не... эта... надо отсюда выйти. Тут выход есть?
     Монах снова кивнул, затем опять указал рукой вверх.
     - Да нет, я не с Луны, - не понял Косухин. - Мне в Шекар-Гомп надо.
     Взгляд монаха стал холодным и жестким,  он  поклонился  Степе,  затем
достал из-под одежды что-то небольшое, сверкнувшее в тусклом свете  фонаря
старым серебром.
     Это был небольшой нож, вернее, стилет из литого серебра. Он показался
Косухину   необыкновенно   тяжелым.   Подумалось,   что   под   серебряной
поверхностью находится что-то иное - свинец, а то и ртуть.
     - Ну, ладно, - снисходительно улыбнулся Степа. - Это, значит,  против
нечистой силы?
     Дождавшись очередного кивка, он спрятал стилет в  левый  унт.  Оружие
было скорее забавным, чем грозным, но Косухин  решил  не  отказываться  от
подарка. Между тем, монах подошел к стене и нажал на что-то,  скрытое  под
ее поверхностью. Зазмеилась трещина, камень  начал  отъезжать  в  сторону.
Пахнуло холодом. Косухин поежился и вышел  наружу.  Здесь  была  темень  -
скала бросала густую тень, но совсем близко, всего в  нескольких  десятках
метров, снег  блестел:  Шекар-Гомп  включил  свои  прожектора,  заливавшие
окрестности мертвенно-белым светом.
     Монах тоже вышел наружу, не обращая внимания  на  мороз  и  снежинки,
падавшие на его бритую голову. Он смотрел на Степу, а  затем  показал  ему
какую-то точку в скале, рядом со входом. Косухин сообразил, что это  место
включения механизма, который сдвигает камень с места.
     - Ну, в общем, пошел я... - нерешительно произнес он.
     Монах поднял руку в благословляющем жесте, затем вновь показал вверх,
в холодное темное небо.
     - Не-а, - невесело усмехнулся Степа. - Не оттуда я. И ходу мне  туда,
по  вашим,  по  поповским  законам,   нету,   потому   как   убеждений   я
марксистских...
     Но старый  монах  вновь  упрямо  показал  на  небо,  затем  его  рука
повелительным жестом метнулась к Шекар-Гомпу, и в глазах полыхнул гнев...
     ...Дверь закрылась, и Степа остался один под мелким бесшумно падавшим
снегом. Надо было идти. Косухин засунул руки в карманы и быстро зашагал  к
монастырю.



                              5. ШЕКАР-ГОМП

     Днем Шекар-Гомп не произвел на Косухина особого впечатления. Конечно,
он оценил масштаб того, что разворачивалось в котловине  возле  монастыря.
Чувствовалась огромная мощь человеческой  техники,  вгрызавшейся  в  недра
горы. Но в общем, все это было не бог весть как интересно по  сравнению  с
Челкелем.  Не  хватало  серебристой  стрелы  "Мономаха",   которая   сразу
придавала происходящему особый смысл. Шекар-Гомп прятал свои тайны глубоко
под землей. Степа чувствовал нечто вроде любопытства - и не более.
     Но теперь, ночью, он  понял,  что  ошибся.  Лучи  мощных  прожекторов
заливали окрестности, не оставляя ни единой тени. Четче, чем  при  неярком
свете  зимнего  дня,  вырисовывались   ровные   ряды   бараков,   неспешно
двигавшиеся возле  взрезанной  тверди  горы  гигантские  подъемные  краны,
ровные  трубы  чего-то  неведомого,  сооружавшегося  за  монастырем.   Сам
Шекар-Гомп и вершина холма тонули во тьме, словно  огромное  черное  пятно
посреди  ослепительного,  но  мертвенно-холодного  света.  Казалось,  лучи
прожекторов не в силах прорвать завесу тьмы,  сгустившейся  на  вершине  и
затопившей серые домики за высокой  оградой.  Со  стороны  горы  доносился
ровный тихий гул, показавшийся Степе мрачным и даже зловещим.
     Да, теперь Шекар-Гомп  смотрелся  иначе,  Косухин  вспомнил  то,  что
пришло на ум при первом взгляде на монастырь: "Сила!"
     Сила, неведомая ему, правила здесь, сила собралась в  черный  сгусток
на вершине, и он, красный командир Степан Косухин, должен идти туда, чтобы
выполнить задуманное. Идти в одиночку.
     Тень кончилась. Степа шагнул на ярко освещенный  прожекторами  склон.
Стало неуютно, но Косухин заставил себя держаться как можно  более  ровно,
идти неспешно, и даже вынул руки из карманов.
     В  общем,  затея  была  безумная,  но  не  безумнее  того,  что   уже
приходилось совершать за последние два года.  Степа  видел,  как  без  боя
сдавались целые города - достаточно кому-то не испугаться  и  настоять  на
своем. Он помнил Челкель. В том, что "Мономах" ушел в небо,  есть  и  его,
Косухина, заслуга.
     Наверное, Ростислав на него обидится. То есть  даже  не  обидится,  а
посчитает невесть кем, чуть ли не  сообщником  этих,  со  свастиками.  Это
обидно, но Степа считал, что должен быть выше  обывательских  обид.  Силу,
угнездившуюся в Шекар-Гомпе, не сокрушить ни вдвоем,  ни  втроем.  Значит,
надо было действовать по-другому. Кроме того, странный гость,  приходивший
к ним ночью, велел именно ему, Косухину, разузнать,  что  творится  здесь.
Выходит, как ни кинь, он поступает верно...
     Степа прошел уже саженей триста по ровному чистому снегу, но, похоже,
никто не обращал на него  внимания.  Справа  темнели  огражденные  высоким
забором бараки. На вышках торчали охранники, но никто из них покуда Степой
не заинтересовался. Молчал и монастырь, словно появление  незваного  гостя
было здесь делом обычным и вполне допустимым.
     Косухин начал опасаться, что его расчеты ошибочны. А  что,  если  его
просто срежут  пулеметной  очередью  с  ближайшей  вышки?  Это  показалось
настолько реальным, что на миг Косухину стало холодно, но он сцепил зубы и
продолжил путь,  держа  курс  прямо  на  монастырь.  Нет,  не  должны!  Он
представлял себе тех, кто сейчас - в этом Степа  был  абсолютно  уверен  -
следит за ним с вышек, почти неразличимых в темноте монастырских стен.  Он
идет открыто, не прячась, не пытаясь перебраться через ограду. Значит,  он
должен вызвать по крайней мере  любопытство.  К  тому  же  Степа  один,  а
значит, те, кто охранял монастырь, могли его не опасаться.
     Издалека по-прежнему доносился гул от работающих  машин.  Можно  было
уже разобрать, что гул идет со стороны стройки, но не от подъемных  кранов
- они поднимали свои решетчатые шеи почти бесшумно, - а  откуда-то  из-под
земли, из потревоженных недр. Степе даже показалось, что гудят не  моторы,
а нечто совсем иное, куда более мощное и невиданное. Впрочем,  Косухин  не
стал предаваться догадкам. Его вдруг поразила еще одна неожиданная  мысль.
Весь его расчет строился на том, что его должны встретить люди -  хорошие,
плохие, но люди. А что, если здесь лишь те, кого он уже видел в Иркутске и
потом, в тайге? Арцеулов называл их оборотнями. Он сам - славными  бойцами
305-го полка.  Вспомнились  страшные  неживые  глаза,  неуклюжие,  немного
медлительные движения. Перед глазами  встало  странное  неузнаваемое  лицо
Феди Княжко...
     Нет, тут должны быть и другие! Кто-то командует "этими" -  подходящее
слово никак не приходило на язык. Там, в Иркутске был товарищ  Венцлав,  с
которым по крайней мере можно говорить, как с человеком. Или почти  как  с
человеком...
     Косухин заставлял себя не  сбавлять  темпа.  Все  равно,  сворачивать
поздно. Склон горы был совсем рядом. Степа мог уже рассмотреть длинный ряд
вырубленных в скале ступеней. Подниматься в Шекар-Гомп предстояло долго, и
каждый гость был превосходно виден сверху, со стороны ворот.
     Степа начал подумывать, не стоит ли остановиться возле самой лестницы
и подождать, как вдруг показалось, что откуда-то  донесся  порыв  ледяного
ветра. На миг перехватило дыхание. Сердце сжалось, и в  то  же  мгновенье,
Косухин понял, - ветер тут совершенно ни при  чем.  Из  темноты  вынырнули
серые тени. Секунда - и три огромных пса окружили Степу, молчаливо скалясь
и сверкая красноватыми глазами. Косухин замер. Собаки - или волки,  понять
трудно, - тоже остановились, отрезая путь к отступлению.
     -  Ну,  привет!  -  выдохнул  Степа.  -  Давно,  чердынь-калуга,   не
виделись...
     Он понял - за ним давно следили и не вмешивались потому, что  он  шел
туда, куда его привели бы и так - ко входу в Шекар-Гомп. А вот теперь  ему
велено подождать...


     Люди появились внезапно. Степа не понял, откуда  -  то  ли  из  тени,
лежавшей на горе, то ли откуда-то со  стороны.  Косухин  взглянул  в  лицо
первому,  кто  подошел  к  нему,  и  облегченно  вздохнул  -  лицо   самое
обыкновенное, человеческое, к тому же косоглазое, такое же, как у  монахов
или тех типов в серых полушубках. У этих были такие же японские  винтовки,
только полушубки черные, почти как "гусарский" наряд Арцеулова.
     "Тоже мне, демоны! - мелькнула успокоительная мысль.  -  Видать,  эти
монахи со страху ума лишились..."
     Солдаты в черном секунду  выждали,  затем  винтовки  дрогнули,  через
мгновенье четыре ствола смотрели Степе в грудь. Так  и  подмывало  поднять
руки, но Косухин решил рискнуть.
     - Но-но! - спокойно произнес он, расправив плечи. - Старшего, живо!
     Он был почти уверен, что его не поймут, но рассчитывал на тон. Стволы
винтовок  нерешительно  заплавали  в  воздухе,  затем   один   из   солдат
неуверенно, по слогам произнес:
     - Кы-то та-кой?
     - Представитель Сиббюро! - хмуро ответил Косухин и медленно, чтобы не
испугать охранников, полез в нагрудный карман. Солдаты ждали. Степа достал
удостоверение, но показывать его не  стал,  махнул  бумагой  в  воздухе  и
повторил:
     - Старшего, говорю, давай!  Да  с  переводчиком,  если  по-русски  не
понимаете.
     "Чердынь-калуга" он произносить не стал. На всякий случай...
     Типы в черном нерешительно смотрели на бумагу. Наконец, один из  них,
вероятно старший, что-то коротко бросил  остальным.  Винтовки  опустились,
один из солдат повернулся и быстро зашагал куда-то в сторону, скрывшись  в
густой тени. Наступило молчание.
     Степа  стоял   спокойно,   стараясь   незаметно   рассмотреть   своих
охранников. Обыкновенные азиаты, вероятно,  такие  же  бхоты,  как  и  все
прочие. Полушубки теплые, сидят ладно, на ногах какие-то странные сапоги с
меховыми отворотами, на шапках хорошо знакомый Степе знак. Только  сейчас,
в  мертвенном  свете  прожекторов,  свастики  казались  не   голубыми,   а
черными...
     Косухин хотел уже завязать  разговор,  как  вдруг  из  тени  вынырнул
солдат в черном вместе с кем-то другим,  в  таком  же  полушубке,  но  без
винтовки. Косухин вгляделся - лицо у этого человека было русское.
     - Предъявите мандат...  -  голос  прозвучал  тускло,  невыразительно.
Казалось, неизвестному совершенно неинтересно, каким это образом  человека
из России занесло сюда. Он хотел посмотреть документ - и только.
     Степа, приняв как можно более независимый вид, протянул бумагу.  Тот,
кто говорил по-русски, рассматривал ее долго, затем сложил, но не  вернул,
а сунул в карман:
     - Слушаю вас, товарищ Косухин...
     - Мне старший нужен, - упрямо проговорил Степа. - Ему и скажу...
     -  Это  сверхсекретный   объект,   -   голос   оставался   таким   же
невыразительным, словно мертвым. - Здесь ваши полномочия недействительны.
     - А то! - искренне возмутился Косухин. - Ты чего, браток, не  знаешь,
что такое Сиббюро? Я даже командира дивизии могу снять и  вот  этой  самой
рукой порешить! Ежели я тут - значит, надо!
     Все  это  было  некоторым  преувеличением,  но  звучало  убедительно.
Человек, говоривший по-русски, минуту простоял молча, затем бросил:
     - Хорошо. Сдайте оружие.
     - Держи! -  Косухин  отдал  нож,  торчавший  за  поясом.  О  стилете,
спрятанном в унте, он предпочел умолчать.
     Тот, кто говорил с ним, кивнул солдатам, и они  принялись  обыскивать
Степу, правда, без особого пыла и, в общем, неумело. Будь  на  то  Степина
воля, он пронес бы не только стилет, но и наган.
     - Пошли...
     Собаки  куда-то  исчезли.  Солдаты  закинули  винтовки  на  плечи   и
двинулись влево. Степа с достоинством проследовал  за  ними,  стараясь  на
всякий случай запомнить дорогу.
     Они прошли метров двадцать, нырнули в тень, и  старший,  -  тот,  кто
говорил с ним, - резко махнул рукой. Блеснул свет, часть склона отъехала в
сторону, открывая замаскированный вход.
     "Это мы уже видели, - подумал Косухин. - Надо было сразу догадаться."
     Но он ошибся.  В  убежище,  где  жили  монахи,  проход  был  узким  и
освещался огнем масляных ламп. Здесь он казался раза  в  два  шире  и  был
залит электрическим светом. По стенам змеились толстые кабели, то  и  дело
попадались какие-то щитки, сигнальные лампочки и отверстия для вентиляции.
     "Этого и на Челкеле нет, - прикинул  Степа,  с  уважением  осматривая
внутренность тоннеля. - Да, сила!.."
     Они прошли метров сто и попали в небольшой зал,  где  было  несколько
дверей, закрытых металлическими плитами. Степана подвели к одной  из  них.
Старший  вновь  сделал  знак,  металлическая  плита  разъехалась  на   две
половины, открыв небольшую освещенную кабину. Степа шагнул  первым,  вслед
за ним вошел один из солдат и тот, кто  говорил  по-русски.  Металлические
двери опять съехались, и Косухин почувствовал, что кабина поехала вверх.
     Лицо того, кто был старшим, оказалось совсем рядом, и Косухин получил
возможность рассмотреть то, что пропустил раньше. Прежде всего,  на  шапке
неизвестного была не свастика, а обыкновенная красная звезда  с  плугом  и
молотом. Во-вторых, на лице у человека  оказался  шрам  -  пуля,  распоров
левую щеку, ушла к виску.
     "Повезло мужику! - мелькнула мысль. - Не помер!"
     И тут глаза неизвестного  в  упор  взглянули  на  Косухина,  и  Степа
почувствовал, как по коже ползут незваные мурашки. Он узнал этот взгляд  -
мертвый, неподвижный, абсолютно ничего не  выражающий.  Так  смотрел  Федя
Княжко. Такой взгляд был у Ирмана, у мертвого Семирадского...
     "Значит, и тут! Нараки... Кажись, попался..."
     Косухин на миг  прикрыл  глаза,  но  затем  заставил  себя  смотреть.
Выходит, монахи не ошиблись - внутренняя охрана действительно  состоит  из
тех,  кого  они  называли  "демонами".  Ошиблись   они   в   одном   -   у
"демонов"-нарак на шапках были не свастики, а красные звезды...
     Кабина остановилась, отворились двери, и человек с  мертвыми  глазами
кивнул Степе, приглашая выйти. Косухин шагнул наружу и оказался в  широком
коридоре. На этот раз он находился не в недрах горы  -  стены  были  самые
обычные, покрытые  белой  штукатуркой,  а  в  конце  коридора  он  заметил
небольшое окно.
     "Выходит, наверх поднялись... Ну и ладно!"
     Они прошли мимо нескольких запертых дверей, а  затем  остановились  у
одной, тоже закрытой. Над  нею  горела  большая  лампа,  по  бокам  стояли
солдаты в черном с винтовками,  но  уже  не  с  японскими,  а  с  обычными
трехлинейками. Косухин, подходя, заметил, что в коридоре холодно,  как  на
улице. Похоже, тех, кто обитал здесь, холод вполне устраивал.
     Первым  вошел  неизвестный  со  шрамом.  Затем  дверь  открылась,  он
появился на пороге и кивнул Косухину. Степа вздохнул и переступил порог...


     Он ожидал увидеть  приемную,  такую  же,  как  в  солидных  столичных
учреждениях - с обязательным секретарем и ожидающими посетителями.  Но  за
дверью оказалась небольшая комната с одним  окном,  выходившим  куда-то  в
ночь. Слева стоял стол,  на  котором  чернели  три  телефона,  около  него
сгрудились несколько стульев, а на одной из стен чуть косо  висел  большой
портрет Карла Маркса. В общем,  все  это  походило  на  кабинет  секретаря
укома, в котором только что окончилось совещание.
     Все это  Косухин  приметил  мельком,  походя.  Его  интересовал  тот,
главный, который здесь обитал. Он стоял около стола, глядя не на Степу,  а
в окно, хотя там, кроме ночной  мглы,  подсвеченной  прожекторами,  ничего
увидеть было нельзя.
     Тот, кто стоял у стола, был невысок, носил  черную  куртку,  на  носу
сверкало  небольшое  пенсне,  а  с  подбородка  свисал  клок   неаккуратно
подстриженной  бороды.  Черные  густые  волосы  слегка   вились,   в   них
серебрились белые пряди.
     Степа  остановился  на  пороге,  сопровождающий  козырнул  и   вышел.
Наступило молчание,  которое  Косухин  не  спешил  прерывать  обязательным
вежливым покашливанием. Эти секунды он решил использовать для того,  чтобы
лучше рассмотреть этого кудрявого, с бородой.
     Почему-то Косухину показалось, что он уже  встречал  этого  человека.
Правда, где и как - вспомнить не удавалось.
     Кудрявый медленно повернул голову. На Косухина глянули темные матовые
глаза.
     Он знал этого человека. Его знали все  -  Якова  Гольдина  по  кличке
"товарищ Сергей". Молодой, всего  на  десять  лет  старше  Косухина,  член
Центрального Комитета, Гольдин,  с  лета  17-го  руководил  аппаратом  ЦК.
Несколько раз Косухин слышал на митингах его резкие, горячие  выступления,
а один раз "товарищ Сергей" даже принимал его  вместе  с  группой  молодых
красных командиров перед поездкой на фронт.
     Гольдина  знали   в   партии,   уважали,   некоторые   даже   любили.
Поговаривали, что Вождь начал  посматривать  на  молодого  руководителя  с
настороженностью - слишком быстро "товарищ Сергей"  осваивался  на  высшем
партийном посту. Этим провокационным слухам Степа, конечно, не  верил,  но
догадывался, что у Гольдина много врагов.
     Итак, встреча была  не  первой,  но  Косухин  никак  не  мог  на  нее
надеяться. Хотя бы потому, что в марте  19-го,  перед  самой  поездкой  на
Восточный фронт, он видел "товарища Сергея" в последний раз. Яков  Гольдин
лежал в деревянном, обшитом красным кумачом,  гробу,  и  красный  командир
Косухин  вместе  с   другими   делегатами   партийного   съезда   провожал
руководителя ЦК в его последнее жилище у  стен  Главной  Крепости.  Только
тогда на желтом старом лице "товарища Сергея" не  было  пенсне,  а  волосы
были черные, без всякого намека на седину...
     "Что ж это? - пронеслось в голове, но тут  же  пришел  ответ:  -  Это
правда." Венцлав говорил: ради победы революции придется сотрудничать и  с
упырями. Тогда Степа решил, что командир 305-го шутит...
     - Здравствуйте, Косухин, - голос Гольдина остался прежним, лишь  стал
чуть ниже, и в нем чувствовалась легкая хрипотца. - Кажется,  мы  виделись
летом 18-го?
     - Так точно, - деревянно отбарабанил Степа.
     - Вы были на Восточном фронте? Кто вас рекомендовал в Сиббюро?
     - Товарищ Смирнов. - Косухин постепенно  приходил  в  себя.  Главное,
серебряный стилет на месте, в левом унте.
     - Хорошо... - стеклышки пенсне блеснули,  желтоватая  маленькая  рука
перебросила с места на место какую-то бумагу.  Всмотревшись,  Степа  узнал
свое удостоверение. - Как попали сюда?
     - А на аэроплане, - врать Косухин не любил, но уж ежели врать  -  так
на полную катушку. - Генерал Мо подкинул. С Челкеля.
     - Так... Как вы прошли внешнее кольцо охраны?
     -  А  проще  репы!  -  Степа  позволил  себе  даже   усмехнуться.   -
Бдительности у местных товарищей не хватает! Подтянуть бы надо...
     - Вы правы. Бхотская красная армия еще очень молода. Но поскольку  мы
здесь находимся по приглашению правительства Тибетской  Бхотской  Трудовой
коммуны...
     "Ого!" - подумал Степа.
     - ...То мы, естественно, вынуждены доверить  им  некоторые  не  столь
важные участки. Мы ведь здесь недавно - всего  полгода.  Кто  вам  поручил
заниматься Челкелем?
     - Товарищ Венцлав.
     - Кто? - удивление в голосе  Гольдина  было  неподдельным,  и  Степа,
вспомнив рассказ вражины-Федоровича, спешно добавил: - Ну, Волков...
     - А-а, Всеслав... Столица о вашей миссии ничего не знает.
     - Знает... - Косухин  блефовал,  но  делать  было  нечего.  -  Только
дело-то секретное...
     - Допустим. Ну, слушаю вас...
     - Ну, это... - Косухин сосредоточился,  чтобы  точно  вас  произвести
заранее подготовленную речь. - По приказу, значит, товарища  Венцлава,  то
есть Волкова, занимался поимкой группы белого бандита полковника Лебедева.
Накрыл их аккурат на  Челкеле.  Там  как  раз  местный  комитет  восстание
начал...
     -  И  вы  стали  комиссаром  полигона.  Знаю,  -   короткая   бородка
нет