кова было столь же крепким, но  Михаил  был
уже наготове.  Странно,  теперь  ладонь  краснолицего  уже  не  казалась
сотканной из мускулов. Скорее, она была  твердой  и  закостеневшей,  как
рука мертвеца...

8. ГОСТИ БЕРТЯЕВА

   Бен вышел из метро  у  Белорусского  вокзала  и  купил  на  маленьком
базарчике вполне приличный букет хризантем. Он уже слыхал, что аборигены
имеют обыкновение приходить в гости с куда более прозаическими подарками
тортиком, банкой сардин или просто с бутылкой водки, - но воспитание  не
давало переступить через традиции. Отец Бена в молодости провел год  при
российском посольстве в Швеции, и маленький  Саша  успел  наслушаться  о
настоящем, истинном этикете, которым славился стокгольмский двор.
   На Бена произвел сильное впечатление рассказ отца о  том,  как  перед
королевским балом все лестницы монаршей резиденции  заполнялись  парадно
одетой публикой,  ждавшей  последнего  удара  часов,  чтобы  переступить
порог, - прийти на минуту раньше или тем более  позже  было  невозможно.
Конечно, теперь речь шла о визите частном, да и происходило  это  отнюдь
не в цивилизованной Скандинавии,  но  нарушать  правила  Бен  не  считал
возможным. Итак, он поспешил вниз по Тверской, которая ныне носила дикое
имя "Горького", чтобы вовремя добраться до Садового Кольца.
   Бертяев  проживал  на  пятом  этаже  большого  дома   неподалеку   от
популярного среди жителей Столицы театра имени МОСПС. Бен еще в  детстве
наслышался  о  знаменитых  столичных  театрах,  но  приют  Мельпомены  с
подобным  названием  отпугивал,  слово  "МОСПС"   казалось   чудовищным.
Оставалось спросить у самого драматурга,  какие  из  подобных  заведений
культуры имело смысл посетить: в глубине души  Бен  все  же  верил,  что
большевики не смогли окончательно выжечь  великие  театральные  традиции
Столицы.
   Для  того  чтобы  попасть  в  нужный  подъезд,   следовало   миновать
подворотню, заботливо исписанную наглядной агитацией дворового масштаба.
Бен   вздохнул,   представив   себе   необъятное   поле    деятельности,
открывающееся перед тускульскими фольклористами. Это было почище  фресок
Альтамиры и Ласко, хотя в глубине души молодой человек  предпочитал  все
же наскальную живопись троглодитов.
   Поднявшись наверх, Бен взглянул на часы. Он пришел точно -  циферблат
высветил 16.58. Ровно в пять Бен нажал кнопку звонка.
   Дверь открыла величественная дама в черном бархатном платье  с  нитью
крупного жемчуга на груди. Молодой человек немного растерялся, но  смело
произнес:  "Добрый  день,  мадам!"  -  поспешив  вручить  хозяйке   дома
хризантемы. Ответом была благожелательная улыбка.
   - Вы, наверное, Бен? Спасибо, хризантемы великолепны.
   - О, что вы, мадам!
   Только после этих обязательных любезностей  Вен  сообразил,  что  они
говорят по-французски. Отступать было поздно, и  все  на  том  же  языке
великого Расина Бен сообщил,  что  на  улице  действительно  прескверная
погода, но он совсем не замерз, что в Лондоне зимы обычно  не  бывает  и
что он находит Столицу изрядно похорошевшей за последние годы.
   Очевидно,  Бертяев   заранее   предупредил   супругу   о   госте   из
"посольства". Бен постарался не ударить лицом в грязь, а его безупречный
смокинг окончательно довершил впечатление - даме определенно  понравился
молодой иностранец...
   - Рад вас видеть! - Бертяев встретил его на пороге большой гостиной.
   Говорил он по-английски, и  Бен  вздохнул  с  некоторым  облегчением:
французский всегда казался ему излишне жеманным.
   На драматурге на этот раз не было фрака, зато он облачился  в  теплую
"профессорскую" стеганую куртку с непременным галстуком-бабочкой  и  все
тем же моноклем. Кроме него в гостиной  был  лишь  джентльмен  в  очках,
немного напоминающий богомола.
   - Не у всех такая  английская  точность,  -  улыбнулся  хозяин  дома.
Большинство собирается позже... А пока прошу знакомиться...
   Богомол оказался Михаилом Сергеевичем Колонковым, детским писателем и
драматургом. Он попытался  заговорить  по-английски,  но  результат  был
таков, что Бен предпочел тут же перейти на русский, правда, сохранив  на
всякий случай легкий акцент.
   - О, так вы понимаете по-русски! - обрадовался  Колонков.  -  Знаете,
это так приятно...
   Трудно сказать, в чем именно заключалась "приятность" данного  факта.
Впрочем, развивать эту тему Михаил Сергеевич не стал.
   - Позвольте вам  презентовать...  Ради  знакомства,  если  можно  так
выразиться...
   Бен согласился, что так выразиться можно, и  тут  же  получил  в  дар
небольшую книжечку в бумажной обложке, которую автор  поспешил  украсить
надписью "Моему другу Бену" и размашистой подписью.
   Раздумывая над тем, насколько быстро здесь завязывается  дружба,  Бен
раскрыл  книжку.  Вверху  стояло  гордое  "Писатель-орденоносец   Михаил
Колонков", а ниже - "Про дядю Петю-милиционера".
   - Оу! - вполне по-английски удивился гость. - Это детектив для детей,
да?
   Автор  немного  смутился,  сообщив,  что  данная  книжка  написана  в
несколько ином жанре. "Дядя Петя", в общем-то, не детектив, а рассказ об
очень хорошем и добром милиционере, который охотно помогает старушкам  и
журит излишне  обнаглевших  хулиганов.  Такие  книги  должны  с  детства
воспитывать у будущих граждан СССР любовь к родной милиции.
   - Оу! - отреагировал Бен. - Вам, наверно, заказал эту книгу НКВД?
   Богомол, вновь смутившись, начал объяснять, что  понятие  "социальный
заказ", о котором так часто говорится на писательских форумах,  надлежит
понимать широко. Оно несводимо к конкретным заказам различных  советских
учреждений. Лично он. Колонков, написал про дядю Петю  исключительно  из
осознания своего писательского долга.
   Бен решил блеснуть своими знаниями современной советской литературы и
упомянул о поэме Гатунского,  посвященной  бойскауту  Морозову.  Реакция
была неожиданной: Колонков вначале пожелтел, а затем побагровел:
   - Уважаемый... дорогой господин... мистер Бен! Не обращайте  внимания
на этого графомана! Разве так пишут? Разве можно так,  извините,  в  лоб
развивать патриотическую  тему?  Молодежь  надо  воспитывать  исподволь,
ненавязчиво... И вообще, между нами, его печатают только из-за связей  в
ЦК! Из-за таких, как он, мое  "Избранное"  не  может  выйти  уже  третий
год...
   К счастью, подоспевшая супруга Афанасия Михайловича отвлекла внимание
рассерженного Богомола. Бертяев улыбнулся и отвел Бена в сторону:
   - Будьте осторожнее,  Бен!  Не  наступайте  на  любимый  мозоль.  Еще
немного - и товарищ  Колонков  начал  бы  уговаривать  вас  организовать
перевод его "Дяди Пети" в Лондоне... Мы, писатели, люди странные...
   - Вы правы, - развел руками Бен, - мне вообще лучше молчать.
   -  Ну  зачем  же?  -  вновь  усмехнулся  Бертяев.   -   Лучше   всего
рассказывайте несмешные анекдоты, поясняя, что это настоящий  британский
юмор. А если серьезно, скоро должны прийти несколько  весьма  интересных
личностей. Если вас интересует кто-нибудь конкретно...
   - Афанасий Михайлович... - Молодой человек немного замялся, но  затем
все же рискнул:
   - Меня просили узнать...  Есть  один  известный  физик,  его  фамилия
Тернем. Может, кто-нибудь из ваших гостей...
   Бертяев на минуту задумался:
   - Тернем... Нет, не знаю. Но мы  постараемся  узнать.  Все,  кажется,
великий сход начался...
   В передней уже слышался шум - гости сходились. Бен отошел в  сторону,
стараясь не привлекать к  себе  внимания.  Впрочем,  с  "иностранцем  из
посольства" стремились познакомиться все - Бену  приходилось  улыбаться,
кивать, всячески избегая ответа на вопрос, какую  державу  он  конкретно
представляет.  Вскоре  в  гостиной  стало  тесно,  гости  разбились   на
небольшие группки, оживленно беседуя.  Бен,  отделавшись  от  очередного
любопытного, занял позицию в кресле у окна. Между  тем  Бертяев  подошел
поближе, разговаривая с немолодым лысым господином, о  котором  Бен  уже
знал, что это известный лирический поэт.
   - Нет, еще не читал, - сообщил драматург в ответ на какую-то  реплику
гостя. - Знаете, я сейчас вообще бросил читать беллетристику.
   - Перешли на изделия Агитпропа, батенька? - хмыкнул лирик.
   Очевидно, это было шуткой, смысл которой до Бена  не  дошел:  понятие
"Агитпроп" было ему неведомо. Бертяев же усмехнулся:
   - Ну, это для Гатунского. Представьте, увлекся современной физикой...
   Он бросил быстрый взгляд на молодого человека. Бен понял и  обратился
в слух.
   -  Решили  писать  новую  пьесу?  -   отреагировал   лирик.   -   Про
научно-исследовательский институт?  Любовь  старого  профессора  и  юной
комсомолки? Или разоблачение китайского  шпиона,  устроившегося  старшим
буфетчиком?
   - Вы подали неплохую мысль, - с  совершенно  серьезным  видом  кивнул
Бертяев,  -  хотя,   если   серьезно,   меня   заинтересовала   проблема
ответственности. Человек  совершает  открытие,  но  знания  приносят  не
только добро. Вы, наверное,  слыхали,  исследованиями  в  области  атома
заинтересовались военные...
   - Тогда вам придется писать о загнивающем Западе, батенька.  О  наших
осинах лучше умолчать...
   - Жаль... - На лице драматурга появилось искреннее огорчение. -  А  я
как раз заинтересовался судьбой одного талантливого физика. Может  быть,
слыхали, его фамилия Тернем...
   Лирический поэт кивнул:
   - Ну кто в Столице лет пятнадцать назад не слыхал о Тернеме!  Русский
Эдисон! Только сейчас этот Эдисон является объектом  далеко  не  научных
интересов... Да и работает не в Академии наук...
   - Его... тоже? - тихо спросил Бертяев.
   - Да, еще в тридцатом, по-моему.  Но  затем  выпустили  -  во  всяком
случае, так говорят... Знаете, батенька, лучше спросить  Лапшина,  он-то
все знает.
   - Тут вы правы! - кивнул драматург. - Чтоб Лапшин - да не знал!
   Оба писателя искренне рассмеялись, очевидно вспомнив неведомого  Бену
Лапшина. Молодой человек понял,  что  большего  ему  покуда  не  узнать.
Впрочем, это уже кое-что: Тернем жив, арестован, но сейчас,  похоже,  на
свободе. Оставалось подождать еще одного знающего гостя.
   Между тем некий молодой, но уже весьма потертого вида  джентльмен,  о
котором Бертяев сообщил, что он "известный  художник",  подсев  к  Бену,
начал забрасывать его вопросами  о  каких-то  лондонских  знаменитостях.
Можно  было  заявить,  что   гость   из   посольства   представляет   не
Великобританию, а иную державу, к примеру Канаду, но Бен решил поступить
иначе. Он  сделал  строгое  лицо  и  на  прекрасном  английском  пояснил
любопытному интервьюеру, что специфика его  обязанностей  в  Столице  не
дает возможности предоставить информацию подобного рода. У гостя отвисла
челюсть, он кивнул, и на его лице появилась заговорщицкая  улыбка.  Бену
оставалось лишь гадать, за кого его приняли -  за  сотрудника  секретной
спецслужбы или за официанта посольского ресторана.
   Тем временем в центре комнаты, где  теперь  находился  Бертяев,  явно
назревал какой-то спор.  Бен  прислушался  и  понял,  что  сдетонировала
нехитрая уловка драматурга о его интересе к современной физике.
   - Представляете, товарищи! - возмущался  моложавый  человек  в  сером
клетчатом костюме. - Я написал рассказ - научно-фантастический, как  раз
про ядерную физику...
   - Это тот, в котором японские  шпионы  пытаются  украсть  чертежи?  -
ввернул кто-то.
   - Ну... это не главное. - Писатель-фантаст немного смутился. - Шпионы
это, так сказать, оживляж. Нам нужна наша фантастика,  социалистическая,
фантастика оптимизма! Я понес рассказ в редакцию,  и  мне  его  вернули,
знаете, с какой рекомендацией?
   - Написать популярную брошюру  про  повышение  удоев,  -  предположил
кто-то.
   - Почти угадали, - невесело усмехнулся автор, - посоветовали написать
про новые технологии в металлургии. Оказывается, наша советская молодежь
должна воспитываться не на сказках,  а  на  добротной  научно-популярной
литературе...
   Неудачливого фантаста поддержали нестройным хором,  в  котором  можно
было услышать сочувствие и осторожное согласие.
   - Фантастика - жанр будущего, - кивнул Бертяев. - Только я  не  очень
понял ваш пассаж об оптимизме.  Вы  считаете,  что  оптимизм  и  ядерная
физика хорошо сочетаются?
   - Зачем так сужать, Афанасий Михайлович? -  удивился  писатель.  -  Я
говорю вообще - о науке, о прогрессе...
   - А что такое прогресс?
   - Ну... Афанасий Михайлович, вы, конечно, шутите!  Сейчас,  извините,
даже дети знают, что такое электричество, авиация...
   - Я тоже знаю... Я  ведь  был  на  фронте,  с  шестнадцатого  года...
Авиация  бомбила  нас  почти  каждый  день...  А   электричество   немцы
пропускали через проволочные заграждения - смерть наступала  практически
сразу. У солдат обгорали руки...
   - Но... но это издержки! - растерялся фантаст. - Неизбежные  издержки
прогресса! Огонь - величайший благодетель человечества, но его применяла
инквизиция, - я это уже слыхал. Но, согласитесь,  без  прогресса  науки,
техники, образования мы бы жили в каменном веке!
   - Про каменный век ничего не скажу,  -  покачал  головой  Бертяев.  -
По-моему, мы его еще просто не изучили как следует, так что судить рано.
Но, знаете, я одно  время  интересовался  античностью,  эпохой  рождения
христианства...
   - Первый век? Римская империя?
   - Да. Вот что меня поразило: у римлян было все, все  необходимое  для
нормальной жизни - школы, почта, больницы, библиотеки. Но у них было еще
одно - они умели вовремя останавливаться.  Помните,  во  всех  учебниках
написано об  александрийце  Героне,  который  открыл  принцип  пара?  Но
римляне оставили паровую энергию лишь для детских игрушек...
   - В силу социально-классового консерватизма, -  прокомментировал  все
тот же всезнайка.
   - Трудно сказать. Но представьте себе,  что  они  все-таки  построили
паровую машину. Появились заводы, паровозы, пароходы, электричество...
   - Тогда Америку открыли бы они, а не Колумб, - заметил кто-то.
   - Да. И американская цивилизация погибла бы  на  тысячу  лет  раньше,
даже не успев стать на ноги. А в Европе произошло бы то,  что  случилось
совсем  недавно,  -  окончательно   погибло   крестьянство,   разорились
ремесленники,  аристократия  превратилась  в  плутократию,  города  -  в
сточные клоаки. Античность погибла бы раньше и без всяких варваров. Я не
говорю,  что  могли  бы  сделать  римские  кесари  с  более  современным
оружием...
   - Но нельзя же отрицать сам прогресс?  -  упрямо,  хотя  и  не  столь
уверенно, заметил писатель-фантаст.
   - Мне трудно понять, что такое прогресс. Только прогресс техники?  Но
человеческое счастье вполне достижимо и с  техникой  времен  античности.
Прогресс морали? Мораль изменилась мало: даже христианство  появилось  в
ту же античность. Я уже не говорю об искусстве, литературе...
   - Вы, батенька, любите парадоксы, - вступил в спор уже знакомый  Бену
лирический поэт, - но, признайтесь,  если  следовать  вашей  логике,  мы
дойдем до Руссо с его  идеей  возвращения  в  пещеры.  Знаете,  в  эпоху
Днепрогэса и Магнитки отрицать прогресс как-то странно...
   Бертяев улыбнулся и развел руками. Его супруга, давно  уже  ожидавшая
окончания дискуссии, поспешила пригласить гостей в столовую, вызвав  тем
одобрительный шум.
   За ужином Бен постарался молчать, хотя это было не  так  просто:  его
соседом оказался автор "Дяди  Пети".  Утолив  первый  голод,  знаменитый
детский писатель  тут  же  начал  разговор  о  том,  какой  должна  быть
литература для подрастающего поколения. Когда Бен был вынужден признать,
что в детстве читал исключительно сказки Гауфа и  повести  Бернетт,  его
собеседник, сочувственно взглянув на  отставшего  от  жизни  иностранца,
принялся пересказывать сюжет второй части приключений  милиционера  дяди
Пеги. На этот раз страж порядка проходил службу в рядах РККА, что должно
было тонко и ненавязчиво привить детям любовь к родным и любимым народом
советским вооруженным  силам.  При  этом  мэтр  не  упустил  возможности
присовокупить, что поэму Гатунского, равно как и иные его  произведения,
дети читать не будут.
   С последним Бен охотно согласился, в  остальном  же  оставалось  лишь
время от времени кивать и говорить "оу!". Впрочем, господин Колонков  не
доставил излишних хлопот: писатель предпочитал беседовать о  собственном
творчестве, мало интересуясь державой, откуда прибыл его новый знакомый.
   Внезапно, когда дело  уже  дошло  до  торта,  в  прихожей  послышался
звонок. Гости переглянулись.
   - Лапшин, товарищи! - предположил кто-то.
   - Лапшин! Лапшин! - поддержал целый хор голосов. Все заулыбались.
   Хозяйка вышла на минуту и вскоре вернулась, причем не одна. В комнату
вбежал невысокий толстенький человек в расстегнутом пиджаке и со  сбитым
на сторону галстуком. Оказавшись в столовой, он произнес "миль пардон!",
долго жал руку  Афанасию  Михайловичу,  заодно  успев  облобызать  ручки
нескольких дам, сидевших поблизости. Наконец  он  был  усажен  за  стол,
после чего с истинным вдохновением занялся  котлетой  по-киевски.  Гости
переглядывались.
   - Ну, что нового в Столице? - поинтересовался кто-то.
   - А? - вскинулся толстячок. - Миль пардон, дожую... Я как раз спешил,
чтобы рассказать... Афанасий Михайлович! Товарищи! Я такое узнал...
   Гости продолжали  переглядываться,  а  кое-кто  -  и  перемигиваться.
Очевидно, товарищ Лапшин уже успел приобрести вполне определенную славу.
   - Да! - Лапшин, отхлебнув  из  бокала,  откинулся  на  спинку  стула.
Потрясающие новости! Скандал! Даже не скандал,  а  целый  эль  скандаль!
Только прошу - между нами, антре-ну, так сказать...
   Дружный хор тут  же  пообещал  хранить  полное  молчание.  Толстячок,
дожевав очередной кусок  котлеты,  наскоро  промокнул  рот  салфеткой  и
начал:
   - Вчера... Представляете... Узнаю,  что  столичная  милиция  объявила
розыск. Причем чрезвычайный и как раз на праздники!
   - Карманника ищут, - предположил кто-то, очевидно,  предвидя  реакцию
гостя. Тот хмыкнул:
   - Я тоже подумал было - карманника, но,  естественно,  переговорил  с
кем можно... Вы же знаете, кое с кем я, так сказать... В общем, ищут  не
карманника, а  молодого  человека  лет  двадцати  двух,  особо  опасного
преступника...
   Над столом пронесся вздох разочарования.
   - Ага! - вскинулся Лапшин. - Я тоже подумал  -  обычная  история.  Но
дело в том, дело в том...
   Он перевел дыхание и окинул замолкнувших  слушателей  хитрым  взором,
предвкушая эффект:
   - Этот человек умер. Шестнадцать лет назад!  И  теперь  его  ищут  по
фотографии, переснятой с памятника!
   Реакция, как и ожидал  рассказчик,  была  бурной,  но  неоднозначной.
Преобладали смешки и реплики типа: "Эка загнул!"  -  Вот-вот,  -  кивнул
Лапшин, подождав, покуда шум стихнет, - я тоже, знаете,  в  вампиров  не
поверил. Интересно, признаться, стало... Так  вот,  я  выяснил:  фамилия
этого человека - Косухин. Он погиб в двадцать первом году, в Гражданскую
войну был партизаном  в  Сибири.  Сейчас  на  него  объявлен  всесоюзный
розыск...
   Тон  рассказчика  был  столь  уверенным,  что  собравшиеся  притихли,
недоуменно  переглядываясь.  На  обычную  столичную  байку  это  уже  не
походило.
   Бен слушал говорливого гостя, отвернувшись.  На  душе  было  скверно:
Джонни-бой попал в переплет. Он молил Творца,  чтобы  Чиф  не  вышел  из
убежища до его возвращения.  Путаница  с  двумя  Косухиными  объяснялась
просто: кто-то явно не  хотел  привлекать  внимание  к  Тускуле.  Искали
человека, похожего на похороненного  когда-то  красного  партизана,  для
местной милиции этого вполне достаточно...
   - Ну вот, - удовлетворенно продолжал  Лапшин,  -  это,  так  сказать,
начало...
   - А что, и продолжение будет? - послышался голос какого-то скептика.
   - Ну, если дамы  пожелают...  Миль  пардон...  -  Рассказчик  грызнул
недоеденную котлету, отхлебнул вина и перевел дух. - Да-с... В  подобном
происшествии  не  было  бы  ничего  необыкновен