что оно небольшое, квадратное,
имеет мощную железную дверь с широкой щелью внизу, из которой сильно дуло.
Отчего-то показалось, что тут все же  несколько  теплее,  чем  можно  было
ожидать от каменного мешка. Возможно, он находится глубоко под землей.
     Итак,  руки-ноги  целы,  голова  вновь  работала,  значит,  о  полной
капитуляции речь  вести  рано.  Впрочем,  Степа  не  собирался  признавать
поражения в любом случае, но между "не признавать" и "не быть" имелась все
же разница. К счастью, в данном случае враги  допустили,  с  точки  зрения
Косухина, серьезную ошибку: оставили его в живых, да  еще  дали  время  на
размышления. А это уже кое-что.
     Итак, он в плену. Пощады ожидать не приходилось, оставалось надеяться
на чудо. Хотя бы на то, что  классовый  враг  капитан  Арцеулов  вместе  с
классово чуждым и столь же классово безграмотным  Тэдом  каким-то  образом
вызволят его отсюда. Правда, шансов мало. Вернее, нет совсем. Ему  помогли
мандат и наглость, но второй раз такие вещи не проходят. Разве что  Наташа
что-нибудь подскажет...
     Наташа!
     Косухин, вскочив, забегал по темной  камере,  натыкаясь  на  дышавшие
холодом стены. Здесь ее давно нет, значит, оставался шанс, что ее все-таки
не поймали. У девушки было несколько минут, чтобы добежать до  скал.  Если
проклятый беляк не вздумал этой ночью как следует выспаться...
     Степа помассировал зудящие кисти, вдруг сообразив, что чувствует  под
пальцами следы веревок. Похоже, он был  связан,  но  затем  его  почему-то
развязали. И Косухин на миг почувствовал нечто вроде обиды. Выходит, он не
вызывал у здешних упырей особых опасений. Степа был несколько уязвлен.
     Он присел на пол, приблизительно на то место, где  и  лежал  -  почти
напротив входа - и задумался. Умирать было не только жалко, но  и  обидно.
Он ведь сумел многое узнать. Теперь можно смело идти на доклад к  товарищу
Троцкому. Это уже не слухи и не байки про красноглазых собак. В  тибетских
горах  строится  крайне  подозрительный  объект,  причем  такими   силами,
связываться с которыми настоящим большевикам-ленинцам просто  нельзя.  Эти
силы спекулируют на  священных  идеях  Революции  и  заодно  обманывают  и
эксплуатируют трудовой бхотский народ. К тому же эти научные  эксперименты
очень опасны...
     Косухин вспомнил своего ночного гостя, которого пригласил погреться у
догорающего очага. Его собеседник говорил, что Косухин сам должен  решить,
оставить ли все как есть или вмешаться.  Теперь  Степа  твердо  знал  -  в
Шекар-Гомпе  таится  опасность.  Правда,  здесь,  в  камере,  его   знания
бесполезны...
     ...Рука скользнула по полу и вдруг  наткнулась  на  что-то  странное.
Степа пошарил рукой вокруг себя, удивился и наконец понял  -  и  поразился
еще более. Возле него лежали веревки - добротные крепкие веревки, которыми
вполне можно было связать не то что Степу, но и средних размеров  медведя.
Решив, что это просто памятка, оставшаяся от какого-то бедолаги, Степа все
же ощупал веревки, прикидывая, нельзя ли их как-то использовать,  и  вдруг
сообразил, что веревки не развязаны - узлы на  месте  -  а  разрезаны  или
разрублены...
     ...И тут он понял. Этими веревками связывали не того, кто  сидел  тут
раньше, и уж, конечно, не медведя. Этими  веревками  был  связан  он  сам,
Степа Косухин! К нему отнеслись с полной серьезностью, стянув руки и  ноги
так, что запястья ныли до сих пор,  но  почему-то  раздумали  и  разрезали
путы.
     Выходило что-то несуразное. Но тут  Косухину  пришло  в  голову,  что
несуразности нет никакой, просто у его врагов что-то не сработало.  Кто-то
сумел, пользуясь темнотой, рассечь веревки.
     Пораженный догадкой, Косухин  начал  шарить  по  полу,  надеясь,  что
неведомый друг оставил что-нибудь еще. На  револьвер,  конечно,  Степа  не
надеялся, но чем черт не шутит! Рука  задела  несколько  мелких  камешков,
старую, раздавленную сапогом спичку, и вдруг...
     ...Вначале Косухин не понял. "Это" показалось тяжелым и бесформенным,
просто куском железа, к тому  же  изрядно  проржавевшего.  Ладонь  ощупала
неровный старый металл,  коснулась  все  еще  сохранявшего  следы  отточки
острия и легла на удобную костяную рукоять.
     Меч...
     В старом ржавом оружии было  что-то  знакомое.  Степа  закрыл  глаза,
попытавшись представить себе, как меч выглядит при свете - и вспомнил...
     ...Он уже видел этот  ржавый  клинок.  Совсем  недавно,  в  подземном
склепе... Перед глазами встала золотая маска  с  еле  заметной  улыбкой  в
уголках тонких губ...
     Итак, кто-то взял меч из склепа, перерезал веревки и оставил оружие в
камере. Конечно, револьвер был бы более к месту, но Степа вспомнил -  пули
на этих выродков не действуют. А вот меча - как и  серебряного  перстня  -
они  почему-то  опасаются.  Недаром  то,  что  рушило  стены,  так  и   не
переступило через кости воина в золотой маске!
     Косухин вскочил, сжал в руке меч  и  попытался  -  весьма  неумело  -
провести несколько фехтовальных приемов. Меч - не стилет, его не спрятать,
но этого и не требовалось. Степа жив,  не  ранен  и  даже  вооружен  -  а,
значит, камера превращалась в крепость...


     Ждать пришлось долго. Косухину это уже успело надоесть, и он чуть  не
задремал, но вовремя удержался.  Спать  опасно  -  могут  взять  "теплым".
Оставалось сидеть у стены,  положив  оружие  рядом,  и  время  от  времени
вставать, дабы согреться...
     Наконец, послышались шаги.  Степа  услышал  их  издалека  -  тяжелые,
мерные - и поспешил лечь на пол. Меч был в руке. Косухин лишь  повернулся,
чтобы оружие не заметили с порога.
     В замке заскрипело, дверь стала медленно отворяться. Ударил свет - не
мигающий огонек масляной лампы, а  мощный  луч  электрического  фонаря.  В
камеру входили двое. Первый - обыкновенный косоглазый в черном  полушубке,
а вот второй... Наверное, Степа испугался бы, если б азарт близкого боя не
заглушил все иные чувства. Лицо второго - высокого,  крепкого  -  когда-то
было русским. Когда-то - потому что теперь лица не было.  Не  было  нижней
челюсти - она оказалась полностью снесена. В свете фонаря страшно щерилось
несколько уцелевших зубов над открытой черной гортанью. От  носа  осталась
едва половина, сквозь порванную кожу проглядывала желтая кость. Глаза были
на месте, но без век и, как показалось - без зрачков...
     Тюремщики  не  торопясь  вошли  в  камеру,  бегло  огляделись,  затем
косоглазый с фонарем кивнул второму - страшному. Тот, беззвучно  кивнув  в
ответ, стал наклоняться к  Косухину.  Косоглазый  стоял  рядом  и  светил.
Огромные руки тянулись к Степе, стало страшно, но Косухин  выждал  миг,  и
лишь затем рука с мечом дернулась. Скрюченные кисти бессильно разжались  -
удар пришелся прямо  в  черный  зев.  То,  что  когда-то  было  человеком,
зашаталось и с грохотом рухнуло на  пол.  Степа  был  уже  на  ногах.  Его
интересовал фонарь. Он  перехватил  руку  косоглазого  и  взмахнул  мечом.
Ударить не пришлось - "черный"  взвизгнул  и  бросился  наутек.  Фонарь  -
большой, тяжелый, с яркой белой лампой - остался у Степы. Хлопнула дверь -
косоглазый успел закрыть камеру и теперь спешил запереть замок.
     Степа перевел луч  фонаря  на  неподвижное  тело.  Глаза  закатились,
пожелтевшие белки не двигались. То, что лежало на полу, стало походить  на
обыкновенного изуродованного войной  мертвеца.  Косухин  вздохнул,  пальцы
сами собой сложились в щепоть, и красный командир поднес руку ко  лбу.  Но
креститься не стал, в последний миг расценив это, как слабость. Бога нет -
Степа привык в это верить. Оставалось рассчитывать только на себя. Так, по
крайней мере, честнее...
     Фонарь был поставлен у стены, прямо перед дверью.  Сам  Степа  сел  в
темноте, чтобы оставаться невидимым. Сдерживая страх, он  обыскал  тяжелое
холодное тело, но никакого оружия не обнаружил. Впрочем, меч - а при свете
Косухин убедился, что это действительно меч -  оказался  вполне  к  месту.
Первый бой выигран, оставалось ждать продолжения...
     ...Новые гости появились вскоре. Шаги протопали - шло явно  несколько
человек - и замерли  у  входа,  затем  послышался  резкий,  нечеловеческий
голос, уже звучавший в подземелье:
     - Косухин! Прекратите сопротивление и сдавайтесь! Повторяю...
     - Ага, сейчас и сразу! - не выдержал Степа.
     Голос замолчал, но тут заговорил другой, тоже знакомый:
     - Товарищ Косухин! Говорит  особый  уполномоченный  ЦК  Гольдин.  Это
недоразумение! Сейчас мы войдем в камеру, и я вам все объясню...
     - Давай, - согласился Степа, которого такой оборот вполне устраивал.
     - Мы откроем дверь, и вы выбросите оружие...
     -  Какое  оружие?  -  с  наивозможнейшей  наивностью  поинтересовался
Косухин. - Эта железяка?
     За дверью помолчали. Затем Гольдин вновь заговорил, но на этот раз  в
его голосе не чувствовалось решительности:
     - В ваши руки попала  опасная  вещь,  товарищ  Косухин.  Вы  даже  не
понимаете...
     Степа действительно не понимал, а потому охотно продолжил переговоры:
     - Вот чего, товарищ Гольдин. Вы дверь откроете, а я в  стороне  сяду.
Вот и поговорим. Вам чего, эта железка не по нутру?
     - Это так называемый меч Гэсэра.  На  самом  деле  это  не  меч.  Это
опасный предмет...
     "А вот за это спасибо", - подумал Степа.
     - Косухин! - заговорил первый голос зло и нетерпеливо. -  Мы  сломаем
стену! Вы уже знаете, что это нетрудно...
     - Давай! - вновь кивнул Степа, чувствуя, что там, за стеной, блефуют.
     Действительно, стену никто ломать не стал,  вместо  этого  послышался
голос Гольдина:
     - Товарищ Косухин, повторяю - это недоразумение...
     - Ага! - не выдержал Степа. - Точно,  чердынь-калуга!  Недоразумение!
Мертвяков в бой посылаете, псов всяких ненормальных...
     Он хотел упомянуть о Венцлаве, но вместо этого закончил:
     - Да вы и сами, товарищ Гольдин, как здесь оказались?
     - Я нахожусь там, где нужно революции и партии...
     На миг Степе показалось, что он попросту спятил, но тут перед глазами
встала далекая, почти уже забытая Столица, еловые венки у красного  гроба,
большой портрет с черным крепом...
     - Партия, между прочим, вас в  живых  не  числит,  -  рубанул  Степа,
которому стало страшно и одновременно противно.  -  Вы,  товарищ  Гольдин,
либо самозванец, либо, уж не знаю...
     - Я выполняю особое задание. Моя смерть была инсценировкой...
     "А  вдруг  правда?"  -  подумал  Косухин.  Вновь  вспомнилось  желтое
восковое лицо  в  гробу  -  спокойное,  без  пенсне  с  чуть  приоткрытыми
глазами...
     - Я буду здесь, - тихо, но решительно заявил он.  -  Лучше  с  голоду
помру! Сам я в ваш мертвецкий полк не запишусь...
     - Обойдемся без твоего согласия, Косухин! -  это  был  вновь  первый,
злой и нетерпеливый голос. - Ты предатель и негодяй! Тебе  долго  придется
служить у нас в 305-м, чтобы загладить вину. А твою Берг мы на дне морском
сыщем...
     "Наташа-то на свободе!" -  обрадовался  Косухин  и  почти  совершенно
успокоился:
     - Ага, попробуй! Между прочим, кто из нас предатель - еще разберутся.
Революции, говорите, это нужно...
     За дверью негромко переговаривались, затем вновь послышались  шаги  -
кто-то уходил, кто-то остался. Очевидно, будут  брать  измором  -  значит,
надо быть начеку. И тут он услыхал стон.
     Стон  доносился   с   порога,   где   неподвижно   лежало   страшное,
изуродованное тело. То, что даже не напоминало человека, лежало в  той  же
позе,  но,  кое-что  изменилось.  Мертвые  белые  глаза  стали  другими  -
обычными, человеческими, в них плавала боль...
     -  Браток...  -  голоса  из  изуродованной  гортани  было  почти   не
разобрать. - Браток, где я?
     - А... а кто ты? - выдавил из себя Косухин, на  всякий  случай  держа
меч наготове.
     - Не помню, браток... Ранило... Я... у беляков?
     - Да, - Степа сглотнул. - Вроде как в плену.
     - Ах ты... - послышался стон, сменившийся хрипом. - Помираю,  видать!
Больно...
     По неподвижному телу пробежала дрожь, ноги дернулись, в  горле  вновь
захрипело. Косухин с ужасом глядел на то,  что  когда-то  было  человеком.
Вновь вспомнилось странное, неузнаваемое лицо Феди Княжко...
     - Вспомнил! - голос внезапно стал ясным, почти что человеческим. - Ты
вот что, браток, передай... Передай товарищу Киквидзе...
     Голос смолк, глаза стали  закатываться,  тело  дернулось  и  застыло.
Степа сидел, сжавшись в комок, боясь даже  пошевелиться.  Он  помнил,  кто
такой  товарищ  Киквидзе.  Легендарный  командир   16-й   стрелковой   был
смертельно ранен под Царицыным. Случилось это в январе  19-го,  ровно  год
назад. Тот, кто пришел в себя  в  подземелье  Шекар-Гомпа,  числил  своего
комдива в живых. Если бы здесь лежал Федя  Княжко,  то  он  бы,  наверное,
спросил его, взят ли наконец Бугуруслан...
     - Сволочи! - прошептал Степа, еще раз пожалев, что  скорее  всего  не
сумеет сообщить в Столицу обо всем этом. И это было обидно...
     Рука полезла в карман за папиросами, но там оказалось пусто.  Значит,
и покурить не удастся... Косухин сел поудобнее, уменьшил  мощность  фонаря
наполовину и стал ждать...
     ...Он думал, что услышит шаги, но голос прозвучал внезапно, как будто
говоривший все время простоял за дверью:
     - Степан Иванович! У вас нет настроения побеседовать?
     Он уже слышал этот голос. Совсем недавно тот, кто  желал  пообщаться,
уговаривал их с Наташей сдаться. Но Степа слыхал этот голос  и  раньше,  и
теперь вспомнил, где. Тогда этот голос не был столь спокоен и благодушен -
на Челкеле, когда "Руководитель Проекта" передавал ему,  Косухину,  приказ
Реввоенсовета. Но теперь  Косухин  понял,  что  слыхал  этого  человека  и
прежде. Правда, голос был немного другим, чуть измененным, да  и  выглядел
говоривший совсем иначе, чем на Челкеле.  Но  Степа  не  мог  ошибиться  и
принялся напрягать память, надеясь вспомнить...
     - Вы не возражаете? - продолжал голос. - Тогда  я  войду.  Выключите,
пожалуйста, фонарь...
     -  Не-а!  -  встрепенулся  Степа.  -   Я   уж   с   вами   беседовал,
чердынь-калуга! Вы, кажись, на Реввоенсовет ссылались? Так пусть  со  мною
кто-то из ихних говорит. Со здешними как-то нет охоты...
     - Вас не устраивает товарищ Гольдин? Он же секретарь ЦК!
     - Ага, - только и ответил Косухин, не желая вдаваться в подробности.
     - Степан Иванович, знаете,  я  не  люблю  напрягать  голос.  Придется
убедить вас иначе...
     В ту же секунду фонарь погас. Степа вскочил с места - кто-то шагнул в
камеру. Дверь при этом - Степа был уверен - и не думала открываться.
     - Можете спрятать свой антиквариат,  -  голос  звучал  теперь  совсем
рядом.  -  Да-да,  я  о  мече,  который  так  напугал  здешних  товарищей.
Архизабавно, правда?  Я  не  стал  их  переубеждать  -  из  педагогических
соображений... Присядьте...
     Тон говорившего был настолько властным, и, главное,  голос  показался
таким знакомым, что Косухин покорно сел.
     - Я хочу вступить в переговоры, Степан Иванович. И не потому, что вас
нельзя отсюда выкурить. Это как раз очень просто,  и  для  этого  не  надо
ломать стены. Дело в другом...
     Неизвестный замолчал. Между тем Степа лихорадочно пытался  вспомнить,
где слыхал этот голос. Но память не срабатывала,  словно  кто-то  поставил
непроходимую заслонку.
     - Здешние товарищи воспринимают вас весьма неадекватно...
     - Как?
     - Принимают вас  за  какого-то  духа-мстителя  Шекар-Гомпа.  Забавно,
весьма забавно...
     Похоже, это слово очень нравилось говорившему.
     - Я опять-таки не стал никого разубеждать. В  руках  тех,  кто  здесь
служит, имеется огромная сила. Вы, сами того не желая, послужите  неплохой
острасткой  -  чтоб  не  зазнавались.  Вы  хоть  сами  не  считаете   себя
духом-мстителем?
     Степа  решил  было  не  отвечать  на  провокационный  вопрос,  но  не
сдержался:
     -  А  че?  Все  лучше,  чем  мертвяком  ходячим  из  этого,  чердынь,
легендарного...
     - Ну-ну! - подзадорил голос.
     - А вы Гольдина как, выкапывали, или сам выбрался? А  из  людоедов  у
вас только Венцлав или другие найдутся? И собачки ваши...
     - Собачки не понравились? - неизвестный хмыкнул, но тут же голос стал
суровым и жестким. - Товарищ Косухин, как вы считаете,  кто  главный  враг
нашей Революции?
     - Мировой капитал, - отбарабанил Степа, даже не сообразив, что  время
для политбеседы выбрано не самое подходящее.
     - Нет... Это вы говорите бойцам перед  атакой.  Подумайте.  Поверьте,
самое время.
     Насчет последнего Косухин не поверил, но все же задумался:
     - Ну, это... Мы, стало быть, враги всего прежнего  порядка  жизни.  И
хотим создать новый...
     - Да...
     Слово прозвучало настолько  весомо  и  тяжело,  что  Степа  испуганно
замолчал.
     - Ни меня, ни вас не устраивает прежний порядок жизни. А что  было  и
есть его основой, Степан Иванович? Что мы должны сокрушить прежде всего?
     К своему немалому удивлению. Косухин и впрямь заинтересовался:
     - Ну, страх, наверное. Люди боятся...  Голода  боятся,  начальства...
Ну, эта, безработицы...
     - Верно. А вы действительно неглупы, командир Косухин! Тогда сделайте
еще один шаг - и поймете. Что лежит в основе любого  страха?  Чего  боятся
люди больше всего?
     - Смерти... - негромко проговорил Степа, и ему стало не  по  себе  от
этой простой мысли, - смерти...
     - Да. Смерть - основа всего существующего порядка. Смерть -  вот  что
мешает и будет мешать людям. Именно смерть - наш враг. Мы не  говорим  это
на митингах, но, кажется, многие уже начинают понимать... Не будет никакой
победы, никакого великого будущего, если мы не уничтожим смерть...
     Сказано это было веско, но что-то помешало Степе поверить до конца:
     - Ну, ладно... Но ведь, это... Партия и собирается...  Больницы  там,
здравоохранение...
     Послышался смех - злой и оттого очень обидный.
     - А чего? - взъярился Степа. - К попам, что  ль,  обращаться?  Они-то
вечную жизнь и обещают, чердынь-калуга!
     Вновь смех, на этот раз вполне добродушный:
     - Степан Иванович, ваша атеистическая девственность просто прелестна!
Вы хоть Библию читали?
     - Читал, - буркнул Косухин.  Сказанное  он  не  понял  до  конца,  но
здорово обиделся.
     - Тогда вспомните. Смерть - не результат  чумы  или  "испанки".  Люди
получили ее вместе с проклятием. Был такой достаточно известный эпизод...
     - Да не морочьте голову! - Степа чувствовал - его не просто  морочат.
От него чего-то хотят,  чего-то  серьезного.  Недаром  этот,  со  знакомым
голосом, так распелся! - Вы еще вспомните про этот сад, как его?
     - Эдемский, - охотно подсказал голос.
     - Во-во, чердынь-калуга! Эдемский... Адам, Ева и этот...  архангел  с
мечом в зубах... Вы мне лучше про Венцлава расскажите. Или мне рассказать?
     - Про товарища Венцлава вам лучше никому не рассказывать. А по поводу
всего остального, вы, кажется, кое-что поняли. Мы еще  не  можем  победить
нашего врага до конца. Но даже те, кто  пал  его  жертвой,  теперь  служат
нашему делу. Вас это так пугает?
     - Не пугает... - Косухин хотел было высказаться на  всю  катушку,  но
сдержался, постаравшись сформулировать то, что давно уже приходило на  ум.
- Только вот чего... Неправильно это! Мертвые - они сами  по  себе.  Уроды
всякие, нечисть да нелюдь... Нечего им среди людей делать!
     - Так говорят священники, - прервал его невидимый собеседник. - Они -
наши враги, товарищ Косухин. Они - слуги нашего Главного Врага, того,  кто
придумал смерть.
     - Как? - не понял Степа, несколько даже обомлев. - Ведь Бога-то нет!
     - Бога? Бога - нет...
     Сказано это было таким тоном, что Косухину, несмотря  на  привычность
этих слов, стало  страшно.  Только  сейчас  он  понял,  что  означает  эта
очевидная для каждого большевика истина. Бога нет, зато есть Венцлав, есть
Шекар-Гомп с его нелюдями, есть этот,  говорящий