на стул. Голова гудела, кровь
текла по лицу. Впрочем, это сущая ерунда...
   - Аверх, Аверх... - Следователь закусил костяшки  пальцев,  о  чем-то
размышляя. - Слушай, Орловский, а ты не врешь? Учти,  если  врешь,  -  я
тебя, суку, сгною!
   - Проверьте... - Юрий вздохнул и  заговорил  тихо,  словно  лишившись
последних сил. - У меня лишь два  доказательства:  конверты  и  то,  что
Аверх был троцкистом...
   Следователь, схватив трубку внутреннего телефона,  скользнул  пальцем
по диску.
   - Фарафонов? На месте? Хорошо... А ну-ка, взгляни, что там у  нас  по
одному типу... Фамилия Аверх, зовут...
   - Соломон Исаевич, - подсказал Юрий.
   - Соломон Исаевич... Что там он поделывал лет десять назад?.. Да, еще
взгляни-ка на фамилию Духошин... Да не знаю, как его зовут, проверь...
   Юрий ждал. Даже если все сорвется, он должен держаться этой версии до
конца - иного выхода не было...
   - Что?! - Следователь вскочил, ручка покатилась по полу. -  В  поезде
Троцкого? Оба? Не может быть, черт! Да как же мы прошляпили? Ага, ага...
Кто, говоришь, ручался? Ну дела... Все, спасибо.
   Он бросил трубку, наклонился за ручкой, а затем  весело  взглянул  на
Юрия:
   - Че такой мрачный? Да иди умойся, смотреть противно.
   Теперь Юрий понял, зачем в кабинете умывальник...
   - Так, - следователь неодобрительно взглянул на испачканные  в  крови
костяшки пальцев и скривился, - зубы целы, интеллигент?..
   - Да, - Юрий невольно усмехнулся, - это из носа.
   - А чего кобенился? Говорил бы сразу! Ты,  бля,  любого  из  терпения
выведешь. Курить будешь?
   Юрий не возражал: курить хотелось  отчаянно.  Следователь  бросил  на
стол пачку "Герцеговины" и спички.
   - Сам не курю, - пояснил он, не отрываясь от протокола. - Для  таких,
как ты, держу. Цени, Орловский...
   Папироса окончательно успокоила. Интересно, одобрил бы его  поведение
Терапевт? Наверно, все же нет:
   Терапевт по-своему брезглив и не  стал  бы  пачкаться  о  таких,  как
щекастый "профессор". Но у Юрия не было выхода. На весах - не только его
жизнь...
   - Ладно, вали  обратно.  -  Следователь  встал  и  возбужденно  потер
ладони. Поеду к твоему Аверху... Поручкаемся, бля...
   Юрия не трогали три дня. Все это время он лежал на нарах, стараясь не
обращать внимания на душный, спертый воздух камеры, на тихий безнадежный
шепот, которым переговаривались его соседи.  Несколько  раз  надзиратели
пытались заставить его встать: Лежать в дневное время запрещалось, но  у
Юрия был достаточно веский предлог. Кровь из разбитого  носа  продолжала
то и дело сочиться, и даже "вертухаям" в конце концов пришлось  оставить
его в покое.
   О будущем Юрий старался не думать. Все равно ничего изменить  он  уже
не мог. Оставалось думать о прошлом.  Вначале  он  все  время  вспоминал
Нику, все их знакомство, день за днем, но затем понял, что при мыслях  о
ней он слабеет. Нет, и об этом думать нельзя. Тогда Юрий стал вспоминать
то, к чему редко возвращался там, на воле, - о детстве. Это было слишком
давно и слишком грустно. Но здесь, среди  душного  полумрака,  Орловский
вновь припомнил их  большую  уютную  квартиру,  молодую  маму,  любившую
ездить на балы и званые вечера,  красивую,  в  ярких  нарядных  платьях,
всегда с цветком, заколотым у воротника. Вспомнил отца - такого доброго,
уютного, когда он приходил к нему в детскую, и  строгого,  резкого  -  в
парадной  генеральской  форме,  собирающегося   на   службу.   Блестящие
отцовские эполеты почему-то всегда пугали Юрия, и суровый отец - вернее,
казавшийся суровым -  то  и  дело  посмеивался,  утверждая,  что  такому
трусишке никогда не стать офицером...
   Да, Орловский-младший так и не стал офицером.  Офицером  был  Андрей,
его брат, успевший закончить юнкерское училище как раз накануне  Великой
войны. Юрий хорошо  помнил  брата  в  блестящей  новенькой  форме.  Мать
плакала, а Андрей смущенно утешал ее, хотя утешить было  нечем:  молодой
поручик уходил на войну...
   Юрий учился в гимназии, в четвертом классе,  и  мечтал  поступить  на
юридический  после  окончания,  когда  грянула  невероятная  новость  об
отречении Государя, а еще через неделю пришла телеграмма о смерти  отца.
Генерал Орловский был растерзан  озверевшей  солдатней  на  Юго-Западном
фронте.
   Брат вернулся домой в ноябре, злой, небритый, в солдатской шинели без
погон. И мать снова плакала, но капитан Орловский был тверд:  он  уезжал
на Дон. Юрий помнил, как  они  прощались  -  брат  и  их  сосед,  давний
знакомый отца, служивший в  дивизии  Орловского-старшего.  Соседа  звали
дядя Миша, он  был  тоже  в  шинели  без  погон,  но  не  солдатской,  а
офицерской. Оба уезжали в Ростов,  и  мать,  проводив  друзей,  без  сил
опустилась на стул и проговорила, ни к кому не обращаясь: "Не  увижу..."
Юрий запомнил ее слова, хотя тогда, в  ноябре  проклятого  года,  твердо
верил, что и брат, и  дядя  Миша  обязательно  вернутся,  и  вернутся  с
победой.
   Андрей Орловский умер от тифа в  полевом  лазарете  где-то  на  Южном
фронте в 20-м. Об этом семья узнала через год, когда в Столицу  вернулся
врач, бывший офицер врангелевской армии,  который  и  похоронил  Андрея.
Терапевт, тогда еще Совсем молодой и бледный от перенесенной  болезни  -
тиф все же пощадил его, ~ передал Юрию золотой портсигар,  который  отец
когда-то подарил старшему сыну. Портсигар  продали  позже,  когда  стало
нечего есть и мать тяжело заболела...
   Дядя Миша тоже не вернулся. Его жена - тетя Ксения - долго  ездила  в
поисках мужа, но узнала лишь то, что бывший  гвардейский  офицер  Михаил
Модестович Корф пропал без вести летом 19-го...
   Детство кончилось. Мать все время болела, пришлось искать работу.  На
какой-то миг Юрию показалось, что ему повезло: его приняли в университет
~ правда, не на юридический, а на историко-филологический - и даже  дали
стипендию, позволявшую сводить концы с концами. Юрий учился отлично,  но
летом 1927-го последовал арест, после чего пребывание "классово чуждого"
студента в пролетарском вузе стало невозможным...
   Тогда же, в 27-м, арестовали  сына  дяди  Миши  Володю,  которому  не
исполнилось и шестнадцати. Орловский пытался  узнать,  что  случилось  с
парнем, но тщетно. Лишь через три года он узнал, что Корф" младший бежал
из страшной "Девятки" - Соликамского лагеря - и пропал без вести посреди
бескрайней зимней тайги...
   Мать умерла в 29-м. Год назад скончалась тетка - та самая  двоюродная
бабушка, которая приютила Юрия в своем флигельке. Больше на  этой  земле
Орловских не осталось.  Юрий  был  последний  -  не  добитый  победившей
властью рабочих и крестьян. И теперь, в темной мертвой  камере,  он  еще
раз почувствовал, что прав. Он не успел на фронт в 20-м. Что ж,  у  него
есть свой фронт. И никто не сможет доказать, что он не  имеет  права  на
ненависть. Он боролся как мог. И будет бороться до конца.
   Знакомый следователь на этот раз встретил Юрия почти как товарища  по
борьбе. Он даже подмигнул, сунул открытую пачку "Герцеговины"  и  кивнул
на стол:
   - Узнаешь?
   На столе грудой лежали знакомые конверты - с  приметным  зубчиком  по
верхнему краю...
   -  Так...  -  Физиономия  энкаведиста  стала  серьезной,  он   извлек
несколько отпечатанных на машинке страничек. - Читай и подписывай!
   Это были его показания. Следователь  записал  все  точно,  разве  что
добавил  от  себя  эпитеты,   среди   которых   преобладали   "злобный",
"закоренелый" и "лютый".  Все  это  относилось,  естественно,  к  врагам
родной Советской власти.
   - Все верно? -  Следователь  нетерпеливо  поглядывал  на  Орловского,
держа наготове ручку.
   - Да, - вполне искренне признался Юрий. - Все правильно.
   Он вздохнул и подписал. Все кончено...
   - Во! - констатировал следователь. - Теперь, бля, порядок!  Ну  чего.
Орловский,  я  написал  все  чин-чином:  помощь   следствию,   искреннее
раскаяние - глядишь, разберутся...
   - А когда  суд?  -  не  удержался  Орловский.  Следователь  удивленно
поглядел на него и покачал головой:
   - Ну ты даешь... Какой суд! У тебя же 58-11 - пойдешь в ОСО!
   Ну конечно! Терапевт рассказывал ему об этом адском  порядке:  Особое
Совещание, суд без адвоката, а часто и без подсудимого.  Согласно  Указу
Верховного Совета декабря года от Рождества Христова 1934-го...
   - Слыхал, вижу, -  понял  следователь.  -  "ОСО  -  две  ручки,  одно
колесо". Ладно, авось  не  пропад„шь!  Этим  гадам  -  Аверху  твоему  и
Духошину - похуже будет. Еле расколол! Ничего, признались, суки...
   Новость  оставила  равнодушным.  Да,  "красный   профессор"   и   его
прихвостень попали в тот самый котел, куда толкали других. И столкнул их
туда он, Юрий Орловский. Он отомстил: и за себя, и за других. И тут Юрий
понял, что его враги - тоже, как и он, из  "бывших".  Наверно,  все  эти
годы они изо всех сил скрывали  свою  связь  с  Троцким,  старались,  не
жалели чужой крови... Радости от запоздалой победы не было. Бог им  всем
судья...
   - А что будет Кацману и Иноземцеву? Следователь почесал в затылке:
   - Им-то что... Получат по "червонцу". Ты лучше о себе подумай.  Будут
спрашивать - кайся, плачь - авось повезет. Понял?
   - Понял...
   Тон следователя не  внушал  оптимизма.  Юрий  почувствовал,  что  ему
"червонцем" не отделаться. И, может быть, даже "четвертаком"...
   - Твоего Орешина видел, - внезапно хмыкнул следователь. - Ну забойный
старикан! У него,  похоже,  шарики  за  ролики  еще  лет  тридцать  тому
заехали! Хорошо, что с ним разобрались, а то жалко б было.  Все  о  тебе
спрашивал...
   - Спасибо...
   Значит, получилось и это. Александра Васильевича  покуда  оставили  в
покое. Иное дело - надолго ли.
   - Ну все, - подытожил следователь. - Дня три -  и  в  ОСО.  Ну  чего.
Орловский, нос болит?
   - Нет. - Боль действительно прошла, остался лишь небольшой синяк.
   - Ты не обижайся. Погорячился. Так  ради  дела  же,  бля!  Потом  сам
спасибо скажешь! Так что записать: жалоб на следствие нет?
   - Нет! - Юрий взглянул прямо в  глаза  своему  врагу,  заставив  себя
улыбнуться. - Ни малейших...
   Следователь ошибся. Прошло три дня,  затем  еще  три,  но  Орловского
никуда не вызывали. Дни тянулись медленно, словно время затормозило свои
бег в этих стенах. Спрашивать было не у кого:  "вертухаи",  естественно,
ничего не знали, да и не собирались беседовать с  заключенными.  Люди  в
камере приходили, исчезали, на смену  им  появлялись  новые,  а  о  Юрии
словно забыли. Наступало странное оцепенение,  вс„  -  даже  собственная
жизнь,  даже  Ника   начинало   казаться   чем-то   далеким,   ненужным,
неинтересным...
   Его подняли  ночью.  "Вертухай"  буркнул:  "На  выход!  "  -  тут  же
откуда-то вновь появился страх. То, что ожидало его, - рядом...
   В коридоре уже толпился десяток таких, как он,  -  сонных,  небритых,
растерянно озирающихся  в  беспощадном  свете  голых  ламп.  Их  погнали
куда-то  по  коридору,  затем  вниз  по  лестнице.  Тут,   в   небольшом
четырехугольном помещении, офицер, проверив всех по списку  -  всего  их
оказалось двенадцать, - указал вперед - в прохладную темноту двора.
   Их ждал грузовик - большой, крытый. Охрана  заняла  место  у  бортов,
оттолкнув особо любопытных, чья-то рука в гимнастерке  задернула  полог,
мотор заревел, и грузовик дернулся с места.
   Вначале все молчали, очевидно еще не придя в себя. Затем чей-то тихий
голос не выдержал:
   - Товарищи! Товарищи! Кто знает, куда нас? Куда нас?
   - Молчать! - это сразу же отреагировал один из конвоиров.
   - Товарищи! Скажите! - не умолкал голос, но тут же  сменился  стоном:
один из охранников двинул наугад прикладом.
   Вначале Юрий подумал, что их везут на суд, на это самое ОСО. Но  была
ночь. Даже большевистский суд едва ли заседает  ночью.  Он  склонился  к
невидимому в темноте соседу и прошептал:
   - Вас судили?
   - Да... "Червонец" без права переписки...  Этого  человека  судили...
Его, Орловского, - нет... И всех их  везут  куда-то  ночью,  не  оформив
документы, не дав даже взять вещи. Страх вновь сжал горло -  Юрий  начал
понимать. Ну конечно, он ведь слыхал уже об этом: "десять лет без  права
переписки", вызов ночью - и все... В висках  стучало,  по  рукам  прошла
холодная дрожь...
   - Товарищи, у кого ВМН? -  негромко  спросил  кто-то,  и  словно  эхо
отозвалось в темноте: "У меня... у меня... у меня..."  Вначале  Юрий  не
понял, но память подсказала. Он  слыхал  и  об  этом.  ВМН  высшая  мера
наказания, или, как ее еще называли, "высшая мера социальной защиты".
   Значит... Значит... Юрий до  крови  закусил  губу.  ВМН,  "без  права
переписки", - это все означало одно и то же. То, что произойдет со всеми
ними этой холодной сентябрьской ночью...
   - Нет! - это крикнул тот же голос, что спрашивал вначале. -  Нет,  не
хочу! Не хочу!
   - Молчать! Молчать, сука!
   Снова удар прикладом, стон  -  и  вновь  тишина,  только  ровный  шум
мотора, уносящий грузовик куда-то в ночь...
   - Вылезай! - Команда последовала неожиданно, когда  грузовик  еще  не
успел остановиться. Очевидно, сопровождающие спешили. Спрыгнув  вниз  на
асфальт, Юрий невольно оглянулся, но заметил  лишь  темный  двор  и  еще
более темный провал, возле которого стояли двое с винтовками.
   - Становись!
   Неровная шеренга замерла  возле  черного  входа.  Один  из  конвоиров
очевидно, старший - наскоро пересчитал их и кивнул в сторону подземелья:
   - Пошел!
   Юрий шагнул в темноту и невольно  зажмурил  глаза.  Под  ногами  были
ступени - долгий ряд,  затем  они  кончились,  и  дальше  пришлось  идти
длинным  темным  коридором.  Где-то  капала  вода,   воздух   пропитался
сыростью, а вокруг стояла полная тьма. Конвоиры негромко чертыхались, но
света никто не включал.
   - Стой! - Они замерли прямо посреди неглубокой лужи, и  тут  вспыхнул
луч фонаря.
   Юрий постарался сбросить мертвое оцепенение. Все  еще  живое  чувство
любопытства заставило осмотреться. Они были  уже  не  в  коридоре,  а  в
небольшом помещении с высокими стенами, по которым сочилась вода.  Кроме
конвоиров здесь был кто-то еще - тот, кто держал фонарь. Орловский успел
заметить, что этот "кто-то" одет не в форму, а в черную кожаную  куртку.
Лица было не разглядеть, но поразили широкие плечи и огромные кисти  рук
с широко расставленными пальцами.
   - Сколько? - Голос был хриплым, в нем звучало нетерпение.
   Конвоир - тот же старший - что-то негромко ответил.
   - Ладно! Давай подпишу!
   Свет фонаря упал на какую-то бумагу, после чего  конвоир  козырнул  и
кивнул остальным. Те быстро вскинули  винтовки  на  плечи  и  шагнули  в
темноту ~ обратно. Широкоплечий в куртке свистнул - и тут же  в  проходе
появились еще трое таких же - широкоплечих и  широколицых,  с  короткими
кавалерийскими карабинами.
   Теперь все стало окончательно ясно. Юрий прижался к  холодной  мокрой
стене и закрыл глаза.
   "Вот, значит, и все..." - эта мысль  почему-то  не  испугала,  словно
все, что  было  вокруг:  темное  мокрое  подземелье,  замершие  у  стены
смертники и равнодушные палачи в черных куртках, -  больше  не  имело  к
нему никакого отношения...

4. ГРУППА "ВАНДЕЯ"

   Сергей стоял посреди большого кабинета, прямо под портретом  товарища
Сталина, раскуривавшего известную всему миру трубку.  В  двух  шагах  от
старшего лейтенанта находился длинный, покрытый зеленым сукном стол,  за
которым  сгрудились  десятка  два   мужчин   в   светлых   гимнастерках.
Большинство он не знал и только по ромбам или  звездам  в  петлицах  мог
догадываться об их роли и влиянии в Большом  Доме.  Кое  с  кем  Сергей,
впрочем, уже успел познакомиться,  а  товарища  Фриновского,  с  которым
пришлось немало поработать в эти последние дни, можно сказать, знал  уже
давно. Сам нарком сидел во главе стола - маленький, сутулый,  совсем  не
похожий на свои портреты и фотографии. Лицо товарища Ежова  было  хмуро,
острые  скулы,  казалось,  вот-вот  прорвут  пергаментную  кожу,  взгляд
серо-голубых глаз направлен куда-то вдаль.  Было  непонятно,  слышит  ли
нарком то, о чем говорится здесь, в его присутствии. Во  всяком  случае,
последние полчаса, то есть за то время, покуда Пустельга  делал  доклад,
Николай Иванович  ни  разу  не  показал,  что  он  как-то  заинтересован
происходящим, хотя совещание было собрано именно по его инициативе  и  в
его кабинете.
   -  У  вас  все,  товарищ  Пустельга?  -  Голос  наркома  был  тих   и
невыразителен.
   - Так точно, - как можно тверже ответил Сергей, стараясь не  показать
волнения.  Волновался  он  сильно:  все-таки  докладывать  на   коллегии
Главного Управления НКВД еще не приходилось.
   - Прошу вопросы... - Нарком прикрыл глаза и, казалось, задремал.
   - Так что ж это выходит?  -  Плотный  мужчина  с  петлицами  комбрига
вскочил, возмущенно поглядев на Сергея. - Никто, значит, и  не  виноват?
Пятеро сотрудников погибли, враг народа скрылся...
   - Я не утверждал,  что  никто  не  виноват  -  Пустельга  понял,  что
придется отбиваться, и отбиваться всерьез. - Я хотел подчеркнуть, что мы
все недооценили врага. И недооценили крупно.
   - Кто - все? Я? Товарищ Ежов? Извольте уточнить, старший лейтенант!
   Слово "товарищ" было пропущено - случайно или преднамеренно.
   - Я считаю, что виноваты многие. -  Сергей  упрямо  тряхнул  головой,
словно пытался отогнать невидимую муху. ~ Товарищ Айзенберг, как удалось
установить, не имел всей необходимой информации по "Вандее",  а  значит,
был  в  какой-то  мере  дезориентирован.  В  частности,  он  не  знал  о
предупреждении  сотрудника  Иностранного  отдела  Арвида  о   подготовке
терактов в самой Столице...
   - Ну, теперь Иностранный отдел виноват! -  Высокий  полковник  развел
руками, словно рыбак, повествующий  о  пойманной  рыбе.  -  Вы,  товарищ
Пустельга, вижу, бережете честь мундира. Или майор Айзенберг  действовал
без ошибок?
   - У него были ошибки... - Критиковать покойного майора  не  хотелось,
но надо было  говорить  правду.  -  Прежде  всего,  он  не  перепроверил
информацию,  полученную  якобы  от  соседа   Корфа   Василия   Лихачева.
Достаточно было перезвонить тому домой, чтобы узнать, что  Лихачева  уже
третий день нет в Столице. И во-вторых, нельзя так, нахрапом,  врываться
в квартиру...
   - Понятно. - Голос наркома был по-прежнему скучен и невыразителен.  -
Не будем больше об этом. Значит, никаких следов?
   - Почти... - Слово вырвалось неожиданно. Вначале  Сергей  хотел  лишь
повторить малоутешительные выводы  расследования:  ничего  определенного
установить не удалось. Квартира ј 15, куда неизвестный направил  группу,
принадлежала  арестованному  месяц  назад  инженеру:  тот,  кто  готовил
засаду,  попросту  снял  с  дверей  печати.  Адская  машина  установлена
профессионально, но от дальнейших заключений эксперты пока отказались. В
самой квартире никого не было...
   - Так чего  же  вы  молчали?  -  это  уже  не  выдержал  сам  товарищ
Фриновский.
   - Я... мне это только что пришло в голову, извините... - Это была  не
правда - на самом деле  Сергей  носился  с  этой  мыслью  уже  два  дня.
Понимаете... этот неизвестный позвонил по телефону. По  внешнему  номеру
не  через  коммутатор.  Этот  номер  знали  только  здесь,   в   Главном
Управлении.  При  беседе  со  свидетелями   сотрудники   группы   давали
справочный телефон телефон коммутатора... ~ То  есть...  -  не  выдержал
кто-то. - Значит, у Корфа... Или у кого-то из этой "Вандеи" есть агент в
Главном Управлении?..
   - Не обязательно у самого Корфа, - поспешил уточнить Пустельга. -  Мы
вообще не знаем, был ли Корф в тот день в Столице. Но  те,  кто  готовил
засаду, явно имели какую-то информацию отсюда. И возможно, они знали  не
только номер телефона...
   По кабинету  пронесся  гул.  Говорили  негромко,  но  в  тоне  Сергей
почувствовал явную враждебность. Еще бы! Он, без году  неделя  сотрудник
Управления, обвиняет коллег в  том,  что  среди  них  имеется  вражеский
агент?
   - А может,