направились  к
ней, но Степа крикнул: "А  ну  назад!"  и  те  нерешительно  остановились.
Офицер усмехнулся и заговорил снова:
     - Русская девушка... давать слово... нет оружия...
     - Нет у меня оружия, -  грустно  улыбнулась  Берг.  -  Безоговорочная
капитуляция...
     Офицер услышал перевод, вновь усмехнулся и  поднес  руку  к  козырьку
шапки. Берг оставили в покое, она тут же подошла к Степе и прислонилась  к
его плечу. Между тем Арцеулов не выходил.
     - Вылазь, беляк! - крикнул Степа,  но  капитан  не  ответил.  Китайцы
переглянулись, подняли винтовки.
     Арцеулов стоял, прижавшись к стене. Может, впервые за  всю  жизнь  он
был в растерянности. Будь здесь  красные,  капитан  не  сомневался  бы  ни
секунды - патронов в обоих револьверах хватало, а как велит долг поступать
с последней пулей, сомнений  не  было.  Но  тут  были  не  краснопузые,  а
какие-то китайцы, к  тому  же  Ростислав  не  знал,  как  они  поступят  с
девушкой, окажи он сопротивление. Арцеулов без всякой симпатии  подумал  о
Степе, поспешившим капитулировать, но тут же понял, - тот поступил  верно.
В конце концов он, капитан Арцеулов, выполнил свой долг, а если китайцы не
сдержат слово, то на душе его по крайней мере не будет  лишнего  греха.  К
тому же, если говорить честно, Ростиславу очень не хотелось умирать.
     Он бросил на пол оба револьвера и нож, чтобы не сдавать оружие  врагу
и,  набрав  побольше  воздуха,  шагнул  за  порог.  Ничего  страшного   не
случилось. Его обыскали, забрали офицерскую книжку и оставили в покое.
     Солдаты осмотрели домик, после чего офицер вежливо  приложил  руку  к
козырьку.
     - Вы есть... временно интернированные... какие имеются просьбы?..
     - Папирос дайте!  -  потребовал  Косухин,  не  дослушав  переводчика.
Офицер вручил Степе пачку папирос с изображением дракона,  после  чего  им
было предложено следовать за караулом. Спорить не приходилось, и все  трое
медленно зашагали к стоявшей в отдалении полусожженной казарме...


     Их поместили в одной из  уцелевших  комнат,  но  втроем  им  пришлось
пробыть всего несколько минут. Все тот же офицер  вежливо  пригласил  Берг
пройти с ним, после чего дверь заперли,  и  Степа  с  Арцеуловым  остались
одни. Вначале они не особо волновались,  решив,  что  девушку  вызвали  на
допрос, но ни через час, ни к вечеру, Наташа не вернулась.  Степа  пытался
протестовать, но караульные были немы и  лишь  один  раз  отворили  дверь,
вручив арестованным по миске  совершенно  несъедобной  каши  из  какого-то
странного пшена и по кружке желтого ароматного чая.
     Ни Косухин, ни Арцеулов не разговаривали. Беседовать было не о чем, к
тому  же  Степа  медленно  сочинял  длинную  речь,  которую  он  собирался
произнести, буде попадет на допрос, а заодно прикидывал  как  лучше  вести
революционную агитацию при полном незнании китайского языка.
     Ростислава эти проблемы не мучили. Он почему-то успокоился.  В  конце
концов, им сделано все, что в человеческих силах. Бороться было не с  кем,
да и незачем. Беспокоила судьба Берг, но об  этом  он  решил  спросить  на
неизбежном допросе.
     Их действительно вызвали, причем обоих  сразу.  В  небольшой  комнате
первого этажа Степа  и  Арцеулова  ждали  уже  знакомый  им  переводчик  и
какой-то офицер, принявшийся задавать обычные  в  таких  случаях  вопросы.
Единственным  отличием  в  этой  стандартной  процедуре   было   то,   что
заполняемый офицером протокол выглядел странно  -  это  был  длинный  лист
бумаги,  на  котором  выстраивались   сверху   вниз   цепочки   затейливых
иероглифов.
     Узнав фамилии, звания  и  должности,  китаец  долго  писал,  время  о
времени  переспрашивая  переводчика,  а  затем  замолчал,  словно  чего-то
ожидая.
     Косухин уже собрался произнести заготовленную речь, как  вдруг  дверь
отворилась, и в комнату вошел высокий офицер в такой же  форме,  как  и  у
всех остальных, но с маленькой серебряной медалью на груди. При  виде  его
китайцы вскочили, Арцеулов и Степа переглянулись и  тоже  встали.  Высокий
движением головы выслал обоих китайцев из комнаты  и  неторопливо  сел  за
стол.
     -  Присаживайтесь,  господа  -  произнес  он  почти  без  акцента.  -
Разрешите представиться -  генерал  Мо,  командующий  Синцзянским  военным
округом.  Ваши  фамилии  мне  известны,  так  что  обойдемся  без   лишних
формальностей. У вас есть жалобы на обращение?
     - А то! - пришел в себя Степа. - А по какому, собственно,  праву  нас
заарестовали? Здесь советский объект, чердынь-калуга. Я, эта... протестую!
     - Ваш протест отклонен, господин комиссар. Эта территория суверенного
Китая, к тому же мы не признаем большевистской власти...
     - Ах так! - взъярился Степа. - А договор! Ваш же  этот...  принц  его
подписал!  Это  российская  территория,  а  значит,  советская!  И  насчет
большевиков - постереглись бы. А то не ровен час...
     - Вы хорошо информированы,  Степан  Иванович,  -  кивнул  генерал.  -
Согласно договору, подписанному покойным господином Ли  Хунчжаном  в  1896
году, территория возле озера Челкель передана в аренду России на пятьдесят
лет. Все эти годы мы честно придерживались договоренности.
     - Это называется честно? - поразился Степа.
     - Да, - кивнул Мо. - Именно так. Несмотря на то, что ни правительство
в Бэйлине, ни власти Кантона не признают ни белых, ни большевиков...
     - Ах, не признают!
     Степа  наконец-то  получил  возможность   высказаться.   Сначала   он
проинформировал генерала  по  поводу  сущности  китайского  милитаризма  и
белогвардейщины,  представителем  которых   генерал   Мо   непосредственно
являлся. Вслед за этим Косухин поделился своими  соображениями  по  поводу
мощи победоносной рабоче-крестьянской  Красной  армии,  руководимой  Львом
Революции товарищем Троцким. И наконец,  последовала  короткая,  но  яркая
картина  неизбежного,  по  мнению   Степы,   будущего,   когда   беднейшее
крестьянство  Китая  в  союзе  с  китайским  пролетариатом  и  при  помощи
вышеупомянутой непобедимой рабоче-крестьянской окончательно  разберется  с
местными буржуями и помещиками, а уж заодно и  с  их  наймитами,  включая,
естественно, и командующих военным округами.
     Арцеулову эта речь, несмотря на явно чуждую классовую направленность,
неожиданно понравилась, Он даже слегка испугался за краснопузого. Впрочем,
генерал слушал совершенно спокойно и даже время от времени кивал.
     - Благодарю вас, господин Косухин, - заявил он, когда раскрасневшийся
Степа наконец умолк. - Вы были весьма откровенны. Что ж, откровенность  за
откровенность. Я мог бы,  конечно,  заявить,  что  я  военный  и  выполняю
приказы, и между прочим, это чистая правда. Но я не хотел бы оставлять вас
в явном заблуждении... Итак, мы не трогали Челкель. Более того, проводимые
там научные эксперименты - о них мы, естественно, осведомлены -  приводили
нас в восхищение. Поэтому мы вполне благоприятно  реагировали  на  просьбы
Колчака, связанные с их осуществлением, и даже обеспечивали внешнее кольцо
охраны. Ведь места здесь опасные. Но Колчак отрекся. Единственной реальной
властью в России осталась власть Совета народных комиссаров, как вы только
что верно указали, господин Косухин...
     Он чуть иронично поглядел на Степу. Тот нахмурился и отвернулся.
     -  ...Итак,  мы  ждали  распоряжении  вашего  руководства  по  поводу
Челкеля. Они последовали быстро и были достаточно неожиданны. Для меня, во
всяком случае. Их суть вам уже ясна...
     - Большевики приказали уничтожить Челкель?  -  переспросил  Арцеулов,
хотя и так все было ясно.
     - Именно уничтожить, господин капитан.  Честно  говоря,  я  не  хотел
заниматься подобным делом и несколько затянул исполнение приказа. Но вчера
вечером он был продублирован, причем самым решительным  образом.  Не  знаю
уж, как господа большевики сумели надавить на наше правительство. Я и  так
выполнил приказ лишь частично - помешать запуску "Мономаха" я не смог,  да
и не хотел. Полигон же уничтожили вы  сами.  Вероятно,  господин  Косухин,
ваше руководство держало вас в неведении по поводу этих планов...
     "Венцлав, - вспомнил Степа. - Но ведь переговоры с китайцами  вел  не
Венцлав, а наверняка кто-то повыше. Вот дела!.."
     - Теперь  -  второе...  -  Мо  несколько  секунд  помолчал,  а  затем
продолжил. - Вы поступили разумно, сложив оружие. Мои подчиненные  обещали
вам отправку на Родину и делали это по моему приказу...
     Он вновь замолчал, как бы не  решаясь  продолжать.  Впрочем,  кое-что
Степа и Арцеулов уже начинали понимать.
     - Они пошутили? - поинтересовался капитан. - Или это вы шутки шутите?
     - Я не шучу. Я не мог предвидеть, что все трое, попавшие в  плен,  то
есть точнее сказать, интернированные, оказались в том  списке,  который  я
получил сегодня утром. Вы были крайне неосторожны, господа...
     - Что будет с госпожой Берг? - перебил Арцеулов.
     - С ней как раз  ничего  страшного.  Завтра  утром  за  ней  прибудет
аэроплан, а о дальнейшем меня не информировали. Речь  не  о  ней,  речь  о
вас...
     - Интересно получается, - вновь прервал его Ростислав. - Я  -  офицер
русской, то есть белой, армии. Господин Косухин - красный командир, а этот
ваш приказ - один на всех?
     - Да, - кивнул Мо. - Разве что  лично  у  вас  мне  приказано  изъять
какой-то серебряный перстень. Впрочем, я не мародер, и заниматься  этим  в
любом случае не собираюсь...
     Тут уж Косухин не выдержал и недоуменно  покрутил  головой.  Арцеулов
лишь усмехнулся - выходит, он распорядился перстнем более чем  разумно.  В
том, кто стоял за этим приказом, сомневаться не приходилось.
     - Я сожалею, господа - проговорил генерал, вставая. - Все, что я мог,
это поставить вас в известность о том, что знаю сам. Вам виднее,  господин
Косухин, отчего ваши руководители так, а  не  иначе,  распорядились  вашей
судьбой...
     - Когда... - начал было Арцеулов, но не договорил.  Впрочем,  генерал
понял:
     - Часов через шесть. Перед рассветом... Прощайте.
     Он встал, резко кивнул и вышел из комнаты.
     -  Забавно,  -  пробормотал  Ростислав,  хотя  ничего   забавного   в
происходящем, пожалуй, и не было.
     Их заперли в комнатушке на первом этаже.  В  разбитое  окно  дуло,  и
Степа, оставшийся без полушубка, начал  изрядно  мерзнуть.  Это  не  особо
беспокоило красного командира.  Не  обращая  внимания  на  холод,  Косухин
присел на разбитый табурет, сунул  руки  в  карманы  и  застыл,  о  чем-то
напряженно размышляя.
     Арцеулову табурета не досталось, и он медленно ходил из угла в  угол,
чтобы не замерзнуть.
     "Забавно, - вновь повторил капитан столь неподходящее слово,  правда,
на этот раз не вслух, а про себя. - Похоже,  придется  помирать  вместе  с
этим краснопузым. Что  ж  приказ  адмирала  я  выполнил,  а  вот  со  всем
остальным вышла неувязка..."
     До дня рождения оставалась пара недель, но теперь этот небольшой срок
воспринимался уже чисто теоретически. С  красным  капитан  тоже  не  успел
расквитаться полной мерой, и уже,  пожалуй,  не  доведется.  Вдобавок  еще
оставалась фляжка с шустовским  коньяком,  которую  он  так  и  не  вернет
хозяину...
     Ростислав хлопнул себя по поясу - фляжка была на месте.  Странно,  он
умудрился не  потерять  ее,  несмотря  на  невероятные  события  последних
недель.
     - Их обманули! - вдруг громко произнес Степа. Арцеулов остановился  и
не без удивления посмотрел на него.
     - Обманули! - решительно  повторил  Косухин.  -  Товарищей  Ленина  и
Троцкого! Семен прав - банда, вроде этого Венцлава...
     Арцеулов не стал спорить, хотя в его глазах все большевики были одной
большой бандой.
     - Надо бежать, чердынь-калуга! - продолжал Степа,  вынимая  замерзшие
руки из карманов  и  ожесточенно  массируя  покрасневшие  пальцы.  -  Надо
добраться до Столицы, и все рассказать!
     Он взглянул на  зарешеченное  оконце,  потом  на  дверь,  за  которой
толпились караульные, и вздохнул.
     - Про что рассказать? - без особого интереса поинтересовался капитан.
- Про Венцлава и про собачек?
     - И про это! - Косухин вскочил, подышал в  холодные  ладони  и  вновь
сунул руки в карманы. В голове мелькали самые  невероятные  планы  побега,
хотя Степа, конечно, понимал, что  бежать  едва  ли  удастся.  Косухин  не
боялся рассвета и того, что должно произойти с ним. Его душила злость.  Он
должен сообщить в ЦК. И о Венцлаве, и о 305-м полку, и о том, кто был  так
похож на Федю Княжко. Он должен рассказать  и  о  Челкеле,  и  об  эфирных
полетах - ведь это важнейшее научное открытие, такое нужное для  диктатуры
пролетариата! И он должен помочь Наташе Берг...
     - Ее... куда-то отправляют, значит... - произнес он неуверенно.
     Арцеулов понял.
     - Да... Похоже, в ней  заинтересованы  больше,  чем  в  нас  с  вами.
Надеюсь, ничего плохого Наталье Федоровне не сделают...
     - Нужно ее освободить! - решительно заявил Степа. - Ах ты, чердынь!..
     Он  вновь  плюхнулся  на  табуретку  и   замер.   Арцеулов   невесело
усмехнулся, выдохнул воздух - перед лицом тут же заклубилась струйка  пара
- и решительно достал флягу.
     - Косухин, выпить хотите?
     - Не, - помотал головой занятый своими мыслями Степа. - Для храбрости
пусть гимназисты пьют! Обойдемся...
     Капитан открутил металлическую пробку, взвесил в руке тяжелую флягу и
пожал плечами.
     - Как хотите. Только вы, Косухин, уже синий. Еще подумают, что  вы  и
вправду струсили...
     - А! - Степа взяв фляжку, плеснул коньяк в кружку из-под чая.  -  Это
чего? Не водка?
     - Это шустовский коньяк, господин комиссар! - Арцеулов несколько даже
обиделся. - Если вы, конечно, знаете, что такое коньяк...
     - Чего уж... пивали... - на  этот  раз  обиделся  Степа  и,  выглотав
содержимое кружки залпом, вернул флягу капитану.
     Коньяк действительно  пришелся  к  месту.  Арцеулов  с  удовольствием
выпил, но не залпом,  как  неотесанный  Степа,  а  маленькими  глоточками,
смакуя, после чего вновь протянул емкость Косухину.
     -  Хороша  фляжка!  -  одобрил  Степа,  порозовевший  и  даже  слегка
воспрявший духом. - Вроде моей. Была у меня такая, посеял где-то...
     Арцеулов пропустил эти слова мимо ушей. Мало ли кто и  почему  теряет
такие полезные вещи, как, например, фляга!
     - Точно, как моя, - продолжал Степа, наливая в кружку новую порцию. -
А посеял я ее, помнится, в начале мая, стало быть, прошлого года,  аккурат
на реке Белой. Когда мы Каппеля лупили...
     - Это еще кто кого лупил! - начал было Арцеулов, но тут же осекся.  -
На Белой? Вы там воевали?
     - А как же! - тут же загордился Степа. - За  Белую  мне  сам  товарищ
Троцкий орден вручал! А фляжку жаль... Я ведь даже  ее  пометил,  чтоб  не
сперли...
     - Буквы "С. К."? - Ростислав почувствовал, как  холодеет.  -  Там,  у
горлышка...
     - Да... "С.К." - Степан Косухин, - Степа расстегнул чехол.
     Последовал удивленный свист:
     - Вот это да!  Во,  чердынь-калуга,  никак  она!  Где  ты  ее  нашел,
гражданин Арцеулов?
     - Я ее не находил, - стараясь быть спокойным, ответил капитан.
     - Ну это ты брось! Как же не находил, когда я ее посеял...
     - Вы ее  не  теряли...  -  Ростиславу  хотелось  закричать,  схватить
краснопузого за горло,  но  он  сдержался.  -  Вы  отдали  ее  раненому...
умирающему офицеру. Он хотел пить... Помните?
     Степа задумался.
     - Не, - заявил он. - Не помню. Какому еще офицеру? Еще чего...
     - Это было на самом берегу  Белой.  Там  была  еще  женщина  в  форме
прапорщика. Вы сорвали с нее погоны и орден...  Георгиевский  крест...  Вы
хотели застрелить раненого, но она упросила вас...
     - Да, ерунда! - махнул рукой Косухин. - Какая женщина...
     И тут он замолчал.  Вспомнилось  красивое  женское  лицо,  сверкающий
снег, умирающие угли костра... Затем то же лицо -  а  рядом  ткнувшийся  в
желтую скалу аэроплан, и он сам возле  свежей  могилы,  на  которой  лежит
черный летный шлем... "Вы когда-то спасли Ростислава..." Ксения Арцеулова!
     Он испуганно вгляделся в напряженное лицо офицера, но вспомнить так и
не смог. Тогда, на Белой, они не  выходили  из  боев  две  недели,  и  все
смешалось в какой-то страшный кровавый клубок...
     - Никак, это ты был, беляк? - выговорил он наконец.
     - Вспомнил, краснопузый? - у Арцеулова дернулась щека,  он  заговорил
тихо, почти шепотом. - Вспомнил?
     - Нет. Не помню, - спокойно  ответил  Степа.  -  Жена-то  твоя...  Ее
Ксенией звали, да?
     - Откуда знаешь? - Арцеулов взял себя в руки. - От Венцлава, что ли?
     - От Венцлава...
     Ростислав  кивнул.  Выходит,  те,  кто  охотился  за  ним  и  за  его
товарищами, узнали даже это. Узнали и не  поленились  вести  переговоры  с
Бэйлином, чтобы генерал Мо забрал у него дхарский перстень.  Впрочем,  это
было уже не так важно. Арцеулов попытался вспомнить жуткого  монстра,  что
надвигался на него сквозь  кровавое  марево.  И  лицо,  которое  он  успел
заметить в минуту просветления. Нет, он не узнавал  Косухина.  Наверно,  и
этот краснопузый не запомнил его, не придав  значения  тому,  что  оставил
флягу с водой умирающему офицеру...
     Итак, фляга все-таки вернулась к хозяину. Правда, вернулась  не  так,
как надеялся капитан. Косухина нельзя было пугнуть до полусмерти, а  затем
одарить шустовским коньяком  и  отпустить,  надавав  по  шее.  Краснопузый
Косухин,  потомственный  дворянин  и  брат  отважного   летчика-испытателя
Николая  Ивановича  Лебедева,  умрет  вместе  с  ним,  Арцеуловым,   через
несколько часов, перед рассветом...
     Вспомнился сон, странный сон,  привидевшийся  в  Нижнеудинске.  Тогда
Ксения сказала, что ему поможет тот, кто уже сделал ему добро, желая  зла.
Что ж, в этом сон сбылся. Если бы не краснопузый, едва ли "Мономах"  сумел
подняться в  холодное  зимнее  небо.  Арцеулову  внезапно  захотелось  все
рассказать этому парню, которого он уже устал ненавидеть - и про Ксению, и
про приказ Верховного, и про то невероятное, что пришлось увидеть.  Но  он
сдержался: ни к чему. Ни ему, ни Степе эти тайны уже не понадобятся...


     Они допили коньяк,  Арцеулов  пытался  отдать  флягу  Степе,  но  тот
отмахнулся и, свернувшись калачиком, лег  прямо  на  холодный  пол,  решив
подремать часок-другой. Ростислав, не желая мешать, сел на  освободившийся
табурет и стал молча смотреть  в  окошко,  за  которым  сверкало  звездами
далекое недоступное небо. Степа  что-то  бормотал  во  сне,  съеживаясь  в
комок. Арцеулов снял с плеч полушубок и укрыл красного  командира,  а  сам
достал из пачки с драконом папиросину и щелкнул зажигалкой...
     ...За ними пришли в начале седьмого, когда на востоке только начинало
белеть. Степа мгновенно проснулся, удивленно взглянул на полушубок и молча
отдал его капитану. Арцеулов накинул  одежду  на  плечи  и  даже  не  стал
застегивать крючки. Ни он, ни Степа, ни те, кто пришли за ними, не сказали
ни слова.
     Полигон казался бесконечным, и Степа, несмотря на  попытки  заставить
себя  думать  о  неизбежной  победе  мировой  революции,   успел   изрядно
замерзнуть. О революции, несмотря на все усилия, не думалось.  Вспоминался
брат, смеющаяся Наташа Берг, трехцветная генеральская  кошка  и  почему-то
Семен Богораз. Арцеулов не думал ни о чем - на душе было пусто и черно.
     На северном краю полигона, немного в стороне от  дороги,  по  которой
они пришли в Челкель, их ждали несколько человек. Среди них Арцеулов сразу
же узнал генерала Мо и мрачно усмехнулся.
     Генерал подошел к ним, несколько секунд смотрел, не говоря ни  слова,
затем что-то коротко приказал. Один из конвойных снял шинель и накинул  ее
на плечи продрогшего Степы.
     - Господа, -  голос  Мо  был  спокоен  и  бесстрастен.  -  В  приказе
сообщается, что вы должны погибнуть при  попытке  к  бегству.  Я  не  могу
нарушить приказ. Единственное, что могу сделать - выполнить его буквально.
Эта т