м на
фотографиях "ватник", ужасала еще на Тускуле.
   Итак, Бен не торопясь шел по  улице  Горького,  стараясь  не  глазеть
особо по сторонам, дабы не привлекать лишнего внимания.  Аборигены,  как
он уже успел  убедиться,  были  весьма  наблюдательны,  и  по-европейски
одетый  молодой  человек,  часто  останавливающийся  перед  витринами  и
вывесками, мог заинтересовать не только случайных прохожих.
   Наконец он дошел  до  нужного  перекрестка  и  свернул  налево.  Этим
маршрутом Бен еще не ходил и даже заранее не  проработал  его  на  плане
города. Но молодой человек был чемпионом не только по  бегу,  спортивное
ориентирование также привлекало его с самого детства. Правда, здесь была
не Южная Степь и не Долина  Больших  Ветров  с  ее  зелеными  скалами  и
прозрачными водопадами. Требовалось научиться  находить  дорогу  в  этом
чудовищном  хаосе,  который  куда  страшнее   первозданного,   ибо   был
рукотворен и управляем чьей-то единой и недоброй волей.
   Пройдя три квартала, Бен свернул налево,  затем  нырнул  в  небольшой
тихий переулок и наконец  оказался  на  шумной  улице,  почти  такой  же
широкой, как  улица  Горького,  но  с  небольшим  бульваром  посередине.
Взглянув на указатель, он возгордился: маршрут был избран точно.  Именно
на этой улице должен находиться дом, где в настоящее время присутствовал
нужный ему человек.
   Этому человеку Бен позвонил еще от станции метро,  но  женский  голос
вероятно, супруги - сообщил, что тот, кто был нужен Бену,  уехал  в  Дом
Писателей, где  должно  состояться  обсуждение  новой  поэмы  известного
литературного светила со странной фамилией Гатунский. Вначале Бен  хотел
подождать до  вечера,  но  затем  решил  рискнуть  и  съездить  в  столь
любопытное заведение.  В  конце  концов,  писатели,  как  учили  Бена  в
гимназии, являются голосом и совестью нации. Упустить такую  возможность
было грешно. Приятель Чифа помнил уроки бывшего  капитана  врангелевской
разведки Казим-бека и был не прочь вначале понаблюдать  за  тем,  с  кем
должен выйти на контакт. Бен был уверен, что Чиф сплоховал, поспешив  на
встречу с неизвестными ему главарями опереточного "Политбюро".  В  таких
делах спешка ни к чему. Впрочем, неудаче первой попытки контакта Бен был
даже рад. Прежде всего потому, что инстинктивно не желал  иметь  дела  с
большевиками,  даже  нелегальными.  Человек,  с  которым  он   собирался
поговорить, имел,  насколько  было  известно  на  Тускуле,  совсем  иную
репутацию.
   Из телефонного разговора Бен  узнал,  что  поэма  Эдуарда  Гатунского
"Честь пионера" напечатана в сентябрьском  номере  одного  из  столичных
журналов. Будучи человеком  добросовестным,  Бен  заглянул  в  несколько
газетных киосков и наконец  нашел  искомое.  Купив  журнал,  он  наскоро
перелистал его на ходу, убедившись, что  поэма  посвящена  персонажу  по
фамилии Морозов, о чьей чести, вероятно, и шла речь. Чтение  он  оставил
на более удобное время, рассудив, что его появление в Доме  Писателей  с
журналом в руке  будет  вполне  естественным.  Журнал  должен  послужить
пропуском.
   Необходимость всюду предъявлять  пропуска  сразу  же  настроила  Бена
против этого города.  Правда,  подозрительность  аборигенов  внушала  не
только раздражение, но и страх. Здесь никому не верили, и  в  этом  тоже
чувствовалась мощь системы, способной контролировать все - даже  вход  в
Дом  Писателей,  который,  как  уже  знал   Бен,   охранялся   не   хуже
какого-нибудь  наркомата.  Правда,  в  кармане   Бена   лежала   неплохо
сработанная "липа", способная отворить почти любые двери в  Столице,  но
Бен знал, что лишний раз показывать фальшивку не стоит.
   Несколько минут он простоял у входа в  Дом  Писателей  -  приземистое
трехэтажное здание с высокими стрельчатыми окнами, прикидывая, не  стоит
ли бросить небезопасную затею. Впрочем, он вскоре убедился, что  в  этот
день пускали не по пропускам.  Люди  заходили  внутрь,  что-то  говорили
вахтеру и бодро спускались  вниз,  где,  вероятно,  была  раздевалка.  У
многих в руках были такие же журналы, и можно было легко догадаться, что
это поклонники музы товарища Гатунского.
   Бен решился, храбро вошел в вестибюль и, выставив перед собой журнал,
веско проговорил:  "На  обсуждение".  То  ли  подействовал  тон,  то  ли
безукоризненный парижский наряд,  но  Бена  пропустили,  вежливо  указав
дорогу  в  гардероб,  который  действительно  оказался  в  подвале,  что
удивило, но не слишком: Бен уже начал привыкать к странностям  столичной
жизни.
   Уже в гардеробе он заметил любопытные взгляды. Похоже,  новый  костюм
Бена с темной рубашкой и светлым галстуком  смотрелись  здесь  несколько
экзотично. Однако отступать было поздно, людей становилось все больше, и
он отошел в сторонку, надеясь заметить нужного ему человека. Правда, Бен
видел его лишь на фотографии, но надеялся, что сумеет узнать.
   Пробираясь сквозь толпу, Бен поднялся по широкой лестнице в фойе. Как
он понял, обсуждение должно состояться в большом  зале,  куда  вела  еще
одна лестница, возле которой народу было особенно густо.  Тут  следовало
быть  внимательным.   Несколько   минут   Бен   незаметно   рассматривал
разношерстную публику, но того, кто был нужен, заметить не удалось.
   Зато заметили его самого. На Бена  откровенно  косились,  то  и  дело
перешептывались,  кивая  в  его  сторону.  Пару  раз  удалось   услышать
приглушенные  реплики:  "Из  посольства..."  Это  было  не   худшим   из
вариантов, и Бен решил в случае чего  отвечать  с  английским  акцентом.
Впрочем, излишне привлекать внимание все же не  стоило,  и  Бен,  сделав
круг, направился за несколькими серьезного вида мужчинами, которые  явно
куда-то спешили, чтобы успеть вернуться к началу вечера.
   Путь привел  в  буфет,  где  было  людно  и  накурено.  Возле  стойки
толпилась солидного вида очередь. В общем гаме  можно  было  не  бояться
привлечь к себе излишнее внимание, и Бен стал  в  хвост  очереди.  Бегло
осмотревшись, он  вздрогнул:  нужный  ему  человек  сидел  за  одним  из
столиков совсем рядом. И самое  удивительное  -  единственное  незанятое
место было за этим столом...
   Направляясь в Дом Писателей, Бен не думал идти на  контакт,  хотелось
лишь понаблюдать, оценить этого человека, чтобы  потом  разговаривать  с
большей уверенностью. Но пустой столик в переполненном  буфете  выглядел
словно перст судьбы. Бен быстро прошел сквозь снующую публику и оказался
рядом.
   - Разрешите?
   Человек неторопливо поднял  голову,  поправил  сверкающий  монокль  и
кивнул:
   - Прошу вас.
   Бен кивнул в ответ, присел и тут же сообразил,  что  волнуется.  Его,
конечно, учили, как надо вести себя при подобных встречах, но теперь все
это выглядело совсем по-другому. Перед ним сидел человек  из  совершенно
чужого мира,  с  которым  следовало  договориться.  А  договариваться  с
аборигенами Старой Земли  -  Бен  уже  знал  это  -  трудно,  почти  что
невозможно.
   - Я закурю... Вы не возражаете? Бен не курил,  но  на  всякий  случай
носил в кармане портсигар, набитый "Казбеком". Вопрос был глупый,  да  и
не так следовало начинать беседу. Впрочем, монокль снова сверкнул  самым
добродушным образом.
   - Помилуйте, что за церемонии, молодой человек!
   Бен достал папиросу, но отвращение перед  табачным  дымом  пересилило
закурить он так и не решился. Приходилось спешить, вечер неведомого  ему
местного светила должен вот-вот начаться, и Бен брякнул:
   - Разрешите... Два слова, Афанасий Михайлович...
   В глазах человека были теперь легкое удивление и усталость:
   - Желаете автограф, молодой человек? Простите, не имею чести...
   - Бен... Или  Александр,  как  вам  больше  нравится...  За  автограф
спасибо, но я должен передать вам послание...
   Так говорить было нельзя. Беседу с этим человеком он  прорабатывал  с
Казим-беком несколько раз.  Следовало  завязать  непринужденную  беседу,
ввернуть несколько фраз  по-французски.  Намекнуть  на  общих  знакомых.
Передать привет. И уж  потом,  убедившись,  что  ему  верят,  сказать  о
письме.
   - Вы, как я вижу, курьер, Александр? Лицо оставалось спокойным и даже
благодушным,  но  в  глазах  мелькнуло  что-то  совсем  другое:  человек
насторожился - и недаром.
   - Да. Я передам вам журнал. Письмо - в нем. Бен быстро вложил конверт
в только что купленный журнал с поэмой  о  пионере  Морозове  и  передал
через столик. Этого  делать  вообще  было  нельзя,  попросту  запрещено:
письмо мог увидеть кто-то посторонний, а  это  бы  подставило  под  удар
всех. Впрочем, Афанасий Михайлович отреагировал на  удивление  спокойно.
Он медленно перелистал журнал, не торопясь  достал  конверт  и  небрежно
осмотрел его. И тут белая широкая ладонь дрогнула.
   - Вот как... Я прочитаю сейчас, не возражаете? Бен огляделся.  Народу
в буфете стало несколько меньше. Очевидно, вечер уже начинался.
   - На нас не смотрят, - понял  его  собеседник.  -  Здесь  смотрят  на
тарелку или в рюмку. У вас есть время?
   Бен быстро кивнул. Афанасий Михайлович распечатал конверт и развернул
большой лист бумаги. Лицо его, казалось, окаменело. Он  снял  монокль  и
сунул в нагрудный карман черного фрака. Только сейчас Бен сообразил, что
этот человек одет, если судить по здешним традициям, весьма странно.
   Шли минуты. Постепенно буфет пустел,  лишь  возле  стойки  сгрудилась
веселая  компания,   которую,   похоже,   совершенно   не   интересовало
случившееся с пионером Морозовым.  Наконец  Афанасий  Михайлович  вложил
письмо в конверт и грустно улыбнулся:
   - Все это я должен, насколько я понимаю, сжечь?
   - Как хотите, -  немного  растерялся  Бен.  -  Вам  виднее,  Афанасий
Михайлович. Меня просили отдать вам...
   Письмо было прочитано, и Бен мог вручить вторую  часть  своеобразного
пароля - небольшую цветную фотографию.
   Его собеседник подержал снимок в руке, вновь улыбнулся и вздохнул:
   - Но почему же так поздно, Александр? Впрочем, наверное,  не  вас  об
этом спрашивать.
   - Я... Я вам объясню. - Бен сглотнул. - Понимаете, много  лет  всякие
контакты с большевиками были вообще запрещены. Только в этом году...
   - И она обо мне вспомнила... Спасибо... Я прочитаю письмо еще  раз  и
уничтожу, можете не беспокоиться... Ну-с, насколько я понимаю, это  ваши
верительные грамоты, господин Бенкендорф?
   - Так точно,  господин  Бертяев.  -  Бен  едва  удержался,  чтобы  не
вскочить и не щелкнуть каблуками. - Сочту за честь знакомство с вами...
   - Ну зачем же так! - Афанасий Михайлович покачал головой и  вздохнул.
Неужели слава о моем творчестве достигла владений господина Богораза?
   - Я не видел и не читал ни одной вашей пьесы, - горячо зашептал  Бен,
- я даже не  знал,  что  вы  драматург.  Но  в  девятнадцатом  году  под
Армавиром вы спасли жизнь молодому поручику - моему отцу. Мне все равно,
помните вы это или нет, но ваша фотография висит в нашем доме сколько  я
себя знаю!
   - Это был лишь мой долг, Александр. Как там ваш отец?
   - Он умер пять лет назад - последствия ранения. Но он  всегда  помнил
вас и просил, если я вас встречу...
   - Не надо. - Широкая ладонь поднялась в запретительном жесте.  -  Ваш
отец сделал для России куда  больше,  чем  такие,  как  я...  Давайте  о
другом...  Знаете,  Александр,  я  еще  тогда,  в  девятнадцатом,  хотел
спросить вашего отца, да все не решался... По поводу фамилии.
   - А-а! - усмехнулся Бен. - Родственник и даже потомок. А  что,  здесь
это многих смутит? Чекисты разыскивают потомков царских министров?
   - Ну, им, пожалуй, это даже понравится. - Бертяев уже пришел в  себя,
лицо вновь приняло спокойный и  чуть  насмешливый  вид.  -  А  вот  наша
пишущая  братия,  того  и  гляди,  вас  испугается.  Все  переживают  за
Александра Сергеевича.
   - Какого? - удивился Бен. - Кого-нибудь из декабристов? Но мой пращур
не имел прямого отношения к следствию! Он сам был членом  первой  тайной
организации...
   Теперь удивился его собеседник:
   - Я имею в виду Пушкина.
   - Пушкина? - Бен пожал плечами. - Знаете, я его не очень-то читал.  У
нас можно было изучать русскую литературу факультативно, и я ею почти не
интересовался.
   Рука, лежащая на столе, дрогнула:
   - Вы... на Тускуле... русские... не учите в школах Пушкина?
   - Понимаете... - Бен, сообразив, что ляпнул что-то  не  то,  поспешил
внести ясность. - У нас  можно  выбирать  программы.  Можно  учиться  по
русской программе, а можно по французской или английской. Я вначале  был
во французском классе, а потом закончил английский.  Русская  литература
сейчас мало кому нравится.  Правда,  у  нас  есть  русское  отделение  в
университете... Не судите нас, Афанасий Михайлович! Мы ведь родились  не
на Земле. У нас уже есть своя литература...
   - Да, - кивнул Бертяев. - Это я как-то забыл.  "Иная  жизнь  и  берег
дальный..." Мне странно, что вы мало знаете  Пушкина,  а  вы,  наверное,
находите несколько необычной нашу жизнь. Ведь так?
   Бен кивнул:
   - Так точно, Афанасий Михайлович. Мы будем очень  признательны,  если
вы поможете нам в ней разобраться. Поверьте, нас не  интересуют  военные
секреты  Сталина,  мы  не  собираемся   подкладывать   бомбы   и   вести
пропаганду... Мы - исследователи.
   - А мы -  объекты  исследования  -  Бертяев  вздохнул.  -  Знаете,  я
совершенно чужд  политики,  но,  честно  говоря,  представлял  себе  это
немного  по-другому.  Неужели  для  русских  на  Тускуле  мы  уже  стали
какими-то марсианами?
   Бен чувствовал  себя  явно  не  лучшим  образом.  Излагать  программу
"Генерации" можно перед стариками в Сент-Алексе, перед утопистом  Чифом,
начитавшимся марксистских сказок, но не перед  теми,  кто  жил  на  этой
планете.
   - Афанасий Михайлович... Постарайтесь нас понять... Старшие, те,  кто
прибыл на Тускулу с Земли... ведь им не нашлось  здесь  места!  На  этой
земле,  на  их  родине,  их  убивали,  травили,  рвали  на  части!   Они
постарались забыть - и прижиться на Тускуле. А мы  и  не  видели  ничего
другого. Наша родина - там! Среди нас есть  не  только  русские,  у  нас
вообще не обращают внимания на национальность...
   -  Вроде  американцев,  которые  постарались  забыть  об  Англии,   -
улыбнулся Бертяев. - Но, как известно, им это не удалось. Я не сужу вас,
Александр. Просто я наглядно убедился, что не только марсиане  господина
Уэллса испытывают трудности  при  контакте  с  землянами...  Ладно,  это
лирика... Как я понял, вам нужна моя помощь. Я готов...
   - Спасибо...
   - Наверно, я смогу ответить на некоторые ваши вопросы. Познакомить  с
любопытными людьми... Пожалуй, и все... Если вас это устраивает...
   Те, кто направлял на Землю  исследовательскую  Группу,  возлагали  на
этого человека куда более Серьезные надежды,  но  Бен,  естественно,  не
стал Говорить об этом. Разговор и так дал куда больше,  чем  можно  было
рассчитывать. Об остальном можно побеседовать и позже.
   - Скажите, Александр, - помолчав, заговорил Бертяев.  -  Насколько  я
понял, ваше руководство придерживается политики полного  невмешательства
в наши дела?
   - Совершенно верно. Мы не вмешиваемся в политику.
   - То есть если -  вопрос  чисто  гипотетический  -  какой-то  здешний
безумец попросит у вас помощи против режима...
   Бен помотал головой:
   - Ни в коем случае! Ведь  тогда  товарищ  Сталин  будет  иметь  право
заниматься тем же относительно Тускулы!
   - Право!.. - На лице Афанасия Михайловича уже в который раз мелькнула
невеселая улыбка. - Ну а если речь  идет  не  о  борцах,  а  о  жертвах.
Представим, что невинного человека будут арестовывать на ваших глазах.
   Отвечать  было  трудно.  Бертяеву,   похоже,   можно   доверять,   но
форсировать разговор Бен не имел права.
   - Я... Я не могу сейчас вам ответить. Пока, во всяком случае, нет. Мы
можем оказывать лишь гуманитарную помощь.
   - Например, спасти от голодной смерти?  -  Их  глаза  встретились,  и
молодому человеку стало не по себе.
   - У вас... люди умирают от голода?
   - Час назад я был в гостях у сына одного моего давнего знакомого. Его
самого давно  нет  в  живых,  погиб  еще  в  восемнадцатом.  Сын  его  -
талантливый художник, но ему  очень  не  повезло.  Неплохо  начал,  были
персональные выставки, но год  назад  его  фамилию  упомянули  в  статье
"Художники-пачкуны". Не читали?
   - Нет, - удивился Бен. - Это что, фельетон? Бертяев вздохнул:
   - Да, господин Бенкендорф,  вам  придется  долго  изучать  нашу,  так
сказать,  действительность...  Ну,   с   поэмой   Гатунского   вы   хоть
ознакомились?
   - Не успел... Но я понял, это - что-то из детской  литературы.  Жизнь
ваших бойскаутов?
   - Почитайте. - Афанасий Михайлович протянул Бену журнал. - Тогда  вам
станет немного понятнее. Так вот, этот  молодой  человек  остался  один.
Картин у него уже не покупали, заказчики исчезли... Знакомые  тоже,  как
это бывает, поспешили забыть. Ну, я и кое-кто еще немного  помогаем,  но
он болен. На лечение нужны деньги - и очень большие.
   - Понял, - прервал его Бен. - Где он живет?
   - Вы ему действительно поможете? - Тон был  настолько  очевиден,  что
Бен даже обиделся.
   - Ну, господин Бертяев! Зачем вы так? Мы поможем ему, конечно. Но нам
надо разобраться. Для начала просто познакомиться с людьми...
   - Приходите ко мне завтра,  -  улыбнулся  Афанасий  Михайлович.  -  В
четыре часа. Будут люди интересные и не очень. Вид у вас нездешний,  так
что я намекну, что вы иностранец. Уточнять не буду, хватит и этого.  Где
я живу, вы, наверно, знаете?
   - Да. Спасибо. - Бен встал, решив, что пора уходить. - Только скажите
адрес этого художника...
   Выслушав адрес, Бен распрощался и вышел в коридор. Идти на обсуждение
поэмы о пионере Морозове расхотелось. Надо было побыть одному...
   Уходить из теплого дома на промозглую улицу не  хотелось,  и  молодой
человек начал не спеша прогуливаться по  коридорам,  благо  народ  успел
разойтись и ни в холле, ни  поблизости  почти  никого  не  было.  Бен  с
интересом разглядывал портреты совершенно неизвестных ему знаменитостей,
читал  нравоучительные  высказывания  вождей   на   стенах,   а   заодно
ознакомился с вывешенным на самом видном месте  списком  очередников  на
жилплощадь. Странная, чужая жизнь... Бен быстро припомнил  сказанное  за
столиком, сообразив, что Бертяев явно на  что-то  намекал...  "Безумцы",
которые могут попросить помощи... Невинные люди, которых арестовывают  и
которых еще можно спасти... Едва ли это сказано случайно.  Странно,  что
Бертяев так, с ходу, поверил ему. Правда, он мог слыхать о Тускуле, да и
письмо послужило  надежной  верительной  грамотой.  А  может,  известный
драматург  неплохо  знал  людей  и  сразу  понял,  что  далекий  потомок
начальника Третьего Отделения не имеет к нынешним жандармам ни малейшего
отношения.
   Разговор о больном художнике затеян  тоже  неспроста.  Очевидно,  это
своеобразный тест: не побоятся ли гости с Тускулы  помочь  человеку,  от
которого отвернулось здешнее "общество".  Впрочем,  тест  был  несложен.
Никто на Тускуле не отказал бы в помощи больному или голодному.  А  если
понадобятся деньги, то "батарея Кента" -  изобретение  чахлого  отпрыска
Дяди Сэма - работала исправно.  Достаточно  иметь  в  нужном  количестве
свинец, чтобы с помощью несложного устройства за неполный  час  получить
любое количество столь ценимого аборигенами желтого металла.  Золото  на
Тускуле уже выходило из моды, даже обручальные кольца  стали  делать  из
синего камня, напоминающего лазурит. Впрочем,  художник  не  нуждался  в
золоте, ему нужны были лекарства, а значит, настал час выходить в люди и
сестренке Лу
   - Любови Леонтьевне Бенкендорф...
   В этот день с ужином не спешили.  Чиф  слушал  Бена  внимательно,  не
проронив  ни  слова.  Лу,  напротив,  проявила  явный   интерес   и   не
успокоилась, покуда не забрала  у  брата  журнал,  дабы  ознакомиться  с
поэмой, которую Бен так  необдуманно  проигнорировал.  Не  то  чтобы  Лу
интересовалас