роли,  принялся  разъяснять
заблудившемуся   вдали   от   родины   интеллигенту   смысл    грандиозных
преобразований, которые начала Партия в бывшей Тюрьме Народов.  Специально
для Николая Константиновича он припомнил то, что прочитал в  "Правде"  как
раз перед поездкой в Сибирь - о создании под эгидой  оплота  революционной
культуры  Пролеткульта  особых  школ  по   обязательному   обучению   юных
пролетариев  живописи  и  скульптуре,  а   также   о   создании   решением
Реввоенсовета в каждой  дивизии  кружков  по  изучению  сольфеджио.  Слово
"сольфеджио" Степа выучил еще тогда, чтобы в дальнейшем  использовать  для
агитации.
     Ингвар был действительно сражен. Он растерянно переспросил,  всех  ли
юных пролетариев  будут  учить  живописи.  Получив  категорический  ответ:
"Всех!",   лишь   покрутил   головой,   сраженный,   видимо,    масштабами
социалистических преобразований. Вдогон Степа  рассказал  о  строительстве
нового важного центра -  петроградского  крематория,  где  будут  наглядно
демонстрировать новый большевистский подход к культуре захоронения. Теперь
окончивших свой трудовой путь  пролетариев  можно  будет  утилизировать  в
двадцать пять раз быстрее, чем прежде. Цифру "двадцать пять"  Степа  также
выучил для последующей агитации, и она произвела явный эффект.
     Крематорий  стал  последней  каплей.  Ингвар  вздохнул  и  откровенно
признался, что отстал от быстро мчащейся вперед жизни. Косухину оставалось
лишь  успокоить  растерявшегося  перед  величием  Революции  интеллигента,
указав на новые горизонты, открывшиеся в нынешнее время для  художников  -
пролетариев кисти; в том числе - оформление массовых  празднеств  и  "Окна
РОСТА".
     Ингвар растерянно развел руками, признавая свою отсталость  в  данном
важном вопросе, но Арцеулов, наблюдавший эту сцену со стороны, не  мог  не
заметить усмешки, промелькнувшей на лице художника. Она  не  была  злой  -
Ингвару  определенно  нравился  молодой  комиссар,  агитировавший  его  на
создание пропагандистских лубков на тему  разгрома  Колчака  или  экономии
керосина.
     - Да-с,  -  подытожил  Ингвар.  -  Явно  отстал  от  жизни,  господа.
Признаюсь, господин Косухин, в последние годы у  меня  имел  место  явный,
выражаясь  современным  языком,  уклон.  Все,  знаете,  Индия  или  Тибет,
предания здешних...
     - ...мракобесов, - подсказал Степа.
     - И иные недостаточно идейно выраженные занятия...
     Он протянул небольшой портретик Степы, который успел набросать  между
делом. Красный командир Косухин был изображен отчего-то в гусарском кивере
и с кинжалом в зубах. Все синяки и царапины на  Степиной  физиономии  были
зафиксированы с величайшей точностью.
     - Спасибо, Николай Константинович! - Косухин и не думал обижаться.  -
Вы эта... прямо как наши товарищи из РОСТА... Ну, чисто Каледин вышел!
     Ингвар  поклонился,  пообещав  по  возвращении  в  Россию  немедленно
записаться в загадочное РОСТА.
     Между тем Арцеулов, укладывавший то немногое, что еще осталось из  их
имущества, внезапно наткнулся на вещь, о которой уже начал забывать.
     - Господин Ингвар, - обратился он к художнику, - я рассказывал вам об
этом. Взгляните...
     И  он  протянул  собеседнику  эвэр-буре,  подарок  командира   Джора.
Художник осторожно взял рог в руки и поднес к свету.
     - Господин Валюженич говорил, что это - точная копия рога  Гэсэра,  -
наконец, проговорил он. - Признаться, не уверен.  В  разных  источниках  я
видел изображения трех типов этого рога. К тому  же  ваш  выглядит  как-то
очень ново. Впрочем...
     Он достал блокнот и стал быстро набрасывать изображение  рога.  Глаза
его прищурились, карандаш летал, словно наделенный своей отдельной жизнью.
Рог  на  бумаге,  как  успел  заметить  любопытный  Степа,  получался  как
настоящий, даже с тенью.
     - Постараюсь где-нибудь использовать, -  Ингвар  тщательно  сравнивал
рисунок с оригиналом. - Вам, господа, перешлю вашу часть гонорара,  ежели,
конечно, найдется покупатель на всю эту мистику... В  Дели  я  покажу  вам
портрет Гэсэра...
     - Ух ты!.. - только и мог вымолвить Степа.
     - Не портрет, конечно, - рассмеялся своей оговорке Ингвар.  -  Просто
картина. Я попытался изобразить Гэсэр-хана, каким его описывают легенды  -
на белом коне, с луком в руках, в тот момент, когда  он  прицеливается  во
врага...
     Арцеулов вспомнил  свое  странное  видение  -  командир  Джор,  рука,
оттягивающая тетиву - и черная тень, дышавшая могильным холодом...
     - Я бы хотел у вас спросить, господин Ингвар, - начал он,  неуверенно
взглянув на художника, наносившего последние черточки на рисунок.
     - Да? - откликнулся тот. - Говорите, вы мне не мешаете.
     - Я бы хотел узнать...  Как  вы  можете  объяснить  то,  что  с  нами
произошло?
     - Вы имеете  в  виду  революцию,  войну  или  что-то  иное?  -  голос
художника прозвучал неожиданно жестко и сурово.
     - Не знаю... наверное, и это тоже. Но хотя бы то,  что  мы  видели...
Ведь как ни крути - этого не может быть. То есть, не должно  быть!  Всякая
нечисть, нежить... Это мертвецкое гнездо  Шекар-Гомп!  Все  эти  Венцлавы,
Анубисы...
     - Боюсь, вы обратились не по адресу, - спокойно ответил Ингвар. - Я -
художник, который увлекся Востоком, начитался легенд - и  не  больше.  Ваш
коллега, уверен, объяснит вам куда быстрее и доходчивее.
     - А то! - не удержался Степа. - Ты, Ростислав, как был беляк, беляком
и остался. Нечего Революцию путать со всякой мерзостью!
     - Все-таки мерзостью? - как бы ненароком переспросил Ингвар.
     - Да! - рубанул Косухин. - Мерзостью, это точно! Я себе это так  вижу
- какие-то  гады,  которые  примазались  к  нашему  большевистскому  делу,
готовят заговор. Они созвали  всяких  ученых-интеллигентов,  чердынь  его,
научились, как этих нараков  воскрешать,  создали  чертов  305-й  полк,  а
теперь готовят себе кубло в Шекар-Гомпе! Ничего, доберемся и до них!
     - Но кто же они, эти мерзавцы?
     -   Выясним,   -   угрюмо   пообещал   Степа,   -   не   иначе,    из
попутчиков-интеллигентов, которым диктатура пролетарская не по нутру...
     - Ох, уж эти интеллигенты! - согласился Ингвар. - Вам эта  версия  не
по душе, Ростислав Александрович?
     - Мне ее уже излагали, - капитан уклонился от комментариев. -  Ну,  а
все-таки, Николай Константинович, что вы скажете?
     - Я не политик, не историк, и  даже  не  специалист  по  марксизму  и
этому,  прости  Господи,  историческому  материализму...  Давайте  я   вам
расскажу одно предание. Как  раз  тибетское.  Сейчас  все  это  становится
модным. Запад всем надоел - подавай Восток...
     - Блаватская, - вспомнил Арцеулов.
     - Ну, госпожа Блаватская - явление  относительно  безвредное.  Сейчас
пошли другие, покруче. Ищут на Востоке чуть  ли  не  марсиан.  Скоро,  вот
увидите, понапишут такое, что куда там господину Уэллсу! Да-с,  ничего  не
поделаешь - мода... А это предание - настоящее и  довольно  редкое...  Мне
рассказали его в одном монастыре неподалеку от Лхасы.  Тот,  кто  мне  его
рассказывал - настоятель монастыря - уверял, что оно было записано  где-то
в XVII веке, но на самом деле значительно старше... Ну-с, постараюсь  быть
ближе к тексту...
     Ингвар помолчал, затем вновь заговорил - медленно, немного  нараспев,
негромким глуховатым голосом:
     - Когда был создан мир, он был похож  на  шатер  с  восьмью  шестами,
полог которого образовывало Небо. Небосвод вращался  вокруг  центра  мира,
где находилась великая гора Кайлас. Эта гора пронизывала мир снизу доверху
- от мира подземного, где скрывались духи ада, через мир людей  в  небеса,
где обитали боги-хранители Лха. Их много, и не всем им есть дело  до  мира
людей. Но Великий Лха, Отец Бытия, пожалел людей и послал  своих  сыновей,
чтобы они охраняли их, помогали в бедах...
     ...Их было четверо, сыновей Великого Лха: Лха Белых Небес, Лха Живого
Света, Лха Внутреннего Покоя, но самым могучим был Лха Старший Брат, имени
которого время не сохранило.
     Отец Бытия, посылая их в мир людей, велел не  вмешиваться  в  людские
распри и в людскую суету. Люди должны сами определять свою судьбу - хорошо
ли, плохо, но сами, без подсказки и приказа. Лха должны  были  следить  за
тем, чтобы угроза из Внешнего Мира,  находящегося  за  пределами  Шатра  с
восьмью шестами, не изменила  людской  жизни,  и  чтобы  поддерживалось  в
нерушимости главное равновесие нашего мира -  равновесие  между  Жизнью  и
Смертью, между теми, кто живет, и теми, кто превратился в духов-цхун...
     Ингвар на минуту замолчал, закрыв глаза, словно вспоминая  слышанное,
затем продолжил:
     -  Сыновья  выполняли  приказ  Отца  Бытия.  Но   шли   годы,   века,
тысячелетия, а  люди,  предоставленные  сами  себе,  оставались  прежними,
коснели в нищете и невежестве, неспособные к лучшей  жизни.  И  тогда  Лха
Старший Брат сказал братьям: "Не будем  ждать  больше.  Мы  должны  помочь
людям стать лучше и счастливее". Братья, помня приказ  Отца,  не  захотели
нарушить Высшую волю. Опасаясь, что Лха Старший Брат сам нарушит  ее,  они
оградили мир золотой стеной и поставили вдоль этой стены демонов-яки...
     ...Лха Старший Брат был бессилен  перейти  золотую  стену.  Но  жажда
помочь людям была сильнее запрета, и он начал искать способ. Лха был  мудр
и видел, что люди не поверят ни ему, ни его слугам, они  слишком  темны  и
порочны. Поэтому он решил  найти  себе  помощников  в  другом  мире,  мире
духов-цхун...
     Цхун - неприкаянные души - когда-то  свободно  бродили  среди  живых,
наводя ужас и неся смерть. Но много веков назад сын Лха  Белого  Света  по
имени Ньятицэнпо, дух-птица, спустился с порога небес и запер двери могил.
И вот теперь Лха Старший Брат решился открыть эти двери и,  создав  войска
из духов-цхун, установить среди  людей  справедливость  и  мир.  Он  знал,
многие погибнут в войне  и  хаосе,  но  надеялся,  что  уцелевшие  заживут
счастливо...
     И вот запоры отворились, раскрылась дверь в подземное царство Владыки
Шинджи, и войско мертвых выступило в поход. Три брата Лха видели беду,  но
ничем не могли помочь - им было запрещено вмешиваться, и раз они не смогли
предотвратить войну, им оставалось  лишь  наблюдать  за  нею,  по-прежнему
карауля золотую стену, чтобы  никто  не  проник  в  Мир-Шатер  из  Внешних
миров...
     - Ничего себе, чердынь-калуга, благодетель! -  возмутился  Степа,  не
переносивший подобных поповских баек. - Напустил  мертвяков,  чтоб  помочь
людям! Ну, придумали!
     - Лха Старший Брат хотел помочь людям, - негромко ответил художник. -
Он видел, что живые люди полны  страха  и  суеверий  и  сами  не  способны
освободиться. Когда война  будет  окончена,  он  надеется  опять  запереть
духов-цхун в их могилах... А пока они нужны ему - ведь  мертвые  не  знают
страха и сомнений...
     - Где-то я уже подобное слыхал,  -  заметил  Арцеулов.  -  Был  некий
персонаж,  чей-то  любимец,  который  возомнил  о  себе   слишком   много,
взбунтовался - и был отправлен ко всякой нечисти. Он тоже хотел, как  там,
Косухин? "Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем..."
     - Давай, давай, беляк, - хмуро отреагировал Степа. - Глумись!
     - История о Светоносном немного иная, - возразил  Ингвар.  -  Люцифер
восстал  против  Бога  -  и  поэтому  обречен.   В   этом   поучительность
христианской легенды - ни сила, ни ум бунтаря не помогут  ему  -  ведь  он
посягает на Творца, на Владыку! А тут, господа, на мой взгляд, иное...  Вы
ведь заметили - наш мир, шатер о восьми опорах, с  точки  зрения  Большого
Мира - лишь закуток, чуть ли не пыльный угол. Лха, даже Лха Отец  Бытия  -
вовсе не всемогущие боги. Поэтому никакого предопределения нет,  напротив!
Младшие братья, насколько я понимаю, не могут вмешаться,  даже  если  люди
попросту  погибнут,  не  выдержав   подобного,   с   позволения   сказать,
эксперимента...
     - Сказки все это! - решительно заявил Косухин. - Байки!
     - Вы так не любите сказки? - улыбнулся художник.
     - Нет, чего... Сказки - люблю. Только эта сказка неправильная!
     - Там не хватает комиссара? - полюбопытствовал Арцеулов.
     - Это на тебя комиссара не хватает, беляк! - огрызнулся Степа. - А  в
сказке нескладно как-то выходит. То эти братья мир стерегут,  чтобы  никто
не  вмешивался,  то,  когда  братец   ихний   напустил   всякую   нечисть,
отсиживаются, вроде как я - не я...
     - Да, не очень логично, - согласился  Николай  Константинович.  -  Но
главная мысль наверное, в том,  что  эти  духи-цхун  уже  действуют  среди
людей. Это уже людские проблемы, которые люди обязаны решать сами...
     - А вот это верно! - удовлетворенно констатировал Косухин. - Как бишь
в твоей любимой, Ростислав: "Никто не даст нам избавленья?.."
     - Добьемся мы освобожденья своею левою ногой,  -  кивнул  капитан.  -
Бедный Евгений Потье! Писал песню для мирных анархистов, и надо же, к кому
попала! Аккурат к духу-цхун...
     - Во, понеслась, - скривился Степа. - Вы напрасно,  господин  Ингвар,
этому несознательному сказки рассказываете. Теперь он всюду  духов  видеть
будет! На свечки в церквях все деньги истратит. А еще образованный!
     - Значит, никто не  даст  нам  избавленья?  -  художник  с  интересом
поглядел на Степу. - И вы не верите ни в чью помощь? И никогда не  просили
помочь?
     "Еще чего!" - хотел было горделиво заявить Степа - и осекся. Это было
неправдой - он просил о помощи тогда, когда никто из  миллионов  людей  не
смог бы помочь - у могилы Ирмана, в падающем "Муромце" и  совсем  недавно,
когда комсомолец Гонжабов вырывал у него  сердце.  Просил  -  и...  И  ему
помогали...
     - Если и чего... - хмуро начал Степа, замолк и, наконец,  рубанул.  -
То от несознательности и темноты, чердынь-калуга!  Задурили  народ!  Нич„,
скоро пролетариат пообразованней вашего будет...
     -  Не  спорю,  не  спорю,  -  согласился  Ингвар.  -   С   победившим
пролетариатом лучше не вести дискуссию. Однако же, господа, пора...
     Уже уходя, Ростислав невольно оглянулся на неказистый домик,  который
они покидали, и покидали навсегда. Казалось, жалеть не о чем - их  плен  в
забытом Богом Морадабаде кончался - но  что-то  мешало  уходить  отсюда  с
легким сердцем. Эта лачуга стала первым безопасным пристанищем  за  многие
недели, а то и месяцы, где не грозила смерть, где не надо ночью выставлять
караулы и быть ежесекундно готовыми вступить в бой.  Кто  знает,  когда  в
следующий раз судьба подарит им такую же иллюзию мирной жизни, которую он,
Арцеулов, навек потерял на Родине?..
     Степа не оглядывался - он спешил вперед, в загадочный Дели - цитадель
британского колониализма и, одновременно - он был уверен  -  центр  борьбы
индийского пролетариата. О покинутом скромном приюте красный  командир  не
жалел - его жизнь только набирала обороты, впереди  была  далекая  дорога,
которую следовало пройти, чтобы наконец вернуться в первую с  мире  страну
победившей Революции и стать плечом к плечу с  товарищами  по  Партии.  Он
спешил  и  не  понимал,  чего  ждет  этот  контуженный  беляк  у  входа  в
покосившуюся развалюху.
     Ингвар стоял молча, никого не  торопя.  Казалось,  художник  понимает
Ростислава, а может, видит то, что способен заметить  лишь  его  взгляд  -
странного чужака, занесенного бурей в индийскую глушь и  теперь  никак  не
решавшегося покинуть  свой  временный  приют.  Ингвар  не  стал  доставать
блокнот, но его спокойные  серые  глаза  не  отрываясь  смотрели  на  двух
непонятных соотечественников, таких разных, и в то же время в чем-то очень
сходных...
     В конце концов Арцеулов, вняв ироничному покашливанию Степы, мысленно
сказал: "Прощай" и, повернувшись, зашагал, не  оглядываясь,  по  пустой  в
этот час улице. Впереди лежал еще немалый  путь,  в  конце  которого  было
теплое зеленое море, когда-то нагаданное ему - и Россия.



                             12. ЖЕЛТЫЙ ПЛАЩ

     ...Зеленое море Ростислав увидел не скоро - только через два  месяца,
когда на индийскую землю пришла весна,  показавшаяся  явившимся  с  севера
странникам настоящим летом.  На  редких  деревьях  шумных  делийских  улиц
распускались невиданной красоты соцветия, воздух стал настолько тепел, что
пришлось забыть не  только  о  купленных  в  феврале  плащах,  но  даже  о
пиджаках.  Впереди  было  еще  более  жаркое  лето  с   его   непременными
многомесячными дождями, но ни Степе, ни Арцеулову увидеть его не довелось.
Страна чудес - древняя и таинственная Индия,  она  же  бесправная  колония
загнивающего британского  империализма,  навек  осталась  для  них  землей
мягкого тепла и яркого весеннего солнца.
     Эти месяцы они провели по-разному, хотя жили по-прежнему вместе  -  в
небольшой квартирке, снятой по совету Ингвара в  европейской  части  Дели.
Сам художник  пробыл  в  городе  недолго,  уехав  куда-то  на  север,  где
готовилась его очередная  экспедиция  в  Гималаи.  Впрочем,  он  регулярно
присылал телеграммы и пару раз наведывался в  Дели,  рассказывая  о  своих
грандиозных планах по изучению неведомой для европейцев горной  страны,  а
заодно о том, как продвигается дело  двух  русских,  занесенных  войной  в
самое сердце Британской Индии.
     С последним дело продвигалось трудно.  Их  не  отпускали  -  вежливо,
чисто по-британски, с многочисленными отговорками и уверениями в наилучших
чувствах. Никто их не допрашивал и даже, на первый взгляд,  не  следил  за
ними.  Впрочем,  заметить  слежку  на   переполненных   делийских   улицах
практически невозможно, да они и не  пытались.  Единственным  ограничением
было условие, с самого начала поставленное Ингваром. Ростислав и Степа  не
должны - под честное слово - покидать Дели.
     Слово это соблюдалось строго. Не только  Арцеуловым,  который  вообще
серьезно  относился  к  слову  русского  офицера  и  дворянина,  но   даже
Косухиным, усвоившим великую большевистскую истину о  том,  что  мораль  -
категория классовая и к Революции, как таковая, не приложимая. Но в данном
случае речь шла не о Революции, а о поручившемся за них художнике. Красный
командир  не  желал   подводить   политически   неразвитого,   но   такого
симпатичного интеллигента, который, вдобавок, рисует не хуже, а  в  чем-то
даже и лучше, чем  художники  из  любимой  Степиной  фронтовой  газеты  "В
ружье!".
     Картины  Ингвара  они  посмотрели  сразу  же  по  приезду,   навестив
художника в его делийской мастерской. Арцеулов, помнивший  работы  Николая
Константиновича еще по довоенным выставкам, был поражен  -  он  не  ожидал
такого.  На  холстах  громоздились  огромные  невиданной  высоты  горы,  у
заброшенных храмов расцветали  странные  раскидистые  деревья,  молчаливые
мудрецы застыли в покое у кромки искрящихся на  солнце  вечных  снегов.  А
главное - краски, цвета, которые невозможно представить тому, кто не бывал
за неровной стеной самых высоких в мире гор. Казалось, на холстах  оживает
уже виденное Арцеуловым - и сердце его дрогнуло.
     Гэсэр-хан  оказался  совсем  не  похожим  на  командира   Джора,   но
Ростислава это нисколько не огорчило.  Огромный  всадник  в  остроконечной
монгольской шапке натягивал тетиву на фоне кроваво-красного неба. Гэсэр  -
победитель зла и вечная надежда тех, кто нуждался в защите...
     Степа осматривал картины с открытым ртом, даже не замечая этого, явно
несолидного  для  представителя  Сиббюро  обстоятельства.  Он  то  и  дело
сглатывал слюну, а когда  довольный  произведенным  впечатлением  художник
поинтересовался его мнением, Степа чуть было не выговорил  то,  что  давно
лезло на язык: "Ну,  батя,  даешь!",  но  спохватился  и,  впервые  назвав
Николая Константиновича "товарищем",  заявил,  что  данные  картины  имеют
огромную художественную ценность для победившего  пролетариата,  а  потому
для них нужно создать "народный музей" -  выражение,  очень  понравившееся
самому Степе - а  "товарищу  Ингвару"  присвоит