ь,  соответственно,  звание
"народного художника".
     Ингвар посмеялся над подобным предложением, хотя и невесело - о музее
думать  не  приходилось,  картины  шли  на  продажу.  Когда  они  покидали
мастерскую, художник неожиданно предложил Степе и Арцеулову любую  картину
на выбор, как подарок по  случаю  их  странного  знакомства.  Арцеулов  на
мгновенье даже задохнулся от восторга, сразу же подумав о  Гэсэр-хане.  Но
реальность тут же отрезвила. Он ехал туда, где музам надлежало молчать, да
и это было бы слишком нескромно - Ингвар и так сделал для них немало.
     Степа реагировал куда  спокойнее,  обстоятельно  разъяснив  "товарищу
Ингвару"  что  большевики  выступают  против  частной   собственности   на
произведения искусства. А потому он, Степан Косухин, не имеет  права  даже
думать о  владении  картиной,  место  которой  исключительно  в  "народном
музее". При этом он взглянул на особо полюбившийся  ему  горный  пейзаж  и
вздохнул...


     Ингвар уехал, взяв предварительно с Косухина еще одно обещание  -  не
заниматься политикой. Степа дал это обещание,  скрепя  сердце,  но  делать
было нечего. Впрочем, в первые дни они просто осматривали огромный город -
скученные  кварталы  Шахджеханабада,  многочисленные  руины  и  не   менее
многочисленные храмы. Юркие мальчишки, поднаторевшие  в  искусстве  гидов,
провели их на вершину знаменитого красного минарета  Кутб-Минар,  показали
великую Жемчужную Мечеть  императора  Аурангзеба,  поводили  по  закоулкам
белокупольной Соборной мечети. Несколько раз Степа и Арцеулов прошлись  по
роскошно  отстроенным  кварталам  нового  Дели  и  даже  пообедали,  благо
средства покуда позволяли, в знаменитом ресторане "Могол".
     Осмотр можно  было  продолжать  еще  долго,  но  Степа  взбунтовался,
заявив,  что  уже  сыт  памятниками  местного  мракобесия  и   монументами
колониальной экспансии. После этого Ростиславу пришлось ходить по Дели уже
в одиночестве, но вскоре интерес пропал и у него. Вокруг все было  слишком
чужим, Арцеулов впервые понял, что ностальгия - это действительно болезнь.
И сделать с этим ничего было нельзя - русская колония в Дели, и  без  того
немногочисленная, за годы войны разъехалась, и даже в здешних  библиотеках
нельзя было найти русскую книжку.  Оставалось  читать  британские  газеты,
выискивая среди вороха пестрых новостей короткие сообщения о  событиях  на
далекой Родине.
     Косухина он видал лишь вечерами, а иногда и раз  в  несколько  суток.
Степе было не до ностальгии - он наконец-то нашел  себе  дело.  Миллионный
Дели ничем не напоминал замшелый Морадабад, и красный командир  с  головой
окунулся в местную жизнь. Правда, слово, данное Ингвару, он с  трудом,  но
сдержал, да и незнание хинди и английского сильно мешало.  Но  можно  было
ходить, слушать, смотреть - и думать.
     А думать приходилось часто - уж больно виденное на улицах и  площадях
Дели не походило на то, чему его учили. Степа ожидал, что он найдет  здесь
если не сплоченную партию индийских  большевиков,  то  хотя  бы  отчаянных
революционеров-бомбистов, готовых положить свои молодые индийские жизни за
освобождение родной земли. Косухин ждал баррикад  и  стачек  -  а  находил
совсем другое. Между тем, по большевистскому  Степиному  разумению,  время
баррикад в Индии уже наступило. По всему  Дели  повторяли  одно  и  то  же
название "Амритсар". Это слово было на слуху в уличной толпе,  красовалось
на  плакатах,  пестрело  в  газетных  заголовках  и  в  неровных  строчках
листовок.  Даже  не  знавшему  никаких  языков,  кроме  языка  победившего
пролетариата, Степе было ясно, что "Амритсар" - что-то очень  важное  -  и
очень серьезное.
     Помог Арцеулов  -  он  и  сам  встречал  это  слово  в  прочитываемых
ежедневно газетных статьях.
     ...В  пенджабском  городе  Амритсаре  доблестный  британский  генерал
О'Дайер расстрелял  безоружную  демонстрацию,  уложив  на  мостовую  более
тысячи человек и запретив оказывать помощь сотням раненым.  Случилось  это
за несколько месяцев до прибытия Степы и Арцеулова в  Индию,  но  все  это
время  в  Пенджабе  сохранялось  военное  положение,   и   только   сейчас
подробности стали просачиваться в прессу. Вызванный для  отчета  в  Лондон
О'Дайер был награжден почетным золотым оружием с бриллиантами...
     ...Арцеулов, и  сам  не  восторгавшийся  подобным  геройством  против
безоружной толпы, постарался пересказать Косухину то, что прочел в газетах
- что среди демонстрантов были провокаторы, что губернатора просто ввели в
заблуждение угрозой бунта и погромов. Но Степа не слушал. Значит,  великие
вожди Революции правы - даже здесь, вдали от бестолковой российской жизни,
цивилизованные британцы ведут себя не лучше романовских держиморд! И Степа
ждал баррикад.
     Но  баррикад  не  было.  Сквозь  мешанину  непонятных  слов   Косухин
улавливал название какого-то "Индийского Конгресса", который призывал всех
индусов воздерживаться от насилия и протестовать мирно.  Люди  собирались,
шумели - и расходились. В одной  из  листовок,  принесенных  Степой  после
очередного похода по бурлящим улицам, содержалось совершенно бессмысленное
по мнению Косухина предложение - не покупать британских товаров,  что,  по
мысли какого-то Ганди, не иначе местного  Федоровича,  должно  было  разом
подорвать британский империализм. Впрочем, подумав, Степа отверг  подобное
сравнение. Вражина-Федорович хоть и был из уклонистов уклонист, но все  же
имел твердую руку, и когда бросал бомбу,  то  редко  промахивался.  А  вот
Ганди... Нет, индийский пролетариат и вкупе с  ним  трудовое  крестьянство
явно еще не доросли до Степиного уровня! Косухин махнул рукой - и  захотел
обратно в Россию.


     Но с этим было трудно. Ингвар, заехавший в  Дели  в  середине  марта,
лишь неопределенно развел руками, посоветовав  ждать.  Трудность  была  не
только в том, чтобы уехать. Ни у Степы,  ни  у  капитана  не  осталось  ни
единого клочка бумаги с печатью, а без документов нечего было и  думать  о
том, чтобы доехать до Европы...
     Горячий Косухин уже стал подумывать о побеге.  Смущало  лишь  одно  -
слово, данное художнику. Да  и  куда  бежать  -  было  неясно,  разве  что
пересечь весь Индостан, перейти персидскую границу и пробираться на север.
Даже для Степы такое путешествие казалось фантастичным.
     Арцеулов, подумав несколько дней, однажды  утром,  ничего  не  сказав
Косухину, убежавшему послушать уклониста Ганди, надел пиджак -  для  пущей
солидности - и направился в канцелярию вице-короля. Сам  вице-король  его,
конечно, не принял, да капитан на это и не надеялся. Зато  ему  достаточно
быстро организовали встречу с пожилым и весьма респектабельным  английским
чиновником,  который  был  сед,  упитан  и  покрыт  "вечным"  колониальным
загаром.
     Англичанин оказался вполне осведомлен о  деле  "мистера  Арцеулова  и
мистера Косухина".  Он  доброжелательно  улыбнулся,  сообщив,  что  вопрос
решается, и когда-нибудь в конце концов вероятно будет решен.
     Капитан сдержался,  попросив  уточнить,  но  англичанин  лишь  развел
руками и пояснил, что это все, что он может сказать, как официальное лицо.
     Намек был понят, и Ростислав поинтересовался, что  загорелый  толстяк
может сообщить ему  неофициально.  Англичанин  вновь  улыбнулся,  а  затем
вполне искренним тоном поинтересовался, куда,  собственно,  спешить  двоим
русским? Насколько он, толстяк, осведомлен, они располагают  определенными
средствами, не бедствуют - а значит, ничего не мешает им пожить  несколько
месяцев вдали от ставшей такой негостеприимной отчизны.
     В этом, конечно, был  свой  резон.  Арцеулов  невольно  задумался,  а
толстяк,  вновь  подчеркнув,  что  говорит  в  данный  момент   как   лицо
исключительно частное, заметил, что у британских властей  тоже  есть  свой
резон. Никто не считает двух  российских  офицеров,  занесенных  войной  в
Индию, шпионами. Более того, британские власти сочувствуют  борцам  против
большевизма, но... Но  у  всех  имеются  личные  обстоятельства  -  семьи,
служебное положение, будущая пенсия - и никто  не  желает  брать  на  себя
ответственность разрешить "мистеру Арцеулову и мистеру Косухину"  покинуть
Индию. Мало ли что может решить Лондон! К тому же некоторые служащие  (тут
капитан вспомнил господина  Фиц-Роя)  до  сих  пор  уверены,  что  русские
являются носителями некоей чрезвычайно важной информации...
     Оставалось поблагодарить за откровенность и  откланяться,  но  что-то
задержало Арцеулова. Он еще раз посмотрел на уютно устроившегося в  кресле
толстяка, казалось, воплотившего в себе ненавистную всем нормальным  людям
канцелярскую мудрость - и заметил то, на что не обратил внимания  вначале.
На левой щеке англичанина белел шрам, вместо  двух  пальцев  правой  руки,
мизинца и безымянного, торчали  короткие  обрубки,  а  на  зеленом  кителе
сверкал скромный знак военного ордена.  Когда-то  будущий  чинуша-бюрократ
знал иные времена. И капитан,  с  бесцеремонностью  фронтовика  указав  на
искалеченную кисть, затем на орден, спросил - "где?"
     Лицо толстяка изменилось, как-то сразу  помолодев,  стало  суровым  и
жестким. Он произнес одно  слово:  "Кабул"  -  и  капитан  вспомнил  стихи
Киплинга о городе  Кабуле  на  реке  Кабул,  в  которой  тонет  британский
эскадрон, а  уцелевшие  выхватывают  сабли  и  мчатся  в  горящий  мятежом
город...
     И Ростислав сказал англичанину то, что говорить не собирался. Что  он
поедет из Индии не в Париж и не в  Нью-Йорк,  чтобы  обживаться  на  чужой
земле и мучиться ностальгией. Он поспешит в Россию. В Крыму, на  последнем
клочке свободной русской земли, генерал  Врангель  собирает  тех,  кто  не
боится  еще  раз,  может,  в  последний,  попытаться  остановить   красный
Апокалипсис. И что ему, капитану Арцеулову, собственно больше незачем жить
на этой земле, и если искалеченный на афганской войне англичанин -  офицер
и дворянин, то он должен понять.
     Толстяк  долго   молчал,   а   затем   совершенно   спокойным   тоном
поинтересовался, такого же ли мнения господин Косухин?  Тут  Арцеулову  на
миг стало жарко. Да, красный командир Косухин того же мнения - он спешит в
Россию, в ряды Рачьей  и  Собачьей,  будь  она  трижды  проклята,  Красной
Хам-армии! Сказать об этом британцу? Конечно,  Степу  не  расстреляют,  но
господин иерусалимский барон Лейба  Бронштейн  долго  не  увидит  в  своем
кагале одного из далеко не последних красных командиров.
     Был еще один резон - уже без всяких бронштейнов. Арцеулов  не  верил,
что те, кто пытался убить Степу под Иркутском  и  в  Шекар-Гомпе,  оставят
парня  в  покое.  В  красной  Рэсэфэсэрии  дворянина  Косухина,  комиссара
Челкеля, ничего  хорошего  не  ожидало.  Достаточно  сейчас,  сию  минуту,
сказать несколько слов - и Степан останется в живых.  Конечно,  британская
каталажка - не сахар, но не помрет же он там! Посидит - может, поумнеет...
     Да, в этом был резон. Все логично и правильно, но  капитан  вспомнил,
как тащил краснопузого по коридорам Шекар-Гомпа,  как  еще  раньше  Степа,
ворча и ругаясь, перевязывал ему рану, как  их  вели  по  черному  ночному
Челкелю косоглазые конвоиры... Нет, теперь  красный  командир  Косухин  не
подпадал под логику столь уважаемой им самим классовой борьбы. Дворянин не
мог  предать  дворянина  -  и  офицера.  Пусть  даже  это   будет   трижды
краснопузый...
     Капитан спокойно, даже с достоинством, объяснил англичанину, что  его
спутник, Степан Иванович Косухин, не менее его спешит на фронт. И он готов
ручаться за это словом  дворянина.  Это  было  правдой,  потому  что  лишь
тюремные решетки удержали бы Степу от  желания  примкнуть  к  ордам  Лейбы
Бронштейна...
     Англичанин кивнул, а затем, вновь подчеркнув, что  говорит  в  данном
случае как частное лицо,  заметил,  что  бюрократия  наряду  с  очевидными
недостатками, имеет и определенные преимущества. Например, будь у  мистера
Арцеулова  и  у  мистера  Косухина  документы,  лучше   всего   российские
заграничные  паспорта,  у  британских  властей  не  останется   формальных
оснований не выпускать их за пределы Англо-Индийской империи. И  он  почти
уверен, что им удастся спокойно взять билеты на пароход.
     Предваряя  неизбежный  вопрос,  он  пояснил,  что  паспорта   выдавал
российский консул, который вот уже год как покинул Индию.  Зато  в  Бомбее
проживает член консульской миссии по фамилии фон Денике, который  работает
в торговой фирме "Керал Ист"...
     Британец помолчал  и  добавил,  что,  конечно,  фон  Денике,  который
вдобавок по  паспорту  швейцарец,  не  имеет  права  выдавать  заграничные
паспорта. Но у  него  -  совершенно  случайно  -  могут  храниться  бланки
паспортов, уже подписанные консулом. И он -  тоже  совершенно  случайно  -
может  уступить  их  за  соответствующую  мзду.  А  чтобы  эта  мзда  была
действительно соответствующей, достаточно намекнуть, что за  этот  год  он
уже дважды проделал эту операцию.  Для  таких  целей  лучше  всего  нанять
юриста - и не англичанина, а индуса...
     Капитан слушал, стараясь не пропускать ни  слова,  и  лишь  осмелился
поинтересоваться, не удивятся ли британские власти, что он и  его  спутник
получат паспорта, подписанные консулом,  уже  год  как  покинувшим  Индию.
Толстяк пожал плечами, пояснив, что паспорта могли быть выписаны хоть пять
лет назад. Во всяком случае,  чиновников  вряд  ли  заинтересуют  подобные
мелочи...
     Арцеулов попытался  благодарить,  но  толстяк  тут  же  оборвал  его,
заявив, что не сделал ничего хорошего. Напротив, он совершил грех, помогая
двум молодым  людям  отправиться  практически  на  верную  смерть.  Взгляд
капитана скользнул по  его  изувеченной  кисти,  англичанин  нахмурился  и
спрятал руку за спину...
     ...Ростислав не стал тратить времени. В самом центре Дели,  на  одной
из небольших  улочек,  он  нашел  маленькую  юридическую  контору,  хозяин
которой - молодой индийский юрист, только что приехавший из Европы и  явно
не обремененный клиентами,  охотно  и  даже  с  некоторым  азартом  взялся
устроить это дело...
     Пользуясь тем, что  оказался  в  центре  города,  Ростислав  зашел  в
ювелирную лавку, попросив оценить сапфир - тот, что  еще  не  был  продан.
Ювелир - худой старик-индус  -  долго  разглядывал  камень,  назвал  цену,
оказавшуюся даже выше, чем предполагал  капитан,  а  затем,  не  выдержав,
спросил, откуда этот камень  у  уважаемого  гостя.  Конечно,  он,  ювелир,
понимает всю бестактность этого вопроса, но дело в том,  что  этот  камень
необычный. Сам по себе он очень хорош - настоящий цейлонский,  сильного  и
чистого цвета и неплохой огранки, но  еще  более  любопытна  его  история.
Таких сапфиров было сто. Более  трехсот  лет  назад  они  были  специально
собраны для того, чтобы один из императоров-Моголов мог заплатить выкуп за
своего сына, попавшего в плен к северным варварам.  Эти  сапфиры  получили
название "Камней Спасения".
     Капитан ограничился тем, что сообщил старику часть правды - он привез
камень из Тибета. Сапфир продавать не стал  -  деньги  еще  оставались,  а
кроме того, судьбу последнего камня должен  решать  не  только  он,  но  и
краснопузый Косухин.


     Степа заявился домой - то есть в их маленькую квартирку - вечером. Он
был возбужден и несколько  помят.  Как  оказалось,  неугомонный  большевик
побывал на огромном митинге, собранном Индийским  Конгрессом.  Народу  там
была тьма-тьмущая, вдобавок, под конец вмешалась полиция и устроила давку,
в которой Степе и  досталось.  Впрочем,  на  подобные  мелочи  Косухин  не
обращал внимания. Сегодня он, наконец, увидел того самого Ганди, о котором
столько говорили и писали, называя "Махатмой" и считая чуть ли  не  Карлом
Марксом.
     О самом Ганди Степа запомнил лишь, что тот был  худ  и  имел  большие
оттопыренные уши. Вождь говорил на хинди, и Степа сообразил лишь  то,  что
речь шла о каком-то "сварадже". Но заинтересовало Косухина не это,  а  то,
как тысячи  индусов  смотрели  на  этого  неказистого  смуглого  человека,
ушастого, с бритой головой, одетого в какое-то подобие старого одеяла. Так
на его памяти не смотрели ни на кого - ни на товарища Троцкого, ни даже на
самого Вождя. И Степа подумал о  том,  какая  польза  была  бы  Революции,
призови  этот  ушастый  не  к  какому-то  "свараджу",   а   к   ясному   и
недвусмысленному вооруженному восстанию.
     Арцеулов  лишь  подивился  Степиной  кровожадности   и   окончательно
разочаровал  его,  пояснив,  что  "сварадж"   -   это   кампания   мирного
неповиновения, включая отказ от  сотрудничества  с  англичанами  и  бойкот
иностранных товаров. Косухин вздохнул и  понял,  что  местные  большевики,
буде они тут все же имеются, явно упускают контроль над народными массами.
Вдобавок его  изрядно  расстраивало  одно  неприятное  обстоятельство.  На
митинге индийские товарищи сторонились  его,  вероятно,  из-за  буржуйских
тряпок, которые Степа надел по  настоянию  белого  гада  Арцеулова.  Более
того, его пару раз больно пнули, называя почему-то "инглизом".
     Капитан посочувствовал Степе, посоветовав в следующий раз  прийти  на
митинг в одеяле, предварительно обрив голову. Ни о паспорте,  ни  о  камне
Ростислав решил покуда не говорить. Степа с его мировыми проблемами мог не
оценить подробных житейских мелочей.


     Через пару дней приехал Ингвар. Художник был весел, возбужден и много
рассказывал о подготовке путешествия в Гималаи.  Он  привез  новый  альбом
рисунков, и Степа с Ростиславом могли полюбоваться памятными им  горами  в
белых  снежных  шапках.  Арцеулов  улучил   момент   и   поведал   Николаю
Константиновичу о совете толстяка-англичанина. Ингвар подумал  и  заметил,
что подобное жульничество может  оказаться  результативнее,  чем  все  его
хлопоты. В любом случае, хуже от этой попытки не станет.
     Среди прочего, художник принес  им  письмо,  которое  нашел  в  своей
почте, скопившейся за время отсутствия. Письмо, с  пометкой  "для  мистера
Арцеулова и мистера Косухина" было прислано из Парижа. Писал Тэд.
     За эти два месяца Ростислав и Степа получили три  телеграммы.  Первая
была из Марселя, подписанная "Наташа и Тэд",  в  которой  сообщалось,  что
пароход "Дон" благополучно доставил путешественников во  Францию.  Вторая,
подписанная так же, была уже из Парижа. Берг и Валюженич послали ее  прямо
с вокзального почтамта. И наконец, третья была от Тэда,  который  сообщал,
что сдал Наташу из рук в руки ее любимому дяде, а сам на  некоторое  время
едет в Англию.
     И вот, наконец, письмо. Как только Ингвар, пригласив своих подопечных
в ближайшее время зайти к нему поужинать, откланялся,  нетерпеливый  Степа
разорвал конверт и уткнулся носом в исписанные неровным  почерком  листки.
Арцеулов, уверенный, что Валюженич  пишет  по-английски,  терпеливо  ждал,
покуда безграмотный комиссаришка прибегнет к его помощи. Но Степа,  к  его
величайшему изумлению, спокойно дочитал письмо до конца, произнес:  "Гм-м"
и передал листки Арцеулову.
     Ларчик открывался просто - Валюженич писал  по-русски.  В  первых  же
строчках  Тэд  особо  оговаривал  это  обстоятельство,  признавшись,   что
прибегает к помощи словаря, но в дальнейшем обещает  не  делать  и  этого.
Слог хромал, да и ошибок не счесть, но зато написано было  вполне  понятно
даже для неученого Степы.
     Американец сообщал, что встретился с Шарлем Карно, который не мог  не
изумиться рассказу  своего  приятеля.  Сам  Карно,  так  и  не  выздоровев
окончательно, был вынужден вернуться во Францию, не  завершив  экспедиции.
Оба  они  получили  втык  (Тэд  написал  "удары  под  самый  затылок")  от
профессора Робера, который,  впрочем,  тут  же  накинулся  на  привезенные
"артефакты". Отец, Валюженич-старший, обозвал сына придурком (Тэд  передал
это как "почти дураком"), пообещав полностью снять высылаемую  дотацию.  В
общем, насквозь обруганный,  но  довольный,  Тэд  прист