ка разомкнулось.
     - Вы свободны, - Генерал  бросил  взгляд  на  Келюса,  -  сейчас  вас
отвезут на квартиру к товарищу Лунину и оттуда  вы  позвоните.  Номер  вам
сообщат...
     - Я скоро вернусь, - перебил его Келюс. -  Мик,  сразу  звони  домой,
скажи где ты. Фрол, в записной книжке есть телефон Стародомской...
     - А ты? - дхар настороженно переводил взгляд с невозмутимого Генерала
на столь же спокойного Глебова.
     - Товарищ Лунин немного задержится, - Генерал махнул рукой,  подзывая
машину. - Вас же благодарю за помощь в уничтожении  опасной  банды  врагов
демократии...
     - Держись, Француз! - крикнул дхар, уже садясь в "мерседес". -  Ежели
чего, я всю столицу переверну...
     ...Потянулись долгие минуты ожидания. Лунин наконец-то вспомнил,  как
давно не курил. Сигарета немного успокоила, но сил не прибавилось.  Он  не
знал, можно ли верить Генералу, но, подумав, понял, что иного  выхода  ему
не оставили.
     Наконец,  Глебов  принес  ему  переносной   аппарат.   Звонил   Фрол,
сообщивший, что он уже в Доме на Набережной. Келюс кивнул и,  велев  дхару
ждать до утра, не спеша направился к темному входу в подземелье.
     Дальнейшее он помнил  плохо.  Серые  стены  катакомб  мелькали  перед
глазами, ноги заплетались, и, если бы не сопровождающие, он  наверняка  бы
заблудился. Добравшись до зала, куда вел тоннель, он кивнул на правый вход
и тут же закрыл глаза, чтобы не смотреть туда, где лежали  барон  и  Кора.
Тоннель казался бесконечным, Николая уже начало качать, и  Глебов,  шедший
вместе с ним, несколько раз  приказывал  останавливаться  и  отдыхать.  Но
Келюс спешил, хотелось быстрее вырваться отсюда, и он шел вперед, стараясь
не глядеть по сторонам. Ничто уже  не  могло  заинтересовать  его  в  этом
страшном месте.
     Нишу, где находился скантр, он  разыскал  сразу.  Покуда  "пятнистые"
омоновцы разбирали тайник, Лунин  успел  подумать,  что  второй  тайник  с
оружием и папками с документами останется  нетронутым,  и  немного  погодя
можно будет сюда вернуться и забрать их. Эта мысль ненадолго  утешила,  но
вскоре вновь навалилась усталость, и Келюсу стало уже все равно...
     Обратный путь не запомнился совершенно,  и  очнулся  Николай  уже  на
поверхности. Глебов что-то  докладывал  Генералу,  тот  при  свете  фонаря
осторожно осматривал скантр, и Келюс  еще  раз  увидел  чудесное  свечение
загадочного кристалла. Наконец, все было кончено. Генерал уехал, кивнув на
прощание, а Келюса усадили в подъехавший милицейский "луноход" и  повезли,
не спрашивая адреса, прямо по набережной, в сторону его дома.
     Выйдя из машины, он не  торопясь  пошел  к  подъезду.  На  душе  было
тяжело. Волков, проклиная  его  перед  смертью,  не  ошибся  -  за  победу
пришлось заплатить слишком дорого. Да и была ли  победа?  Он  отомстил  за
деда, за Кору, за Лиду, но ни Лунин-старший, ни девушка уже не  узнают  об
этом, а несчастной художнице не станет от этого  легче.  Волков  убит,  но
барон Корф уже никогда не вернется домой. И  главное  -  скантр,  чудесный
светящийся кристалл теперь в руках тех, кому Келюс уже  не  мог  доверять.
Нет, ни он, ни его друзья не  победили.  Ноша,  за  которую  они  взялись,
оказалась слишком тяжелой,  и  Николай  чувствовал  себя  раздавленным  ее
неимоверным весом.
     Китайца он заметил сразу. Шинджа стоял возле подъезда, не  скрываясь,
не пытаясь спрятаться. Он ждал Келюса, зная, что тому некуда  деваться.  И
Лунин понял: его счет оплачен еще не до конца.
     - Привет, Лунин! - Китаец привычно улыбнулся. - Ты не  заставил  меня
ждать, поэтому я убью тебя сразу и тебе не придется мучиться. Это  хорошо,
правда? Что молчишь? Испугался?
     Нет, Келюс не испугался. Ему было что сказать  этому  убийце,  но  он
понял, что сейчас нужно молчать. Молчать - до самого конца.
     - Генерал отпустил тебя, -  тем  же  тоном  продолжал  Шинджа.  -  Он
добрый, ваш Генерал. Но ты стал опасным, Лунин. Ты даже что-то  знаешь  об
Оке Силы, поэтому Нарак-Цэмпо  приказал  убить  тебя.  И  я  убью  тебя  с
удовольствием. Чего молчишь, Лунин?
     Келюс  отвернулся  и  поглядел  вверх  -  туда,  где   над   высокими
пожелтевшими кронами старых тополей уже  начинало  бледнеть  серое  ночное
небо. Занимался рассвет, и холодный порывистый ветер  нес  опавшие  листья
прочь. Где-то там, за рекой,  за  высокой  стеной  огромного  дома,  скоро
поднимется бледное осеннее солнце.  Страшный  Год  Козы  уходил  навсегда,
покрывая траву траурным серебром первых заморозков. Николай закрыл  глаза.
Все стало безразлично - даже смерть...
     Он услышал крик и удивился, зачем Китайцу кричать, затем ухо  уловило
знакомые голоса, и Келюс нехотя открыл глаза. Первое, что он увидел,  было
то, что Китаец исчез. Потом он понял, что Шинджа никуда не делся,  но  уже
не стоит, а лежит, распростертый на асфальте, над ним возвышается Фрол,  а
Мик деловито, будто бы  всю  жизнь  занимался  этим,  вяжет  Китайцу  руки
бельевой веревкой.
     - Ну, Француз! - повторил дхар то, что Лунин в первый раз не услышал.
- Живой? Ну, елы, едва успели! Хитрый, гад...
     - Мы  вас,  Николай,  давно  ждем,  -  добавил  Мик,  затягивая  узел
покрепче. - Боялись, что вас не выпустят...
     - Да ну их всех! - махнул рукой  Фрол.  -  Бросай  косоглазого,  Мик,
пусть так и валяется, в карету его! Пошли домой, Француз!
     - Да... - Келюс посмотрел в холодное  осеннее  небо,  уже  подернутое
белесой рассветной пеленой. - Пошли домой...




                             Андрей ВАЛЕНТИНОВ

                               НЕСУЩИЙ СВЕТ




                                1. АМНЕЗИЯ

     Горячий воздух струился над недвижным морем, серая дымка заволакивала
горизонт, но город был уже виден. Огромный, белый, он спускался с неровной
гряды поросших тусклой зеленью холмов  и  сбегал  к  еле  заметной  кромке
берега,  утыкаясь  в  огромные  волнорезы,  в  темные  громады   доков   и
бесчисленные причалы, над которыми горбились уродливые  силуэты  подъемных
кранов.  Город,  казалось,  дышал:  еле  заметный  вначале,   ровный   гул
усиливался с каждой минутой, и уже можно было различить в нем несмолкаемую
перекличку пароходных гудков и резкий вой портовой сирены.
     - Марсель, мистер Косухин.
     Степа  Косухин,  не  оглядываясь  на  соседа  -   высокого   толстого
англичанина,  так  и  просившегося  на  агитационный  плакат,  посвященный
разоблачению происков мирового империализма, - кивнул, затем достал  пачку
нестерпимо дорогих папирос, купленных в буфете, и с отвращением закурил.
     Папиросы Степе не нравились. Он заплатил бы втрое  дороже  за  хорошо
знакомые ему "Атаман" или "Дюшес" и даже за  пачку  обыкновенной  пайковой
махорки. Но махорки в буфете не оказалось, равно как и всего  прочего:  на
борту "Маргариты"  такого  не  курили.  Курильщики  могли  выбирать  между
дюжиной сортов дорогих толстенных сигар и не  менее  дорогими  папиросами,
которые приходилось брать за неимением прочего.
     Степа злился. Проклятый беляк, зануда, интеллигент и недобитая контра
Ростислав Арцеулов, покупая ему билет на  "Маргариту",  подсунул  красному
командиру  Косухину  изрядную  свинью.  На  сам  пароход   жаловаться   не
приходилось: он был хоть и не  нов,  но  красив,  быстроходен,  содержался
командой в изрядной чистоте и вдобавок шел строго  по  расписанию.  Все  б
ничего, но интеллигент Арцеулов, вероятно из звериной злобы к пролетариату
и его достойному представителю  -  члену  РКП(б)  с  1917  года  Косухину,
приобрел Степе билет не в демократическом и общедоступном третьем  классе,
не в респектабельно-буржуазном втором и даже не  в  откровенно  буржуйском
первом. Недобитый колчаковец купил билет в классе "люкс". В горячке сборов
Степа, простая душа, не обратил на эти тонкости внимания, но вскоре понял,
во что втравил его контуженный белогвардеец.
     Не успел Степа вступить на борт "Маргариты" и предъявить  билет,  как
его приветствовал лично  капитан  -  настоящий  морской  волк  из  детской
книжки: старый, с седыми усами и  в  ослепительно  белом  кителе.  Косухин
вначале  испугался,  решив,  что   британское   правительство   передумало
отпускать его из пределов Англо-Индийской империи. Но все оказалось проще:
капитан приветствовал своего уважаемого пассажира  "мистера  Косухина"  на
борту "Маргариты". Дабы Степа ничего не спутал, молодой офицер в таком  же
белом кителе поспешил изложить сказанное  капитаном  на  вполне  приличном
русском языке. Косухин пробормотал: "Сэнкью", - и  попытался  исчезнуть  в
глубине корабельных лабиринтов, но не тут-то было. Тот же  молодой  офицер
вручил "мистеру Косухину" большую корзину, из  которой  нагло  выглядывала
бутылка буржуйского вина "Шампанское" и большой  букет  отчаянно  пахнущих
цветов.  Это  оказалось  подарком  от  пароходной  компании,  полагавшимся
пассажиру класса "люкс". Даже после этого Степу не отпустили, а  отвели  в
его каюту, которая оказалась целой квартирой из двух помещений с роскошной
мебелью, персидским ковром и даже канарейкой в клетке. Корабельный  лакей,
которого, как выяснилось, здесь называли "стюард", показал ему апартаменты
и на ломаном русском языке предложил канарейку убрать и заменить попугаем.
Тут уж Косухин не выдержал и потребовал  оставить  в  покое  канарейку,  а
заодно и его самого.
     Ясное дело, неприятности на этом не кончились.  Завтрак  и  ужин  ему
приносили прямо в каюту, а обедать приходилось в  салоне,  причем  Степино
место оказалось через один стул от самого  капитана.  Рядом  с  Косухиным,
вероятно  вполне  преднамеренно,  был  усажен  тот  самый  русскоговорящий
помощник, дабы развлекать знатного гостя непринужденной беседой на  родном
ему языке.
     Весь рейс Косухин чувствовал себя отвратительно.  Это  ощущение  было
каким-то двойственным. Красный командир люто ненавидел всю окружавшую  его
буржуйско-мещанскую роскошь, которая несомненно, в полном  соответствии  с
учением Маркса, базировалась на эксплуатации человека человеком. Вместе  с
тем, самокритичный Степа был  вынужден  признать,  что  потребителем  этой
ненужной и вредной нормальному  трудовому  человеку  роскоши  является  не
абстрактный буржуй, помещик или оторвавшийся от народа интеллигент,  а  он
сам - кавалер  ордена  Боевого  Красного  знамени  РСФСР  и  представитель
Сиббюро ЦК. Получалось, что Косухин должен был питать классовую  ненависть
к себе самому, что окончательно портило настроение.
     С соседями - такими же сверхбуржуями,  обитавшими  в  каютах  "люкс",
Косухин из принципа (а равно как из  разумной  осторожности)  не  общался.
Пассажиры попроще - первого и второго класса, вежливо  раскланивались,  но
не более. Немного придя в себя, Степа рассудил, что  недобитый  белый  гад
Арцеулов поступил абсолютно  верно  -  плыть  классом  "люкс"  куда  более
безопасно, чем в пролетарском третьем. В буржуазном обществе,  как  твердо
усвоил Степа, закон всегда на  стороне  богатых,  а  значит  подозрений  у
вездесущей полиции будет меньше. Собственно, никакой опасности  он  покуда
не чувствовал и после нескольких дней плавания  отбросил  настороженность,
научился вежливо отвечать на приветствия пассажиров и начал скучать.
     Дело было труднопоправимым. На пароходе играли в бильярд, в  карты  и
даже - как понял Степа, полулегально -  в  рулетку.  Рулетку  он  отбросил
сразу. В карты, благодаря фронтовому опыту, он был не  прочь  перекинуться
разок-другой, но джентльмены и леди играли в такие  сложные  и  непонятные
игры, что привыкший  к  "очку"  и  "железке"  Степа  решил  не  рисковать.
Оставалось  набивать  руку  на  бильярде,  чем  Косухин  и   занимался   в
нескончаемо  долгие  вечера  после  ужина.  Правда,  на  корабле   имелась
библиотека, но книжки там были на  каких  угодно  языках  кроме  русского.
Единственно, что обнаружил там Косухин, - это свежий, вышедший  в  прошлом
году в Лондоне, альбом Николая  Ингвара.  Некоторые  из  картин  были  уже
знакомы, и Степа часами просиживал на палубе, разглядывая странные, ни  на
что не похожие работы художника. Одна из скучающих дам попыталась  вовлечь
Косухина в  искусствоведческую  беседу,  но  говорила  она  по-французски,
вдобавок излишне громко. Степа ограничился  тем,  что  сходил  в  каюту  и
достал   из   чемодана    несколько    рисунков,    подаренных    Николаем
Константиновичем.  Увидев  их,  дама  обомлела,  произнесла:  "О-о!"  -  и
поспешила  отстать,  почтительно  поглядев   на   таинственного   русского
миллионера, - ценителя современной живописи...


     Итак, "Маргарита" подходила к Марселю. Степа стоял на верхней  палубе
и глядел на надвигавшийся берег. Пароход отклонился вправо, а затем  резко
повернул влево, на запад, обходя огромный  искусственный  мол.  Пора  было
собирать вещи и подумать о дальнейшем.
     Впрочем, все что можно Степа уже успел предусмотреть.  Для  этого  не
потребовалось ни малейших  усилий.  За  несколько  дней  до  того  как  на
горизонте показался Марсель, русскоговорящий помощник капитана  специально
зашел к "мистеру Косухину", дабы узнать,  чем  пароходная  компания  может
услужить  своему  уважаемому  пассажиру.  Вначале  Степа  решил   проявить
бдительность и отказаться от всяких услуг, но  затем  представил  себя  на
марсельской пристани,  в  чужом  городе,  вдобавок  без  малейшего  знания
французского языка и решился. Узнав, что "мистеру Косухину"  необходимо  в
Париж, причем как можно быстрее, помощник капитана сообщил, что закажет по
радио билет, который доставят прямо на пристань,  где  "мистера  Косухина"
будет ждать такси, дабы отвести его аккурат на  вокзал.  Осмелевший  Степа
попросил помочь составить телеграмму Валюженичу. Помощник капитана помог и
в этом, так что теперь особых забот у Степы не оставалось, по крайней мере
до Парижа.
     Марселя он так и не увидел. У трапа Косухина встретил  юркий  молодой
буржуй в клетчатом костюме, оказавшийся агентом железнодорожной  компании,
вручил ему билет и усадил в такси. Надо было спешить: поезд отходил  через
полчаса...
     Степа пришел в себя только  в  купе.  За  окном  уже  мелькали  белые
аккуратные  домики  марсельских  предместий,  с  вершин  окрестных  холмов
потянуло вечерним холодком,  колеса  равнодушно  отстукивали  километр  за
километром, а Косухин все не мог поверить, что земля, по которой несет его
чистый, новенький, не в пример российским, поезд, - та  самая  Франция,  о
которой он столько слыхал и побывать в  которой  мог  надеяться  только  в
составе Красной армии, несущей освобождение пролетариям  всех  стран.  Все
это было для Степы слишком - Синцзян,  Тибет,  Индия,  бескрайний  зеленый
океан - и теперь Франция. Косухин подумал, что едва  ли  товарищ  Смирнов,
руководитель Сиббюро, посылавший Степу в  иркутсткую  тайгу,  одобрит  его
маршрут. Косухин еще раз  перебрал  пункты  своего  плана:  встретиться  с
Тэдом, заехать  на  улицу  Гош-Матье  к  Карлу  Бергу:  и,  если  удастся,
встретиться с Наташей. Впрочем, о Наташе  Степа  старался  вспоминать  как
можно реже. Он знал, что где-то по Парижу бродит  поганец  и  трус  Гастон
Сен-Луи - законный Наташин жених, да и ему самому надо  спешить  домой,  в
Россию, где Степу давно уже, вероятно, сочли пропавшим без вести, если  не
чего хуже. Но, конечно, не это было главным. Главное -  это  повидаться  с
братом, если, конечно, таинственный "Пространственный  луч"  не  подвел  и
полковник Лебедев, командир эфирного корабля "Владимир  Мономах-2",  сумел
вернуться с неведомой Тускулы на родную землю. Большего Степе и не надо  -
увидеть Николая, узнать, что все у него в порядке, и вернуться в Россию.
     ...Он проснулся ночью - мгновенно,  словно  от  толчка.  Было  жарко.
Степа поспешил вытереть вспотевший лоб и испуганно оглянулся. В купе  было
пусто. Попутчики сошли еще вечером, в Гренобле, колеса  поезда  продолжали
деловито стучать, но страх не проходил. Косухин включил ночник - маленькую
лампочку у изголовья, сел на койку  и  закурил.  Внезапно  сквозь  теплынь
майской ночи повеяло холодом, словно ледяной ветер коснулся  разгоряченной
кожи. Степа вскочил,  еще  раз  оглядел  пустое  купе  -  и  обозвал  себя
паникером. Конечно, никого в купе нет, а есть лишь разыгравшиеся словно  у
какого-нибудь интеллигента, нервы. Косухин покачал головой и  без  всякого
удовольствия  взглянул  на  свою  небритую  физиономию,   отразившуюся   в
роскошном, в полный рост, зеркале.
     - Хорош, чердынь-калуга! - пробормотал Степа,  покачал  головой  -  и
замер...
     Все было по-прежнему. Он  стоял  посреди  купе,  под  ногами  стучали
колеса, тускло горел ночник, а из зеркала на него глядело отражение.  Долю
секунды Степан пытался понять, что произошло, затем  наконец  сообразил  и
похолодел:  изображение  в  зеркале  было  другое.  Вместо  его  ничем  не
примечательной физиономии откуда-то из  глубины  проступало  иное  -  тоже
знакомое, виденное не раз - лицо необыкновенно красивой женщины,  чье  имя
ему впервые назвал командир легендарного 305-го  товарищ  Венцлав.  Только
теперь Ксения Арцеулова была одета не в полушубок, как тогда, у  гаснущего
таежного костра, а в новенькую черную офицерскую форму, и  на  ее  мундире
сверкал серебром Георгиевский крест.
     Степа  сглотнул  и  осторожно  шагнул  вперед,  очутившись  у  самого
зеркала. Лицо Ксении не изменилось, серые глаза смотрели прямо, и от этого
взгляда Косухину стало не по себе.
     - Здравствуйте... - прошептал он, но лицо женщины осталось недвижным,
даже глаза, как успел заметить Косухин, ни разу не дрогнули. Степа на  миг
зажмурился - а когда вновь взглянул, лицо женщины уже исчезло, словно  все
виденное попросту померещилось.
     - Фу ты... - успел лишь выдохнуть Косухин, но  тут  же  вновь  замер.
Зеркало было пустым. Он сам - Степан Косухин - в нем не отражался.
     Степа бросился вперед, чуть не ткнувшись в стекло  лбом,  но  гладкая
поверхность отражала лишь пустое купе с горящим ночником. И тут, откуда-то
из глубины, стало медленно проступать чье-то лицо. Степа  закусил  губу  и
заставил себя не двигаться. Лицо  было  мужским  -  и  тоже  знакомым.  На
Косухина смотрел профессор Семирадский  -  почти  такой  же,  каким  Степа
помнил его при жизни, только глаза Глеба Иннокентьевича, обычно веселые  и
беспокойные, были теперь странно недвижны и тусклы. И  тут  Косухин  начал
что-то понимать.
     - Что... что случилось? - прошептал он, словно те, за зеркалом, могли
его услышать. Лицо Семирадского дрогнуло  и  начало  на  глазах  меняться.
Волосы и  борода  потемнели,  густые  брови  сдвинулись  к  переносице,  и
Косухину показалось, что он вновь стоит на лютом январском морозе  посреди
старого кладбища. Сквозь зеркало на него смотрел генерал Ирман - такой же,
каким видел его Степа в последний раз, и даже на бородатом лице, казалось,
лежали все те же нетающие снежинки.
     - Что... случилось? -  еле  слышно  повторил  Косухин,  но  Ирман  не
ответил.
     Мертвое  бородатое  лицо  начало  медленно  исчезать,  растворяясь  в
полумраке...
     Еще мгновение зеркало оставалось пугающе пустым,  а  затем  не  успел
Степа и моргнуть, как там появилось  то,  чему  и  надлежало  быть  -  его
собственное  растерянное  и  бледное  лицо  со  взъерошенными  волосами  и
закушенной нижней губой. Степа отшатнулся и  без  сил  опустился  на  край
койки.
     - Ну все, пора к фельдшеру! - проговорил он вслух, надеясь, что  звук
собственного голоса немного подбодрит. Отчасти это помогло. Косухин  вновь
раскурил  потухшую  папиросу  и  заставил  себя  докурить  ее  до   конца,
поглядывая в темное окно.
     Уже не впервые Степан  замечал,  что  с  ним  определенно  не  все  в
порядке. Привыкший к ясности разум отказывался воспринимать  такое.  Проще
всего было приписать  все  непонятное,  творившееся  в  последние  месяцы,
чему-то  вполне  материальному  -  последствию  ранений  или  какой-нибудь
перенесенной на ногах к