что он будет  говорить,  ясно,  а  как
сообразит на месте. Этот следователь не такой уж  крепкий  орех.  Такого
можно переиграть. Нет, такого переиграть нужно! Обязательно нужно.
   - Че так долго? - Следователь был, похоже, в неплохом настроении.  От
него  несло  дешевым  одеколоном  и  чем-то  напоминающим  карболку.   -
Заспался, что  ли?  -  Энкаведист  открыл  папку,  перелистал  бумаги  и
выжидательно поглядел на Юрия. Пора начинать.
   - Я... Да... Заснул лишь под утро...
   - Думал? - Усмешка была снисходительной, ленивой.
   -  -  Да...  Я  думал...  Понимаете,  гражданин  следователь...   Это
трудно...
   - Вот еще, трудно! - возмутился тот,  хотя  явно  не  всерьез:  запас
хорошего настроения, похоже, еще не истощился. - Как, бля, против власти
рабочих  и  крестьян  шкодить  -  так  не  трудно,  да?  Ладно,  колись,
Орловский, колись...
   - Гражданин следователь, - Юрий вздохнул, стараясь не глядеть врагу в
лицо: глаза могли выдать, - мне... Мне страшно,  понимаете?  Они...  они
сказали, что достанут меня везде, даже тут. У них всюду свои люди...
   - Это у кого же? - В голосе промелькнула настороженность. - У Кацмана
твоего, что ли?
   - Нет, не у него... У главного.
   - Ну-ну, - подзадорил следователь. - И кто это там у вас главный?
   - Я... Я - по порядку... - Тут  следовало  сделать  небольшую  паузу.
Юрий еще раз  вспомнил  подготовленную  байку.  Самое  забавное  -  если
что-либо могло быть забавным в этом адском месте, - что все в ней -  или
почти все правда. Речь шла лишь о  толковании...  -  Боюсь,  вы  мне  не
поверите, гражданин следователь. Поэтому я начну с этого... с  книжек...
Дайте, пожалуйста, конверт.
   Через секунду конверт был у него в руках. Юрий еще  раз  поглядел  на
зубчик и даже коснулся его пальцем. Ну, вперед.
   - Этот... этот конверт положил мне в стол гражданин Духошин.
   - Как? - Вопрос  был  быстрый,  словно  молния,  и  Юрий  понял,  что
клюнуло.
   - Духошин... Я не помню его имя  и  отчество.  Он  начальник  Первого
отдела Музея... Я  понимаю,  вы  мне  не  поверите...  Я  докажу...  Вот
смотрите: этот конверт - бракованный...
   Да, кипу именно таких конвертов Юрий заметил на столе у Духошина в их
последнюю встречу. Начальник Первого отдела уговаривал Орловского начать
сотрудничество, а Юрий, чтоб не смотреть тому а глаза, глядел в  сторону
на бумаги, громоздившиеся на  столе.  И  среди  них  валялось  несколько
конвертов.
   Следователь не перебивал, и Юрий  подробно  рассказал  о  бракованных
конвертах. Перо летало по бумаге, и можно было  незаметно  взглянуть  на
энкаведиста. Да, клюнуло, надо жать дальше...
   - Духошин давно хотел меня завербовать. Он говорил со  мной  об  этом
три раза. Он грозил мне, гражданин следователь. Говорил, что я дворянин,
меня будет легко уволить при первой же чистке...
   Все это чистая правда. Именно это и говорил Духошин.
   - Он хотел использовать мой фонд как "почтовый ящик". То есть мне так
кажется... И еще он хотел, чтобы я собирал информацию...
   - Пока это все слова,  гражданин  Орловский.  -  Следователь  наконец
оторвался от протокола и  с  сомнением  взглянул  на  Юрия.  -  Все-таки
начальник Первого отдела...
   - Так в том-то и дело! Понимаете?  -  Юрий  даже  вскочил,  а  затем,
словно обессилев, рухнул на стул. - У них там целая банда!  Они  вербуют
сотрудников - и все боятся! Это банда...
   - Стоп! Ты вот что, успокойся! Ты их не бойся,  Орловский!  Ты,  бля,
нас бойся.
   - Да, да, конечно... Извините, мне действительно  страшно...  -  Юрий
перевел дух, решив, что пора выдавать главное. - В  Музее  действительно
есть группа врагов народа... троцкистов... Они имеют задание  истреблять
честных сотрудников, коммунистов и беспартийных,  чтобы  ставить  на  их
место своих люд ей. Ведь Музей  находится  рядом  с  Главной  Крепостью,
оттуда  простреливается  вся  площадь,  подходы...   Если   они   сумеют
контролировать здание Музея...
   - ‚-мо„! А ведь правда! - Похоже, мысль  о  стратегическом  положении
главного Столичного Музея покуда не приходила в голову следователя. - Ну
давай, Орловский, рассказывай!
   - Они действуют в Музее уже около  года.  За  это  время  им  удалось
скомпрометировать очень многих. Всех тех, кто не желал сотрудничать, они
обвиняли во вредительстве. Понимаете, им все верили...
   И это - правда. Аверх и его присные так и поступали. Им действительно
верили их собратья в Большом Доме...
   - Меня завербовали... Я должен был предоставить  им  свой  фонд.  Они
завербовали  и  других...  Но  Кацман  и  Иноземцев  вызвали   почему-то
подозрения, и их решили убрать...
   - А чего ты выступал в  их  защиту?  Это  был  действительно  опасный
вопрос. Впрочем, не самый.
   - Мне приказали. Я должен был  выступить,  а  собрание  -  поддержать
меня. Мне так обещали, гражданин следователь! Только сейчас я понял, что
меня тоже решили убрать. Но я не мог отказаться, понимаете? Мне сказали,
что меня найдут даже здесь... Еще им мешал профессор Орешин. И его  тоже
решили убрать.
   - Постой, Орловский. - Следователь дописал строчку и  стукнул  ребром
ладони по столу. - Что ты заладил: "Они, они". Ты фамилии называй!
   - Я... всех/не знаю... Это же тайная группа,  гражданин  следователь!
Но я знаю главного... самого главного... Ему подчиняется Духошин  и  все
остальные... Именно он руководил всем... Это бывший  троцкист  -  еще  с
двадцатых...
   - Фамилия!
   Юрий молчал. Интересно все же, поверил или нет? Наверно, еще нет.  Во
всяком случае, не до конца...
   - Фамилию говори! Ну? Чего молчишь, проблядь!
   Удар был короткий, почти без размаха. Юрий упал на пол, боль затопила
голову, но главное он понял - поверил!
   - Вставай, вставай...
   Юрий медленно встал. Энкаведист был рядом, придерживая его  за  ворот
окровавленной рубашки. Юрий  заметил,  что  пальцы  следователя  тоже  в
крови. Он набрал в грудь воздуха: пора!..
   - Аверх...  Профессор  Аверх,  парторг  Музея...  Окровавленная  рука
отпустила ворот, и Юрий медленно опустился