ропинка ведет к небольшому ущелью. Спрятаться там негде, а сходить  с
тропы нельзя - мины. У вас есть два часа, затем я пошлю  погоню.  Если  вы
верите в Бога Христа  или  в  других  богов,  может,  они  помогут  вам...
Прощайте.
     Он резко повернулся и пошел в сторону полигона. Свита  потянулась  за
ним, остались лишь трое конвоиров. Они  о  чем-то  переговаривались  между
собой, после чего один с нашивками офицера вынул револьвер и лениво кивнул
на почти незаметную в темноте тропу.
     Несколько минут они ждали выстрелов в спину, но  сзади  было  тихо  -
генерал  Мо  держал  слово.  Метров  двести  прошли  молча,   после   чего
остановились, чтобы перевести дух.
     - А вы ведь неверующий, Косухин? - поинтересовался капитан,  вспомнив
слова китайца.
     - Не-а, - Степан явно не уловил  иронии.  -  Неверующий...  Ну  чего,
беляк, прогуляемся напоследок?
     - Придется, - кивнул Арцеулов и внезапно протянул Степе руку:
     - Меня зовут Ростислав...
     - Степан... - Косухин пожал тонкую сильную ладонь капитана,  вздохнул
и поправил шинель.
     - Ну чего, пошли, что ли, Ростислав...
     Арцеулов кивнул, застегнул полушубок и молча зашагал по тропе. Степан
на мгновение  задержался,  оглянулся  на  оставшийся  за  спиной  полигон,
покачал головой и шагнул следом. Арцеулов шел быстро, и чтобы догнать его,
Степе пришлось  пробежать  несколько  метров.  Поравнявшись  с  капитаном,
Косухин сбавил ход и пошел рядом, почти плечом к плечу.
     ...Двое мужчин уходили все дальше и дальше по узкой, терявшейся среди
камней и песка тропе, пока не исчезли в предрассветной мгле.


    Андрей ВАЛЕНТИНОВ
    ОКО СИЛЫ IV
    ТЫ УСТАВШИЙ НЕНАВИДЕТЬ


ПРОЛОГ

   Теплым сентябрьским днем на коктебельском  пляже,  как  раз  напротив
знаменитого дома Волошина, два  гражданина  принимали  солнечные  ванны.
Накануне шел дождь, и это, вероятно, распугало отдыхающих - почти  никто
не пришел в  этот  час  на  берег  насладиться  прелестями  "бархатного"
сезона. Лишь неподалеку от пустынного в этот  час  пирса  какие-то  дамы
играли огромным надувным мячом да несколько  чудаков  из  съехавшихся  в
Коктебель литераторов восседали в шезлонгах, лениво поглядывая на черную
глыбу Карадага. Итак, вокруг никого не было, и двое отдыхающих могли без
всяких помех с удобством расположиться на большой подстилке  под  лучами
крымского солнца. Точнее, на  самой  подстилке  сидел  один  -  высокий,
необыкновенно  тощий  мужчина  лет  пятидесяти,  совершенный   альбинос,
скрывавшийся от солнца под большой белой пальмой, накинув  для  верности
на плечи махровое полотенце. Второй -  среднего  роста  крепыш  -  сидел
прямо на гальке, подставляя горячим лучам загорелые почти дочерна  плечи
и грудь. Пожилой альбинос дымил "Казбеком", его молодой спутник, похоже,
напротив, не переносил табачного дыма, стараясь отодвинуться подальше от
медленно поднимавшихся в безоблачное небо сизых никотиновых колец.
   Они беседовали. Тот, что постарше, говорил быстро, горячо, его  сосед
отвечал не торопясь, взвешивая слова и делая перед  каждой  репликой  не
менее чем  минутную  паузу.  Будь  рядом  кто  -  либо  посторонний,  он
неизбежно обратил бы внимание на одну странность: крепыш, явный славянин
с  сильными,  немного  грубоватыми  чертами  широкого   русского   лица,
отчего-то отзывался на имя Арвид.  Его  белокурый  сосед,  говоривший  с
заметным акцентом, да и по виду весьма напоминавший эстонца или финна, в
свою очередь,  не  возражал,  когда  собеседник  именовал  его  Василием
Ксенофонтовичем. Впрочем, это была не  единственная  странность  беседы,
которую двое  отдыхающих  вели  в  погожий  сентябрьский  день  года  от
Рождества Христова 1937-го, от начала же Великой Смуты, 20-го...
   - Я вижу, Арвид, вам не нравится Коктебель, - альбинос подкрепил свое
умозаключение мощной затяжкой, на миг окутавшись целым облаком табачного
дыма.
   Тот, кого называли Арвидом, медлил с ответом, лениво  подбрасывая  на
ладони мелкие камешки. Похоже, вопрос заставил его крепко задуматься.
   - Уверен, вы предпочитаете Ниццу.
   Сделав такой вывод, альбинос  отчего-то  дернулся,  сбросив  махровое
полотенце  на  подстилку.  Впрочем,  он  тут  же  поспешил  восстановить
порядок, водворив его на розовые, не принимавшие загара плечи.
   - Ницца? - крепыш медленно поднял голову и оглядел  окрестности  так,
словно  видел  их  в  первый   раз.   -   В   Ницце   неплохо,   Василий
Ксенофонтович...
   Он вновь замолчал, затем неожиданно добавил:
   - Но здесь тоже хорошо...
   Альбинос вновь дернулся,  поддержал  спадавшее  с  плеч  полотенце  и
тщательно загасил окурок.
   - А мне показалось, что вам здесь  скучно.  Вы  даже  на  Карадаг  не
смотрите.
   - Я  туда  смотрю,  -  Арвид  повел  крепким  подбородком  в  сторону
противоположного  конца  бухты,  где  тянулась   цепь   невысоких   гор,
закрывавшая вид на близкую Феодосию.
   Василий  Ксенофонтович  поглядел  в  указанном  направлении  и  пожал
плечами, вновь чуть было не лишившись полотенца:
   - Ну, я вас не понимаю! По сравнению с Карадагом...
   - По-моему, это очевидно, - тема, похоже настолько  увлекла  крепыша,
что он не замедлил с  ответом.  -  Карадаг  -  он  слишком  лакированный
какой-то. А там - в этих серых холмах - там что-то есть... Тускула...
   Странное слово прервало  на  минуту  беззаботный  разговор.  Альбинос
покачал головой и ответил совсем другим тоном - серьезным, даже суровым:
   - Да, похоже... Во всяком случае, если верить фотографиям. Только там
холмы черные...
   - Да, черные...
   Арвид еще раз взглянул на далекие горы, и по его  бесстрастному  лицу
скользнула легкая, еле заметная усмешка. Его собеседник тоже усмехнулся,
но уже широко и беззаботно, и мотнул головой:
   - И все-таки, Арвид, вы не  правы.  Карадаг  -  это  не  лакированная
картинка. Недаром гражданин Волошин не мог без него жить. А у покойного,
я вам скажу, было чутье...
   Арвид наконец оглянулся и соизволил бросить беглый взгляд  на  Черную
гору:
   - Может быть... Вы с ним, с Волошиным, здесь познакомились?
   Василий Ксенофонтович охотно кивнул и  вновь  улыбнулся,  словно  это
воспоминание доставило ему явное удовольствие.
   - Именно здесь. Как раз десять лет назад. Я пришел к нему с тетрадкой
стихов... Так сказать, к мэтру.
   - Сами писали?
   Вопрос, явно не очень  почтительный,  заставил  альбиноса  возмущенно
взмахнуть рукой, но  тон,  которым  он  отреагировал,  был  совсем  иным
спокойным и наставительным:
   - Естественно, сам... Арвид, дорогой, такие, как Волошин, -  это  вам
не  одуревшие  от  ненависти  беглые  врангелевцы.  Поймите,   это   был
интеллектуал, умница! С такими можно работать только в  полную  силу!  Я
писал эти стихи два месяца. Он же должен был мне поверить! Такие мастера
чувствуют неискренность за версту!
   - Тогда не понимаю, - крепыш чуть дернул щекой и недобро сощурился. -
Чтоб Волошин вам поверил, вы должны были писать  слезливые  триалеты  по
поводу погибшей матушки-России, или что он там еще любил оплакивать?.. А
вы говорите - неискренность...
   - Да нет же! -  Василий  Ксенофонтович  даже  привстал.  От  волнения
акцент в его речи стал более  заметен,  и  даже  вновь  упавшее  с  плеч
полотенце оставило альбиноса равнодушным:
   - Если бы я, дорогой Арвид, написал что-либо подобное, он  бы  понял!
Нет, я писал о том, во что верил, - иначе нам с ним говорить было бы  не
о чем!
   - Интересно, о чем? О мировой коммуне? О Красной Армии?
   - Да! Я верил в это! И он тоже мне поверил! Таким, как он,  важно  не
содержание, а искренность, поймите! Арвид, там, где вы бываете, вам  еще
придется беседовать с такими, как Волошин. Не ошибитесь! Их не провести,
это вам не генерал Тургул и не атаман Семенов.  Говорите  только  правду
или молчите! Волошину понравились мои стихи, он даже  предложил  кое-что
отправить в какой-то журнал...
   - Но это не входило в план операции, - вновь криво усмехнулся крепыш.
   - Да, это не входило в план операции. Но главное - он мне поверил.  А
дальше все было достаточно просто...
   - Почему же его не взяли?
   - Из оперативных  соображений,  -  Василий  Ксенофонтович  наконец-то
вспомнил об упавшем полотенце и заботливо водрузил его на место:
   - Сам он был, в общем, уже не опасен. А  вот  вокруг  него  увивались
некоторые весьма любопытные личности. Впрочем, проживи он еще годик, ему
бы вспомнили кое-что. Хотя бы стихи о крымской чистке...
   Усмешка исчезла с лица Арвида,  губы  сжались  в  узкую  полоску,  он
медленно покачал головой:
   - Да, помню... Но ведь он писал правду? Ведь это было?
   - Было... - ответ прозвучал глухо, словно отдаленное эхо.
   - Говорят, тогда погибло больше сотни тысяч... Поверили в амнистию...
Или это было нужно революции?
   - Это было нужно революции... - вновь прозвучало негромкое эхо.
   Разговор вновь прервался. Арвид по-прежнему смотрел на пологие склоны
серых холмов. Василий Ксенофонтович курил, то и дело  бросая  на  своего
молодого собеседника короткий внимательный взгляд.
   - Как вам японцы? - вопрос прозвучал неожиданно, но  крепыш  даже  не
стал отвечать, ограничившись легким движением  плеч,  что  должно  было,
вероятно, означать что-то вроде "ничего особенного"...
   - Нет, но все-таки... - альбинос не отставал и даже  подсел  поближе.
Какие-нибудь сложности? Неувязки?
   - Нет, - ответ прозвучал холодно и спокойно.
   - Значит, мы вас готовили правильно, - Василий Ксенофонтович оживился
и даже потер ладони. - Значит, не зря я вас заставлял писать  хокку.  Не
разучились?
   И вновь ответа не последовало. Альбинос хмыкнул и усмехнулся:
   - Ну-ка, прошу вас,  Арвид:  когда-то  у  вас  получалось  неплохо  -
тряхните стариной...
   -  На  какую  тему?  -  вопрос  прозвучал  так,  словно   собеседнику
предложили не сочинить стихотворение, а решить математическую задачу.
   - О Карадаге, - альбинос вновь усмехнулся и  поудобнее  откинулся  на
покрывало.
   Арвид неторопливо оглянулся, окинув спокойным взглядом громаду Черной
горы, и вновь отвернулся. Несколько секунд длилось молчание,  и  наконец
крепыш медленно проговорил - почти без всякого выражения, равнодушно:
   Старый тигр застыл Возле недвижной глади...
   Очень хочется пить...
   Альбинос   даже   зажмурился,   словно   услышанное   доставило   ему
неизреченное удовольствие, но затем задумался и вздохнул:
   - И все-таки вы забываете, чему вас учили, Арвид! Японец  никогда  не
написал бы так прямо - в лоб... Ладно, будем считать, что справились.
   Он помолчал, затем с силой ткнул окурок в гальку:
   - Ну хорошо... За стих - оценка "хорошо", за выдержку -  "отлично"  с
плюсом. Можете задавать вопросы...
   - Я? - в голосе Арвида звучала легкая ирония. Его собеседник, похоже,
понял:
   - Все-таки обиделись  на  руководство...  Ладно,  сформулирую  сам...
Почему меня, то есть вас, срывают с задания, когда вы уже на  полпути  к
цели, вызывают в Столицу, три дня там маринуют, а затем,  не  сказав  ни
слова, привозят сюда. Так?
   - Вроде, - односложно согласился тот, кого называли Арвидом.  -  И  -
можете добавить - даже не выслушав того, что мне удалось сделать.
   - Даже не выслушав, - кивнул альбинос. - И вам  остается  либо  ждать
ареста за неведомые грехи, либо считать, что начальство  спятило...  Или
запаниковало, так?
   Крепыш не ответил и  даже  не  повернулся,  но  было  ясно,  что  его
спокойствие - напускное.
   -  Начальство  не  спятило,  -  продолжал  альбинос,  уже  в   манере
собеседника неторопливо, делая паузы между фразами. - Но вот  по  поводу
паники... Ну, если не паники, то чего-то подобного...
   Арвид  внешне  никак  не  реагировал.  Альбинос  покачал  головой   и
продолжал:
   - В Столицу вас вообще нельзя было вызывать. Вы пробыли там три дня -
и, увы, вас там увидели. К сожалению, увидели те, кто не должен был. Да,
я знаю, эту поездку вы замотивировали,  но  видеть  вас  никто  не  имел
права.  Пришлось  везти  вас   сюда,   в   Коктебель,   чтобы   спокойно
поговорить... Ну а по поводу всего прочего...
   Василий Ксенофонтович вновь улыбнулся:
   - Начну издалека. После того, как вы  приехали  из  Японии,  получили
орден и отбыли туда, откуда сейчас вернулись, в Столице  случилось  одно
презабавное происшествие. Изучив ваш отчет, некто, назовем  его  товарищ
Иванов...
   При эти словах Арвид  резко  обернулся.  Альбинос  с  удовлетворением
хмыкнул и как ни в чем не бывало повторил:
   - Да, товарищ Иванов... Так вот, он собрал у себя всех наших  ведущих
авиаконструкторов. И, представьте себе, отдал любопытный приказ.  Знаете
какой?
   Крепыш не ответил, но с нескрываемым уже удивлением и даже  волнением
замер, ожидая продолжения.
   - Товарищ Иванов приказал свернуть все, слышите, все  работы  ведущих
КБ.  И  вместо  плановой  продукции  сосредоточить  силы  на  подготовке
самолета нового типа. Догадываетесь, какого?
   - "Накодзима"... - ответ прозвучал глухо и как-то хрипло.
   - Да, "Накодзима". За документацию,  привезенную  вами,  вы  получили
свой орден, а вот товарищам авиаконструкторам  пришлось  ломать  головы.
Вроде как вам сейчас. Представьте - у Поликарпова на выходе истребитель,
у Петлякова - высотный бомбардировщик - а им велят делать нашу советскую
"Накодзиму"... Ну вот, а сейчас другой сотрудник вернулся с  задания,  и
пришлось собирать  новое  совещание.  Только  на  этот  раз  свои  планы
придется менять не  авиаконструкторам,  а  вам  и  вашим,  так  сказать,
коллегам...
   - Но... постойте! -  крепыш,  похоже,  настолько  удивился,  что  его
напускное спокойствие сгинуло без следа:
   -  Василий  Ксенофонтович!  Я   же   привез   заключение   экспертов!
"Накодзима" слабый самолет!  Он  может  действовать  только  в  условиях
чистого неба! Любой нормальный истребитель...
   - Я передам ваши соображения командованию...
   Несмотря на строгий  тон,  это  была,  по  всей  вероятности,  шутка,
поскольку оба улыбались.
   - Вот-с, - как ни в чем не бывало продолжал Василий Ксенофонтович.  -
Так что теперь ваша очередь...
   - Я уже собирался ехать в Абердин...
   - Знаю. Очень жаль, но придется отложить... И вот что...
   Альбинос на мгновение замолчал, затем быстро огляделся, словно кто-то
незамеченный мог подобраться к ним,  а  затем  заговорил  очень  быстро,
шепотом, причем акцент его стал таким сильным, что распознать  некоторые
слова было почти невозможно:
   - Арвид, дорогой. Вы давно не были дома. Сейчас трудная пора. Впереди
большие перемены. Эта чистка должна спаять страну и армию перед тем, что
нам предстоит... Но могут быть эксцессы... Поэтому - будьте осторожны...
За ваших родственников не волнуйтесь - они защищены надежно.
   - Да, спасибо... - Арвид растерянно потер подбородок,  нахмурился,  и
наконец решился:
   - Но... Василий Ксенофонтович... За родственников  -  спасибо,  но  у
меня здесь есть друзья... Я не хотел бы... Дело в том, что  они,  как  и
я... Ну, в общем, с точки зрения наших коллег, они  могут  показаться...
ну... подозрительными...
   Взгляд альбиноса внезапно стал жестким, даже акцент куда-то исчез:
   - Товарищ майор! У сотрудника Иностранного отдела НКВД не может  быть
подозрительных знакомых! Повторите!
   - Так точно, товарищ комиссар государственной  безопасности,  -  тихо
ответил Арвид, и голос его прозвучал глухо и безнадежно. - У  сотрудника
нашего отдела не может быть подозрительных знакомых.
   - Вот так, Арвид... -  альбинос  помолчал,  а  затем  добавил  совсем
другим тоном:
   - Вечером назовете мне фамилии.  Если  их  возьмут,  может,  я  сумею
что-нибудь сделать... Может быть.
   - Спасибо... - крепыш кивнул и отвернулся.
   - А теперь,  Арвид,  слушайте  внимательно,  -  альбинос  привстал  и
заговорил резко и четко, тщательно отделяя одну фразу от другой:
   - Наши сотрудники в Париже и Харбине получили  достоверные  сведения,
что  на   территории   СССР   действует   нелегальная   террористическая
организация под названием "Вандея"...

1. ПОРАЖАЮЩИЙ ЗМИЯ

   В переулке было безлюдно. Юрий Орловский  быстро  оглянулся:  за  ним
никто не шел. Очевидно, те, кто преследовали его с самого  утра,  решили
подождать  у  перекрестка,  прекрасно  зная,  что  уйти  отсюда  некуда:
переулок кончался глухим тупиком. Юрий на миг закрыл глаза и прислонился
к  теплой,  прогретой  солнцем  стене.  Сразу  стало  легче,  и   страх,
смертельный страх, вот уже несколько  часов  гнавший  его  бессмысленным
долгим  маршрутом  по  улицам  Столицы,  куда-то   отступил.   Появилась
возможность если не успокоиться, то хотя  бы  попытаться  взять  себя  в
руки.
   Под закрытыми веками плавали  оранжевые  пятна,  прохладный  бодрящий
сентябрьский  воздух,  казалось,  обжигал  легкие,  Юрий  раз  за  разом
повторял одно и то же: "Спокойно... спокойно... спокойно..."  Он  думал,
что говорит про себя, и очень удивился, если б узнал, что произносит эти
слова вслух. Впрочем, вокруг никого не было, и  можно  просто  стоять  у
стены, закрыв глаза, следить, как  яркими  медузами  плавают  пятна  под
веками, и снова и снова твердить одно и то же: "Спокойно...  спокойно...
спокойно..." Но страх не отпускал. Он стал  более  осмысленным,  четким.
То, что еще вчера  вечером  казалось  лишь  опасностью,  хотя  и  весьма
близкой, теперь  подступило  вплотную.  И  сделать  уже  ничего  нельзя.
Вернее, делать что-либо уже поздно...
   Этим утром Орловский проснулся рано  и  первым  делом  вспомнил,  что
нужно немедленно позвонить Терапевту. Ближайший телефон - автомат был  в
двух кварталах. Юрий быстро оделся, хлебнул воды из  старого  чайника  и
выскочил наружу во дворик, где стоял маленький  флигелек,  вот  уже  два
года служивший ему жильем. Надо было спешить, Терапевт ждал  его  звонка
еще прошлым вечером, но тогда... Тогда он не мог позвонить, как  не  мог
позвонить ночью.  Орловский  машинально,  по  давней  привычке  поправил
галстук и уже шагнул вперед, но внезапно вздрогнул и застыл на месте.
   Эти двое стояли на улице, у самого выезда из дворика. Стояли,  лениво
привалившись к стене,  словно  им  было  не  жалко  дорогих,  совершенно
одинаковых костюмов, сидевших на них как-то криво и нелепо. То, что  эти
двое не имели никакого отношения ни к соседям, ни к случайным  прохожим,
стало ясно в первую же секунду. Они не смотрели в его сторону,  даже  не
повернули головы, но Юрий понял  все  -  и  тут  же  накатил  страх.  Он
опоздал. Уходить поздно, и звонить Терапевту уже незачем.
   Страх швырнул его назад, в полумрак передней, но здесь он не выдержал
и минуты: представилось, как эти  неторопливо  входят  в  дверь,  первый
лениво роется в кармане,  чтобы  ткнуть  ему  в  лицо  бордовую  корочку
удостоверения, а второй... Юрий подождал несколько секунд, сжал  зубы  и
вышел во двор. Те, в одинаковых костюмах, стояли на  прежнем  месте,  не
двигаясь, и каким-то краешком сознания Орловский сообразил, что это  еще
не арест. Просто случилось то, о чем ему уже  рассказывали:  перед  тем,
как  прийти,  к  нему  приставили  пару  "топтунов".  Когда-то  он  даже
удивился: такая  слежка  была  слишком  явной,  чтобы  жертва  куда-либо
привела своих преследователей. Но тот, с кем  Юрий  беседовал,  пояснил,
что  подобная  практика  куда  результативней:  преследуемый   теряется,
начинает метаться - и часто приводит "топтунов" туда, куда бы никогда не
пошел в здравом рассудке. Но даже если этого  не  случится,  день-другой
слежки настолько выводит человека из равновесия, что после ареста  часто
не требуется никакого давления  жертва  охотно  рассказывает  все  сама,
чтобы избавиться от висящего над нею кошмара.
   Юрий понимал это, но страх был  сильнее.  Конечно,  правильнее  всего
остаться дома, еще раз осмотреть  все,  что  он  не  успел  сжечь  вчера
вечером, и, раз уж ничего не удастся избежать, сложить самые необходимые
вещи, которые понадобятся там. Но Юрий вдруг представил, как он сидит  в