ничего не напоминает о людях, которые совсем недавно
входили в эту квартиру, полные сил и  уверенности  в  себе.  Лишь  через
несколько  минут  кто-то  наткнулся  на  высунувшуюся  из-под   обломков
почерневшую руку.
   - Адская машина... - пожилой эксперт пожал плечами и дернул щекой.  -
Хитро придумано! Стояла не у входа, а, похоже, в конце  коридора.  Чтобы
всех сразу...
   Фриновский  велел  начать  разбирать  руины.  Надо  было   попытаться
определить хотя бы основное: был ли в квартире кто-нибудь в тот  момент,
когда силач Алексеенко принялся взламывать дверь...
   - Ну, вот вам и боевое крещение, -  замнаркома  невесело  усмехнулся,
протянув Пустельге пачку "Казбека". Тот  помотал  головой,  хотя  курить
захотелось сильно - впервые за несколько лет. - Что, старший  лейтенант,
в такое дерьмо еще не вляпывались?
   - Нет, не вляпывались... Как же это?
   - А вот так! - жестоко отчеканил Фриновский. - Товарищ Айзенберг, как
видите, не справился с заданием. Теперь придется справляться вам.
   Сергей удивленно взглянул на замнаркома.
   - Что? Забыли? - удивился тот. - Наша договоренность остается в силе.
Теперь, товарищ Пустельга, вы - руководитель группы "Вандея".  Насколько
я понял, с обстановкой вы уже ознакомились?
   - Да, - кивнул Сергей, бросив взгляд на черный провал в стене, откуда
еще шел дым. - Ознакомился...

3. КОНВЕЙЕР

   Кабинет следователя был больше похож на  обыкновенную  камеру.  Стены
белели свежей известью, деревянный некрашеный стол  стоял  как-то  косо,
единственный табурет, намертво привинченный к полу, бь1л  густо  заляпан
чем-то темным. Даже лампочка под потолком была без  абажура,  свисая  на
длинном перекрученном проводе. В углу белел умывальник, рядом с  которым
на обыкновенном гвозде висело несвежее вафельное  полотенце.  Разве  что
нар не было, а так все это весьма  походило  на  одиночную  камеру,  тем
более что окна отсутствовали, а дверь была обита глухим железом.
   Следователь -  молодой  парень  в  сером  пиджаке  с  плохо  выбритой
физиономией, - чуть  скривившись,  листал  толстую  папку,  не  обращая,
казалось, никакого внимания на стоявшего перед ним человека. Шел  третий
день ареста, и Юрий Орловский уже успел немного прийти  в  себя.  Первый
неизбежный шок прошел. Собственно,  это  уже  приходилось  переживать  -
десять лет назад, когда его, еще студента, так же бросили в черное  авто
с завешенными окошками и  отвезли  в  Большой  Дом.  Правда,  тогда  его
держали в маленькой камере, где компанию Юрию составлял пожилой  нэпман,
постоянно  бормотавший  что-то  о  происках  районного  фининспектора  и
жаловавшийся на скверный тюремный паек. Впрочем, в  тот  раз  Орловского
продержали недолго. Он вообще так и не понял, почему тогда, летом 27-го,
он понадобился людям с малиновыми петлицами. Его  допросили  (достаточно
вежливо), поинтересовались, знаком ли он  с  какими-то  неведомыми  Юрию
личностями, а через четыре дня столь же неожиданно освободили.
   Теперь все было, конечно, не так. Камера,  куда  отвезли  Орловского,
была огромной, переполненной людьми.  Ему  досталось  место  на  "втором
этаже", на узких деревянных нарах размером с вагонную  полку.  В  камере
стояли постоянный полумрак и, что было неожиданно, почти полная  тишина.
Люди  молчали,  более  того,  каждый,  казалось,  сторонился  соседа,  а
некоторые даже не отвечали на самые простые вопросы.
   Когда  нервы  немного   отпустили,   Юрий   не   удержался   и   стал
присматриваться. В основном,  как  он  и  предполагал,  здесь  собралась
интеллигентная публика люди в мятых пиджаках  с  белыми,  без  кровинки,
лицами. Поблизости  от  Орловского  расположились  несколько  военных  -
вернее, как он понимал, бывших  военных  -  в  форме,  но  со  споротыми
петлицами. Знакомых не оказалось, впрочем, Орловский был даже рад этому.
Всеобщее молчание не тяготило  -  было  время  подумать  и  собраться  с
силами.
   Он почему-то думал, что его сразу же поведут на допрос.  Когда  этого
не случилось, Юрий подумал, что его решили "потомить", чтоб арестованный
"размяк", томясь неопределенностью. Но на третий день  Орловскому  стало
ясно, что подобная "психология", о которой  ему  приходилось  читать,  в
данном случае совершенно  ни  при  чем.  Огромный  конвейер  не  успевал
вовремя подавать жертвы: их было много, слишком много  даже  для  широко
раскрытых адовых ворот Лубянки.
   Итак, враги, сами того не желая, дали  время  освоиться  и  продумать
дальнейшее. Юрий приглядывался к соседям. Вид у всех  был,  естественно,
невеселый, но, к своему облегчению,  Орловский  не  заметил  ни  у  кого
неизбежных в подобном месте синяков, ссадин и прочих  следов  проведения
следствия. То ли жертвы успевали признаться заранее, то ли в этой камере
держали   тех,   кого   предпочитали   "обрабатывать"   без    излишнего
рукоприкладства. Впрочем, Юрий не обольщался. Рядом  могла  быть  другая
камера, куда побольше этой, где держали тех, кому доставалось сполна.
   Людей постоянно вызывали - одного за другим. На допрос уходили  молча
и так же молча возвращались -  правда,  как  успел  заметить  Орловский,
далеко не все. О том, куда попадали те, кто не вернулся, лучше  было  не
думать. Конвейер работал, и  Юрий  окончательно  понял  то,  о  чем  ему
неоднократно говорил Терапевт: отсюда, из  Большого  Дома,  не  выходят.
Огромная, отлаженная машина,  хоть  и  работавшая  натужно,  с  изрядной
перегрузкой, не спеша, основательно перемалывала всех, попадавших  в  ее
жернова.
   Итак, ему не выйти. Нелепо  доказывать  здешним  ангелам,  что  он  ~
простой советский человек, чист перед родной властью и ровно ни в чем не
виновен. Столь наивным Юрий не был. Одного его происхождения,  знакомств
и, кстати, первого ареста хватит за глаза. Вопрос в  другом:  что  здесь
знают о нем? Если они все же узнали о его книге, то выбора не было:
   Надо молчать - и умирать молча. Но Юрий все же надеялся, что этого не
случилось. Он  верил  Терапевту  -  и  тем  неведомым  друзьям,  которые
Терапевту помогали. Они не должны ошибиться - иначе за Юрием  пришли  бы
значительно раньше. А если так, то речь, очевидно, пойдет о чем-то ином:
то ли о вредительстве в Историческом музее, то ли  о  рассказанном  пару
лет назад анекдоте. Правда, анекдотов Орловский не любил и, естественно,
не занимался вредительством в стенах Музея, но подобное не  исключалось,
и Юрий постепенно приходил к единственно  возможной  тактике.  Следовало
признаваться - сразу, в любой глупости. Лишь бы  эта  глупость  не  была
смертельной  (последнее,  естественно,  тоже  вероятно),  и   если,   по
возможности,  его  признание  не  задевало  бы   других.   Правда,   как
осуществить это на практике. Орловскому было пока совершенно  неясно.  В
любом случае от него потребуют имена.  А  тут  начиналась  стена,  через
которую Юрий перешагнуть не мог ~ даже спасая себя  и  тех,  кто  с  ним
связан.
   Его вызвали на третий день, но,  казалось,  даже  теперь  следователю
было не до него. Он листал бумаги, морщился и вздыхал. Наконец  негромко
ругнулся и поднял глаза на Юрия:
   - Че, Орловский? Ладно, садись...
   Последовало долгое копание в папке, после чего  оттуда  был  извлечен
относительно чистый лист бумаги. Следователь отвинтил колпачок ручки  и,
вновь скривившись, поглядел на Юрия:
   - Слышь, Орловский, может, сам напишешь? Образованный вроде  человек.
Я тебе бумаги дам...
   - Я... - Юрий немного растерялся. - О чем?
   - Ну началось... - Следователь вновь ругнулся и  дернул  подбородком.
Знаешь, Орловский, я об тебя руки марать не буду. Я тебя засуну в карцер
дней на пять - и ты, проблядь троцкистская, мне целый роман напишешь?  В
стихах, бля!
   - Но о чем? -  Юрий  чувствовал,  что  говорит  явно  не  то,  но  он
действительно не имел представления, чего от него хотят.
   Следователь вздохнул:
   - О своей антисоветской вражеской деятельности в составе  нелегальной
троцкистской   организации,   гражданин   Орловский.   Напоминаю,    что
чистосердечное признание... Ну и так далее...
   Слово  "троцкистская",  произнесенное  уже   второй   раз,   удивило.
Троцкого, как и прочих "героев Октября, Юрий искренне  ненавидел.  Но  у
следователя была, похоже, своя точка зрения.
   - Ладно, - решил он, - не хочешь по-хорошему... -  Он  склонился  над
бумагой и обреченно вздохнул. - Фамилия?
   Оставалось сообщить очевидное - что он Орловский Юрий Петрович,  1904
года рождения, русский, из дворян, образование  высшее.  Далее  пришлось
излагать столь же очевидные и явно известные следователю факты  о  своей
беспартийности, о первом аресте десять лет назад  и  о  последнем  месте
работы.
   -  Ну  а  теперь  сообщите  о  своей  антисоветской  деятельности   в
Государственном Историческом музее,  -  подытожил  следователь  и  вновь
скривился.
   Можно было вновь переспросить, можно - возразить и  протестовать,  но
Юрий решился:
   -  Я  признаюсь  в  своей   антисоветской   деятельности,   гражданин
следователь. Готов дать подробные показания по  сути  предъявленных  мне
обвинений.
   - Как? - вскинулся следователь. - По сути? Ну и словечки  подбираешь,
Орловский. Ладно, призна„шься, значит.  Хоть  это  хорошо...  Ну,  давай
колись, контра!
   - Прошу предъявить мне конкретные обвинения, -  негромко,  но  твердо
произнес Юрий.
   - Чего? - Следователь, похоже, даже обиделся. - Чего захотел, сволота
дворянская! Хитришь, значит! Да твои дружки - Иноземцев и Кацман - давно
уже про тебя, гада, рассказали! Ишь, обвинение ему!
   Юрий похолодел. Вася Иноземцев и Сережа Кацман - именно этих  молодых
ребят он защищал несколько дней назад на том последнем  собрании,  когда
мерзавец Аверх  обвинил  их  во  вредительстве.  Значит,  мальчиков  уже
взяли...
   - Я признаюсь...  -  кивнул  Юрий.  -  Я  участвовал  в  деятельности
нелегальной контрреволюционной... троцкистской группы...
   - Ага... - Следователь  низко  склонился  над  столом,  начал  водить
ручкой по бумаге. - Ну и в чем заключалась эта ваша... деятельность?
   - Я... я подготовил вредительскую экспозицию...
   - Чего?
   Юрий невольно усмехнулся. Бредовое обвинение он не выдумал.  Подобную
глупость он услыхал от того же Аверха, правда, с глазу на глаз.
   - Я заведовал фондом номер пятнадцать. Это -  позднее  средневековье.
Мы готовили новую  экспозицию  по  созданию  русского  централизованного
государства. Я подобрал экспонаты таким образом, чтобы преувеличить роль
эксплуататорских классов в создании Московской Руси и преуменьшить  роль
трудового народа. В экспозицию я сознательно включил книгу троцкистского
историка  Глузского,  использовав  ее   в   качестве   пропагандистского
материала...
   Приблизительно в подобных выражениях изъяснялся Аверх. Правда, на том
собрании он почему-то не упомянул о злополучной экспозиции...
   - Так... - Следователь оглядел написанное и почесал затылок. -  Какие
указания вы, гражданин Орловский, давали вашим сообщникам  Иноземцеву  и
Кацману?
   - Я не давал никаких указаний Иноземцеву и Кацману.  Они  работали  в
Музее всего месяц. В нелегальную организацию не входили.
   - Угу, угу, - покивал  следователь.  -  А  почему  же  ты,  проблядь,
защищал их? Перед всеми защищал?
   - Потому что они были невиновны, - пожал плечами Юрий. - Разве  этого
мало?
   - Угу...  Невиновны,  значит...  Ну,  бля,  гуманист!  -  Следователь
покачал головой и вздохнул. - Ох, Орловский, отправлю я тебя все-таки  в
карцер. Там и не  такие,  как  ты,  мягчали...  Невиновны...  Может,  ты
скажешь, что и профессор Орешин, бля, невиновен?
   Новый удар, на этот раз  куда  более  тяжелый.  Александр  Васильевич
Орешин, один из последних старых  профессоров  Столичного  университета,
каким-то чудом уцелел в эти страшные годы, устроившись с помощью  друзей
в нумизматический кабинет Музея. Александр Васильевич, душа-человек,  не
правдоподобно  честный  и   блестяще   эрудированный,   всегда   вызывал
восхищение у  Орловского.  Еще  в  студенческие  годы  он  читал  статьи
профессора по русской нумизматике, а позже часто беседовал со стариком в
его тихом кабинете, где со стендов тускло отсвечивали древние  монеты  ~
молчаливые свидетели прошлого. Значит, им нужен Орешин...
   - Я ничего не знаю про антисоветскую деятельность профессора Орешина.
Юрий посмотрел следователю в глаза. - Не знаю!  Антисоветскую  работу  в
музее я вел сам.
   Следователь внезапно рассмеялся, вернее,  хихикнул  и  вновь  помотал
головой:
   - Ну  нет  сил  на  тебя  сердиться!  Ну  юморист,  бля!  Только  что
признался, что состоял в организации, - и работал один! Да  ты  бы  хоть
думал, прежде чем говорить, интеллигент паршивый!
   Юрий мысленно согласился - получалось  нескладно.  Но  "отдавать"  им
ребят и Орешина он не собирался. Даже если помочь им уже нельзя.
   - Нет, я тебя, конечно, понимаю! - продолжал следователь. - Ты,  бля,
умный, кодекс читал. Хочешь по-тихому получить свои 58 через 10, срубить
"червонец" и - тю-тю! Нет, хрен тебе! Ты у меня, проблядь, получишь  для
начала 58 через 11, а если и дальше будешь тянуть  -  то  и  КРТД  -  на
полную катушку! Понял?
   После  подобной  абракадабры  следовало,  конечно,   переспросить   -
требовался перевод, но Орловский  смолчал,  предпочтя  подумать  самому.
Кодекс он знал плохо. Правда, то, что статья 58, пункт 10,  осуждала  за
"антисоветскую агитацию и  пропаганду",  ему  было  известно.  Очевидно,
пункт  11-й  куда  хуже.  Что   касается   "КРТД",   то   ухо   привычно
зафиксировало: "КР" контрреволюционер, "Т" могло означать "троцкиста или
"террорист". Буква  "Д"  оставалась  загадкой,  но  и  без  нее  картина
выходила весьма мрачная.
   Следователь ждал. Наконец он вздохнул и хмыкнул:
   - А может, расколешься? Тебя ведь эти контрики на первом  же  допросе
заложили. Возьмем Орешина - он тоже молчать не будет.  А  так  -  помощь
следствию, туда-сюда. Глядишь, отделаешься "четвертаком"...
   Выходит, профессор все еще не  арестован!  Орловскому  на  миг  стало
легче.  Значит,  надо  молчать!  Нет,  молчать  нельзя  -  надо   что-то
придумать! Сейчас же. Здесь.
   - Ведь что самое обидное. Орловский,  -  голос  энкаведиста  внезапно
стал тихим, почти что задушевным, - главным ты там не был: кишка у тебя,
интеллигента, тонка. Крутил всем, очевидно, этот Орешин, а вы все были у
него на посылках. А на полную катушку получишь ты. И знаешь почему?
   Он выжидательно поглядел на Юрия. Тот не ответил, хотя сказать  можно
было много. Ребята, конечно, виновны лишь в том, что не пришлись по душе
мерзавцу  парторгу.  Добряк  профессор  существовал  в  своем  странном,
далеком  от  жизни  мире,  даже  не  зная   номера   очередного   съезда
большевистской партии. А вот он, Юрий Орловский, действительно  заслужил
внимание жрецов адского конвейера. Правда, покуда его обвиняли совсем  в
другом, а значит, оставался какой-то шанс...
   - Молчишь? - вздохнул следователь. ~ Ну так я тебе скажу.  Они  тебя,
бля, использовали. Понял? И сейчас  используют.  Будешь  молчать  -  они
получат свои "червонцы", а тебе пыхтеть, если на ВМН не залетишь! Ты что
думаешь, мы твой тайник не нашли? На, читай, придурок...
   Он ловко выхватил из недр папки какой-то листок и швырнул через стол.
Юрий, успев  поймать  документ,  осторожно  заглянул  в  него.  В  глаза
бросилось:
   "Протокол обыска". Число памятное - то,  когда  состоялось  проклятое
собрание. Добросовестный протоколист указал и время - с 20.30 вечера  до
0.45  следующего  дня.  Итак,  почти  сразу  же  после  собрания  кто-то
вероятно, тот же самый Аверх, - поспешил пригласить  людей  из  Большого
Дома. И пригласил он их не куда-нибудь, а в фонд ј 15, которым Орловский
заведовал. Юрий быстро припомнил: нет,  ничего  подозрительного  там  не
было. Остается прочитать, как все это выглядит с  точки  зрения  здешней
публики...
   Он читал долго, не веря своим глазам. Прочитав документ в третий раз,
Юрий положил его на стол и поглядел на следователя. Тот улыбнулся:
   - Понял? Так что это уже тебе  не  58  через  10!  Тут,  бля,  другим
пахнет!
   Орловский помотал головой и  проговорил  медленно,  словно  произнося
заклинание от нечистой силы:
   - У меня в фонде... ни в ящике  стола...  ни  в  другом  месте...  не
хранилось никакой троцкистской литературы...
   - Ага! Значит, бля, мы тебе ее подбросили!  -  Следователь  был  явно
доволен произведенным эффектом. - Или ее хранили без твоего ведома, так,
что ли?
   Кроме Юрия в фонде работали еще двое - пожилые женщины, абсолютно  не
интересовавшиеся политикой. Нет, это какая-то ерунда, чушь...
   - Желаешь взглянуть? - Следователь отодвинул ящик стола.  -  Чтоб  не
подумал, что мы, бля, блефуем...
   - Да, - кивнул Орловский. - Желаю... Через мгновение в его руках  был
большой конверт из скверной оберточной бумаги. Внутри находилось  что-то
четырехугольное, плоское... Юрий вытащил то, что там было, - протокол не
лгал. Небольшие, аккуратно отпечатанные брошюрки:  Троцкий  Л.Д.  "Уроки
Октября". Семь штук, как и указано в документе.
   Орловский  еще  раз  осмотрел  содержимое.   Брошюры   были   старые,
отпечатанные еще в 24-м.  Ни  пометок,  ни  фамилии  владельца  на  них,
естественно, не  оказалось.  Да,  такого  хватит  за  глаза  для  любого
приговора... Он бегло осмотрел конверт - самый обычный, без надписей,  с
небольшим браком зубчиком на верхнем краю.  Конверт  внезапно  показался
знакомым, но мало ли ему  приходилось  встречать  подобной  канцелярской
мелочи...
   - И чего получается? - продолжал следователь. - Если будешь  молчать,
то, выходит, конвертик твой. Ты даже не сможешь доказать, что хранил его
как память:  книжечки-то  одинаковые,  явно  для  пропаганды.  В  общем,
колись. Орловский, в последний раз тебе говорю! Кто  тебе  передал  его?
Для кого? Ну?
   Мысли мелькали, цепляясь одна за другую. Подбросили? Но  зачем?  Чтоб
засадить его, дворянина, из "бывших", можно было поступить  куда  проще.
Значит, этот конверт действительно лежал  в  левом  ящике  его  рабочего
стола... ~ Гражданин  следователь...  -  Юрий  постарался,  чтобы  голос
звучал как можно увереннее и  тверже.  -  Прошу  дать  мне  время...  До
завтра. Завтра утром я все расскажу...
   - Завтра, завтра, - скривился энкаведист. - Ты чего думаешь, ночью  к
тебе ангел небесный явится и спасет? Хрен тебе, не явится!
   На ангела Юрий не надеялся. Но ему нужно время, чтобы подумать.  Хотя
бы несколько часов.
   Следователь спрятал улику  обратно  в  ящик  своего  стола  и  быстро
перелистал бумаги:
   - Работы еще, бля... А я с тобой  вожусь,  проблядью  троцкистской...
Ладно, хрен с тобой, Орловский, - поверю. Но завтра - учти! - вилять  не
дам! Будут тебе цветочки, а опосля - и ягодки. Понял?
   - Да, - кивнул Юрий, думая уже совсем о другом. - Понял.
   Этой  ночью  в  камере  было  неожиданно  шумно.  Привели  нескольких
новичков, которые, еще не остыв и не придя в себя,  громко  возмущались,
требуя освобождения и желая немедленно, сию же  секунду,  писать  письма
товарищу Ежову и товарищу Сталину. Надзиратели почему-то не вмешивались.
Впрочем, скоро душная темнота переполненного узилища  пригасила  пыл,  и
новички заняли свободные места  на  нарах,  погрузившись  в  беспокойный
арестантский сон. Теперь можно  было  думать  спокойно,  тем  более  что
впереди целая ночь...
   Итак, основное, похоже, прояснилось. В Большом Доме не знали главного
кем был в действительности хранитель фонда ј 15 Юрий Петрович Орловский.
Не знали ни о книге, ни о тех,  кто  помогал  собирать  материал,  ни  о
неизвестной  машинистке,  перепечатывавшей  текст,   ни   о   тех,   кто
переправлял рукопись во Францию...  Нехитрая  конспирация  Терапевта  не
дала сбоя.  Случилось  непредвиденное:  Юрия  арестовали  "просто  так",
вместе с десятками и сотнями других "врагов", просто для круглого счета.
Оставалось  завершить  задуманное  -  признаться,  получить