циана - имел  в  виду
их неизвестный товарищ. Терапевт засмеялся и предположил, что тот имел в
виду    четвертого    Флавия    Иосифа,    перешедшего    на     сторону
победителей-римлян,  но  в  душе  оставшегося  верным   своему   народу.
Помнится, Юрий удивился и спросил, неужели  Флавий  еврей,  но  Терапевт
рассмеялся, заявив, что  тот,  судя  по  его  характеру,  скорее  всего,
китаец.
   Да, Терапевт и тем более Флавий, могли помочь Нике. Это  успокаивало,
тем более, что она сама едва ли могла всерьез заинтересовать  обитателей
Большого Дома. Собственно, кто такая Ника, если  взглянуть  со  стороны?
Очень красивая женщина, супруга человека, о работе которого не  положено
говорить вслух, дама, привыкшая отдыхать в Сочи и одеваться у Ламановой,
бывавшая на правительственных приемах, сидевшая пару раз за одним столом
с самим товарищем Сталиным, и  (кто  без  греха?)  имевшая  любовника  -
крайне сомнительную с точки зрения  советской  власти  личность,  но,  в
общем-то, личность совершенно случайную, которую можно и нужно  поскорее
забыть, буде что случится...
   Они говорили с Никой на эту тему один-единственный раз. Ника  слушала
молча, сжимая в зубах папиросу - курить она  никогда  не  курила,  но  в
минуты волнения часто закусывала зубами папиросный мундштук, уверяя, что
это ее успокаивает; а затем назвала Юрия дураком - тоже единственный раз
за эти два года. Спокойно, без своей обычной улыбки она  спросила  Юрия,
неужто тот считает, что она дорожит хоть чем-нибудь из  всего  этого.  И
что не бросит всю эту мишуру к черту, если он позовет ее в свой холодный
флигель. И в тот момент Юрий понял, что Ника действительно не шутит, что
она сделает это, и ему стало радостно и, одновременно, -  страшно.  Будь
Орловский просто рядовым полунищим интеллигентом, кто знает, может он бы
и решился, поскольку уже тогда понимал, что Ника - это самое лучшее  что
послала ему жизнь. Но его книга  была  уже  почти  закончена,  значит  -
впереди неизбежный приговор и, в лучшем случае, - бегство. Его любовницу
могут и не тронуть, жену же врага народа  Юрия  Орловского  ждал  только
один исход.
   Тогда он как-то  отшутился,  переведя  разговор  на  свою  неказистую
внешность, и уверяя, что им будет невозможно даже показаться у приличных
знакомых. Это была его любимая тема - подшучивать  над  своим  невысоким
ростом,  сутулостью  и  ранними  залысинами.  В   конце   концов,   Ника
засмеялась, назвала его, как обычно в подобных случаях, "ушастым ежом" и
"редким эндемиком", и опасный разговор удалось остановить.
   ...Домой он добрался часа через два. Преследователи не отставали,  но
держались теперь в отдалении. Очевидно, они поняли,  что  жертва  решила
забиться в нору и можно не тратить  силы,  а  просто  ждать,  покуда  не
придут охотники и не выкурят ее оттуда...
   Юрий разделся и рухнул на диван. Хотелось полежать, просто  полежать,
глядя в покрытый паутиной потолок. Ника много раз грозилась  устроить  у
него уборку, и каждый раз Юрий отбивался, уверяя, что уберет все сам. Он
и в самом деле регулярно наводил порядок в своем холостяцком жилище,  но
до потолка руки не доходили, и Ника то  и  дело  спрашивала  его,  каков
настриг паутины и выполняют ли его подопечные  пятилетний  план.  Теперь
уже незачем было разрушать хитрые  невесомые  витражи.  Орловский  хотел
было еще раз обдумать то, что должно было неизбежно случиться, но  мысли
не шли на ум, и внезапно для  самого  себя  он  заснул,  провалившись  в
темный омут без сновидений и раздумий.
   Когда он проснулся, был  уже  вечер.  Стемнело,  в  окно  падал  свет
горевшего неподалеку фонаря. Юрий вышел на крыльцо и поглядел в  сторону
ворот. Там по-прежнему стояли двое - правда, другие.  Очевидно,  дневная
парочка уже успела честно отработать свой нелегкий хлеб.
   Внезапно ему показалось, что он уже арестован. Собственно, так оно  и
было, просто покуда тюрьмой служило его собственное  неказистое  жилище.
Юрий  понял,  почему  многие,  о  чем  он   уже   неоднократно   слыхал,
воспринимают арест с облегчением. Вначале это представилось странным, но
теперь причина была очевидна.  Никто,  даже  совершенно  невинный  перед
Большим Домом человек, не выдержит нескольких дней такой слежки. Лично с
него хватило и суток. Лучше уж сразу, чтобы не ждать, не прислушаваться,
не зашумит ли мотор на  улице,  не  раздадутся  ли  на  крыльце  тяжелые
шаги...
   Юрий  крепко  запер  замок,  навесил  щеколду  и  даже  подпер  дверь
валявшимся с зимы поленом. Потом, вспомнив свой первый арест,  когда  за
ним тоже пришли ночью, он  наполнил  ведро  водой,  поставив  его  прямо
посреди темного коридора. Это заставило его улыбнуться.  Юрий  был  рад,
что выспался: теперь можно  не  спать  ночь,  и  доблестные  чекисты  не
застанут его спросонья и в одних  кальсонах.  Ну  а  дверь...  Он  вновь
улыбнулся и прошел в комнату.
   Орловский еще раз внимательно оглядел стол, подоконник и полки. Вчера
он поработал на совесть: ничего опасного не осталось. Хотя...  На  полке
он заметил маленький томик Теннисона. Ну  конечно,  его  принесла  вчера
Ника, вручив ему сразу, еще на пороге,  а  потом  она  заметила  дым  от
горящих бумаг и началось то, о чем вспоминать сейчас не было сил.  Тогда
Юрий механически поставил книгу на полку. Он схватил томик и быстро  его
перелистал - так и есть. На форзаце  карандашом  была  написана  фамилия
Ники - еще девичья. Юрий  на  миг  задумался,  затем,  мысленно  пожалев
прекрасное издание,  вырвал  форзацный  лист  и  аккуратно  сжег  его  в
пепельнице.
   Оставалось подумать, как убить ночь. Пустая комната  пугала,  и  Юрий
быстро зажег вторую лампу. Стало светлее, и он усмехнулся. Итак,  жизнь,
которой он жил все эти  годы,  какой  она  ни  была,  заканчивается.  Но
впереди не просто гибель - впереди путь, который ему  предстояло  пройти
как можно достойнее. Он вдруг вспомнил, что говорил ему Терапевт,  когда
они беседовали о неизбежности провала. "Поймите, Юрий, - Терапевт сделал
тогда паузу и посмотрел ему прямо в глаза, что бывало крайне редко, - вы
не нужны мертвый. Ни мне, ни вашим друзьям. Вы нужны живой. Постарайтесь
выжить.  Если  они  заставят  признаться   в   какой-нибудь   ерунде   -
соглашайтесь сразу. Если  поймете,  что  они  знают  все,  подписывайте.
Постарайтесь выжить, Юрий.  Но  помните:  там,  куда  мы  с  вами  можем
попасть, есть только три правила: никому не верить, ничего не бояться  и
ни о чем не просить..." Тогда Юрий не стал спорить, но дал себе  твердый
зарок. Он никогда не расскажет им ни о Терапевте,  ни  о  Флавии,  ни  о
Марке. И это было единственное, в чем он уверен наверняка. Он  помнил  и
другое. Для тех, кого сейчас косит страшная коса, кого по ночам забирают
"маруси"  и  "столыпины",  арест  означал  конец,   и   чаще   всего   -
безвозвратный. Тем, невиновным, кого арестовывали тысячами  и  тысячами,
надо думать только об одном - как уцелеть. Но он, Юрий Орловский, не был
случайной жертвой. Он был врагом,  ненавидевшим  этот  проклятый  режим,
погубивший его Родину.  А  значит,  и  после  ареста,  его  сражение  не
закончено.  Правда,  теперь  бой  будет  вестись  в  абсолютно  неравных
условиях. Песчинка попадает в  жернова,  мелющие  все  и  вся.  Но  если
песчинка тверда, то оставит на жерновах царапину.  Нет,  еще  ничего  не
кончено. Он вспомнил отца Леонида и покачал головой. Все-таки  священник
ошибался: ненависть к врагу  -  это  то,  что  поддержит  его,  не  даст
пропасть напрасно. Ненависть - и любовь к друзьям, к тем, кого уже  нет,
и кто еще жив, чья жизнь зависит от него, Юрия Орловского...
   Он достал из папки свою незаконченную рукопись и  грустно  улыбнулся,
прочитав заголовок: "Героический эпос дхарского народа". Когда-то Родион
Геннадиевич, добрейшая душа, уверял, что это готовая кандидатская, и что
Юрию надо поскорее заканчивать  работу.  Но  с  тех  пор  спешить  стало
некуда, он начал писать другую - главную свою книгу - и рукопись  так  и
осталась незавершенной. Что ж, теперь  время  было.  Орловский  заставил
себя сосредоточиться, взял ручку и стал  писать  своим  ровным  красивым
почерком как раз с недописанной три года назад строчки.
   Он работал всю ночь, дважды заваривая чай и докуривая коробку  "Нашей
марки". Глава была уже почти закончена, когда он услышал,  что  в  дверь
постучали. Наверно, стучали уже не в  первый  раз,  поскольку  стук  был
громким  и  нетерпеливым.  Юрий  улыбнулся  и  аккуратно  закрыл   ручку
колпачком. Стук продолжался несколько  минут,  чьи-то  голоса  требовали
открыть и открыть немедленно, но Юрий по-прежнему сидел за столом, глядя
на исписанный только наполовину лист бумаги. Что ж,  главу  ему  уже  не
дописать... Стук сменился  грохотом  -  очевидно,  те,  за  дверью,  уже
потеряли терпение. Впрочем, дверь оказалась добротной, и Орловский успел
докурить последнюю папиросу, прежде чем  в  прихожей  послышался  треск.
Тогда он выключил свет. В коридоре  затопали  ножищи,  вдруг  послышался
грохот, звон и громкие ругательства. Нехитрая выдумка сработала - кто-то
из ночных гостей угодил-таки ногой в ведро.  Юрий  рассмеялся,  встал  и
накинул на плечи пиджак...

2. НОВОЕ МЕСТО СЛУЖБЫ

   - Значит, Пустельга Сергей Павлович...
   - Пустельга, товарищ полковник...
   Поправлять старшего по званию, да еще в кадровом отделе  Центрального
Управления НКВД, в общем-то, не следовало, но Сергея всегда  раздражало,
когда его фамилию коверкают. В Украине, откуда он был родом,  никому  не
нужно объяснять, что "пустельга"  -  название  маленькой  сильной  птицы
степного сокола. Здесь же, в Столице, как и в Ташкенте, откуда он только
что прибыл, фамилия Сергея вызывала затруднения, а порой - и  улыбку.  А
этого Сергей, несмотря на невысокое звание и  двадцать  четыре  года  от
роду, не переносил ни от кого.
   Впрочем,  пожилой  полковник-кадровик,  полный  лысый  мужчина,   был
настроен вполне благодушно. Он даже пробормотал  "извините"  и  повторил
фамилию старшего лейтенанта, на этот раз, с правильным ударением.
   - Ну-с, я вас слушаю...
   - То есть?.. - не удержался Сергей.
   Это была уже не первая странность с  того  момента,  как  две  недели
назад он получил вызов в Столицу. Туда его не тянуло. В Ташкенте, где он
служил уже пятый год, работа ему нравилась,  Сергей,  несмотря  на  свой
возраст, был на хорошем счету и считался первым кандидатом на  вакантную
должность   зам.   начальника   Иностранного   отдела   Среднеазиатского
управления (для этого оставалось лишь получить капитана). И вот, в самый
разгар давно задуманной им операции по внедрению  агентуры  в  Восточный
Синцзян - операции,  за  которой  внимательно  следили  из  Столицы,  он
получает приказ немедленно сдать дела и ехать в Большой Дом.
   Первая мысль была не из самых веселых,  но  его  начальник,  комиссар
госбезопасности Сагдулаев,  быстро  навел  справки  и  успокоил:  ничего
плохого Сергею не грозило. Напротив, Столица, как удалось  узнать,  дала
приказ командировать в распоряжение Центрального  Управления  нескольких
особо перспективных работников с мест.
   О причинах Сергей догадывался. После ликвидации  банды  врага  народа
Ягоды многих "предателей" и  "двурушников"  пришлось  вычистить,  в  том
числе, конечно, из Столичного управления. Требовалась  замена.  Впрочем,
мысль служить в Столице не вызывала энтузиазма. Сергей уже  работал  там
полгода, с момента окончания училища, и служба в  огромном  городе,  под
самым оком высшего начальства, оставила неприятные воспоминания. Ташкент
нравился больше, но мечтой оставалась служба  на  родине  -  в  Украине,
лучше всего - в знакомом с детства Харькове. Оставалось  надеяться,  что
он все же не понадобится в Большом Доме, хотя бы из-за незнания Столицы,
и его отправят "на укрепление" в какое-то из провинциальных  управлений.
И тогда он сможет попроситься в Харьков.
   - Я вас слушаю, -  повторил  толстяк-полковник  и  поднял  на  Сергея
удивленный взгляд. Приходилось отвечать.
   Командировочное предписание он уже успел вручить, поэтому  оставалось
повторить  уже  известное.  Он,  старший   лейтенант   Сергей   Павлович
Пустельга, украинец, 1913 года рождения, из  рабочих,  член  ВКП(б),  до
недавнего   времени   заместитель   начальника    Иностранного    отдела
Среднеазиатского управления, прибыл по вызову...
   Кадровик удовлетворенно кивнул,  точно  все  это  он  не  прочитал  в
командировочном предписании, и начал неторопливо  рыться  в  целой  горе
папок, загромождавших огромный  стол.  Сергей  еле  заметно  поморщился:
людей из отдела кадров он всегда недолюбливал - и, как правило, за дело.
Даже в бумагах не могут навести лад, будто это не их работа!  Оставалось
ждать и, заодно, рассматривать кабинет.
   Впрочем,  вокруг  не  было  ничего  особенного.  Непременные   шторы,
закрывавшие окна, высокая ажурная лампа синего стекла, громоздкие стулья
и шкаф с нечитанными белыми томиками сочинений Ленина... Таких кабинетов
Сергей  навидался,   равно   как   и   таких   полковников.   Оставалось
рассматривать нечто, действительно представлявшее интерес.  Вернее,  это
был "некто" - молчаливый человек, сидевший в углу и внимательно читавший
бумаги из старой пожелтевшей папки.
   Этого человека Сергей, естественно, заметил с  порога:  на  нем  были
петлицы комбрига  -  но  неизвестный  сразу  же  махнул  рукой,  как  бы
приглашая не обращать на него  внимания  и  обращаться  к  полковнику  -
хозяину кабинета. Сам толстяк - кадровик, похоже,  забыл  своего  гостя,
точно того не было рядом. А между  тем,  и  Сергей  заметил  это  сразу,
странный комбриг - из тех, кем следует интересоваться.
   Несмотря на то, что гость почти утонул в огромном кресле, можно  было
понять, что он  очень  высокого  роста,  худ  и  широк  в  плечах.  Лицо
красивое,  хотя  уже  немолодое,  вначале  показалось  Сергею  загорелым
дочерна, но затем он сообразил, что оно пунцово-красное, точно от ожога.
Глаза были странными, какими-то бесцветными, хотя взгляд, как можно было
заметить твердый и властный - взгляд  человека,  привыкшего  к  высокому
положению.
   Впрочем,  некая  странность  все  же  имелась:   на   комбриге   была
гимнастерка, но не с  привычными  эмблемами,  а  почему-то  с  саперными
топориками. И  понять,  что  делает  этот  краснолицый  комбриг-сапер  в
кабинете Центрального Управления НКВД, было достаточно сложно.
   - Ну-с, - повторил кадровик, - кажется нашел.
   Он достал какую-то папку, открыл ее и кивнул:
   - Пустельга Сергей Павлович... Тэк-с, Тэк-с...
   И он углубился в чтение. Очевидно, это  было  личное  дело  Сергея  -
папка, в которую он давно мечтал заглянуть.
   - Тэк-с, тэк-с, - продолжал тянуть полковник.  -  Значит,  учились  в
колонии имени  Дзержинского...  Похвально,  похвально,  товарищ  старший
лейтенант... Это у Макаренко?..
   - Так точно! - колония имени Дзержинского  -  высшая  аттестация  для
молодого чекиста.
   - Отец, значит, член партии с 1915-го... Погиб под Орлом... Вы, стало
быть, беспризорник... Бывший, конечно...
   Полковник не спрашивал, а просто проговаривал вслух то, что  записано
в бумагах. Сергей улыбнулся:  несколько  лет  голодной,  но  бесшабашной
жизни на околицах Харькова теперь воспринимались как  странный,  хотя  и
увлекательный сон. А ведь было! И скажи кто, что  Сережка  Крест  станет
через несколько лет сотрудником ЧК...  И  старший  лейтенант  вновь  еле
заметно улыбнулся.
   - Училище, стажировка в Столице... У Фриновского стажировались?
   - Так точно! - Фриновский, как уже успел узнать  Сергей,  был  теперь
крупной фигурой - заместителем самого товарища Ежова.
   - Почему вы выбрали Ташкент?
   - Я не выбирал, - удивился Сергей. - Меня направили.
   - Тут сказано: выбрали! - толстый палец ткнул  куда-то,  в  невидимую
Сергею бумагу. - Вам было предложено три места.
   - А-а... Так точно, извините...
   Да, ему предлагали на выбор: Кавказ, Северный Сахалин и  Ташкент.  Он
выбрал бы Кавказ, но о тамошнем руководителе, Лаврентии Берия, разговоры
ходили не самые лучшие.
   - Всегда мечтал побывать в Туркестане.
   Ответ был из  наиглупейших,  но  сошло  и  так.  Полковник  продолжал
проговаривать то, что было в бумагах, - подробности его службы.
   - Значит, узбекский выучили... И уйгурский... Это хорошо. Но  вы  же,
извините, на узбека не похожи...
   Сергей лишь вздохнул. Очевидно, полковник прочитал,  что  его,  тогда
еще лейтенанта, внедряли в местное подполье.
   - В Ташкенте  много  русских.  Я  занимался  ими.  Националистическим
подпольем ведал другой отдел, товарищ полковник. Я же из Иностранного...
Это зарубежная агентура...
   - Знаю, знаю, - толстяк махнул рукой, и Сергей вновь сдержал усмешку,
подумав, скольких шпионов удалось тому раскрыть за свою  жизнь.  Сам  же
старший лейтенант мог гордиться: у него достаточно удач,  хватит  любому
работнику до самой пенсии. А за агента БШ-13,  он  же  курбаши  Шо,  его
благодарил лично нарком...
   -  Так  значит,  смел,  инициативен,  особо  успешно   работает   при
планировании и проведении сложных, неординарных операций...
   Очевидно,  это  было  из  его  последней,  еще   неизвестной   Сергею
характеристики, и он невольно возгордился. Нет, не то чтобы возгордился,
но все-таки слышать такое было приятно.
   - Обладает особыми природными способностями, помогающими в работе...
   Полковник пробежал глазами только что прочитанную фразу  и  удивленно
поднял глаза на Сергея. Это не было вопросом, но ответ явно требовался.
   - Ну, понимаете... - объясняться было  нелегко,  особенно  по  такому
поводу. - Я почти всегда чувствую, когда люди говорят не  правду.  Когда
ведешь допрос, это очень  помогает.  И  я  иногда  могу  угадывать,  что
человек думает. Не всегда, конечно...
   - А-а-а, - протянул кадровик. - Это понятно, это хорошо...
   Сергей облегченно вздохнул: то, во что его товарищи  поверили  далеко
не сразу, да и он сам сумел оценить не так давно,  здесь  могло  вызвать
лишь  снисходительную   усмешку.   Хорошо,   что   полковник   не   стал
расспрашивать дальше, иначе Сергею пришлось бы продемонстрировать  сеанс
угадывания мыслей на самом полковнике. Сделать это было крайне нетрудно.
   - Но здесь написано... - толстый палец ткнулся в бумагу, а  в  голосе
вновь   прорезалось   удивление,   -   особенно   успешно   работает   с
фотографиями... А вот даже примеры...
   Значит, написали и об этом. Пришлось пояснять,  хотя  сделать  это  в
двух словах крайне нелегко:
   - Это... это у меня с детства, товарищ полковник. Если я  взгляну  на
фотографию, то почти всегда могу сказать, жив человек или нет. А  иногда
далеко он или близко.
   Впервые он понял это  в  шесть  лет,  когда  посмотрел  на  отцовскую
фотографию и вдруг понял, что его бати, Павла Ивановича,  командовавшего
батальоном на Юго-Западном фронте, нет в живых...
   - И вы можете сказать, где находится этот человек?
   Старший лейтенант удивленно повернул голову. На этот раз спрашивал не
полковник, а неизвестный сапер.
   Сергей немного растерялся. Странный комбриг  старше  по  званию,  чем
хозяин кабинета, но отвечать ли ему - чужаку в Центральном Управлении!..
   - Да-да, отвечайте, - понял его кадровик, и по тому, как  заторопился
полковник, Сергей сообразил, что краснолицый - никакой здесь не чужак, а
саперные петлицы - скорее всего, обычный маскарад.
   - Нет, не могу, товарищ комбриг, - Сергей  на  всякий  случай  встал,
хотя оставался в положении "вольно". - Я лишь могу понять  -  далеко  ли
он.
   - Интересно...  -  по  пунцовому  лицу  пробежала  короткая,  жесткая
улыбка, вы смотрите или подносите руку?
   По тому, как был задан вопрос, Сергей вдруг  понял,  что  неизвестный
комбриг понимает, о чем идет речь.
   - Я смотрю... Пробовал рукой, но не всегда получается.
   - Вот как?.. - неизвестный  тоже  встал  и  внимательно  поглядел  на
полковника.
   Тот внезапно вскочил и неуверенно проговори