а матраце, сидел Фрол, левая рука которого висела на
перевязи, а перед ним расположился старик в белом халате.  Он  неторопливо
водил ладонями над плечом Фрола, что-то тихо приговаривая.
     - "Экстрасенс", - решил Келюс, и ему стало интересно. Экстрасенсов он
встречал часто, но в больницах сталкиваться с  ними  еще  не  приходилось.
Лунин прислушался, но  ничего  не  понял:  старик  говорил  на  совершенно
непонятном  языке.  Николай,  овладевший  в  университете   джентльменским
набором историка  -  английским,  французским  со  словарем  и  латынью  в
избранных цитатах, - все же мог поручиться, что слова не  принадлежали  ни
одному из европейских языков. И тут, к изумлению Келюса, Фрол  ответил  на
том же наречии, засмеялся и  начал  что-то  рассказывать.  Слова  казались
чем-то знакомыми,  но  совершенно  непонятными.  Но  услышав  нечто  вроде
"дхар-ат гел асни гха", Лунин наконец, догадался:
     - А, дхары всех стран! - произнес он, приподнимаясь и пытаясь  сесть.
Голова по-прежнему болела, но двигаться было все же можно.
     - Наше вам мерси!  -  с  достоинством  ответствовал  Фрол.  Доктор  -
человек в халате был, без сомнения, доктором, - повернулся и  с  интересом
взглянул на Николая.
     Келюса подмывало спросить: "Доктор, доктор, я умру?", -  но  тут  ему
вновь стало худо. Пришлось опуститься на  матрац,  в  голове  пульсировала
боль, к горлу подступила тошнота. Доктор сочувственно посмотрел на Лунина,
покачал головой и медленно провел ладонью над его лицом.  Николай  ощутил,
как боль сразу утихла и отступила. Он снова мог вздохнуть полной грудью.
     - Ничего, воин Николай, - произнес старик, неспешно водя  руками  над
его головой. - Сейчас пройдет...
     Келюс хотел спросить, не сотрясение ли у  него,  но  заколебался,  не
зная, как обращаться к старику. Доктор не походил  на  обычного  врача  из
районной больницы - издерганного, с пустыми  глазами.  Лицо  старика  явно
отличалось от физиономии замученного  жизнью  терапевта:  большие,  близко
сидящие глаза почти не мигая смотрели из-под седых бровей, небольшая русая
бородка была аккуратно подстрижена, а главное -  в  старике  чувствовалось
что-то особенное,  иногда  называемое  "порода".  "Эмигрант,  что  ли",  -
мельком подумал Лунин и как можно непринужденно произнес:
     - Профессор, что у меня с э-э-э... черепушкой?
     Старик улыбнулся, и Николай вдруг понял, что неизвестный  врач  очень
стар, может даже старше его деда-большевика.
     - Цел ваш сосуд скудельный. Однако же  удар  был  преизряден,  посему
главою зря не вертите и в речах обильны  не  будьте.  А  профессором  меня
величать не по чину,  да  и  мирское  это.  Зовите,  ежели  охота  станет,
Варфоломеем Кирилловичем... Лежите смирно, воин  Николай,  черепушка  ваша
покоя просит...
     - Но мы победили? - Келюс разом вспомнил все случившееся за эти часы.
Он так и не понял, кому задал свой вопрос, а потому не  удивился,  услыхав
два ответа:
     - Но пасаран, Француз! - Фрол показал правой - нераненой - рукой знак
"V". - Отбились, язви в карету! Теперь не сунутся!
     - Сила победила силу, - задумчиво  произнес  старик,  отвечая  то  ли
Лунину, то ли собственным мыслям. - И ко благу ли сие, покуда неведомо...
     - Варфоломей Кириллович, вы что, толстовец? - поразился Келюс и  даже
привстал с матраца.
     - Учение графа Толстого, воин Николай,  -  серьезно  ответил  старик,
продолжая водить ладонями  над  лицом  Лунина,  -  не  сводится  отнюдь  к
подставлению левой щеки вслед за правой. Оно глубоко и весьма нравственно.
Однако же одобрить его не могу, ибо в основе оно нецерковно,  а  посему  -
неплодотворно. Что же касаемо победы, то тут воин Фроат прав. Сегодня  все
кончится. Во всяком случае - пока...
     - А откуда вы дхарский знаете? - не унимался  Келюс,  сообразив,  что
старик назвал Фрола его настоящим именем.
     - Сие нетрудно,  -  Варфоломей  Кириллович  твердой  рукой  остановил
приподнявшегося было Лунина на матрац. - Друг мой  отец  Степан  служил  в
земле Пермской и Югорской, что ныне Коми-республикой прозывается. Он часто
писал мне о дхарах. Заинтересовался ими и я, грешный. Язык  их  непростой,
но не труднее прочих...
     "Ну, конечно! - осенило Келюса. - Он же священник, бином!  Как  же  я
сразу не понял!"
     Он хотел было спросить и об этом, но как-то  не  решился.  Между  тем
Варфоломей Кириллович завершив, вероятно,  сеанс  лечения,  велел  "воинам
Фроату и Николаю" лежать смирно и куда-то удалился.
     - Серьезный дед, - прокомментировал дхар, затем,  перейдя  на  шепот,
добавил: - Пока не вернулся, скажу... Слышь,  Француз,  а  ведь  тебя  под
бээмпэ пихнули. Свои, елы!
     - Знаю, - так же тихо ответил Лунин. - Китаец... Он, наверное, и того
парня, что у стены... Помнишь?
     - Ну, гад! - скрипнул зубами Фрол. - Добраться бы...
     Николай пожал плечами. В то,  что  до  Китайца  легко  добраться,  не
верилось. Скорее, верилось в противоположное.
     В коридоре зашелестели шаги.  К  молодым  людям  приблизилась  стайка
девиц в белых халатах, сопровождаемая  пожилым  врачом  со  стетоскопом  в
нагрудном  кармане.  И  тут  Келюс  окончательно  уверился  -   Варфоломей
Кириллович - не врач или, по крайней мере,  не  совсем  обычный  врач.  Во
всяком случае, медсестры и служитель Эскулапа так и не  смогли  объяснить,
кто же  оказал  Лунину  и  Фролу  первую  помощь.  По  мнению  доктора  со
стетоскопом, ночью в горячке  боя  вместо  медпункта  их  отнесли  в  этот
коридор, и кто-то, не из числа врачей Белого Дома, пытался их лечить.  При
этом доктор то и дело поглядывал на окровавленную рубашку  Фрола  и  качал
головой, из чего со всей  очевидностью  следовало,  что  с  огнестрельными
ранениями он сталкивается далеко не каждый день...
     - Ну, и долго мы будем здесь валяться?  -  поинтересовался  Келюс,  с
удовольствием затягиваясь сигаретой.
     Они лежали в переоборудованном под госпиталь медпункте  Белого  Дома.
За окном был вечер. Двоих тяжелораненых, попавших сюда  ночью,  еще  утром
увезли в больницу, и в медпункте вместе с молодыми людьми оставался только
милиционер, подвернувший прошлым вечером ногу. Страж  порядка  то  и  дело
ковылял  на  здоровой  ноге  к  телефону,  ведя  длительные  переговоры  с
супругой.
     - А по мне - хоть сейчас рванем, - пожал плечами Фрол. - Моя дырка  в
порядке. Только идти некуда. Не в Тулу ж, елы, на ночь глядя ехать.
     Рана Фрола действительно  затягивалась  на  глазах,  изрядно  удивляя
врачей. Дхар, еще раз заявив, что на  нем  все  заживает  как  на  собаке,
категорически отказался ехать в больницу. У Келюса дела шли похуже -  боль
почти исчезла, но слабость приковывала к койке, мешая двигаться.
     Они  уже  успели  побывать   героями   дня,   дав   интервью   дюжине
корреспондентов, прорвавшихся в медпункт несмотря  на  запреты  врачей.  К
Лунину и его товарищу то и дело забегали какие-то  весьма  солидные  люди,
жали руки и неискренними голосами справлялись о здоровье. На минуту  зашел
Президент,   поздоровался,   но   о   здоровье   спрашивать    не    стал,
поинтересовавшись, не нужна ли  помощь.  Фрол  и  Келюс  промолчали,  зато
милиционер тут же начал рассказывать про свою однокомнатную "хрущовку",  в
которой уже десятый год живет его семья. Президент, не дослушав до  конца,
рассеянно кивнул и удалился. К вечеру все успокоилось.  Радио  сообщило  о
полной победе и капитуляции врага, победители занялись  делом,  и  раненых
наконец-то оставили в покое. И сразу стало скучно.
     - Вот что, - решил Николай. - Посплю часок, потом поедем  ко  мне.  У
меня четыре комнаты и один  дед,  если  его,  конечно,  не  арестовали  за
большевизм. Не ночевать же здесь, в самом деле! Разбудишь?
     - Угу! - пообещал  Фрол.  -  А  знаешь,  Француз,  лихо  этот  старик
по-дхарски говорит! Даже я так не умею. Я было подумал, он дхар...
     - Полиглот, бином, - рассудил Лунин и почти сразу же отключился.
     Келюса редко мучили кошмары, и  снов  он  не  боялся.  Даже  в  самом
глубоком забытьи Николай чувствовал, что все  это  не  по-настоящему,  что
всегда можно проснуться. Поэтому, увидав себя в  темном,  освещенном  лишь
странным желтоватым  светом,  коридоре,  он  не  испугался.  Это  было  не
страшнее, чем случившееся минувшей ночью. Но вдруг Николая начал пробирать
озноб. Он понял - сейчас  произойдет  непоправимое,  ему  не  убежать,  не
проснуться. Келюс успел подумать, что виною всему - контузия, но тут прямо
из стены появился Китаец. Он шел развинченной  странной  походкой,  широко
улыбаясь, но глаза оставались при этом  холодными  и  какими-то  неживыми.
Келюс хотел закричать, но голос не  слушался,  а  тело  приросло  к  полу.
Николай вдруг понял: это не сон, просто его  не  смогли  добить  ночью,  и
теперь нашли здесь. У Китайца не было оружия,  но  Келюс  знал  -  это  не
спасет.
     И тут чья-то рука протянулась между ним и врагом. Высокий  человек  в
сверкающей золотой парче шагнул вперед, заслоняя  собой  Лунина.  Знакомый
голос произнес: "Не бойся, воин Николай!"  Странный  старик,  которого  он
принимал то за врача, то за священника,  вновь  махнул  рукой,  и  Китаец,
скаля крупные острые зубы, стал отступать, пока  не  растворился  в  серой
штукатурке стены.
     На этом, однако, не кончилось. Келюса обдало ледяным холодом. Из  той
же стены появилось несколько коренастых фигур в  черных  куртках.  Они  не
бежали и не шли, а неестественно медленно, словно в кино, плыли к Николаю,
не касаясь пола. Впереди всех двигался высокий  крепкий  мужчина  с  очень
красивым, но красным, словно набухшим кровью, лицом. Лунин сразу же  узнал
их - майора Всеслава Волкова и его бандитов. Они скалились и  подмигивали,
в руках  плясали  автоматы,  и  Келюс  успел  подумать,  что  теперь  даже
Варфоломей Кириллович не в силах ему помочь. Но  старик  в  золотых  ризах
вновь поднял руку в запретительном жесте, и сразу красные лица  исказились
страхом,  плавный  бег  замедлился,  и  враги  начали  таять,  исчезая   в
полумраке.
     "Не бойся, воин Николай!" - вновь  услыхал  Келюс,  но  тут  дрогнули
стены, сырой смрад пополз по  подземелью,  штукатурка,  медленно  кружась,
начала опадать на пол.  Лунин  понял  -  на  этот  раз  спасения  нет.  Он
оглянулся. Варфоломей Кириллович исчез,  а  сила,  от  которой  -  Николай
чувствовал это - нет и не может быть защиты, приближалась, еще  невидимая,
но уже смертельно опасная.
     Келюс собрал все силы, закричал, при этом дернулся, - и открыл глаза,
увидев рядом с собою Фрола.
     - Ровно час, - для убедительности дхар показал циферблат.  -  Ну  че,
Француз, делаем ноги?
     - Я кричал? - Келюс быстро встал  с  кровати.  Как  ни  странно,  сон
помог, слабость отступила.
     - Кричал? - удивился Фрол. - Нет, спал, как убитый, только  побледнел
чего-то. Ну что, в карету его, сматываемся?
     - Всенепременно! - улыбнулся Николай.
     Страшный сон уходил  куда-то  прочь,  и  теперь  Лунина  куда  больше
заботило  другое:  отпустят  ли  эскулапы,   и   как   встретит   их   его
твердокаменный дед.



                            2. ТАЙНЫ УХОДЯЩИХ

     Лунину-старшему исполнилось восемьдесят девять. Ему везло в жизни:  в
20-м, когда болезнь задержала молодого комиссара  в  госпитале,  и  он  не
попал под Перекоп, где легла костьми вся его дивизия; в конце 30-х,  когда
нарком Лунин уцелел в ежовской мясорубке, перемоловшей его друзей. Повезло
и в том, что Николай Андреевич умудрился дожить до Мафусаилового возраста,
ничем серьезным не  болея  и  даже  не  пользуясь  бесплатными  путевками,
полагавшимися ему как многолетнему члену  Центрального  Комитета,  бывшему
министру  и  ветерану  партии  с  семидесятилетним  стажем.  Впрочем,  сам
Лунин-старший не считал себя везучим.  Он  отнюдь  не  радовался,  пережив
однополчан, друзей, брата, исчезнувшего в 37-м, сыновей, а главное - дело,
которому посвятил жизнь. В тот день, когда танки ворвались  в  Столицу,  у
старика в последний раз вспыхнула  надежда.  Но  те,  кто  пытался  спасти
идеалы его жизни, действовали настолько трусливо и  бездарно,  что  уже  к
вечеру первого дня противостояния Николай Андреевич махнул рукой, выключив
старую "Спидолу".  Назавтра  он,  не  выдержав,  вновь  включил  приемник,
надеясь на чудо. Под утро, узнав о неудаче штурма, Лунин-старший аккуратно
поставил "Спидолу" на место, выпил крепкого чаю и сел в  кресло  у  двери.
Все было кончено. Старику оставалось одно: ждать внука, ушедшего  защищать
его врагов, - непохожего, чужого, с которым он  уже  давно  перестал  даже
спорить. Он ждал Келюса всю ночь и все утро, почти не вставая и ни  о  чем
не думая...
     Келюс и Фрол, не без труда вырвавшись из  цепких  рук  медработников,
убедились, что больше никому не нужны. На площади  у  опустевших  баррикад
кипел митинг. Раскрашенные девицы и столь же  раскрашенные  юноши  хрипели
под электрогитары песню про Андреевский флаг, чуть  дальше  стояла  ровная
шеренга танков, перешедших  после  прошлой  ночи  на  сторону  Президента.
Общественный транспорт не ходил, а денег на такси как назло  не  осталось:
Николай потратил их на сигареты, а дхар добирался  из  Тулы  на  последние
рубли.  Идея  попросить  машину  у  руководства  была  отвергнута,  и  оба
добровольца решили не спеша прогуляться по Столице. Им повезло. В толпе на
площади они столкнулись с одним  из  тех,  кто  навещал  их  в  госпитале.
Популярный  артист,  ныне  ставший  министром,  вероятно  не  получил  еще
достаточной государственной закалки, а потому не только сразу  же  признал
их, но тут же, ни о чем не расспрашивая, усадил  в  свою  "Ладу",  выяснив
лишь, куда ехать.
     Лунин жил в огромном сером Доме на Набережной, где  когда-то  обитала
столичная знать, а  ныне  доживали  свой  век  отставные  бонзы.  В  доме,
конечно, было полно молодежи, начисто забывшей или вовсе  не  знавшей  его
истории, но  Николаю  все  же  часто  становилось  не  по  себе  при  виде
гигантского фасада, сплошь увешанного мемориальными досками в  честь  тех,
кто жил и очень часто погибал здесь.  Выбитые  в  камне  имена  превращали
фешенебельное жилище в  колоссальный  склеп,  населенный  тенями  когда-то
властвовавших, затем преданных, убитых, а ныне забытых всеми.
     Квартира деда, где некогда обитала большая семья, от  которой  теперь
остались старик и его внук, находилась на  четвертом  этаже.  Этажом  ниже
много лет назад жил брат Лунина-старшего, двоюродный дед Келюса.  Об  этом
человеке в семье обычно молчали, а если и говорили, то  глухо  и  странно.
Все было проще, если б младший брат деда честно сложил голову в  застенке,
как и сотни других обитателей Дома. Но таинственный двоюродный дед, весело
улыбавшийся  со  старых  фотографий,  не  погиб  -   он   исчез.   Николай
догадывался, что брат деда может вернуться, он где-то недалеко, может быть
даже здесь, в лабиринтах гигантского здания. Келюсу казалось, что он  даже
видел его в детстве - такого же молодого, в  кожаной  куртке  и  кепке,  с
небольшой острой бородкой, как на фотографиях. Но на все вопросы родители,
а  потом  и  Лунин-старший,  отмалчивались,  но  Николай,  не  веривший  в
привидения и прочую мистику, надеялся,  что  старик  перед  недалеким  уже
уходом расскажет ему обо всем.
     Лифт не работал, и Келюс с Фролом  начали  не  спеша  подниматься  по
широкой лестнице. Между вторым и  третьим  этажами  у  Келюса  закружилась
голова, его закачало и чуть не бросило на холодные ступени. Дхар подхватил
его здоровой рукой и, несмотря на слабые  попытки  сопротивления,  поволок
Лунина-младшего наверх. Делал он это почти не напрягаясь, и Келюс имел еще
раз повод позавидовать силе своего нового  знакомого.  У  высоких,  обитых
черной кожей дверей, Фрол аккуратно прислонил  Николая  к  стене  и  нажал
кнопку звонка.
     Старик открыл почти сразу. Он  без  всякого  удивления  посмотрел  на
дхара, на его перевязанную руку и куртку в засохшей крови,  затем,  словно
зная все наперед, шагнул за порог,  придержав  рукой  Келюса,  пытавшегося
шагнуть навстречу.
     - В голову? - тихо спросил дед, внимательно глядя на внука.
     - Ерунда! - по возможности  весело  ответил  тот.  -  Ушиб,  то  есть
травма... В общем, здравствуй, дед. Мы победили!
     - Я Фрол, - попытался вмешаться в разговор дхар. - Мы с Николаем...
     - Заходите, - прервал его Лунин-старший. Вдвоем они взяли Келюса  под
руки и повели в прихожую. Ноги у старика уже начинали отказывать, но  сила
в руках еще оставалась. Вскоре Лунин-внук был благополучно уложен на диван
в  большом   кабинете,   где   по   стенам   висели   портреты   Вождя   и
Основоположников.
     - Лунин  Николай  Андреевич,  -  представился  старик.  -  Дед  этого
врангелевца. Фрол... простите?
     - Соломатин Фрол Афанасьевич. Мы с Николаем... Ну, в общем...
     - "Скорую" вызвать, товарищ Соломатин? - вновь перебил его старик.
     - Ну что ты, дед! - вмешался Келюс, поудобнее устраиваясь на  диване.
-  Сразу  товарищем  обзываешься!  "Скорой"  не  надо,  ты  бы  лучше  чаю
сообразил. А еще лучше - кофе.
     - Николай Андреевич, зовите  меня  по  имени,  -  несколько  смущенно
предложил дхар. - "Скорой" и вправду не надо, мы как раз из госпиталя.
     - Его на самом деле  зовут  Фроат,  -  вновь  влез  Келюс,  закуривая
сигарету. - Он из древнего и великого народа дхаров,  репрессированного  в
годы культа личности.
     Дед никак  не  отреагировал  на  эту  реплику,  еще  раз  внимательно
посмотрел на Фрола, потом на внука, покачал головой и сел в кресло.
     - Валидол, - шепнул Келюс, хорошо знавший старика,  -  на  письменном
столе...
     - Не надо, - остановил вскочившего было Фрола Лунин-старший. - Я  так
посижу... Фрол... или Фроат, как лучше?
     - Все равно, - махнул рукою дхар. - Как больше нравится.
     - Так вот, Фроат, - продолжал старик, закрывая  глаза.  -  Расскажите
мне, пожалуйста, что с вашей рукой, и что  у  этого  защитника  Зимнего  с
его... Даже не знаю, как назвать эту часть тела...
     - Кепкодержатель, - предложил внук, но дед и это оставил без ответа.
     Фрол постарался рассеять все опасения Николая Андреевича, упомянув  о
госпитале, экстрасенсе Варфоломее Кирилловиче, для убедительности добавляя
неизменное "в карету". Дед слушал молча, не  открывая  глаз,  затем  вновь
покачал головой и, с трудом поднявшись, направился на кухню варить кофе.
     - Силен, - заметил Келюс. - Фрол, взгляни, много  на  столе  валидола
осталось?
     - Одна штука, - сообщил дхар, - и две пустые упаковки, елы.
     - Силен, - повторил Николай. - Жалко старика. Всю жизнь служил  этим,
бином... Но все-таки мы победили.
     Кофе пили на кухне. Келюс, заявив, что уже выздоровел, добрался  туда
без посторонней помощи и  с  удовольствием  принялся  смаковать  ароматный
напиток, доставляемый деду прямо из Бразилии. В разговор старика с  Фролом
Лунин-внук предпочел не вмешиваться, поскольку его  попытка  поведать  обо
всем случившемся была пресечена в корне, и рассказывать было велено дхару.
Фроат, в нерешительности почесав затылок, принялся  не  особо  складно,  с
упоминанием "елы" и  той  же  "кареты",  излагать  события  прошлой  ночи,
сбиваясь,  путаясь  и  все  более  смущаясь.  Но   старик   слушал   очень
внимательно, то и дело подливая Фролу кофе и качая головой.
     - Ясно, -  констатировал  он,  когда  дхар,  наконец,  завершил  свое
повествование. - Раскололи армию... Недурно им историю партии преподавали!
Ну что, рады? За Корнилова, за родину, за веру?
     - Ну,  дед!  -  не  выдержал  Келюс.  -  Во-первых,  не  волнуйся.  А
во-вторых, что ты о Врангеле, да о Корнилове? Мы же не белогвардейцы!
     - А кто? - глаза старика блеснули.
     - Мы за свободу, - не особенно уверенно ответил внук.
     - А ваш этот... Президент или как там его?
     - Он... он тоже за свободу, - еще менее уверенно сообщил Келюс.
     - Стыдись! - отрезал дед